17

Для Исао оказалось полной неожиданностью, что принц так резок в оценке аристократии, к которой принадлежит сам, но, наверное, принцу часто приходилось сталкиваться с испорченностью в аристократической среде. Можно сказать, испорченность политиков и предпринимателей, хотя они находились далеко, ощущалась как запах падали, доносившийся откуда-то с цветущего летом поля, а зловоние аристократии смешивалось с присущим ей ароматом благовоний. Исао спросил было имена тех, кого принц считал особо испорченными, но принц из осторожности этого не сказал.

Немного освоившись, Исао протянул сверток с книгой:

— Это вам в подарок. Книга подержанная, не очень чистая, но в ней все, что мы чувствуем, мы хотим сохранить дух, которым проникнута эта книга, — Исао смог выговорить это гладко, не запинаясь.

— О-о, «Союз возмездия»? — воскликнул принц, развернув сверток и взглянув на название.

— Мне кажется, книга передает суть «Союза возмездия». Эти студенты дали клятву создать в наши дни «Союз возмездия»… — поддержал Исао лейтенант.

— И ворвутся не в гарнизон Кумамото, а в Третий полк, что стоит в Адзабу, — пошутил принц, но, когда он внимательно перелистывал страницы, вид у него был серьезным. Потом, неожиданно отведя глаза от книги, он пристально посмотрел на юношу и сказал:

— Я хочу спросить… А что ты намерен делать, если… если вдруг его величество не разделит твоих намерений или действий?

Это был вопрос, который мог задать только принц, и никто другой, даже из императорской семьи. Лейтенант и Исао снова напряглись, застыли. По воцарившейся в комнате атмосфере было понятно, что вопрос, обращенный к Исао, относился и к лейтенанту: цели, о которых сам лейтенант не говорил, намерения, с которыми он привел сюда этого неизвестного юношу… принц спрашивал и об этом. Он не был непосредственным начальником Хори, и все-таки как командир полка принц имел информацию, хотя и не мог прямо задать вопрос, касающийся этой информации, какому-то лейтенанту, поэтому Исао неожиданно осознал свое положение: и для лейтенанта, и для принца он играл роль переводчика, марионетки, выполнявшей чью-то волю, пешки в шахматной игре. Конечно, это был откровенный, не преследующий явных выгод разговор, но для Исао он оказался первым опытом участия в водовороте политических страстей. Положение было достаточно неловким, но Исао был Исао, поэтому ему ничего не оставалось, как по возможности прямо ответить на этот вопрос. Перевязь сабли лейтенанта слабо звякнула о подлокотник соседнего кресла.

— Как и члены «Союза возмездия», немедленно сделаю харакири.

— Вот как? — выражение лица принца, который сейчас был командиром полка, говорило о том, что он привык к подобным ответам.

— Ну, а если, если император одобрит твои намерения и действия?

Ответ Исао прозвучал мгновенно:

— В таком случае тоже немедленно покончу с собой.

— О-о-о, — в глазах принца впервые появился блеск живого интереса. — Почему? Объясни.

— Попробую. Для меня быть преданным — это как если бы специально для его величества слепить своими руками из обжигающего до ран риса колобок. Если император не голоден и вернет еду холодно или швырнет мне ее в лицо со словами: «Можно ли есть такую гадость», то мне останется только удалиться с прилипшими к лицу рисинками и сделать харакири. Если же император голоден и с удовольствием съест колобок, я должен буду немедленно удалиться и с благоговением покончить с собой. Я виноват в том, что своими недостойными руками слепил колобок и преподнес его как божественную пищу, и моя вина неминуемо карается смертью. Так что же, ничего не делать, оставить рис под рукой? Рис скоро испортится. В этом, наверное, тоже присутствует преданность, но я называю ее трусливой. Мужественная преданность заключается в том, чтобы, презрев смерть, поднести императору эту со всей душой приготовленную еду.

— Несмотря на сознание вины?

— Да. Военные, и прежде всего вы, ваше высочество, — счастливые люди. Потому что имеете счастье отдать свою жизнь по приказу его величества. Однако простые люди должны всегда осознавать, что их не определенная приказом преданность может обернуться проступком или преступлением.

— Разве «Блюди закон» — не приказ его императорского величества? Ведь суд у нас императорский.

— То, что я называю преступлением, не есть преступление против закона. Жить в мире, осененном великой мудростью, и ничего не делать — вот главное преступление. Чтобы искупить его, следует совершить даже кощунство — приготовить из горячего риса колобок и поднести его императору, выразив свою преданность действием. И немедленно сделать харакири. Смерть все смоет, но пока живешь, на всяком пути можешь совершить преступление.

— Это очень сложно, — принц, тронутый искренностью Исао, сказал это с улыбкой, пытаясь как-то остановить поток красноречия юноши. Улучив момент, лейтенант сдержал Исао:

— Довольно. Уже все понятно.

Исао был очень взволнован этим разговором. Он отвечал со всей прямотой члену императорской семьи, это создавало ощущение, будто он излагает все свои сокровенные мысли фантастически слепящему свету, разливающемуся за спиной принца. Исао мог сразу ответить на вопрос, потому что эти идеи он давно вынашивал, закалил в собственном сердце.

Одна мысль о том, что он ничего не делает, сидит сложа руки, приводила Исао в содрогание, словно он видел себя, пораженного проказой. Следовательно, было легко вообразить такое состояние преступлением, роковым, столь же неизбежным, как воздух, которым дышишь, или как земля, на которой живешь. Для того чтобы в этой среде самому оставаться чистым, необходимо воспользоваться другой формой преступления, во всяком случае черпать душевные силы в настоящем преступлении. Тогда наконец соединятся на крутом обрыве, где гуляет меж соснами ветер, в свете восходящего солнца, преступление и смерть, харакири и слава. Исао не стремился в пехотную или морскую офицерские школы, потому что там воспитывается уже известная форма и преступление-бездействие исключается. Порой Исао, может статься, влекло к самому преступлению, как средству достичь славы. Он не считал себя чистым, непорочным в том смысле, как это толковал учитель и духовный отец «Союза возмездия» Оэн Хаяси, утверждая, что все люди — дети бога. Исао постоянно, нетерпеливо стремился хотя бы чуть-чуть коснуться этой чистоты, иногда он, вскарабкавшись на шаткую подставку, с трудом дотягивался до нее кончиками пальцев, но чувствовал, что подставка вот-вот рухнет. Он осознавал, что определить божественную волю так, как учил наставник Оэн, в его время невозможно. Гадание, которым он стремится определить божью волю, содержит элементы этой непрочной, опасной подставки. То, что она опасна, — и есть преступление. И больше всего преступно то, что гадания нельзя избежать.

— И в самом деле есть такая молодежь? — сдерживая чувства, спросил принц у лейтенанта. Исао подумал: «Меня можно наблюдать как одного из них». И словно почувствовал резкий толчок — ему захотелось стать в глазах принца классическим образцом. Для этого следовало умереть.

— На таких студентов можно возлагать надежды, они — будущее Японии. В армии я как-то не сталкивался с инициативой. Хорошего человека ты привел, — принц, нарочно игнорируя Исао, выразил благодарность лейтенанту: так и лейтенант заслужил почет, и Исао почувствовал истинное расположение хозяина, а не просто похвалу.

Принц позвал дворецкого и приказал подать лучший виски и черную икру; угощая лейтенанта шотландским виски, принц благосклонно обратился к Исао:

— Ты ведь еще несовершеннолетний, но, судя по твоим взглядам, вполне взрослый, достойный человек. Можешь сегодня вечером выпить. Не беспокойся, если тебя развезет, я отправлю тебя домой на автомобиле. — Исао содрогнулся, представив себе лицо отца, встречающего пьяного сына, доставленного на машине принца.

От этой картины рука, державшая бокал, в который принц, поднявшись, наливал виски, дрогнула. Виски выплеснулся из наклонившегося бокала на белую скатерть из тонкого кружева.

— Ах, — в ужасе воскликнул Исао и бросился вытирать ее поспешно выхваченным носовым платком.

— Простите, — на его низко опущенном лице неожиданно появились слезы стыда.

Он стоял неподвижно с потупленной головой, поэтому принц понял, в чем дело, и пошутил:

— Ну, ладно, ладно. Не делай такого лица, словно готов вспороть себе живот.

— Я тоже прошу прощения. Думаю, у него просто от волнения задрожали руки, — подал голос лейтенант. Исао наконец опустился в кресло, но не мог произнести ни слова, поглощенный своей оплошностью.

Однако слова принца теплом разлились по всему телу и согрели больше, чем виски. Принц и лейтенант еще обсуждали различные политические проблемы, но слова не достигали ушей Исао, растворившегося в чувстве стыда. Принц, казалось, в пылу спора не обращал никакого внимания на Исао, но вдруг, повернувшись к нему, громко сказал голосом, в котором слегка чувствовалось опьянение:

— Ну, в чем дело? Встряхнись! Ты ведь заядлый спорщик!

И Исао был вынужден присоединиться к разговору. Ему казалось, что он понял, почему, по рассказам лейтенанта, принц пользовался у солдат такой популярностью.

Было уже достаточно поздно, лейтенант, спохватившись, объявил, что они уходят. Принц подарил лейтенанту дорогое европейское вино и сигареты со своим гербом, а Исао — печенье с императорским гербом. На обратном пути лейтенант сказал Исао:

— Ты очень понравился принцу. Когда-нибудь он наберет силу, но не следует обращаться к нему с просьбами. И все-таки тебе повезло. А то, что оплошал, не страшно. — Расставшись с лейтенантом, Исао не пошел прямо домой, а заглянул к Идзуцу, вытащил того из постели и вручил коробку с печеньем.

— На, спрячь. Ни в коем случае своим не показывай.

— Хорошо.

У Идзуцу, высунувшего голову в прихожую, от напряжения онемел затылок, он принял маленький пакет и подивился его легкости. Идзуцу решил, что во врученном ему поздней ночью свертке должна быть взрывчатка.