Глава 9
Литература
Образование единой Китайской империи обусловило преобразование интеллектуальной жизни ее подданных. При династии Цинь и в начале правления династии Западная Хань появились труды по истории, философии и поэзии, авторы которых попытались дать всеобъемлющую картину нового объединенного мира. Подобные трактаты могли появиться только лишь в качестве интеллектуального эквивалента империи. Позже, к концу периода Западной Хань, появилось письменное воплощение имперских идеалов династии Хань в виде конфуцианского канона, считающегося дословным наследием мудрецов царства Чжоу, изложенного в «Шестикнижии» (включающем «Книгу гимнов и песен», «Книгу записанных преданий», «Записки о совершенном порядке вещей, правления и обрядов», «Книгу песен», летопись княжества Лу и «Книгу перемен»). Как и многие другие аспекты истории династий Цинь и Хань, при таком учреждении классики Чжоу как основополагающего письменного наследия единой империи китайскую интеллектуальную жизнь разделили на две эпохи.
Применение определения «конфуцианец» к мудрецам периода правления династии Хань представляется, однако, проблематичным. Так считают ряд современных ученых. Иероглифом жу, истолкованным как «конфуцианец», подразумевался более широкий смысл, чем просто для обозначения последователя Конфуция. И даже самопровозглашенные последователи Конфуция отвергали важные постулаты учения, прежде определявшие «путь (великое Дао) Конфуция». Более того, эти последователи не могли договориться между собой по поводу философских догматов точно так же, как более поздние «конфуцианцы» при династиях Сун и Юань1. Невзирая на то что их сомнения возникли не на пустом месте, следовало бы (по трем причинам, приведенным ниже) по-прежнему использовать определение «конфуцианец» для описания людей, неукоснительно следовавших философскому наследию Чжоу.
Во-первых, даже те, кто подвергает сомнению толкование значения иероглифа жу как «конфуцианец», соглашаются с тем, что одно из главных его значений относится к специалистам по классическому наследию Чжоу, как к ритуалам, так и трактатам этого периода китайской истории. Во-вторых, когда иероглиф жу появился в качестве категориального понятия во всеобщих философских и библиографических системах во времена династии Хань, для посвященных он означал тех, кто «берет за образец шестикнижие» и посвящает себя его толкованию2. В-третьих, признавая тот факт, что во времена Хань толкование жу послужило изменению главных догматов «пути Конфуция», следует отметить, что такого рода его переосмысление и переоценка уже происходили среди последователей древних китайских мудрецов в период Сражающихся царств. И этот процесс продолжался на протяжении всей китайской истории. Такая традиция, сложившаяся под вывеской конфуцианства, отличалась большой изменчивостью, и переименование конфуцианства под предлогом любого изменения акцента или толкования вызовет разве что больше неясности, чем открытий. В заключение, разнообразные интеллектуальные, литературные и библиографические изменения, в общих чертах описанные в настоящей главе, учреждение системы заучивания наизусть классики как основы просвещения и триумф культа Небес в религиозных обрядах, взятые вместе, служили закреплению «Шестикнижия» как стержня китайского интеллектуального мироздания.
