Двойственная роль династии Цинь как эталона империи и одновременного объекта критики получила отражение в исторической мифологии, со временем возникшей вокруг нее. Ее стремительный подъем и крушение оставили отпечаток на всем последующем осмыслении китайцами исторического явления под названием Цинь и самой природы империи.

Через четыре года после кончины первого китайского императора в 210 году до н. э. его вновь провозглашенная империя рухнула в пламени массового восстания. Ее когда-то непобедимые армии терпели поражение за поражением, ее заново построенную столицу спалили дотла, а последнего правителя династии Цинь мятежники умертвили. Причины этой катастрофы служили постоянной темой для обсуждения в начальные десятилетия существования династии Хань. В то время как участники тех умозрительных размышлений зачастую декларировали предполагаемые нравственные или интеллектуальные пороки, такие как чрезмерно жестокие законы и отрицание мудрости предыдущих поколений, археологические и письменные свидетельства обнажают их критические замечания как корыстную пропаганду представителей династии Хань, имеющую лишь косвенное отношение к политике правителей Цинь или ее провалам. На самом же деле правители династии Хань с самого начала практически без изменений пользовались опытом династии Цинь, а от нескольких нововведений, таких как упрощение законов и учреждение феодальных владений, они в самом скором времени отказались.

Итак, почему же династия Цинь потерпела неудачу? Самое глубокое видение корней ее катастрофы появилось к тому же раньше всех других. В своем сочинении, составленном спустя всего лишь пару десятилетий после краха Цинь, ученый по имени Цзя И, живший в самом начале правления династии Хань, утверждал: «Тот, кто завоевывает земли других народов, отдает приоритет обману и силе, а тот, кто несет мир и стабильность, чтит повиновение власти. Другими словами, это означает, что для захвата и предохранения того, что вы захватили, используют разные способы действий. Правители династии Цинь порвали с периодом Сражающихся царств и стали править всем миром, но они оставили неизменной свою политику и не поменяли свое правительство. Таким образом, они пользовались одними и теми же средствами и когда покоряли соседние народы, и когда пытались держать их в повиновении»¹⁴.

При всех далекоидущих намерениях реформ представителей династии Цинь, с их видением нового мира, где эталоны мер и весов, законы и истины проистекают из единственного источника, проводники этих реформ в неизменном виде перенесли основные учреждения и методы Сражающихся царств на почву своей империи. Прямое управление домашними хозяйствами земледельцев, призываемых на военную службу, сохранялось в качестве организационного принципа государства. Зато из тех, кто нарушал все существовавшие законы, образовался мощный резерв для привлечения к рабскому труду. Больше не нужная для ведения войн с соседними государствами, эта гигантская машина для извлечения услуг превратилась в инструмент, занимающийся поисками занятия для себя.

Для того чтобы чем-то занять этих бездельников призывного возраста, правители государства Цинь занялись энергичным расширением своей территории и масштабным строительством. Логика таких действий по большому счету состояла в том, чтобы занять делом учреждения, доставшиеся от Сражающихся царств и оказавшиеся устаревшими вопреки своим собственным достижениям. Армиям поручили крупные, бессмысленные экспедиции на юг, север и северо-восток. Взялись было за колоссальные проекты строительства дорог, новой столицы и усыпальницы первого китайского императора. К северной границе отправили трудовые бригады, перед которыми поставили задачу по объединению старинных оборонительных объектов в первую Великую Китайскую стену. Созданное для ведения войны и экспансии, государство Цинь растратило впустую свою силу (и вызвало отчуждение со стороны недавно покоренных народов) на сражения и территориальные приобретения, когда уже совсем не осталось народов, покорение которых еще имело смысл. Мятежи недовольных трудовых бригад переросли во всеобщее восстание циньских чиновников и народа против своих правителей, и первая Китайская империя потерпела поражение в пламени гражданской войны спустя всего лишь пятнадцать лет после ее образования.

Правители династии Хань, хотя и считавшиеся наследниками династии Цинь, должны были отмежеваться от катастрофы первой императорской династии, потерпевшей крах. Однако им не удалось избежать фундаментального противоречия, когда они переняли опыт правителей Цинь, пусть даже осуждая их. Правители династии Хань в конце концов разрешили это противоречие, прекратив критику циньских учреждений и вместо этого сделав козлом отпущения первого китайского императора. Неудачи династии Цинь объяснили жестокостью и манией величия ее основателя, а также дикостью ее политической традиции. Результатом стало появление мифа о жестоких законах правителей Цинь, которые подвергали свирепым нападкам интеллектуальное и политическое наследие Китая. Правители династии Хань выставляли себя в образе покровителей классических интеллектуальных традиций и нравственного правления, которые первый китайский император попытался уничтожить.

Этот миф, однако, служил лишь прикрытием противоречия в позиции правителей династии Хань. В описании первого китайского императора как чудовища писатели династии Хань наряду со своими коллегами, творившими при более поздних династиях, разработали литературные приемы, с помощью которых политика, представлявшаяся эталоном имперской практики и идеологии, выглядела свидетельством мании величия и злодейства. В результате получилось, что на протяжении всей истории имперского Китая фактические особенности политической системы, определенной первым китайским императором, осуждаются, как преступные. На их месте соорудили морализаторский фасад, который кое-кто описывает как «ханжескую апологию» китайской политической традиции. Тем самым вся остающаяся история имперского Китая подпадала под влияние ложного сознательного обвинения, сосредоточенного на создании чудовища из человека, построившего самую модель имперского правления.

В качестве примера можно привести древнейшие летописи, авторы которых описывают завоевательные походы правителей Цинь как попытку навязать волю первого китайского императора Небесам и Земле в ходе войны против самой природы. Цзя И описывает, как первый китайский император «сломал свой длинный кнут, чтобы погнать вселенную перед собой», «порол весь мир» и «встряхнул все четыре моря»: «Он повалил знаменитые стены, перебил местных вождей, собрал все оружие мира в Сяньяне, где переплавил его в колокола и отлил двенадцать статуй гигантских мужчин, чтобы ослабить простой народ. Тогда он перешагнул через гору Хуа как будто через свою городскую стену и использовал реку Хуанхэ в качестве своего рва с водой. Опершись на эту высокую стену, он пристально посмотрел вниз в бездонные глубины и подумал, что теперь ему ничто не угрожает»¹⁵.

Сыма Цянь развил такой подход к истории Цинь, описав, как первый китайский император приказал очистить гору Сян от деревьев только потому, что бурей, вызванной богиней местного алтаря, запрудило русло его реки. Он распорядился прорубить проход в горах и засыпать долины, чтобы проложить прямую дорогу от Цзяюаня на северо-запад до Юньяна, расположенного около старой столицы династии Цинь. Когда он искал острова бессмертных созданий, ему приснился сон, будто он вступил в борьбу за победу над морским божеством, преградившим ему путь. Он вооружился сам и вооружил экипажи отправленных им судов магазинными арбалетами, чтобы убивать китов, мешавших его поискам, и однажды стрелял и убил одного кита. Его упражнения по восхождению на многочисленные вершины гор и установление там камней с письменами, в которых перечислялись его подвиги, называются еще одной формой проявления попытки навязать или буквально прописать его волю естественному существованию природы¹⁶.

В нескольких таких надписях содержатся строки, посвященные проблеме управления природой. В одной из надписей сформулировано утверждение о том, что законы и стандарты первого китайского императора «касаются всего, что освещают солнце и луна», как будто эти астральные тела служили ему, и что «его благословение распространяется на волов и лошадей». В другой надписи описывается, как император своей властью «встряхивает четыре оконечности Земли» и «приводит в порядок вселенную». В третьей надписи излагается, как этот император разрушал стены, разрывал насыпи, чтобы открывать русла рек, и выравнивал крутые и опасные узкие теснины, чтобы устранить преграды. Весь этот процесс описан как «совершенствование формы Земли»¹⁷.

Предположение о том, что первый китайский император с его высокомерием мечтал о власти над вселенной, стала обычной темой в литературе более поздней китайской истории. Когда Нанкин стал в IV веке столицей Китая, появились летописи, авторы которых сообщали о том, как совершавший путешествия первый китайский император пересек область Нанкина и отметил, что здешняя местность еще послужит строительной площадкой для будущей столицы. Чтобы помешать воплощению своего же пророчества в жизнь, которое повлекло бы за собой свержение его династии, император приказал срыть вершину горы, чтобы она казалась пониже. Авторы других летописей описывают его попытки построить мост через восточное море, чтобы добраться до островов бессмертных созданий. В «Рапсодии негодования» Цзян Янь в VI веке н. э. во многом вторит Цзя И и Сыма Цяню с их критикой и затем сообщает, как первый китайский император возвел мост из морских черепах. Век спустя поэт Ли Во (Ли Бай) привел вариант легенды, в соответствии с которым некий чародей оживил камни, а первый китайский император кнутом заставлял их войти в море и сложиться в виде моста для него. В этой повести он также попытался стрелять в кита, который мешал ему добраться до нужных островов¹⁸.

Авторы древних повестей относятся к первому китайскому императору как к страдающему манией величия человеку. Авторы более поздних поэм используют его в качестве трагической фигуры типа Озимандия, заканчивая повествование размышлениями о его смерти и крахе его деяний. Тем не менее они высвечивают неподтвержденные аспекты судьбы императора. Во-первых, предположение о том, что власть императора распространялась на весь мир природы, включая деревья и скалы, в имперском Китае получило всеобщее признание. Во-вторых, сам образ императора, управляющего влиятельными духами и ведущего войну с божествами, не ограничивался первым китайским императором. Например, величайший поэт династии Западная Хань Сыма Сянжу написал «Рапсодию великого человека», в которой он изобразил императора У, приказавшего свите богов штурмовать ворота Небес и похитить нефритовую деву. В своей собственной поэме император У при восстановлении прорыва в плотине Хуанхэ изображает себя главенствующим божеством реки¹⁹. Последнее – строительство канонической имперской столицы, с ее прямоугольными стенами, сетью улиц и башнями, – требует наложения воли императора на местный пейзаж. Опыт первого китайского императора при проектировании императорского города, например при сооружении дворцов по схеме расположения созвездий, а также включении в единый ансамбль точных копий дворцов или их стилистических элементов со всей империи, был приобретен при династии Хань и последующих династиях.

Притом что действия первого китайского императора оставались поводом для осуждения, они к тому же послужили непризнанным образцом для насаждения более поздней императорской власти, рафинированным примером или идеальным образцом оригинала, которому более поздние правители подражали в приглушенных, замаскированных версиях. Мифическая фигура родоначальника династии Цинь является воплощением идеи о единой Китайской империи.