8

Как-то дождливым вечером, часов в девять, к Сансиро вдруг явился Ёдзиро и сказал, что он в крайне затруднительном положении. Вид у него и в самом деле был скверный, даже нездоровый. Сансиро подумал, что он просто вымок под холодным осенним дождём, но когда Ёдзиро сел, понял, что тот чем-то расстроен. Странно было видеть Ёдзиро таким унылым. На вопрос Сансиро: «Что-нибудь стряслось?» — Ёдзиро ответил, заморгав круглыми, как у оленя, глазами:

— Понимаешь, деньги потерял. Хоть в петлю лезь!

Ёдзиро нервно курил, выпуская из носа дым струйку за струйкой. Сансиро стал расспрашивать, что за деньги, где потерял. Ёдзиро помолчал, а потом стал всё подробно рассказывать.

Потерял он чужие двадцать иен. В прошлом году у Хироты-сэнсэя не хватило денег, чтобы внести задаток за дом, который он собирался снять, и недостающую сумму — трёхмесячную плату — он попросил взаймы у Нономии. Нономия-сан дал ему деньги, присланные отцом из деревни на покупку скрипки для Ёсико. Нономия, конечно, мог бы и подождать с долгом, но тогда неизвестно, сколько времени Ёсико будет без скрипки. Ведь скрипку ей так и не купили, потому что Хирота-сэнсэй никак не мог вернуть долг, из жалованья не выкроишь, а подработать — не такой он человек. Но совсем недавно он получил наконец шестьдесят иен за то, что летом проверял экзаменационные работы абитуриентов колледжа. И тотчас передал нужную сумму Ёдзиро, попросив вернуть Нономии долг.

— Эти деньги я и потерял, — сказал Ёдзиро, — так что вдвойне стыдно. — Вид у него и в самом деле был очень смущённый.

— Где ж ты их потерял? — спросил Сансиро.

— Не потерял! — воскликнул Ёдзиро. — На скачках проиграл.

Сансиро опешил, так всё это было нелепо, — он даже не стал упрекать друга. Ёдзиро и без того был подавлен. Его словно подменили. От прежней жизнерадостности не осталось и следа. Сансиро было жаль приятеля, и в то же время ему стало смешно. Он рассмеялся. Вслед за ним рассмеялся и Ёдзиро.

— Ладно, — сказал он, — как-нибудь выкручусь.

— Профессор ещё не знает?

— Пока нет.

— А Нономия-сан?

— Разумеется, нет.

— Ты когда взял эти деньги?

— В начале месяца, сегодня ровно две недели.

— А на скачках когда был?

— На другой день, после того как получил деньги.

— И до сих пор ничего не предпринимал?

— Да нет, как же, бегал, хлопотал, но ничего не вышло. Теперь придётся ждать до конца месяца.

— На что-нибудь рассчитываешь?

— Может, получу в «Бунгэй дзихё».

Сансиро выдвинул ящик стола, взял письмо, которое накануне получил от матери, и сказал:

— Я дам тебе денег, в этом месяце мне раньше прислали.

Ёдзиро сразу приободрился и сказал уже своим обычным насмешливым тоном:

— Спасибо тебе, дорогой Огава-кун.

В одиннадцатом часу, несмотря на дождь, они отправились в закусочную, ту самую, где подают лапшу из гречневой муки. Именно в тот вечер Сансиро почувствовал вкус к сакэ. Они весело провели время. Платил Ёдзиро. Не в его правилах было угощаться на чужой счёт.

Шло время, а Ёдзиро всё не возвращал денег. Сансиро, человек честный и аккуратный, беспокоился, что ему нечем будет уплатить за квартиру. Правда, хозяйка его не торопила, но незаметно подошёл конец месяца, оставалось всего каких-нибудь два дня. Просить об отсрочке Сансиро в голову не приходило. Он хотя и не был до конца уверен, что Ёдзиро в ближайшее время отдаст деньги, но всё же надеялся, что из дружеского расположения он раздобудет эти двадцать иен и не подведёт Сансиро. Хирота-сэнсэй как-то сказал, что Ёдзиро мечется по жизни, словно мелкая речушка меж камней, — чувство долга ему неведомо. Но, может быть, это не так?

Выглянув на улицу из окна второго этажа, Сансиро вдруг заметил быстро шагавшего Ёдзиро.

— Эй, ты дома? — крикнул Ёдзиро, задрав голову.

— Ага, — ответил Сансиро и отошёл от окна. Ёдзиро взбежал вверх по лестнице.

— Небось ждёшь, беспокоишься, за квартиру платить надо, я ведь тебя знаю, вот и бегал, чтобы раздобыть денег.

— Получил гонорар в «Бунгэй дзихё»?

— Гонорар? Гонорар я давно получил.

— Ты же сам на днях сказал, что получишь в конце месяца.

— Неужели? Ты, наверно, не так понял. Мне там ни гроша не причитается.

— Забавно! Но ты именно так говорил.

— Да нет, я сказал, что возьму у них аванс. А они не дают ни в какую! Боятся, что пропадёт. Вот наглость! Какие-то двадцать иен. А ведь я для них написал «Невзошедшее светило». Просто противно.

— Значит, не достал денег?

— Достал, только в другом месте. Не хотел тебя подводить.

— Вот как? Тогда извини, что заставил тебя хлопотать.

— Правда, есть тут одна закавыка. Деньги-то не у меня. Придётся тебе самому идти за ними.

— Куда же это?

— Понимаешь, из «Бунгэй дзихё» я зашёл к Харагути, потом ещё к кое-кому, у всех пусто в кармане — конец месяца. Тогда я отправился к Сатоми. Кстати, ты его знаешь? Кёскэ Сатоми, бакалавр права. Брат Минэко-сан. Прихожу, а его дома нет, опять не повезло. Тут есть захотелось — нет сил терпеть, и я решил поговорить с Минэко-сан.

— А сёстры Нономии-сан не было дома?

— Разумеется, нет, она в это время как раз на занятиях. А будь она дома, всё равно не помешала бы — разговор происходил в гостиной.

— А-а…

— Минэко-сан выслушала меня и сказала, что с удовольствием поможет…

— У неё есть собственные деньги?

— Откуда мне знать? Впрочем, это не имеет никакого значения. Раз она взялась помочь, значит, всё в порядке. Удивительная девушка! Совсем молоденькая, а будто старшая сестра. Не беспокойся. На неё можно положиться. Но представь, под конец разговора она меня просто ошарашила, сказала, что денег в руки мне не даст. «Выходит, вы мне совсем не доверяете?» — спрашиваю. «Не доверяю», — отвечает и смеётся. «Возмутительно! Может, послать к вам Огаву?» — «Да, — изволила она сказать, — я их вручу Огаве-сан. Пусть распорядится по собственному усмотрению». Ну что, пойдёшь?

— Придётся, иначе надо будет телеграфировать домой.

— Телеграфировать? Это ты брось. Глупо! Сходи, ничего с тобой не случится.

— Могу и пойти.

Как только вопрос с деньгами был улажен, Ёдзиро заговорил о Хироте. Он сообщил, что дела идут успешно. Каждую свободную минуту он использует для того, чтобы беседовать с людьми, причём с каждым в отдельности. Когда разговариваешь сразу со многими, каждый стремится к самоутверждению, и мнения часто расходятся. Попробуй кого-нибудь ущемить, он сразу устранится. Так что надо говорить с каждым в отдельности. Знаешь, сколько уходит времени! Да и денег тоже. Если из-за всего переживать, толку не добьёшься. Имя Хироты-сэнсэя я стараюсь упоминать как можно реже, ведь, если узнают, что я забочусь о нём одном, всё пойдёт прахом.

В общем, дело близится к успешному завершению. Все сошлись на том, что обходиться одними европейцами нельзя, непременно надо пригласить в университет японца. Теперь остаётся ещё раз собраться, избрать комитет и послать представителей к декану или ректору, чтобы изложили пожелания студентов. Это собрание — чистейшая формальность, можно было бы и без него обойтись. Уже сейчас известно, кто войдёт в комитет. Все они одинаково хорошо относятся к Хироте, и, если переговоры пойдут успешно, можно будет назвать имя сэнсэя…

Послушать Ёдзиро, так можно было подумать, словно именно ему суждено спасти мир. Сансиро был восхищён его талантами. Не преминул Ёдзиро рассказать и о том, как получилось, что недавно вечером он привёл к Хироте художника Харагути. Причём, расписывая это, Ёдзиро не поскупился на краски.

— Помнишь, Харагути-сан пригласил сэнсэя к себе на встречу литераторов и художников?

Сансиро, конечно, помнил. Инициатором этой встречи, как следовало понимать из слов Ёдзиро, был, разумеется, он. Зачем она понадобилась? Тут много соображений. Главное — то, что один из её участников весьма влиятельный профессор с филологического. Ведь наш сэнсэй — чудак, ни с кем не общается, а эта встреча для него — прекрасный случай.

— Так вот зачем ты приводил Харагути! А мне и в голову не пришло. Значит, ты инициатор этой встречи? Но придут ли такие именитые люди, если приглашения будут разосланы от твоего имени?

Ёдзиро некоторое время задумчиво смотрел на Сансиро, потом печально усмехнулся и отвёл глаза:

— Не болтай глупостей. Я ведь инициатор, так сказать, неофициальный. Просто, мне принадлежит идея. Короче говоря, я дал Харагути-сан совет, а уж он сам всё организует.

— Ах, вон оно что!

— «Вон оно что» говорят только в провинции. Кстати, можешь тоже прийти. Встреча скоро состоится.

— Не пойду! Ведь там будут одни знаменитости.

— Знаменитости! Нет, ты всё же провинциал. Знаменитости от незнаменитостей отличаются лишь тем, что сумели первыми заявить о себе в обществе. Все эти доктора наук, бакалавры, словом, как бы они ни назывались, ничего особенного собой не представляют. Стоит лишь поговорить с ними, чтобы это понять. А прийти надо ради твоего же будущего.

— Где это будет?

— Вероятно, в Уэно, в Сэйёкэне.

— В таких местах я не бывал. Сколько надо внести?

— Иены две, пожалуй, да ты не беспокойся. Я заплачу, если не сможешь.

Сансиро сразу вспомнил о тех двадцати иенах. Но сейчас это не показалось ему смешным. Ёдзиро предложил зайти в какой-нибудь ресторанчик на Гиндзе, полакомиться жареной рыбой в тесте. Деньги есть, сказал он. Удивительный человек, этот Ёдзиро! Сансиро, обычно покладистый, на этот раз отказался. И они с Ёдзиро пошли прогуляться. На обратном пути зашли в кондитерскую, и Ёдзиро купил целую груду пирожков с бобовым джемом и каштанами. «Отнесу сэнсэю», — сказал он и, нагруженный кульками, ушёл.

Весь вечер Сансиро думал о Ёдзиро. Может быть, он сам станет таким же, если будет долго жить в Токио? Потом он представил себе, как пойдёт к Сатоми занимать деньги. Его радовала возможность встречи с Минэко, хотя просить взаймы не так уж приятно. Ни разу в жизни Сансиро не занимал денег, да ещё у девушки. Девушка всегда от кого-нибудь зависит, пусть даже и располагает средствами. Если он возьмёт деньги так, чтобы её брат не знал, могут быть неприятности, не только у него, но и у Минэко. Правда, Минэко не такая девушка, чтобы допустить неприятности, она, конечно, заранее всё устроила. Во всяком случае, прежде всего надо с нею встретиться. Удобно будет — он попросит взаймы, неудобно — воздержится, напишет домой, чтоб прислали, и тогда уплатит за квартиру. Всё и обойдётся.

На этом Сансиро поставил точку и попробовал мысленно представить себе Минэко, её лицо, шею, руки, кимоно, оби. Не один десяток вариантов предстоящей встречи нарисовал себе Сансиро — как отнесётся девушка к его приходу, что скажет. Стоило ему договориться с кем-нибудь о встрече, ни о чём другом он уже думать не мог, всё старался представить себе, как будет держаться партнёр. Сам он к встрече никогда не готовился, о чём после жалел, поскольку имел обыкновение анализировать каждое своё слово, каждый поступок.

Как он будет держаться завтра с Минэко, этого он себе даже представить не мог. С некоторых пор Сансиро всё чаще приходилось сомневаться в Минэко. Но что пользы от сомнений? До сих пор у него не было случая встретиться с девушкой с глазу на глаз и поговорить. С одного раза ничего не выяснишь. Но какая-то определённость необходима, иначе Сансиро не успокоится. Завтрашняя встреча даст ему, по крайней мере, возможность вынести самому себе приговор. Он увидит, как будет вести себя Минэко. Нынче вечером девушка не шла у него из головы. Но сколько он ни думал, картина получалась для него весьма благоприятная. Зато действительность была неумолима. Бывает же так, что на великолепно выполненной фотографии изображено что-либо малопривлекательное. Но фотография на то и фотография, чтобы точно воспроизводить реальность. И всё же в подобных случаях сам снимок и то, что на нём изображено, являют собой дисгармонию.

Вдруг Сансиро осенила радостная мысль. Минэко не отдала Ёдзиро деньги, которые согласилась одолжить. Возможно, он и в самом деле не заслуживает доверия. Однако не исключено, что были на то ещё другие причины. Именно они и внушают Сансиро надежду. Кроме того, сам факт, что Минэко согласилась одолжить деньги, говорит о её добром к нему отношении. А её желание вручить их ему лично… Тут Сансиро спохватился, что чересчур далеко зашёл в своих мечтах, подумал: «А может, она посмеяться надо мной хочет?» — и почувствовал, что краснеет. Зачем бы ей понадобилось над ним насмехаться, на этот вопрос Сансиро вряд ли смог бы ответить или сказал бы, что она вообще насмешница. Он ни за что не воспринял бы её насмешки как наказание, ведь она сама дала ему право быть самонадеянным.

На следующий день Сансиро повезло: не было послеобеденных занятий — не пришли преподаватели. Возвращаться домой ему не хотелось, и он отправился прямо к Минэко. По пути зашёл подкрепиться. Сансиро не раз проходил мимо дома Минэко, но никогда у неё не был. На воротах под черепичным навесом висела табличка: «Сатоми Кёскэ». И, проходя мимо, Сансиро пытался представить себе, что за человек этот Сатоми Кёскэ — он ни разу его не видел…

Ворота оказались запертыми, и Сансиро вошёл через калитку. От калитки до дома было ближе, чем он себе представлял. Сансиро пошёл по дорожке, выложенной через неравные промежутки прямоугольниками гранита, которая привела его к красивой решётчатой двери. На звонок вышла служанка. «Минэко-сан дома?» — спросил Сансиро и сразу смутился оттого, что пришёл в чужой дом да ещё в гости к девушке. Служанка держалась почтительно и весьма строго. Она скрылась в глубине дома, но вскоре снова появилась и, вежливо кланяясь, сказала: «Пожалуйста». Сансиро последовал за служанкой и оказался в гостиной европейского типа, с тяжёлыми занавесями на окнах, довольно мрачной.

— Будьте добры, подождите немного… — опять очень вежливо сказала служанка и ушла. Было тихо. Сансиро сел напротив небольшого камина, над которым висело продолговатое зеркало с подсвечниками по обеим сторонам. Немного посидев, Сансиро встал, погляделся в зеркало и опять сел.

Где-то в доме заиграла и смолкла скрипка. Словно ветер откуда-то принёс её звуки и тотчас унёс. Сансиро испытал лёгкое разочарование — ему очень хотелось, чтобы поиграли ещё немного, и, прислонившись к мягкой кожаной спинке кресла, он стал внимательно прислушиваться. Но через какую-то минуту Сансиро уже забыл о скрипке и принялся разглядывать зеркало с подсвечниками. Они ещё больше подчёркивали европейский стиль комнаты. Снова зазвучала скрипка — несколько высоких, потом несколько низких нот, и снова смолкла. Сансиро был совершенно не знаком с европейской музыкой, но то, что он сейчас услышал, конечно, не было какой-то мелодией, даже частью её. Просто небрежно провели смычком по струнам. Однако эти звуки удивительно гармонировали с настроением Сансиро. Как будто внезапно на него упало с неба несколько шальных градинок.

Сансиро, рассеянно смотревший в окно, перевёл взгляд на зеркало и увидел там Минэко — она незаметно вошла в комнату. Служанка, оказывается, не закрыла дверь. Отодвинув портьеру, Минэко смотрела в зеркало на Сансиро и улыбалась.

— Рада видеть вас, — услыхал Сансиро у себя за спиной и, обернувшись, встретился с девушкой взглядом. Минэко слегка поклонилась, отчего волосы широкой волной упали ей на лоб. Это было дружеское, отнюдь не церемонное приветствие. Сансиро же привстал и отвесил ей низкий поклон. Минэко, будто не заметив этого, прошла к зеркалу и села напротив Сансиро.

— Наконец-то пожаловали, — сказала она всё тем же приветливым тоном. На Минэко было нарядное атласное кимоно. Она, видимо, переодевалась и потому так долго не выходила в гостиную. Девушка молчала, но так и искрилась улыбкой, смеялись даже глаза. Весь облик Минэко вызывал в Сансиро сладкое томление. Под устремлённым на него взглядом Сансиро заговорил с лихорадочной поспешностью:

— Сасаки…

— Он у вас был? — спросила Минэко, сверкнув своими ослепительно белыми зубами. Подсвечники по обеим сторонам зеркала как раз стояли у неё за спиной, на каминной доске. Впрочем, Сансиро сомневался, подсвечники ли это — такой они были удивительной формы. Сквозь плотные занавеси солнце, наверно, никогда не проникало в комнату. К тому же погода стояла пасмурная.

— Да, Сасаки был у меня, — ответил Сансиро на вопрос Минэко.

— Что же он вам сказал?

— Чтобы я пошёл к вам.

— В самом деле? Только поэтому вы и пришли? — лукаво спросила Минэко.

— Да, — в замешательстве ответил Сансиро и добавил: — Да, именно поэтому.

Девушка согнала улыбку с лица, лёгким движением поднялась со стула, подошла к окну и стала смотреть на улицу.

— Пасмурный день. Наверно, холодно?

— Нет, удивительно тепло. И безветренно.

— В самом деле? — Минэко вернулась на прежнее место.

— Сасаки говорил… деньги… — начал Сансиро.

— Я знаю, — прервала его Минэко. — Как же это они потерялись?

— Их проиграли на скачках.

— Угораздило же, — сказала Минэко, однако лицо её не выразило ни малейшего возмущения. Напротив, на нём играла улыбка. Немного помолчав, Минэко сказала: — Какие нехорошие люди!

Сансиро промолчал.

— Угадать на скачках ещё труднее, чем прочесть в чужом сердце. Но вы с вашей беспечностью не пытаетесь даже прочесть в таком сердце, которое перед вами словно на ладони.

— Так ведь не я покупал билеты на скачки.

— Не вы? Кто же тогда?

— Сасаки.

Девушка неожиданно рассмеялась. Сансиро тоже стало смешно.

— Выходит, деньги нужны не вам. Забавно!

— Нужны-то они как раз мне!

— В самом деле?

— Ну да!

— Странно!

— Могу и не занимать!

— Отчего же? Вам это неприятно?

— Да нет, просто нехорошо брать деньги без ведома вашего брата.

— Почему же без ведома? Брат знает.

— Знает? Тогда можно… Впрочем, не надо. Я напишу домой, и мне пришлют примерно через неделю.

— Ну, если вас это тяготит… Принуждать… — уже другим, холодным тоном произнесла Минэко. Сансиро показалось, будто между ними легла пропасть. Напрасно он отказался от денег. Но теперь уже поздно жалеть. Минэко с отсутствующим видом рассматривала подсвечники. Сансиро не знал, как загладить неловкость. Девушка продолжала держаться отчуждённо. Потом подошла к окну и спросила:

— Дождя, пожалуй, не будет, как по-вашему?

— Пожалуй, не будет, — в тон ей ответил Сансиро.

— В таком случае, я выйду прогуляться, — сказала девушка. Но для Сансиро эти слова прозвучали как «вы можете идти». Значит, не для него надела она своё сверкающее кимоно. Сансиро поднялся.

— Ну, я пойду.

Минэко проводила его до прихожей и, когда он надевал ботинки, сказала:

— Я провожу вас немного. Не возражаете?

— Как вам угодно, — ответил Сансиро, завязывая шнурки. Девушка подошла и шепнула ему на ухо:

— Вы рассердились?

Тут прибежала служанка проводить гостя.

С полквартала Сансиро и Минэко шли молча. Сансиро перебирал в памяти всё, что говорила ему Минэко. Она избалована, думал Сансиро, независима, не то что другие женщины, и делает всё, что ей заблагорассудится. Вот и сейчас вышла с ним погулять, ни у кого не спросившись. Родителей нету, а брат по молодости лет считает, что девушка должна пользоваться полной свободой. В деревне ей бы туго пришлось. Что она, интересно, сказала бы, доведись ей жить, как живёт, к примеру, О-Мицу-сан? В Токио люди не связаны условностями, как в провинции, и женщины тоже ведут себя свободнее, хотя по сравнению с Минэко всё равно кажутся несколько старомодными. Так что Ёдзиро прав. Минэко будто и в самом деле пренебрегает условностями, как ибсеновские героини. Но каковы её истинные убеждения, этого Сансиро сказать не мог.

Молодые люди шли рядом. Прежде, чем выйти на улицу Хонго, словно по молчаливому уговору, трижды сворачивали в переулки и всё время двигались в одном направлении. На углу четвёртого квартала Минэко наконец спросила:

— Вы куда идёте?

— А вы?

Они посмотрели друг на друга. Сансиро был очень серьёзен. Минэко же не стерпела и улыбнулась, опять показав свои ослепительно белые зубы.

— Пойдёмте вместе!

Они свернули за угол, пошли в сторону железнодорожного полотна и шагов через тридцать оказались возле большого европейского здания. Минэко остановилась, вытащила из-за оби чековую книжку и печатку и обратилась к Сансиро.

— Могу ли я попросить вас кое о чём?

— О чём же?

— Получите, пожалуйста, для меня деньги.

Сансиро взял книжку. Посередине было написано: «Текущий счёт в банке Когути», а чуть сбоку: «Госпожа Сатоми Минэко». С чековой книжкой и печаткой в руке Сансиро стоял и смотрел на Минэко.

— Тридцать иен. — Девушка назвала сумму таким тоном, словно обращалась к человеку, привыкшему ежедневно получать в банке деньги. Хорошо ещё, что Сансиро, когда жил в провинции, не раз ездил в город Тоёцу получать деньги по чековой книжке. Поднявшись по каменным ступенькам, Сансиро толкнул дверь и вошёл в банк. Отдал служащему книжечку и печатку, получил нужную сумму и вернулся к Минэко, которая ждала его поодаль, пройдя десяток шагов в сторону железнодорожной выемки. Сансиро полез было в карман, чтобы отдать Минэко деньги, но она вдруг спросила:

— Вы были на выставке Тансэйкай?

— Нет ещё.

— У меня есть два пригласительных билета, но всё недосуг сходить. Пойдёмте сейчас?

— Пойдёмте.

— А то выставка скоро закроется и мне будет неловко перед Харагути-сан.

— Это он прислал вам билеты?

— Да. А вы его знаете?

— Видел как-то у профессора Хироты.

— Интересный человек, правда? Сказал, что учится играть на народных инструментах.

— В тот раз он говорил о цудзуми. Потом…

— Потом?..

— Потом, кажется, сказал, что собирается писать ваш портрет. Это верно?

— Да, я ведь первоклассная модель!

Не будучи остроумным, Сансиро не нашёлся что ответить, чем несколько разочаровал Минэко, которой очень хотелось услышать, что он на это скажет.

Сансиро вытащил из кармана чековую книжку и печатку и отдал девушке.

— А деньги? — спросила Минэко. Сансиро думал, что деньги он вложил в чековую книжку, но их там не оказалось. Он снова пошарил в кармане, вынул потрёпанные ассигнации и протянул Минэко. Но девушка не взяла их.

— Прошу вас, оставьте у себя, — сказала она. Сансиро было заколебался, но спорить он не любил, тем более на улице, и, кладя деньги в карман, подумал: «Удивительная девушка!»

По улице шли студенты. Все они с любопытством смотрели на Сансиро и Минэко. Некоторые, пройдя мимо, даже оглядывались. Дорога до выставочного зала показалась Сансиро очень длинной. И всё же у него не было ни малейшего желания сесть на трамвай. Шли они медленно, и лишь около трёх часов подошли к выставочному залу. Афиша необычной формы, иероглифы «Тансэйкай», обрамлявшая их виньетка — всё поразило Сансиро своей новизной. Новизной в том смысле, что ничего подобного в Кумамото он не видел. Скорее, это выглядело причудливо. В самом зале всё было ещё непривычнее. Сансиро мало смыслил в живописи. Единственное, что он мог, это отличить масло от акварели.

И всё же одни картины ему нравились, он охотно купил бы какую-нибудь, другие — нет. Однако мнения своего не высказывал, чтобы не попасть впросак.

«Нравится вам эта картина?» — спрашивала Минэко. «Да как вам сказать…» — отвечал Сансиро. «Не правда ли, это интересно?» — говорила девушка. «Пожалуй», — отвечал Сансиро. В общем, разговор не клеился. То ли Сансиро недалёк и не умеет поддержать беседу, то ли просто не желает её вести. Хорошо, если он молчит из скромности и не корчит из себя знатока. Но может быть, он просто не снисходит до разговора с Минэко?

Часть стены занимали картины брата и сестры, долгое время путешествовавших за границей. Перед одной из них Минэко остановилась.

— Не правда ли, это Венеция?

Пожалуй, и в самом деле Венеция. Это было понятно и Сансиро. Хорошо бы поплыть вот в такой гондоле. О гондоле Сансиро слыхал ещё в бытность свою в колледже. Ему понравилось это слово, он даже запомнил, как оно пишется. В его представлении гондола была создана для любовных прогулок. Он молча разглядывал голубую воду, отражавшиеся в ней высокие дома и ещё какие-то красные пятна. Вдруг Минэко сказала:

— Мне больше нравятся картины брата.

— Брата?

— По-моему, эту картину написал брат, разве не так?

— Чей?

Минэко удивлённо взглянула на Сансиро.

— Ну как же, вон ту картину написала сестра, а эту — брат. Разве вы не видите?

Сансиро обернулся. Картин с видами зарубежных стран, мимо которых они только что прошли, было много.

— Разве их писал не один художник? — спросил Сансиро.

— А вы думали один?

— Да, — растерянно ответил Сансиро. Потом посмотрел на Минэко, Минэко — на него, и оба рассмеялись.

— Ну, знаете… — сказала Минэко, нарочно округлив глаза и понизив голос. Легко ступая, она пошла дальше, а Сансиро продолжал стоять, рассматривая виды Венеции. Увлечённый, он не заметил, что девушка остановилась и внимательно его разглядывает. Вдруг кто-то её окликнул:

— Сатоми-сан!

Минэко и Сансиро обернулись. Неподалёку от двери с табличкой «Канцелярия» стоял Харагути. За спиной у него во весь свой рост возвышался Нономия. Минэко мельком посмотрела на Харагути и перевела взгляд на Нономию. Потом подошла к Сансиро, чуть-чуть, чтобы никто не заметил, наклонилась к нему и что-то прошептала. Сансиро не расслышал и хотел переспросить, но Минэко отошла от него и уже здоровалась с Харагути и Нономией.

— Замечательную спутницу вы себе избрали для выставки, — сказал Нономия Сансиро.

— А мы хорошая пара, правда? — опережая Сансиро, ответила Минэко. Нономия ничего не сказал и стал смотреть на портрет величиной с татами. Портрет был сплошь написан тёмными красками, без единого просвета, так что одежда и головной убор сливались с фоном. Только лицо белело, худое, измождённое, с впалыми щеками.

— Копия? — спросил Нономия у Харагути, который оживлённо рассказывал Минэко:

— Выставка скоро закрывается. Посетителей становится всё меньше. Первое время я каждый день заходил в канцелярию, а теперь лишь изредка заглядываю. Как раз нынче пришёл по делу и затащил сюда Нономию-сан. Кстати, и вас встретил, просто повезло! Сразу же после закрытия надо будет приступить к подготовке выставки будущего года, так что дел по горло. Выставку откроем несколько раньше обычного — до того, как начнёт цвести сакура. Так удобнее для членов общества. Словом, выставка будет следовать за выставкой. Работы уйма. Я ещё намерен во что бы то ни стало написать ваш портрет. Готов рисовать вас даже тридцать первого декабря, разумеется, если вы позволите. И выставлю ваш портрет здесь.

Лишь после этой тирады Харагути повернулся к картине, о которой его спросил Нономия, всё время рассеянно её созерцавший.

— Что скажете о Веласкесе? Правда, это копия. К тому же не очень удачная, — объяснил Харагути. Для Нономии этого было вполне достаточно, и он ни о чём больше не спрашивал.

— А кто делал копию? — спросила Минэко.

— Мицуи. Обычно у него хорошо получается. Но эта его работа восторга не вызывает. — Харагути встал поодаль от картины и добавил: — Копировать гениального художника не так-то просто.

Сансиро с любопытством смотрел на Харагути, который, склонив голову набок, разглядывал картину.

— Всё посмотрели? — спросил художник у Минэко. Он всё время обращался к ней одной.

— Нет ещё.

— А что, если отправиться сейчас в Сэйёкэн? Угощу вас чаем. Мне всё равно надо туда по делу… Хочу посоветоваться с менеджером насчёт выставки. Мы с ним приятели… Сейчас самое время выпить чаю. Потом будет ни то ни сё — для чая поздно, для обеда — рано. Ну как? Пойдёмте?

Минэко взглянула на Сансиро. Вид у него был совершенно безразличный. Нономия тоже стоял, не вмешиваясь в разговор.

— Раз уж пришли, надо всё посмотреть. Верно, Огава-сан? — спросила Минэко.

— Верно, — ответил Сансиро.

— Тогда сделаем так. Посмотрите последние работы Фуками-сан, они в том зале, в глубине. А потом приходите в Сэйёкэн. Я буду ждать вас там.

— Спасибо.

— Только помните: у Фуками-сан акварели особые. В них важен не столько сам рисунок, сколько настроение. Их надо смотреть именно с этой точки зрения, можно обнаружить весьма интересные вещи.

Минэко поблагодарила Харагути и, когда они вместе с Нономией ушли, проводила их взглядом.

В зале со скудным освещением, куда пришли Минэко и Сансиро, одну из стен занимали последние работы художника Фуками. Почти одни акварели, как и говорил Харагути. Особенно понравились Сансиро тона акварелей, сдержанные, но богатые контрастами, довольно однообразные, настолько бледные, что хотелось выставить их на солнце, чтобы немного оживить. Зато чувствовалось, что кисть художника ни на секунду не отрывалась от холста, словно написанного одним дыханием, что художник чужд условностей в живописи. Люди у него были как бы вытянуты в длину, с маленькой головой и очень напоминали молотильный цеп. Была и в этом зале картина с изображением Венеции.

— Опять Венеция, — сказала Минэко.

— Да, — отозвался Сансиро и тут же спросил: — Что вы мне давеча сказали?

— Когда?

— Когда я разглядывал Венецию в том зале. Я не расслышал.

Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась, сверкнув ослепительно белыми зубами.

— Если ничего важного, можете не говорить.

— Нет, ничего важного.

Сансиро как-то странно смотрел на Минэко. Был уже пятый час, и в зале стало сумрачно, тем более что погода стояла пасмурная. Посетители почти все разошлись, и Минэко с Сансиро были одни в зале. Девушка подошла к Сансиро.

— Видите ли… Нономия-сан…

— Что Нономия-сан?

— Надеюсь, вы понимаете.

Сансиро словно захлестнуло волной, грудь стеснило, и он спросил:

— Вы посмеялись над Нономией-сан?

— Посмеялась? — с самым невинным видом произнесла Минэко. Сансиро сразу сник, потеряв всякую охоту продолжать разговор, и медленно пошёл вперёд. Минэко последовала за ним.

— Я и над вами не собиралась смеяться, — сказала она. Сансиро остановился и смерил девушку взглядом:

— Ладно.

— Что же я сделала плохого?

— Я и говорю, что всё хорошо.

Девушка отвернулась. В дверях они коснулись друг друга плечом, и Сансиро почему-то вспомнил женщину, с которой ехал в поезде. Это мимолётное прикосновение отозвалось в нём сладкой болью.

— Всё хорошо? Вы правду говорите? — тихо спросила Минэко. Навстречу им шли несколько посетителей.

— Как бы то ни было, давайте уйдём отсюда, — сказал Сансиро. На улице шёл дождь.

— Вы сейчас в Сэйёкэн?

Минэко молчала, стоя под дождём посреди широкой, поросшей травой площадки перед музеем. Оглядевшись, Минэко указала рукой на рощицу напротив.

— Пойдёмте туда, переждём дождь.

Похоже было, что дождь и в самом деле скоро прекратится. Они укрылись под большой криптомерией. Дерево слабо защищало от дождя. Но, промокшие и озябшие, они продолжали стоять.

— Огава-сан… — проговорила девушка. Сансиро, созерцавший всё время небо, сдвинув брови, повернулся к Минэко. — Вы обиделись?

— Оставим этот разговор.

— Однако… — Минэко приблизилась к нему. — Мне захотелось так поступить, сама не знаю почему, но я не собиралась оскорблять Нономию-сан.

Девушка как-то по-особенному смотрела на Сансиро, и глаза её, казалось, говорили: «Разве не для вас я это сделала?»

— Прошу вас, оставим это, — повторил Сансиро.

Дождь усилился. Сухим оставался лишь совсем крохотный кусочек пространства. И Сансиро с Минэко стояли так близко, что почти касались друг друга.

— Пожалуйста, расходуйте те деньги, — услыхал Сансиро сквозь шум дождя.

— Возьму в долг. Столько, сколько нужно.

— Всё расходуйте, пожалуйста!