6

Прозвенел звонок, и лектор вышел из аудитории. Сансиро стряхнул чернила с пера и хотел закрыть тетрадь, но Ёдзиро, сидевший рядом, попросил:

— Дай-ка на минутку. Я не всё записал.

Ёдзиро придвинул к себе тетрадь, полистал и увидел, что все страницы испещрены словами stray sheep.

— Что это?

— Да так, писал забавы ради. Лишь бы не конспектировать. Надоело.

— Разленился ты, я вижу. Лекция, кажется, была о различии между кантовским трансцендентальным идеализмом и трансцендентальным реализмом Беркли. Да?

— Что-то в этом роде.

— Ты не слушал?

— Нет.

— Типичный stray sheep. Горе мне с тобой.

Ёдзиро сунул тетради под мышку, встал и уже на ходу окликнул Сансиро:

— Пойдём-ка со мной!

Они спустились вниз, вышли на лужайку перед зданием факультета и сели под тенистой сакурой.

В начале лета здесь всё покрыто клевером. Когда Ёдзиро приходил в канцелярию подавать заявление о приёме, под этой сакурой он увидел двух студентов. Лёжа на траве, они разговаривали. «Если на устном мне повезёт, — сказал один, — и меня попросят спеть народные песенки о любви, я буду петь им сколько угодно». Другой в ответ тихонько запел: «Пусть бы добрый, толковый попался профессор, я бы всё рассказал о любви». С тех пор Ёдзиро полюбилось это место под сакурой, и, когда ему нужно было поговорить по душам с Сансиро, он приводил его сюда. Услышав как-то про этих студентов, Сансиро подумал, что не зря фразу «жалеть — значит любить» Ёдзиро перевёл в стиле любовной частушки. Сегодня, однако, Ёдзиро был серьёзен, как никогда. Едва усевшись на траве, он вытащил из кармана журнал «Бунгэй дзихё», открытый на одной из страниц, и показал Сансиро:

— Взгляни-ка!

Напечатанный крупным шрифтом заголовок гласил: «Невзошедшее светило». Под статьёй подпись: «Рэй Ёси». «Невзошедшее светило» — так называл Ёдзиро профессора Хироту. Это Сансиро слышал не раз. Но кто скрывается за псевдонимом Рэй Ёси? Сансиро посмотрел на Ёдзиро. Тот сидел неподвижно, вытянув шею и прижав указательным пальцем кончик своего и без того приплюснутого носа. Заметив, однако, что какой-то студент, стоявший неподалёку, смотрит на него и смеётся, Ёдзиро быстро опустил руку.

— Это моя статья, — заявил он. «Так вот оно что», — понял наконец Сансиро.

— Ты её писал, когда мы ходили на выставку цветочных кукол?

— Нет, вы ведь были там два-три дня назад. Так быстро её бы не напечатали. То другая статья, она выйдет в следующем номере. А эту я написал давно. По названию ты, вероятно, догадался, о ком идёт речь?

— О Хироте-сэнсэе?

— Ага. Я хочу привлечь к сэнсэю внимание и таким образом подготовить почву для перехода его в университет.

— Этот журнал пользуется популярностью? — Сансиро даже не слышал о его существовании.

— По правде говоря, совсем нет, в том-то и беда, — ответил Ёдзиро.

Сансиро невольно улыбнулся.

— Сколько же у него читателей?

Вместо ответа Ёдзиро, как бы оправдываясь, сказал:

— Ладно. Это всё-таки лучше, чем ничего.

Оказалось, что Ёдзиро давно сотрудничает в этом журнале, пишет почти для каждого номера, если позволяет время, но всякий раз под другим псевдонимом, так что знают об этом лишь два-три сотрудника журнала. Вероятно, так оно и было. Сансиро, например, впервые узнал, что Ёдзиро пишет. Он только не понимал, зачем понадобилось Ёдзиро публиковать свои так называемые «большие» статьи тайно, да ещё под таким забавным псевдонимом.

Он напрямик спросил, не занимается ли Ёдзиро литературным трудом, чтобы заработать на карманные расходы. Ёдзиро сделал круглые глаза.

— Сразу видно, что ты из кюсюской глуши и не имеешь ни малейшего представления о литературной жизни столицы. Вот и судишь с такой лёгкостью. Разве может человек мыслящий оставаться безучастным к духовной жизни нынешнего общества с его бурными потрясениями, если видит их собственными глазами? По сути дела, право писать принадлежит сейчас нам, молодёжи, и грешно не сказать хотя бы того единственного слова, которое можно сказать. В литературной жизни с головокружительной быстротой происходят разительные перемены — настоящая революция. Всё стремительно движется вперёд, к новому. Отстанешь — пропадёшь. Каждый сам должен проявлять инициативу, создавать это новое, иначе жизнь теряет всякий смысл. Склоняя на все лады слово «литература», о ней говорят, как о чём-то очень доступном, но так говорить можно, к примеру, о литературе, которую нам преподают в университете. Новая литература является отражением самой жизни, и в этом её величие. В свою очередь, эта новая литература должна влиять на жизнь всего нашего общества. И уже влияет. Пока там некоторые сладко дремлют, она делает своё дело. О, это сила!..

Сансиро слушал молча. Тирада Ёдзиро казалась ему несколько напыщенной, не лишённой хвастовства, хотя в пылкости ему нельзя было отказать. Во всяком случае, сам он, чувствовалось, относился к своим словам весьма серьёзно. Именно это и произвело на Сансиро сильное впечатление.

— Так вот, оказывается, что вдохновляет тебя, когда ты пишешь. Гонорар, выходит, тут ни при чём.

— Нет, почему же, от гонорара я не отказываюсь. Только платят мало — журнал плохо расходится. Надо как-то поднять к нему интерес, а то совсем захиреет. Может, подкинешь какую-нибудь идейку? — И они стали обсуждать чисто практические вопросы. Для Сансиро это было как-то непривычно. Зато Ёдзиро оставался невозмутимым. Их разговор прервал звонок.

— Как бы то ни было, — сказал Ёдзиро, — возьми этот экземпляр, почитай. «Невзошедшее светило» — звучит забавно, правда? Человека непременно надо удивить, иначе читать не станет.

Не успели они вернуться в аудиторию и сесть за стол, как вошёл преподаватель. Надо было записывать лекцию. Но Сансиро не давало покоя «Невзошедшее светило». Рядом с тетрадью он положил раскрытый журнал и то и дело в него заглядывал так, чтобы не заметил преподаватель. Но тот, к счастью, был близорук. К тому же ему было не до Сансиро — так он увлёкся своей лекцией. И Сансиро, пользуясь случаем, больше читал журнал, чем слушал и записывал лекцию. Но в конце концов он перестал понимать и статью и лектора. Лишь одна фраза из статьи засела в голове: «Сколько лет природа создавала драгоценный камень? Сколько лет этот драгоценный камень сиял в тиши, пока судьба не извлекла его из мрака?» Всё остальное осталось для Сансиро туманным. Зато он ни разу не написал stray sheep.

Ёдзиро с трудом дождался конца лекции.

— Ну как? — спросил он.

Услышав же, что Сансиро ещё толком не прочёл статью, он упрекнул его в напрасной трате времени и сказал: «Обязательно прочти!» Сансиро обещал прочесть, как только вернётся домой. Незаметно подошло время обеда, и они вместо вышли за университетские ворота.

— Вечером придёшь, надеюсь? — спросил Ёдзиро, остановившись на углу переулка, выходившего на улицу Нисикатамати. Сансиро не сразу сообразил, о чём идёт речь. Но потом вспомнил, что на вечер назначена дружеская встреча однокурсников, и ответил, что придёт.

— Зайди за мной. Я должен тебе кое-что сообщить.

Сансиро и на это согласился. За ухом у Ёдзиро торчала ручка с пером, и вид у него был независимый.

Дома Сансиро залез в ванну, и когда, ублаготворённый, вышел из неё, то заметил на столе открытку. На открытке нарисована была речка и берег, поросший травой. На траве — две овцы. Неподалёку стоял крупный мужчина с тростью в руке и свирепым лицом, как у дьявола на европейских картинах. Для вящей убедительности рядом стояло слово devil. На лицевой стороне открытки под адресом мелким почерком было написано: «Заблудшие овцы». Сансиро сразу понял, в чём дело, и очень обрадовался. Одной из заблудших овец, несомненно, был он. Не могли же в самом деле обе овцы изображать одну Минэко. Так вот, значит, что подразумевала она под словами stray sheep.

Сансиро решил взяться за «Невзошедшее светило», как обещал Ёдзиро, но читать статью у него не было ни малейшего желания. Он внимательно разглядывал открытку, размышляя при этом: какой юмор в этом рисунке, такого не найдёшь даже у Эзопа. Простодушие здесь сочеталось с озорством, свободным от условностей. И ещё было нечто такое, что заставляло сердце Сансиро биться сильнее.

Сам по себе рисунок вызывал у юноши самое искреннее восхищение. Всё было выписано чётко, ясно, не то что дерево хурмы, которое рисовала Ёсико.

Через некоторое время Сансиро, хоть и неохотно, всё же принялся за статью.

Но потом увлёкся и без труда одолел все двадцать семь страниц. Лишь дойдя до последней фразы, он поднял глаза от журнала и подумал: «Прочёл всё же».

Но когда в следующую минуту он спросил себя, о чём всё-таки написана статья, оказалось — ни о чём. Смешно, но так. А читал он её действительно усердно и с увлечением, Ёдзиро просто молодец!

Статья начиналась с нападок на нынешних литераторов и кончалась панегириком в адрес профессора Хироты. Остриё критики было обращено главным образом против преподавателей-европейцев с филологического факультета. Если немедленно не пригласить на работу подходящего японца и не ввести приличествующий университету курс лекций, то университет — этот храм науки — превратится в нечто вроде начальной школы при буддийском храме прежних времён, в мумию из кирпича. Пусть бы некого было пригласить — тогда другое дело, но ведь есть такой учёный, как профессор Хирота. Ровно десять лет преподаёт он в колледже, мирясь с мизерным жалованьем и безвестностью. Но он настоящий учёный. Он может внести неоценимый вклад в то новое, что движет сейчас наукой. Его лекции будут неразрывно связаны с живой жизнью общества. Вот, собственно, к чему сводилось содержание статьи. Остальное место в ней занимали на первый взгляд остроумные, меткие выражения и афоризмы.

«Гордятся плешью только старики», «Известно, что Афродита родилась из морской пены, но университет не породил ещё ни одного выдающегося мужа», «Видеть в докторе наук жемчужину научного мира — всё равно что считать медузу жемчужиной бухты Тагоноура». И всё в таком духе. Но самым удивительным было то, что, назвав Хироту «невзошедшим светилом», Ёдзиро сравнил остальных учёных с круглым бумажным фонарём, который тускло освещает пространство в каких-нибудь полметра. Кстати, сравнение это принадлежало Хироте и было направлено в адрес Ёдзиро. Ёдзиро, как и тогда в разговоре с Сансиро, заявил в статье, что «круглый бумажный фонарь», так же как и «трубка с чашечкой», анахронизм и людям молодым не нужен.

Статья, если вчитаться хорошенько, была написана с большим подъёмом. Ёдзиро, видимо, считал себя представителем новой Японии и заражал читателя этим своим настроением. И всё же статья без главной идеи — всё равно что война без опорных баз. Более того, её можно превратно истолковать как тактическую уловку. Не так давно приехавший из провинции Сансиро ещё не был настолько искушён, чтобы до конца понять это, однако статья не принесла ему удовлетворения. Он снова взял открытку и стал рассматривать овец и дьявола. И вдруг у него возникло ощущение счастья. Это ощущение усилило неудовлетворённость статьёй. И он совсем перестал о ней думать. «Надо послать ответ Минэко», — решил Сансиро. Жаль, что он не умеет рисовать, а если писать, то надо так, чтобы текст не уступал рисунку на открытке. Нужна фантазия. Размышляя, он вдруг увидел, что уже пятый час.

Сансиро надел хакама и отправился на улицу Нисикатамати за Ёдзиро. Он вошёл в дом через кухню, а из кухни прошёл в столовую. За маленьким обеденным столиком сидел Хирота. Ёдзиро очень почтительно ему прислуживал.

— Как вы это находите, сэнсэй? — спросил он.

Перед сэнсэем на тарелке лежала какая-то еда, судя по цвету пригоревшая, каждый кусок величиной с карманные часы.

Сансиро поздоровался и сел. Хирота продолжал усиленно жевать.

— Ну-ка, и ты попробуй! — Ёдзиро захватил палочками кусочек с тарелки и протянул его Сансиро. С палочек кусок перекочевал на ладонь Сансиро. Это оказалось поджаренное в соусе сушёное мясо морской раковины.

— Странное блюдо, — заметил Сансиро.

— Странное? Зато прямо объедение, ты только попробуй. Это я купил специально в подарок сэнсэю. Сэнсэй говорит, что в жизни не ел ничего подобного.

— Где же ты купил?

— На Нихонбаси.

Сансиро вдруг стало смешно. Как не вязался этот простой житейский разговор со статьёй Ёдзиро.

— Нравится вам, сэнсэй?

— Жёсткая штука.

— Жёсткая, зато вкусная, верно? Нужно только хорошенько прожевать. Тогда почувствуете вкус.

— Пока доберёшься до вкуса, устанешь жевать. Зря купил такую архаичную штуку.

— Зря купил? Может быть, для сэнсэя это и не годится. А вот для Минэко Сатоми вполне подошло бы.

— Почему? — спросил Сансиро.

— Она спокойна и терпелива и будет, конечно, жевать до тех пор, пока не доберётся до вкуса.

— Да, она внешне спокойна, но в действительности очень строптива.

— Это верно. Есть в ней что-то от ибсеновских женщин.

— Героини Ибсена — прямодушны, у Минэко же строптивость скрытая. Да к тому же не обычная, а какая-то особая. Сестра Нономии на первый взгляд более строптива, но нрав у неё мягкий, чисто женский. Просто удивительно!

Сансиро слушал, не вмешиваясь в разговор. Не всё было ему понятно. Но больше всего он недоумевал по поводу того, что Минэко назвали «строптивой».

Ёдзиро вышел, надел хакама, вернулся и сказал:

— Я ненадолго отлучусь.

Уже стемнело, когда молодые люди вышли из дому. Сансиро заговорил первым;

— Ты слышал? Сэнсэй назвал барышню Сатоми строптивой!

— Ага. Мало ли что сэнсэю взбредёт в голову! От него ещё не то можно услышать. Но самое забавное, что он берётся судить о женщинах, хотя совершенно их не знает. Да и откуда ему знать, если он никогда не любил.

— Оставим сэнсэя. Но ведь и ты согласился с ним. Верно?

— Да, согласился. Ну и что?

— В чём же ты видишь её строптивость?

— Дело не во мне. Просто современные женщины все без исключения строптивы.

— Ещё ты сказал, что она похожа на ибсеновскую героиню.

— Сказал.

— Какую же героиню ты имел в виду?

— Какую?.. Не знаю. Похожа, и всё.

Сансиро, разумеется, не удовлетворил такой ответ. Но он не стал ни о чём больше спрашивать. Наступило молчание. На этот раз его нарушил Ёдзиро.

— Сейчас весь прекрасный пол похож на ибсеновских героинь. Да и не только прекрасный пол. Даже мужчины, проникнутые новыми веяниями, чем-то напоминают героев Ибсена. Правда, не поступками. Впрочем, как и женщины. Нет в них ибсеновской свободы, независимости. Пока они, как говорится, только сердцем воспринимают всё новое.

— Я не очень-то подвержен его влиянию.

— Не поддавайся самообману… Общества без пороков не бывает.

— Да, пожалуй.

— А раз так, значит, живущие в обществе существа должны постоянно испытывать неудовлетворённость. Герои Ибсена, например, с особой остротой ощущали пороки существовавшей в их время социальной системы. Постепенно и мы дойдём до этого.

— Ты так думаешь?

— Не только я. Каждый, кто способен видеть, думает так.

— И твой сэнсэй тоже?

— Мой сэнсэй? Не знаю.

— Но ведь он недавно сказал, что Сатоми-сан уравновешенная и в то же время строптивая. Выходит, что она нашла в себе силы мириться с окружающей средой и поэтому всегда внешне хладнокровна. А протест — ведь её далеко не всё удовлетворяет — она хранит в глубине души.

— В самом деле… Молодец сэнсэй! Так здорово сумел подметить… — И Ёдзиро принялся на все лады расхваливать Хироту. Разговор ушёл куда-то в сторону, вопреки желанию Сансиро поговорить ещё немного о Минэко.

— Ты, вероятно, помнишь, что я собирался потолковать с тобой, — продолжал Ёдзиро. — Впрочем, скажи прежде, прочёл ли ты мою статью? Если не прочёл, тебе трудно будет меня понять.

— Как только пришёл домой, сразу же прочёл.

— Ну и что скажешь?

— А что говорит сэнсэй?

— С какой стати сэнсэй должен её читать? Он даже не знает о её существовании.

— Вот что я тебе скажу. Статья интересная, но ощущение такое, будто выпил старого, уже не крепкого пива, словом, не получил полного удовлетворения.

— Однако настроение у тебя поднялось? И на том спасибо. Нынешний период можно назвать подготовительным. Потому я и подписываюсь псевдонимом. Но я поставлю под статьёй своё настоящее имя, как только наступит благоприятный момент. А сейчас давай поговорим о деле.

Оказалось, что на сегодняшней вечеринке Ёдзиро собирается выступить с протестом против застоя на факультете и очень просит Сансиро его поддержать. Застой — это факт. А против факта никто возражать не станет. И все собравшиеся сообща решат, как исправить положение. Он, Ёдзиро, скажет, что необходимо пригласить в университет на преподавательскую работу хотя бы одного стоящего японца. С этим все, бесспорно, согласятся. Иначе быть не может. Затем перейдут к обсуждению кандидатуры. Ёдзиро предложит Хироту. Тут Сансиро должен начать всячески расхваливать сэнсэя, чтобы никто не заподозрил Ёдзиро в предвзятости. Ведь многим известно, что Ёдзиро живёт у Хироты и пользуется его покровительством. В общем, это правда, так что ему наплевать. Он только боится навредить сэнсэю. Впрочем, особенно бояться нечего, там будут и сторонники Ёдзиро, но чём их больше, тем лучше. Вот почему необходимо, чтобы Сансиро выступил. После того как предложение Ёдзиро будет единодушно принято, избранные делегаты пойдут к декану, а потом к ректору. Но сегодня об этом рано говорить. Момент надо будет выбрать сообразно с обстоятельствами.

Увы, красноречие Ёдзиро не производило должного впечатления, оно было лишено глубины и весомости. Иногда даже начинало казаться, что он шутит с серьёзным видом. Однако, поскольку сама по себе идея вполне заслуживала уважения, Сансиро поддержал её. При этом, правда, он заметил, что в способах осуществления этой идеи, предложенных Ёдзиро, слишком много ухищрений. Услышав это, Ёдзиро остановился. Они как раз находились у ворот синтоистского храма на Моривакатё.

— Много ухищрений, говоришь? Но я ведь пока провожу подготовительную работу, и главное, чтобы она не нарушала нормального хода событий. Ничего противоестественного в этом нет. Ухищрение? Ну и пусть. Важно, чтобы оно вреда не приносило.

Ответ вертелся у Сансиро на языке. Но он никак не мог облечь свою мысль в слова. Из всего, сказанного Ёдзиро, в памяти Сансиро запечатлелось лишь то, над чем он ещё не успел поразмыслить и что больше всего привело его в восторг.

— Возможно, ты прав, — очень неопределённо ответил Сансиро, и они зашагали дальше.

За главными воротами университета сразу же открылась просторная площадь с редко разбросанными по ней большими зданиями. Их крыши отчётливо выделялись на фоне ясного звёздного неба.

— Какое великолепное небо! — заметил Сансиро. Ёдзиро тоже шёл, глядя вверх.

— Послушай-ка! — вдруг сказал он.

— Что? — отозвался Сансиро, уверенный в том, что Ёдзиро намерен продолжить прерванный разговор.

— Ты что чувствуешь, когда видишь такое небо?

Сансиро никак не ожидал от приятеля подобного вопроса.

У него наготове было множество таких слов, как «беспредельное», «вечное», но, боясь насмешек Ёдзиро, Сансиро промолчал.

— Какой-то чепухой мы занимаемся, — сказал вдруг Ёдзиро. — Может, бросить всё это прямо с завтрашнего дня? Никакого проку от моей статьи, пожалуй, не будет.

— Что с тобой, Ёдзиро?

— Это небо внушило мне такие мысли… Ты влюблялся когда-нибудь?

Сансиро замялся.

— Страшные создания женщины, — заявил Ёдзиро.

— Страшные. Я это знаю, — согласился Сансиро. Ёдзиро расхохотался, вспугнув вечернюю тишину.

— Хотя ни малейшего понятия о них не имеешь. Ни малейшего.

Сансиро растерялся.

— Завтра тоже будет отличная погода. Будто специально для спортивных состязаний. Приходи непременно. Там будет много хорошеньких девушек.

В студенческом клубе ярко горели электрические лампы. Из коридора с дощатым полом они прошли в зал. Там уже собрались студенты. Одни оживлённо беседовали. Другие нарочно держались особняком, молча рассматривая газеты и журналы. Каждая группа обсуждала поочерёдно несколько тем. Однако в комнате было относительно тихо, лишь яростно рвался к потолку табачный дым.

Участники вечера всё прибывали. Их тёмные силуэты один за другим возникали из мрака, продуваемого ветром, и тут же вступали в полосу света. Иногда в комнату заходили сразу пять-шесть человек. Вскоре собрались почти все.

Окутанный клубами табачного дыма, Ёдзиро расхаживал по комнате. Он подходил то к одной группе, то к другой и что-то тихо говорил. «Ну вот, начал свою деятельность», — подумал Сансиро, наблюдая за приятелем.

Через некоторое время распорядитель громким голосом пригласил всех к столу, который, разумеется, был сервирован заранее. Все стали шумно рассаживаться — кто где хотел. Началась трапеза.

Дома Сансиро пил только красное сакэ, низкосортное, местного производства. Такое сакэ пили все учащиеся в Кумамото, считая это в порядке вещей. Изредка они посещали закусочную — обычную мясную лавку. Полагая, что конину там выдают за говядину, они брали с блюда куски мяса и швыряли их в стенку, приговаривая: «Прилипнет — конина, не прилипнет — говядина». Это напоминало магическое действо. Не удивительно поэтому, что такая изысканная студенческая встреча была для Сансиро в диковинку. Он усердно работал ножом и вилкой и с наслаждением пил пиво.

— Правда, здесь невкусно кормят? — спросил у Сансиро сосед по столу, коротко остриженный, в золотых очках, очень вежливый юноша.

— Как вам сказать, — неопределённо протянул Сансиро. Будь на месте юноши Ёдзиро, Сансиро ответил бы честно, что для провинциала это настоящее великолепие. Но сейчас он решил воздержаться от такого ответа, боясь, что он может быть воспринят как ирония.

— Вы из какого колледжа? — снова спросил сосед.

— Из Кумамото.

— Из Кумамото? Мой кузен говорил, что это ужасное место — он там учился.

— Глушь.

В это время на противоположной стороне стола начался громкий разговор. Это Ёдзиро что-то горячо доказывал своим соседям, изредка повторяя: «De te fabula». Эти слова, неизменно вызывавшие смех, были непонятны Сансиро. Всё больше увлекаясь, Ёдзиро без конца сыпал своим «de te fabula, мы, молодёжь нового времени…». Сидевший наискось от Сансиро светлокожий, очень изящный студент перестал есть и некоторое время прислушивался, потом улыбнулся и сказал по-французски: «Il a le diable au corps» — «в них вселился дьявол». Но ни Ёдзиро, ни его собеседники ничего не слышали: как раз в этот момент они разом подняли стаканы с пивом и торжественно провозгласили тост.

— Весёлый молодой человек, правда? — заметил сосед Сансиро в золотых очках.

— Да, язык у него хорошо подвешен.

— Он меня как-то угощал райскэрри в Ёдомикэне. Мы даже не были знакомы. Вдруг подходит и говорит: «Пошли в Ёдомикэн», и потащил меня туда…

Студент рассмеялся, а Сансиро подумал: «Значит, не одного меня Ёдзиро водил в Ёдомикэн».

Принесли кофе. Вдруг один из студентов встал со своего места. Он был в новой чёрной студенческой форме, с усами, очень высокий, что особенно бросалось в глаза сейчас, когда он поднялся во весь рост. Он, видимо, собирался выступить с речью. Ёдзиро изо всех сил зааплодировал. Вслед за ним захлопали в ладоши и остальные.

— Мы собрались сегодня здесь, — начал студент, — чтобы приятно провести вечер за дружеской беседой, и это уже само по себе отрадно. Но совершенно неожиданно мне пришло в голову, что эта дружеская встреча — не ординарное событие, она может привести к весьма важным последствиям. Вот мне и хочется сказать несколько слов по этому поводу. Нашу встречу мы начали пивом и заканчиваем кофе. Казалось бы, самая обычная встреча. Но все мы, сорок человек, которые собрались здесь, — люди не совсем обычные. За короткий промежуток от пива до кофе нам удалось осознать, как можно обогатить духовно нашу жизнь.

Рассуждения о политических свободах, равно как и о свободе слова — пройденный этап. Теперь слово «свобода» не следует использовать только применительно к обыденным явлениям политической и социальной жизни. Я убеждён, что мы, молодёжь новой эпохи, обязаны говорить о великой свободе духа.

Мы не станем дольше терпеть ни старый гнёт Японии, ни новый гнёт Запада. И в нынешних условиях наш долг — объявить об этом во всеуслышание. Новый гнёт Запада и в социальном смысле, и в области литературы для нас, молодёжи новой эпохи, так же мучителен, как гнёт старой Японии.

Мы изучаем западную литературу. Именно изучаем, глубоко, всесторонне, а не стараемся рабски ей подражать. Изучаем не для того, чтобы оказаться у неё в плену, а во имя освобождения нашей порабощённой души. Мы не станем заниматься литературой, которая не помогает нам справиться с этой задачей, как бы нас к тому ни принуждали, и твёрдо верим в собственную решимость.

Эта решимость и вера в собственные силы отличает нас от всех остальных. Литература — не техника, её нельзя превратить в ремесло. Литература — это движущая сила общества. Она непосредственно воздействует на человеческие отношения, на самоё жизнь. Вот что я имел в виду, когда говорил о литературе, представляющей для нас интерес, и о нашей решимости её изучать. И в этом смысле, я полагаю, сегодняшний вечер должен выйти за рамки обычной встречи.

В нынешнем обществе происходят бурные перемены. Меняется и литература — детище общества. И если мы хотим, чтобы литература отвечала духу времени и нашим идеалам, мы должны сплотить наши силы, слабые, пока они разрозненны, духовно обогатить нашу жизнь, сделать её содержательной, насыщенной. Сегодняшние пиво и кофе не просто пиво и кофе, они приобрели особую ценность, поскольку ещё на шаг приблизили нас к заветной цели.

Вот, собственно, краткое изложение речи студента. Как только он умолк, раздался гром аплодисментов. Сансиро был в числе тех, кто аплодировал особенно горячо. Вдруг со своего места поднялся Ёдзиро.

— De te fabula. Кому интересно знать, что словарь Шекспира состоял из нескольких десятков тысяч слов или что у Ибсена несколько тысяч седых волос? А ведь всё это преподносят нам на дурацких лекциях. Мы, разумеется, не окажемся в плену у подобных представлений, такой опасности нет. Но для самого университета это беда. Надо во что бы то ни стало найти преподавателя, который сумел бы удовлетворить запросы молодёжи новой эпохи. Европейцам с такой задачей не справиться. Уже хотя бы потому, что они не пользуются никаким авторитетом…

Снова раздался взрыв аплодисментов, сопровождаемый хохотом.

— Выпьем за de te fabula! — крикнул сосед Ёдзиро. Его поддержал только что выступавший оратор. Но увы! Пива больше не было. «Я сейчас», — сказал Ёдзиро и побежал на кухню. Официант принёс сакэ. Не успели осушить чашки, как кто-то снова крикнул:

— Ещё тост! За «Невзошедшее светило»!

Все дружно расхохотались. Ёдзиро почесал в затылке. Когда настало время расходиться и молодые люди один за другим исчезли в ночной тьме, Сансиро спросил Ёдзиро:

— Что значит de te fabula?

— Это по-гречески, — коротко ответил Ёдзиро. Сансиро не стал докучать ему расспросами.

Над ними простиралось великолепное ночное небо.

Следующий день, как и можно было ожидать, выдался очень тёплый. Весь год было теплее, чем обычно. С утра Сансиро отправился в баню. Он жил в рабочем районе, и баня по утрам пустовала. В раздевалке висела реклама магазина одежды Мицукоси. С рекламы на Сансиро смотрела красивая женщина, чем-то напоминавшая Минэко. Только выражение глаз у неё было совсем другое. «А какие, интересно, у неё зубы», — думал Сансиро, рассматривая картинку. Дело в том, что в Минэко его больше всего поражал взгляд и зубы, о которых Ёдзиро говорил, что они слегка выдаются вперёд и потому всегда видны. Однако у Сансиро на этот счёт было совсем иное мнение.

Обо всём этом и размышлял Сансиро, нежась в тёплой ванне, так что на мытьё у него уже почти не осталось времени. Со вчерашнего вечера Сансиро ощущал себя молодым человеком новой эпохи. Правда, это касалось лишь его пробудившегося самосознания, но не прибавило ему ни капли энергии. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как праздность. Сегодня после обеда он собирался пойти на университетские соревнования по лёгкой атлетике.

Нельзя сказать, чтобы Сансиро увлекался спортом. Лишь раз-другой ему довелось участвовать в охоте на зайца — это ещё когда он жил в провинции, и быть стартером на состязаниях по гребле в колледже. В этой роли он, правда, выступил неудачно, перепутал синий и красный флажки, чем вызвал бесчисленные нарекания. Возможно, виноват в этом был преподаватель, который выстрелом не известил о начале финальных состязаний. Говоря точнее, курок-то он спустил, а выстрела не получилось. Оттого Сансиро, видимо, и растерялся. С тех пор он всячески избегал спортивные состязания. Но сегодня решил изменить своему правилу, впервые после приезда в Токио. Уж очень советовал ему Ёдзиро пойти. Не столько ради соревнований, сколько ради девушек, которые, по словам Ёдзиро, собирались туда. Наверняка придёт сестра Нономии-сан, а с ней, вероятно, и Минэко. Сансиро очень хотелось увидеться с Минэко и обменяться с ней хоть несколькими словами.

Уже перевалило за полдень, когда Сансиро вышел из дому. Вход на спортплощадку находился в её южном углу. Над входом скрестились два флага — флаг восходящего солнца и английский. Флаг восходящего солнца — это понятно, но при чем тут английский? Может быть, это дань уважения англо-японскому союзу? — подумал Сансиро. Но какое отношение имеет англо-японский союз к спортивным соревнованиям университета? Этого Сансиро никак не мог уразуметь.

Спортивное поле являло собой поросший травой прямоугольник. Наступила осень, и трава из ярко-зелёной превратилась в жёлтую. Места для зрителей были отведены на западной стороне. За ними высились сложенные из камней искусственные горки, отделённые от спортплощадки барьером, так что зрители теснились на сравнительно небольшом пространстве. Стоял погожий осенний день, однако многие пришли в пальто, а женщины даже с зонтами.

Каково же было разочарование Сансиро, когда он увидел, что дамы сидят отдельно от мужчин. Не так просто было к ним подойти. К тому же Сансиро, вопреки собственным ожиданиям, чувствовал себя как-то неловко рядом с солидного вида мужчинами не то в сюртуках, не то ещё в чём-то. Словом, молодой человек новой эпохи несколько стушевался. Это, впрочем, не помешало ему рассмотреть места для дам. Сбоку, конечно, не очень-то разглядишь, но зрелище было впечатляющим. Нарядно одетые женщины казались издали просто красавицами. Причём все без исключения. Они олицетворяли собой ту красоту, которая покоряет мужчин, но ни одной из них нельзя было отдать предпочтения. Это тоже разочаровало Сансиро. Присмотревшись повнимательнее, он наконец обнаружил в первом ряду, почти у самой ограды, двух интересующих его девушек.

Теперь ему не надо было больше шарить глазами по рядам, и он почувствовал облегчение. Вдруг в поле его зрения попали несколько мужчин. Закончились соревнования в беге на двести метров. Финиш как раз находился напротив Минэко и Ёсико — совсем близко от них. Только поэтому Сансиро, не сводивший глаз с девушек, и заметил этих отличных спортсменов. Вслед за первой пятёркой прибежали и остальные — семь-восемь человек. Все они с трудом переводили дыхание. Сансиро невольно сравнил себя с ними — ничего общего. Что за безрассудство так бегать! Зато женщины с нескрываемым восторгом следили за победителями. Больше всех, так показалось Сансиро, восхищались Минэко и Ёсико. И ему вдруг захотелось стать таким же безрассудным, как эти спортсмены. Юноша в лиловых трусах, прибежавший к финишу первым, очень походил на студента, выступавшего накануне с речью. Он стоял сейчас лицом к женщинам, и Сансиро хорошо его разглядел. При таком росте немудрено прибежать первым. На табло появился его результат — 25,74 сек. Стоявший у табло человек отбросил мелок и повернулся к Сансиро. Это оказался Нономия-сан. Он выглядел весьма внушительно в непривычном для него чёрном сюртуке со значком судьи. Смахнув платком пыль с рукава, Нономия прямо от табло направился к Минэко и Ёсико, перегнулся через барьер и что-то им сказал. Минэко тотчас подошла к нему, и они стали разговаривать. Потом она вдруг обернулась, радостная, улыбающаяся. Сансиро с напряжённым вниманием наблюдал за ними. Вскоре покинула своё место и Ёсико. Она тоже подошла к барьеру и включилась в разговор. В это время начались состязания по метанию ядра.

Этот вид спорта, пожалуй, как никакой другой, требовал большой физической силы и в то же время был наименее интересным. Бросать ядро — в этом нет ничего похожего на искусство. Нономия-сан постоял у барьера, посмотрел, посмеялся, потом вдруг спохватился, что мешает зрителям, и вернулся в центр поля. Девушки тоже вернулись на свои места. Сансиро видел, как летит ядро по воздуху, но никак не мог определить, где оно падает. Он вдруг ощутил всю нелепость этого зрелища, но продолжал терпеливо смотреть. Наконец Нономия-сан написал на табло: «11,38 м». Состязания по метанию ядра кончились.

Снова начался бег, потом прыжки в длину с разбега, потом метание молота. Терпение Сансиро иссякло. Он подумал, что незачем на все эти состязания приглашать зрителей. Женщины просто заблуждаются, глядя на всё это с таким интересом. Он решил уйти и направился было к искусственной горке, но наткнулся на полотнище, отделявшее спортивное поле, вернулся и пошёл по посыпанной гравием дорожке. Здесь было много гуляющих, и среди них нарядно одетые женщины, которые, видимо, ушли с соревнований, как и Сансиро. Дорожка свернула вправо и привела Сансиро на вершину невысокого холма. Там он сел на большой камень и стал смотреть вниз, на блестевший там пруд.

Так бездумно он посидел минут пять. Потом встал и уже хотел вернуться обратно, как вдруг увидел внизу Минэко и Ёсико. Они шли между клёнами, уже слегка тронутыми краснотой ранней осени, как раз там, где начинался подъём на холм.

Сансиро стал наблюдать за девушками. Вот они вышли из-за деревьев на открытую солнцу поляну. «Сейчас пройдут мимо, — подумал Сансиро, — может, окликнуть?» Правда, расстояние между ним и девушками слишком велико. Сансиро стал поспешно спускаться вниз, но в это время одна из девушек его заметила. И он тотчас же остановился. Ему не хотелось быть навязчивым, кроме того, он был несколько раздосадован поведением девушек на соревнованиях.

— Что это вы там… — удивлённо смеясь, крикнула Ёсико.

Она, видимо, обладала способностью удивляться вещам самым обыденным и в то же время оставаться безразличной при виде чего-либо из ряда вон выходящего. Может быть, именно поэтому с ней всегда бывало легко и просто. Сансиро подумал, что это ощущение лёгкости возникает благодаря глазам девушки, большим, чёрным и слегка влажным.

Минэко тоже остановилась и взглянула на Сансиро. Взглянула совершенно бесстрастно. И Сансиро вдруг показалось, что перед ним не девушка, а погасшее пламя. Он продолжал стоять, не двигаясь, как и Минэко.

— Вы почему ушли с соревнований? — спросила Ёсико.

— Надоело. Правда, ушёл я совсем недавно.

Ёсико оглянулась на Минэко. Но та оставалась бесстрастной.

— А вы почему ушли? — спросил Сансиро. — С таким интересом смотрели… — Тут Минэко чуть-чуть улыбнулась. Озадаченный этой улыбкой, Сансиро спросил: — А вы уже домой собрались?

Девушки молчали.

— Куда-нибудь спешите? — снова спросил Сансиро.

— Да так, есть тут одно дело… — едва слышно ответила Минэко. Сансиро наконец спустился с холма и подошёл к девушкам, но ни о чём больше не спрашивал и стоял молча. В это время со спортивного поля донеслись громкие аплодисменты.

— Прыжки в высоту с шестом, — заметила Ёсико. — Интересно, какой был сейчас прыжок?

Минэко снова чуть-чуть улыбнулась. Сансиро продолжал хранить молчание. Пристало ли ему вести разговор о каких-то там прыжках!

— Вы видели на холме что-нибудь интересное? — спросила Минэко.

Камень да обрыв, вот и всё, что видел Сансиро. И он ответил:

— Нет, ничего примечательного.

— Да-а… — с сомнением протянула Минэко.

— Может, поднимемся ненадолго? — весело предложила Ёсико.

— Ты разве не бывала здесь? — спокойно отозвалась Минэко.

— Не всё ли равно? Пойдёмте! — И Ёсико стала подниматься по дорожке. Сансиро и Минэко ничего не оставалось, как последовать за нею. Очутившись на поляне, Ёсико подошла к краю обрыва и оглянулась.

— Смотрите, какая высота! — Она явно преувеличивала. — Отсюда могла бы броситься вниз сама Сафо.

Минэко и Сансиро расхохотались. Правда, Сансиро весьма смутно себе представлял, откуда именно бросилась вниз Сафо.

— Уж не хочешь ли ты последовать её примеру? — спросила Минэко.

— Я? Броситься с обрыва? Ни в коем случае! Вода чересчур грязная, — ответила Ёсико, подходя к Минэко и Сансиро.

Тут между девушками завязался разговор.

— Ты пойдёшь? — спросила Минэко.

— Пойду. А ты?

— Не знаю, как и быть.

— Как хочешь. Могу сходить я, а ты здесь подожди.

— Не знаю, что лучше.

Девушки никак не могли договориться. Сансиро не выдержал и вмешался в разговор. На его вопрос Ёсико ответила, что хочет зайти в клинику, это ведь совсем рядом, и поблагодарить сиделку за уход. А Минэко собирается навестить больничную сестру, которая ухаживала за её родственницей, лежавшей этим летом в клинике. Впрочем, это совсем не обязательно.

В конце концов Ёсико, пообещав скоро вернуться, стала быстро спускаться с холма. Ни удерживать её, ни идти вместе с нею не имело смысла, и Сансиро с Минэко остались вдвоём. Точнее говоря, не остались, а были покинуты, если иметь в виду их полную пассивность.

Сансиро снова сел на камень, а Минэко продолжала стоять. В мутной воде пруда, гладкого, как зеркало, отражалось осеннее солнце. Посредине был небольшой островок, на котором росло всего два дерева. Ярко-зелёные ветви сосны удивительно гармонично переплелись с красноватыми листьями клёна, образовав садик в миниатюре. На другой стороне пруда темнела густая роща. Указав на неё, Минэко спросила:

— Вы знаете, что это за деревья?

— Бук.

— У вас отличная память, — рассмеялась девушка.

— Это какую медсестру вы собирались посетить, ту, что я тогда видел с вами?

— Да.

— Она и за Ёсико-сан ухаживала?

— Нет. Я говорю о сестре, которая сказала: «Это бук».

— А вон там вы тогда стояли вместе с нею и обмахивались веером.

Холм, на котором они находились, был самым высоким, он словно бы повис над прудом. Справа тянулась небольшая гряда холмов пониже. Молодым людям отсюда видны были высокие сосны, угол старинного здания княжеского дома, часть полотнища, отгораживающего спортивное поле, и само поле.

— День тогда выдался на редкость жаркий. В клинике была такая духота, что я не выдержала и вышла на воздух… А вы что там делали?

— Тоже спасался от жары. В тот день я как раз познакомился с Нономией-сан, вышел от него и решил отдохнуть. Так тоскливо вдруг стало у меня на душе…

— Это после встречи с Нономией-сан?

— Да нет, по другой причине. — Сансиро взглянул на Минэко и тут же перевёл разговор на другую тему: — Изрядно пришлось сегодня потрудиться Нономии-сан.

— Да ещё в сюртуке… Он ведь редко его надевает. Представляю, как ему было неудобно. Весь день, с утра до вечера…

— И всё же он очень гордился порученной ему ролью, не правда ли?

— Кто гордился? Нономия-сан?.. Ну, это вы преувеличиваете…

— Отчего же?

— Не такой он человек, чтобы гордиться ролью секундометриста на соревнованиях.

— Только что он подходил к вам и о чём-то с вами говорил, — вдруг выпалил Сансиро.

— Это на спортивном поле?

— Да, возле барьера, — сказал Сансиро и тут же пожалел, что завёл об этом речь. Короткое «да» в ответ на его слова, пристальный взгляд, слегка выпяченная нижняя губа и чуть насмешливая улыбка повергли Сансиро в смятение. Он хотел замять разговор, но тогда девушка сказала:

— Вы до сих пор не ответили на мою открытку.

— Непременно отвечу. — Сансиро сконфузился. Девушка промолчала. А через некоторое время спросила:

— Вы знаете Харагути-сан, художника?

— Нет, не знаю.

— А-а…

— С ним что-нибудь случилось?

— Ничего… Он был сегодня на соревнованиях. Мастер рисовать с натуры. Вот Нономия-сан и предупредил нас, чтобы были начеку, если не хотим оказаться на одной из его карикатур.

Сказав это, Минэко села рядом с Сансиро на камень. А Сансиро в это время думал о том, какой же он глупец.

— Ёсико-сан пойдёт домой вместе с братом?

— Увы! Она не может этого сделать, если бы даже захотела. Со вчерашнего дня Ёсико-сан живёт у меня.

Только сейчас Сансиро узнал от Минэко, что мать Нономии-сан уехала в деревню, что Нономия-сан покинет Окубо и снимет квартиру, а Ёсико на время поселится у Минэко, чтобы ей удобней было ходить на занятия.

Сансиро удивлялся беспечности Нономии. Раз он с такой лёгкостью согласился снова жить на квартире, стоило ли снимать целый дом? Интересно, как он распорядится всеми своими сковородками, котелками, лоханями и другой домашней утварью, подумал Сансиро, однако эти свои соображения решил не высказывать вслух. И ещё Сансиро подумал, что Нономия-сан превратится теперь из главы семьи чуть ли не в простого сёсэя и освободится от житейских забот. Ёсико будет жить у Минэко. А брат с сестрой должны постоянно видеться друг с другом — так уж они устроены. Благодаря этому отношения Нономии-сан с Минэко могут постепенно перейти в иное качество, и не исключено, что в один прекрасный день у Нономии-сан навсегда отпадёт необходимость снимать квартиру.

Такое безотрадное будущее рисовалось Сансиро, пока он беседовал с Минэко. Что говорить, приятного мало! Сансиро стоило огромных усилий ничем не выдать своего настроения. Хорошо, что в это время вернулась Ёсико. Девушки не знали, то ли им вернуться на соревнования, то ли не возвращаться, но осеннее солнце садится рано, стало свежо, и они решили идти домой. Сансиро тоже хотел идти домой, но ему никак не удавалось попрощаться с девушками, потому что разговор ни на минуту не прекращался. Они словно бы увлекали его за собой в противоположную от его дома сторону. Но он не очень этому противился и, не отставая ни на шаг, пошёл вместе с девушками мимо пруда и библиотеки к главным воротам университета.

— Я слышал, что ваш брат снова будет снимать комнату? — обратился Сансиро к Ёсико.

— Да, так он решил, — сразу же отозвалась Ёсико. — А кое-кого спровадил к Минэко-сан. Каково, а? — добавила она, как бы ища сочувствия. Сансиро хотел ответить, но его опередила Минэко.

— Таким людям, как Нономия-сан, чужды наши желания. Их занимают вещи более важные, — почти с восхищением произнесла Минэко. Ёсико слушала молча. — Житейские дела лишь докучают настоящему учёному. Ради науки он готов терпеть любые лишения. И с этим ничего не сделаешь. Нономия-сан известен даже за границей, а снимает комнату, как бедный студент, и чем хуже эта комната, тем большего он достоин уважения. — Минэко без конца расточала похвалы в адрес Нономии-сан.

У ворот университета Сансиро наконец простился с девушками. И пока шёл домой, всё время размышлял над тем, что говорила Минэко. Она, конечно, права. Разве сравнишь его, Сансиро, с Нономией-сан? Сансиро — провинциал и лишь недавно поступил в университет. Ни образования у него нет, ни настоящих знаний. Не удивительно, что Минэко так уважает Нономию, а Сансиро ни во что не ставит, даже насмехается над ним. С самым серьёзным видом спросила, что интересного он нашёл на холме, когда он сказал, что сбежал с соревнований. В тот момент он это пропустил мимо ушей, а ведь она, пожалуй, над ним издевалась. Сансиро перебирал в памяти каждое слово, каждый поступок девушки на протяжении всего их знакомства. Всё представлялось ему сейчас в мрачном свете. И, пробираясь сквозь толпу прохожих, он залился краской стыда и опустил голову. А когда поднял невзначай глаза, то увидел, что навстречу ему идут Ёдзиро и тот самый студент, который тогда на вечере произносил речь. Ёдзиро молча кивнул головой, студент снял фуражку и поклонился.

— Ну что, понравилось вам вчера? Только не вздумайте попасть в плен, — сказал он, смеясь, и они с Ёдзиро прошли мимо.