Глава 4
В школе были установлены ночные дежурства, и дежурили поочередно все преподаватели. Только «Барсук» и «Красная рубашка» являлись исключением из общего правила. Я попытался узнать, почему собственно этн двое избавлены от обязанностей, которые надлежит выполнять всем. И мне сказали, что они приравнены к государственным чиновникам среднего класса. Недурно однако! И жалованье получают большое, и преподавательских часов у них мало, да еще освобождены от ночного дежурства! Где же тут справедливость? Установили какие-то своя правила и думают, что так и нужно. Совести у людей нет! Я был этим очень недоволен, но «Дикообраз» говорил, что мне следовало молчать, так как все равно у меня одного ничего не выйдет. «У одного ли, у двух ли – если дело справедливое, то выйдет!» – думал я.
– Might is right , – назидательно заметил «Дикообраз», приводя английскую поговорку. Я сразу не уловил смысла и переспросил. Оказалось, что это означает: право сильного. Что такое «право сильного» – известно с давних пор. Это я знал и без «Дикообраза». Но ведь «право сильного» и ночное дежурство – вещи разные. И почему «Барсук» и «Красная рубашка» «сильные»? Однако все эти рассуждения остались рассуждениями, а очередь дежурить в конце концов дошла и до меня.
Вообще-то говоря, я никогда не высыпался, если приходилось ложиться не в свою постель. С детских лет я не любил оставаться на ночь у кого-нибудь из товарищей. И если мне неприятно было ночевать в доме товарища, то уж дежурить ночью в школе было тем более неприятно. Так-то оно так, но что поделаешь: это дежурство входило в сорок иен моего месячного жалованья. Приходилось мириться.
И учителя и школьники разошлись по домам, а я остался один сидеть как дурак и зевать от скуки. Комната для дежурства была отведена позади классных помещений, в западном крыле школьного общежития. Я вошел туда. Лучи клонившегося к западу солнца нестерпимо били прямо в лицо. Наверно, только в провинции так бывает: осень наступила, а жара спадает медленно.Принесли ужин со школьной кухни, все было поразительно невкусно. Если часто есть такую гадость, пожалуй из-за одного этого начнешь скандалить. Я глотал наскоро и к половине пятого героически разделался с этим ужином.
На улице еще было светло, и ложиться спать не годилось. Мне захотелось хоть ненадолго пойти на горячие источники. Я не знал, попадет мне или нет за то, что во время дежурства уйду из школы, но у меня не хватало терпения сидеть тут зря, как в строгом тюремном заключении. Когда я впервые пришел в эту школу и попросил вызвать дежурного, служитель сказал, что он куда-то вышел по делам; тогда я удивился, но теперь мне самому представлялся такой случай. Правильно, пойду! Я сказал служителю, что ненадолго отлучусь.
– Наверно, дела какие-нибудь?
– Да ничего особенного, просто хочу на горячие источники сходить, – ответил я и быстренько вышел. К сожалению, свое красное полотенце я оставил дома, но решил: не беда, там возьму напрокат.
Пока я дошел туда, пока принимал там ванну, стало вечереть, поэтому я сел на поезд и доехал до станции Комати. Отсюда всего четыре квартала до школы. Расстояние было пустяковое, и я отправился пешком, как вдруг увидел, что навстречу мне идет «Барсук». Он, вероятно, тоже рассчитывал съездить поездом на горячие источники. «Барсук» торопился, но когда мы гюровня-лись, он взглянул на меня и слегка поклонился, затем сухо спросил:
– Разве вы сегодня не дежурите?
Конечно, «Барсук» знал, что я дежурю. Ведь всего два часа назад он сам вежливо напомнил мне об этом: «Сегодня вам впервые придется нести ночное дежурство. Извините за беспокойство». У директора была неприятная манера выражаться не прямо, а как-то уклончиво. Я вспылил.
– Да, я дежурный, поэтому теперь вернусь в школу и, конечно, останусь там на ночь! – бросил я и зашагал дальше.
Дойдя до угла, я наткнулся на «Дикообраза». Действительно теснота! Шагу не сделаешь, как непременно кого-нибудь да повстречаешь. – Послушай, ты разве не дежурный? – спросил «Дикообраз».
– Ну да, дежурный.
– Что ж ты уходишь из школы и разгуливаешь тут? Неудобно как-то…
– А чего здесь неудобного? Вот если бы я не пошел – это было бы неудобно! – нарочито небрежно ответил я.
– Смотри, наживешь себе беды таким халатным отношением! Налетишь на директора или на старшего преподавателя – хлопот не оберешься!
Это было как-то не похоже на «Дикообраза», и, чтобы подразнить его, я сказал:
– А директора я как раз только что встретил, и он даже похвалил, что я пошел прогуляться: «Если, говорит, не погулять, так и сил не хватит дежурить в такую жару».
Однако, чтобы не нажить себе неприятностей, я все-таки скорее пошел в школу.
Солнце вскоре закатилось. Когда стемнело, я позвал к себе в дежурку служителя, и мы часа два с ним болтали, но и это надоело; тогда я решил забраться в постель, хотя спать и не хотелось. Я переоделся в ночной халат, приподнял москитную сетку, отбросил красное шерстяное одеяло и, плюхнувшись на тюфяк, принял горизонтальное положение. У меня с детства была привычка: ложась спать, со всего размаху садиться на постель и потом сразу опрокидываться на спину. В Токио студент-юрист, который жил этажом ниже меня, находил, что это плохая привычка, и не раз выражал свое недовольство. Студенты-юристы вообще-то народ хилый, но язык у них хорошо подвешен; вот и этот студент длинно и растянуто молол какую-то чушь, но я осадил его.
– Что я так плюхаюсь в постель, – сказал я, – ничуть не вредит моему заду. А если это кому и мешает, то виноват наш дом, выстроенный что называется на живую нитку. Так что со своими протестами обращайтесь к хозяевам.
Комната для дежурства находилась не на втором этаже, и я мог сколько угодно плюхаться на постель, не беда! А я уж так привык, что если по-настоящему, с силой не сделаю этого, то и сон не в сон.
– Э-эх! Вот как хорошо!Я только что с удовольствием вытянулся, как вдруг что-то прыгнуло мне на ноги. Что-то шершавое. Блохи? Нет, не блохи… Не понимая, в чем дело, я раза два поддал одеяло ногой. Шершавых тварей сразу же стало больше, штук пять ползало у меня по ногам, две-три полезли выше, одну, как оказалось, я расплющил задом, а одна добралась далее мне до самого пупа. Тут я перепугался. Вскочив на ноги, я разом отбросил одеяло, и тогда из тюфяка повыскакивало, наверно, пятьдесят или шестьдесят кузнечиков. Пока я не знал, что именно это такое, мне было немного жутко, а когда увидел, что передо мной только кузнечики, я взбесился. Кузнечики, а как напугали! Ну, смотрите вы у меня! И, схватив подушку, я стал колотить ею насекомых. Но противники у меня были настолько малы, что мои сокрушающие удары редко достигали цели. Что было делать? Я опять сел на тюфяк и стал колотить вокруг себя куда попало, как это делают во время уборки, когда выбивают из цыновок пыль. Кузнечики с перепугу начали скакать, да и взмахами подушки их подбрасывало вверх, и они то прыгали мне на плечи, то на голову и даже вцеплялись в кончик носа. Тех, что запутались у меня в волосах, подушкой бить не годилось, поэтому я хватал их и давил изо всей силы руками.
Особенно досадно было то, что при всем моем старании большинство ударов приходилось по москитной сетке, а она только пружинила – и больше никакого толку, недобитые кузнечики так и оставались в сетке. Мало-помалу, минут этак через тридцать, кузнечики были уничтожены. Тогда я принес метелку и вышвырнул вон их трупы.
– Что такое? – спросил прибежавший на шум служитель.
– Я тоже спрашиваю: что это такое? Где это видано: разводить кузнечиков в постели? Болваны! – ругался я.
Служитель стал оправдываться.
– Я ничего не знаю, – говорил он.
Думает, сказал «не знаю», так и все тут? Нет! Метелку я выбросил на веранду, и перепуганный служитель принес ее обратно.
Я велел немедленно вызвать трех представителей от школьников, живших в общежитии. Явилось шесть человек. Ну пусть шесть человек, пусть хоть десять, все равно! Я, как был в ночном халате, засучив рукава, приступил к переговорам. – Что это такое? Зачем мне в постель насовали кузнечиков?
– А что это за кузнечики? – спросил мальчишка, стоявший впереди всех.
Они были возмутительно спокойны. В этой школе, видно, не только директор, но и все, даже школьники, изъясняются как-то уклончиво.
– Не знаешь, что такое кузнечик? Не знаешь? Так я тебе покажу! – сказал я, но, к сожалению, сам до этого вымел из комнаты всех кузнечиков. Тогда я позвал служителя и приказал ему:
– Принеси-ка тех кузнечиков!
– Я их уже выбросил в мусорную яму. Пойти подобрать? – спросил он.
– Ладно, сбегай поживее и принеси. Служитель опрометью выбежал из комнаты и вскоре
на листке писчей бумаги принес штук десять.
– Простите, пожалуйста, – сказал он, – но уже ночь, темно, и я больше не нашел. Завтра, как рассветет, схожу еще поищу.
Здесь даже служитель и тот дурак! Я показал одного кузнечика ребятам и сказал:
– Вот это кузнечик! Такие верзилы, а кузнечика не знаете! Куда это годится?
Тогда круглолицый, стоявший первым слева, нахально заявил:
– Это? Это саранча.
– Дурень! Не умеешь даже кузнечика от саранчи отличить! Саранча это или кузнечики – все равно, но почему подсунули их мне в постель? Когда-нибудь я просил пускать ко мне кузнечиков?
– Никто и не пускал!
– А если не пускали, то как они оказались в постели? – Видите ли, саранча любит тепло, и вполне естественно, что она сама решила к вам забраться.
– Глупости! Кузнечики сами решили забраться? А обычно кузнечиков приглашают, что ли? Ну, вот что, почему вы такую штуку выкинули? Отвечайте!
– А что отвечать-то? Никто их вам в постель не совал.
Скверные мальчишки! Уж если не хватает духу сознаться в том, что натворили, лучше бы не затевали ничего. Прямых улик против них нет, вот и норовят прикинуться незнайками, – на это у них хватает наглости!Я ведь и сам немало проказничал, когда учился в средней школе. Но если опрашивали, «то это сделал, – я никогда не трусил и не увиливал в сторону. Сделал так сделал, а не делал так не делал, – и все тут. Сколько я ни шалил, какие бы проделки ни устраивал, я всегда был честным. А лгать и стараться ускользнуть от наказания – это уже не просто шалость. Проказы и наказания нераздельны. Знаешь, что существуют наказания, вот и проказничаешь с легкой душой. Но где это видано, чтобы такие подлецы и пользовались успехом у окружающих? Набедокурить они всегда готовы, а отвечать – тут их нет! Вот из таких и набираются те, что, например, берут деньги в долг, а отдавать – так извините! Зачем они вообще пошли учиться? Занимаются только тем, что врут, обманывают, потихоньку, за спиной других, делают всякие мелкие пакости, и в конце концов если закончат школу, то будут ходить с самодовольным видом и морочить людей – мол, мы образованные! А на деле невежественнее простых солдат!
Мне стало тошно продолжать разговор с этими балбесами, головы которых набиты только всякими пакостными мыслями.
– Если вы так ничего и не скажете, то и толковать с вами не о чем. Очень жаль, что вы хоть и посещаете школу, а хорошего от плохого отличить не можете, – сказал я и выставил всех шестерых.
Сам я и по выражениям, которые употребляю, и особенно по своим манерам вряд ли мог служить образцом «хорошего», но душа у меня, полагаю, куда лучше, чем у них.
Все шестеро преспокойно удалились. И внешне-то они держались гораздо лучше, чем я, их учитель. Самое возмутительное, что они были совершенно спокойны, а у меня не хватало на это выдержки.
Я опять залез в постель – и только улегся, как под москитной сеткой вновь послышалось шуршанье. Это возились недобитые кузнечики. Я зажег свечу, но палить кузнечиков по одному было бы слишком канительно. Я отцепил крючки москитной сетки, вытянул ее во всю длину и посреди комнаты хорошенько встряхнул сначала вдоль, потом поперек. При этом кольца сетки так больно ударили меня по рукам, что я даже вскрикнул.Когда в третий раз я забрался в постель, то уже немного успокоился, но заснуть так и не мог. Я взглянул на часы, было половина одиннадцатого. Подумать только, в какое беспокойное место я приехал! Собственно говоря, куда бы ни пошел работать учитель средней школы вроде меня, везде его ждет горькая участь, если ему придется иметь дело с такими учениками. Учителей всегда сколько угодно. Наверно потому, что все они терпеливые ослы. А я не в состоянии этого вынести.
Размышляя обо всем этом, я вспомнил Киё. Ни образования, ни общественного положения у этой старушки, а какой она на редкость благородный человек! До сих пор я как-то не испытывал особого чувства благодарности за ее заботы обо мне и лишь теперь, один в далеком краю, я впервые по-настоящему оценил ее сердечность. Если она хочет этигоских тянучек, то теперь я готов был специально ехать за ними хоть в Этиго. Это стоило сделать. Киё расхваливала меня за бескорыстие, за то, что- у меня прямая, честная душа, но сама она была человеком несравнимо более достойным, чем я, которого она так превозносила. Мне вдруг почему-то захотелось повидать Киё.
Я лежал, ворочаясь с боку на бок, и думал о Киё, как вдруг над моей головой раздался такой грохот, будто рушился второй этаж. Человек, наверно, тридцать – сорок там, наверху, топали в такт по деревянному полу – топ-топ-топ! Топанье сопровождалось громкими и воинственными криками. В изумлении я вскочил на ноги. Что там случилось? Но тут.же сообразил, что это скандалят школьники и что они устроили весь этот тарарам в отместку за то, что я отчитал их за кузнечиков. Все ясно!
Ну, ладно, пока сами не сознаются, что поступили скверно, – прощения им не будет. А что скверно, они, надо полагать, сами хорошо знают. На их месте самое правильное было, ложась спать, обдумать, что они натворили, а завтра утром прийти извиниться. Допустим, у них не хватает смелости просить прощения, но могли бы хоть лежать тихо. А тут такой шум и гам! Ведь общежитие выстроили не для того, чтоб здесь свинарник устраивать! Они там, наверно, ведут себя, как помешанные. Ну, смотрите вы у меня! И я как был, в ночном белье, выскочил из своей дежурки и в три прыжка взлетел по лестнице на второй этаж. Удивительно! Вот только что над моейголовой стучали и буянили, в этом нет никакого сомнения, – и вдруг все совершенно стихло; ни голосов, ни топота – все прекратилось. Просто чудеса! Лампа уже погашена, в темноте ничего нельзя разобрать, и есть тут кто или нет, об этом можно только догадываться. В длинном коридоре, тянувшемся через все здание, даже мыши негде было спрятаться. Его дальний конец был освещен луной.
Пожалуй, все это очень странно, но в детском возрасте я часто во сне вскакивал с постели, бормотал какой-то вздор, и надо мной частенько смеялись. Когда мне было лет шестнадцать, мне однажды приснилось, что я нашел бриллиант, и, проснувшись утром, я стал настойчиво требовать, чтобы брат, который спал рядом со мной, сказал, куда девался мой бриллиант.
Дня три после все надо мной смеялись, зато я сам чувствовал себя совсем не весело. А может быть, то, что сейчас происходит, тоже сон?… Однако совершенно ясно, что здесь действительно творилось какое-то буйство. Пока я раздумывал обо всем этом, посередине коридора, в его дальнем конце, освещенном луной, вдруг раздалось: «Раз… два… три! У-у-у!!!» Этот вой прозвучал так громко, что казалось – его испускали разом тридцать или сорок глоток. За воем сразу же послышался прежний ритмический топот. Ну нет, это уже не сон, это наяву!
– Тише вы! Ведь ночь кругом! – стараясь пересилить шум, закричал я и бросился вперед. Под ногами ничего не видно, только там, вдали, полоска лунного света. Я не пробежал и пяти метров, как налетел коленом на что-то большое и твердое да так больно ударился, что даже в голове зазвенело. С глухим стуком я растянулся на полу. А, черт побери! Поднявшись, я почувствовал, что не могу бежать дальше. Духом-то я рвался вперед, да нога не пускала. Сгоряча я поскакал было на одной ноге, но топот и голоса затихли, и наступила полная тишина. Бывают же наглецы, однако таких еще я не видел! Настоящие скоты! Ну, ладно, раз так, не отступлюсь, пока не вытащу всех этих попрятавшихся мерзавцев и не заставлю их просить прощения, решил я и попробовал открыть одну из спален, – дверь не открывалась. Заперто на замок, что ли?… Или стол изнутри придвинут?… Нажал на дверь раз, нажал другой – не поддается. Тогда я попытался войти в комнату напротив. То же самое – не открывается!Пока я суетился у двери с намерением добраться до мальчишек, на другом конце коридора вновь раздались боевые крики и послышалось мерное топанье. Я понял, что эти прохвосты сговорились поиздеваться надо мной и согласованно действуют с двух сторон. Я совсем растерялся. Нужно б честно сознаться: при всей моей смелости смекалки у меня не хватало. В ту минуту я совершенно не мог сообразить, что предпринять дальше. Я не знал, как быть, но ни в коем случае не собирался сдаваться. Оставить все так? Нет, это затрагивает мою честь! Обидно, если будут говорить, что эдокко растерялся. Скажут, что вот, мол, во время ночного дежурства его задразнили сопливые мальчишки, он не в состоянии был с ними справиться и с досады всю ночь проплакал в постели. Это же позор на всю жизнь! А ведь мой предок был хатамото и происходил от Сэйва Гэндзи, потомка Тада-но-Мандзю. Так что я и по своему происхождению отличался от этих неотесанных. Жаль только, что вот разума у меня было маловато. Я попал в трудное положение, потому что не знал, как поступить лучше. Но разве тот, кто оказался в затруднении, побежден? Я прямой человек, поэтому я и не знал, как мне быть. Сами посудите: если честность не приносит победы, тогда что же другое побеждает? Ну ладно! Не добьюсь своего ночью, добьюсь завтра утром. Не завтра, так послезавтра. А если и послезавтра ничего не выйдет, буду посылать домой за завтраками и останусь здесь до победы!
Приняв столь твердое решение, я уселся на полу посреди коридора, скрестив ноги, и стал ждать, пока рассветет. С жужжанием летали москиты, но я и внимания на них не обращал. Я потер ушибленную ногу и почувствовал что-то липкое. Должно быть, кровь. Ну и пусть, экая важность!
Тем временем меня стала одолевать усталость, я начал клевать носом и в конце концов заснул.
Меня разбудил какой-то шум, и, открыв глаза, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ах ты черт побери! Дверь справа была полуоткрыта, и передо мной стояли двое ребят. Опомнившись, я моментально схватил за ногу мальчишку, стоявшего перед самым моим носом, и изовсей силы потянул к себе, тот сразу грохнулся навзничь. Поделом тебе! Второй растерялся. Воспользовавшись замешательством, я налетел на него и, схватив за плечо, раза два-три так его тряхнул, что он совсем ошалел и только хлопал глазами.
– А ну, пошли! – Потащил я их к себе в дежурную; и эти трусы с готовностью поплелись за мной.
Кругом уже, оказывается, давно рассвело.
Я начал чинить допрос тем двум, которых привел с собой, но свинью хоть бей, хоть колоти, она все равно свиньей останется; так и они, видимо, решили от всего отпираться и ни в чем не сознавались. Пока я с ними возился, со второго этажа, по одному, по два, стали спускаться и другие ученики, все они сходились сюда, в дежурную. Лица у всех сонные, глаза припухшие. Хилые создания! Одну ночь не поспали, и вот уже с какими рожами! Разве скажешь, что это мужчины?
– Хоть бы умылись, а потом приходили спорить, – сказал я; но никто из них умываться не пошел.
Я уже около часу препирался со своими противниками, которых собралось человек пятнадцать, как вдруг совершенно неожиданно появился «Барсук». Потом я узнал, что служитель специально сбегал к директору и сообщил ему, что в школе происходят беспорядки. Стоило из-за такого пустяка директора вызывать, что за малодушиг! Потому-то он и работает только школьным служителем.
Директор попросил коротко рассказать о случившемся, потом послушал немного, что говорят ученики.
– Пока не будет дальнейших распоряжений, – сказал он им, – ступайте на занятия, как ходили до сих пор. Скорее умывайтесь да завтракайте, а то опоздаете на уроки. Поторапливайтесь! – И он отпустил их всех. Мягкие меры! Будь я директором, я бы тут же, не сходя с места, исключил из школы всех учеников, которые жили в этом общежитии. Ну, а при таком попустительстве школьники так и будут издеваться над ночными дежурными.
Затем директор обратился ко мне:
– Вы, должно быть, тоже поволновались и, наверно, утомлены. Не стоит вам сегодня идти на занятия.
– Я нисколько не волновался! – ответил я. – Если бы то же самое случалось со мной каждую ночь, я и тогда бы не стал волноваться! Я буду сегодня вести занятия. Если я не смогу работать из-за того, что одну ночь не поспал,тогда нужно вернуть школе часть жалованья, которое мне заплатили.
Директор о чем-то задумался и некоторое время внимательно смотрел на меня, потом заметил:
– У вас все лицо распухло.
В самом деле? То-то мне показалось, что лицо как будто отяжелело и чешется. А, понял! Это москиты меня так искусали.
– Ну что ж, что лицо распухло, языком-то я владею, значит ничто не мешает мне вести занятия, – почесывал щеку, ответил я.
Директор, смеясь, похвалил меня:
– Ну и молодец!
Но, по правде говоря, это, кажется, была не похвала, а скорее насмешка.
