Вера кормила с ложечки Костю клюквенным муссом. Она сама с детства считала, что вкуснее мусса ничего быть не может. И ее сын так считал. Просто когда его ротик и желудок перестали быть маленькими и стало ясно, что для полного насыщения нужно минимум ведро, в противном случае Игорек скажет: «Мама, ты меня только раздразнила», – пришлось от этого десерта отказаться. Нереально в домашних условиях, только в фабричных. А у Кости ротик был маленький, и глотал он мусс, как птичка, трепетно, вздыхая то ли от удовольствия, то ли от усталости.

Когда Вера пришла, она сняла с него одеяло, протерла все, что не было загипсовано и забинтовано, мягким махровым полотенечком. С тревогой осмотрела многочисленные места уколов. «Прям не знают, куда еще ребенка заколоть, – сердито подумала Вера. – Так не терпится его поскорее вытолкнуть отсюда. Объест он их! Места много занимает!» Вера раскраснелась. Ей хотелось что-то умное и очень понятное кому-то сказать. Но что? Что ребенок тут немного привык и пригрелся. Что тут у него есть она. Что его могут отправить вообще в другой город, и никто не узнает, куда. Что если они поторопятся, то у мальчика все равно ничего не заживет, потому что от уколов дети только слабеют. Так Вера считала. И она бы сказала. Только им же все равно! Вот в чем дело. Им все равно!

– Как вы находите состояние мальчика? – раздался за спиной негромкий голос заведующего отделением Егора Григорьевича.

– Здравствуйте, – вскочила Вера. – Спасибо, что зашли. Я нахожу его состояние плохим. Очень. И зачем столько уколов? Детям это вредно. Очень. Взрослым тоже.

– Садитесь. Вы не школьница, а я – не классный руководитель. А познания в области медицины любопытные. Вы кем работаете?

– Я на замочках.

– То есть?

– Ой, вечно ляпну, люди всегда смеются. Я работаю на ювелирной фабрике, моя операция – замочки к серьгам.

– Интересная работа. И совершенно понятно, что вам все известно о вреде уколов.

– У вас не получится меня обидеть. Я просто не обижусь, потому что действительно не доктор, мягко говоря. Но я вырастила большого и крепкого сына, который в детстве часто болел. И я никогда не разрешала ему делать больше трех уколов. Он боялся, он плакал, это плохо для здоровья. А за Костика заступиться некому. Ребенок весь в синяках! Посмотрите на его вены!

– Да… У нас мало квалифицированных медсестер. Сокращения, как вы, вероятно, слышали. Я прослежу. Спасибо, что обратили внимание. Уколов ребенок будет получать столько, сколько назначил хирург, но делать их будут люди, у которых руки растут из нужного места. За эти синяки и гематомы кто-то лишится премии, кто-то зарплаты. Кто-то работы. – Егор Григорьевич был действительно сердит.

– Я, получается, кого-то подставила?

– Нет. Получается, что я сам увидел.

Он осторожно поднял ручку Костика со сломанной ключицей. Тот поморщился, но стерпел. Когда врач пошевелил загипсованную ножку, Костик вскрикнул. Егор Григорьевич повернулся к Вере.

– Без уколов ребенок будет страдать от боли, вам это непонятно?

– Понятно. Но его можно так заколоть болеутоляющими, что он вообще все перестанет чувствовать, и его с несросшимися костями вы отправите куда-то. И именно там он будет мучиться.

Егор Григорьевич внимательно и долго смотрел на пунцовое лицо Веры, на сверкающие голубые глаза с непролитыми слезами и почему-то не знал, что сказать. Такого с ним вообще не бывало. Он делает свое дело, а что потом – не его проблемы. Но опека действительно торопит с выпиской, а выписывать мальчика действительно рано. Количество болеутоляющих увеличили именно в связи с этим давлением. Ну, и с тем, что мест у них не хватает, людей тоже. И эта проблема для них – лишняя. Других выше крыши.

– Интересный у нас расклад получился, – наконец, проговорил он резко. – Вы пришли сюда от своих замочков и сразу оказались единственным гуманным человеком в логове садистов. Вера, я предупреждал. Я что-то могу оттянуть на день-два, на неделю, допустим. Но потом это произойдет. Мальчик не может жить в больнице, потому что вам нравится его кормить.

– И мне нравится, – вдруг тоненьким голосом сказал Костик.

– Все будет хорошо, малыш, не переживай, – сумел ответить Егор Григорьевич, крепко сжал Верин локоть и практически вытащил ее из палаты.

– Вы меня совсем выгоняете? – спросила в коридоре Вера. Ее лицо было уже бледным, и слезы лились просто ручьями.

– Нет. Я не могу нанести такой удар сироте. Я вытащил вас, чтобы сказать, что вы – дура. Завести такой разговор при ребенке. Он умен не по возрасту, кстати. Так можно добить его раньше времени.

– Значит, добить его в нужное время – это правильно?

– Вы стали мне мешать работать! Идите и попрощайтесь с ребенком. На сегодня! Он пока остается, можете его навещать.

Доктор большими шагами направился в свой кабинет, где надрывался телефон, Вера, как гипнотизированная, пошла не в палату, а за ним. Она и боялась, и точно знала: раз вот сейчас чего-то добилась, значит, надо пытаться добиться большего. Никогда бы не пошла на такие мучения ради себя. Он, кажется, ее уже ненавидит. Егор Григорьевич вбежал в кабинет, схватил трубку телефона, оставив открытой дверь. Вера стояла у порога и дрожала.

– Да! Сенцов слушает… Слушайте, вы. Почему вы это себе позволяете? У меня полное отделение тяжелых больных, не хватает сотрудников. Вы пристаете с таким бредом, что мне трудно в это поверить. Слушайте внимательно последний раз, в следующий раз я это буду объяснять прокурору. Я не выпишу ребенка со сломанными костями, которые не могут срастись по вашему велению. Что это за организация такая – опека, которая требует, чтобы я совершил должностное преступление! Кто-кто мне позвонит?! А не пошли бы вы все на… хутор бабочек ловить! У меня большой опыт. Я видел удивительные совпадения. Кто-то требует от меня невозможного, а потом его привозят ко мне, потому что кирпич на голову упал. Никогда не хамите врачам! Это часто плохо кончается. Мы жизни держим в руках, есть высшая справедливость. И она часто тоже в наших руках.

Егор Григорьевич бросил трубку, закурил, пытаясь унять дрожь в пальцах. Вера спряталась за косяк двери и ревела так отчаянно и безутешно, что у нее самой не было никакой надежды успокоиться.

– Вера, – крикнул Егор Григорьевич, – да идите сюда, нечего там позориться.

Когда она вошла, он подвел ее к шкафчику с лекарствами, сам поднял рукав джемпера и сделал укол в вену.

– Сейчас этот вой прекратится, – пообещал он. – И заодно посмотрите, будет синяк или нет. Не будет! Я просто умею это делать. И у Костика теперь тоже не будет.

Слезы действительно высохли через несколько минут. Больно совсем не было.

– Спасибо, – сказала Вера. – Я поняла, что это какой-то ужас. Но я что-нибудь придумаю. Сейчас вернусь к Костику. У меня к вам еще одна просьба. Можно?

– Боюсь, еще одной вашей просьбы я не вынесу.

– Да это и не просьба вообще-то. Нужен хороший врач, лучше всего женщина, чтобы за деньги приехала на дом осмотреть девочку. Ее изнасиловали.

– Но для этого есть давно установленная последовательность. Заявление, полиция, осмотр даже без всяких денег, ну, и так далее… До суда.

– Но девочка не согласна. Она сказала, что если мы обратимся в полицию, она что-нибудь с собой сделает. Это такая девочка, и произошла с ней страшная вещь.

– Так. Вера, вы всегда и всем доставляете столько «приятностей»?

– Нет. Так получилось. Просто раз я в больнице, знакомых врачей у меня нет, есть один, но у него не тот профиль… Я подумала… Зарплата у врачей не очень большая, может, кто-то согласится.

– Кто-то наверняка согласится, но что это даст? Потом все равно нужно заводить дело. Девочка знает, кто ее изнасиловал?

– Нет.

– Тогда, может, вы и правы. Эта девочка – ваша родственница?

– Соседка. Дочь подруги.

– Врача, конечно, нужно прислать. Мало ли… Травмы, венерические болезни. Но и насильников непременно нужно отыскать. Они не могут остаться безнаказанными.

– Как? Если она не хочет полицию?

– Не уверен, что полиция найдет. Есть частные детективы. Но это деньги.

– Я понимаю. Мы что-нибудь продадим. А вы кого-то знаете?

– Нет. Лично нет, но к нам приезжает на вскрытия патологоанатом, он же криминальный эксперт. Он наверняка знает. Я спрошу. Позвоните мне вечером. И еще. Еще и еще. Вера, Костя у нас побудет, конечно, сколько нужно. Но я вас предупредил. Продолжайте в больнице навещать, но внутренне начинайте отдаляться. Полагаю, что вы уже поняли: кому-то нужна его квартира. Это значит, увезут далеко. Вам не позволят вмешиваться в его судьбу. Не дадут информации. И мне ее не дадут.

– А откуда вы знаете, что кому-то нужна его квартира?

– От верблюда! Вы настолько наивная или ничего не читаете, не видите? Тысячи сирот ежегодно исчезают бесследно. Да и не сирот. А квартиры кому-то достаются. Но прибрать к рукам их стараются как можно быстрее, пока не появились родственники, ну, какие-нибудь дальние, к примеру. До этого времени квартира должна уже уйти безвозвратно. К «добросовестным приобретателям». У них никто никогда не отсудит. Это бизнес людей, которые занимаются детьми. Можете мне поверить. Через мои руки прошли много обездоленных ребятишек. В лучшем случае они выживут. К моменту совершеннолетия о той квартире, которая когда-то была у них в детстве, уже нечего и вспоминать. И некому. Жилье выпускнику детдома положено. Максимум – это комната в общежитии. Или вообще угол в каком-то сарае, который числится на всякий случай жильем. Дело в том, что и я был горячим и юным. Любопытным… Пару раз узнал, как это делается, отбило охоту вмешиваться надолго. Точнее, навсегда. Узнаю ситуацию по приметам.

– Хорошо, – почти сдержала дрожь в голосе Вера. – Я вам верю. Так бывает. Мне и подруга говорила. Но не всегда же, правда? Я знаю соседку, которая берет детей из роддома, тех, от которых отказались. У нее уже четверо.

– Не всегда, – Егор Григорьевич посмотрел на собеседницу с нехарактерной для него жалостью. Такой нежный человек. Ей бы усвоить всего одну истину: меньше знаешь, крепче спишь. Так нет, ее угораздило. А она совсем из другой песочницы. Ей вся эта свора с ложкой и плошкой не по плечу. – Вера, в том, что я говорил, вы пропустили слово «приметы». Нет никакой необходимости торопить врача с выпиской недолеченного ребенка, если все в порядке и по закону. Наоборот: мы ребенка не только лечим, но и кормим, он может приехать в детский дом здоровым и окрепшим даже психологически. Костик – мальчик коммуникабельный. Ему понравились бы сверстники, отвлекли. Дети умеют не забывать, конечно, а уживаться с горем. Они стремятся к радости. И такого красивого, развитого мальчика могли бы найти хорошие усыновители. Но меня безумно и нагло торопят! Вы слышали. Почему – я уже объяснял. Пока не нашлись родственники, квартиру нужно продать на круг. Мне звонят исполнители: опека. А в таких сделках непременно участвует администрация района. И, к великому прискорбию, это почти рутина. Есть волонтеры, люди без сна и покоя, которые такие вещи отслеживают и просто фиксируют. Это простые люди, которые изменить ничего не могут. Ну, может, в каком-то исключительном случае…

– Да, – вдруг спокойно сказала Вера. – Это понятно даже такой дуре, как я. А знаете, я немного помню сказки, которые сыну читала. Иванушка-дурачок многих переиграл. Значит, бывает…

– Значит, не успокоитесь. Тогда старайтесь не нарваться на беду. И сын у вас есть, и подруга с такой пострадавшей дочерью. Как-то вы попали, честно говоря.