Глава двадцатая

Это был мой счастливый день. Жан-Поль поставил меня на приготовление чизкейка. А моим партнером стал Том. Это было легко. Из раскрошенных сливочных крекеров нам требовалось сделать начинку.

Мы приготовили все ингредиенты. Я старалась работать спокойно и сосредоточенно, чтобы он не догадался, что я получаю удовольствие уже от того, что просто стою рядом с ним. Миксер превращал плотный ком мягкого сыра в крем. Может, он и считает меня «жесткой и толстокожей», но, стоя рядом с ним, я чувствовала себя маленькой, беззащитной и хрупкой. Его широкие плечи, казалось, прикрывали меня, как щит, отгораживающий все зло мира.

Мы почти не разговаривали. Он, в общем-то, почти не общался со мной с тех пор, как мы ходили в магазин ресторанного оборудования. Неужели я отпугнула его, предложив вместе пойти в кино? Может, Тара наконец рассказала ему о Коко, и он был сражен наповал? Или он влюблен в Тару, считает себя виноватым и поэтому не может смотреть мне в глаза? А может быть, все это сразу? Я боялась спрашивать. И не хотела ничего знать. Почему я все время вношу смятение в свою душу, задаваясь подобными вопросами?

Мы поставили формы на водяную баню, которая придаст торту воздушность. Затем переместили их в духовку для запекания.

— А мы с тобой — хорошая команда, — сказал он.

— Да, — согласилась я, хотя предпочла бы слово «партнеры» или «пара», или даже «парочка». Это было бы здорово!

И тут до меня наконец дошло.

Я влюбилась в Тома Карпентера.

В раздевалке Тара снова хвасталась Присцилле:

— С Томом так здорово проводить вечера в ресторане.

Я старательно завязывала шнурки на кроссовках.

— Ну, и как он орудует своим «ножом»? — полюбопытствовала Присцилла, скорчив гримаску.

— Он довольно опытен, спасибо, что спросила.

— А как насчет соусов?

— Я пробую его «соус» каждый день.

— И ты глотаешь его соус?

И они заржали.

— Вы, чучелы! — сказала я. — Хуже пары сексуально озабоченных солдатиков.

Тара сняла свой рабочий поварской халат и явила миру маленький малиновый лифчик на бретельках.

— О! У нас появился новый спикер, защищающий права мужчин, подвергающихся сексуальным домогательствам на рабочем месте?

— Если бы я услышала, что какой-то парень так обо мне говорит, я бы почувствовала себя оскорбленной.

— Но здесь нет ни одного парня, который стал бы говорить о тебе в таком духе, — парировала Тара. — С чего бы ему это делать?

Дома мы с Коко старательно избегали друг друга. Наши пути пересекались в холле, мы вынимали еду из холодильника, переключали программы телевизора. Но старались не есть в одной комнате в одно и то же время. Между нами воцарилось гробовое молчание. Я понимала, что должна извиниться. Она решила выйти замуж за Джека, неважно из каких соображений, а я думаю только о себе. Это она выходила замуж и, именно она (пожимаю плечами), а не я, собиралась житье ним.

Но почему она передумала? Из-за денег? И почему не сказала мне об этом заранее, до того как объявила всем остальным? Она могла хотя бы притвориться, что мое мнение что-то для нее значит, даже если это не так. Я тоже ждала извинений.

Отец спросил, где бы я хотела с ним пообедать. Я назвала «Этуаль». В конце концов, у этого ресторана прекрасная репутация и просто великолепное меню…

Ну да, я хотела пошпионить.

Хорошо, не только пошпионить. Я хотела оказаться там, где был Том. Мне важно было сознавать, что он где-то поблизости. Я попалась основательно.

В огромном ресторане царило оживление. Здание находилось на Таймс-сквер, всего лишь в пяти кварталах от моей квартиры. Сюда приходили звезды Бродвея до и после спектаклей, а следом за ними ринулась публика, так что заведение являлось современным вариантом «Сар-ди». Но, в отличие от «Сарди», с его традиционной кухней и привычными блюдами вроде отбивной под соусом «тартар», филе-миньон и запеченной рыбы «Аляски», в «Этуаль» все было самое модное. На закуску предлагались макароны «фарфаль» с сыром «Маскарпоне», спаржа с пюре из лесных орехов, шоколадно-апельсино-вый сырный пирог из рикотты без грамма муки. Ресторан был набит битком. Если учесть, что в обеденном зале могло одновременно разместиться около трехсот человек, это впечатляло.

Несмотря на белоснежные скатерти и подсвечники, здесь царила непринужденная атмосфера. И это было как раз то, что нужно — шумно, весело, и демократично — от черной пиджачной пары с галстуком до синих джинсов. Здесь был огромный переполненный бар, стены, украшенные фотографиями звезд и обои с автографами знаменитостей, которые когда-то выступали на Бродвее. Бернадетта Петерс, Хью Джекман, Лайза Минелли, Мадонна, Рози О’Доннелл и так далее.

Я насчитала, по меньшей мере, десять поваров, работавших на кухне, которая выходила прямо в обеденный зал. Том был среди них. Мое сердце забилось быстрее, когда я узнала его со спины, похожего на ангела в белых одеждах. Вид умудренного опытом повара делал его еще более при влекател ьны м.

Тары нигде не было видно.

Пока мы ели свои закуски, я решила поговорить с отцом об Эмме.

— Я начинаю больше узнавать ее, — сказала я, жуя артишоки, — и это очень хорошо.

— Она говорила мне. Я рад.

— Сначала она сопротивлялась. Но постепенно успокоилась и почувствовала себя свободной.

— Похоже, ты ей понравилась.

— Она мне тоже нравится.

— Я рад, — сдержанно произнес он. Словно знал, что обязан быть довольным, и поэтому декларирует это, но может ли он испытывать настоящую радость? — Я попробовал твои кексы. Очень вкусно.

Мне показалось, что в его голосе прозвучало удивление.

— Тебя удивило, что я умею печь?

— Да. А кекс действительно был хорош. Правда.

— Спасибо. И вот еще что… — Я сделала глубокий вдох и заставила себя продолжить. — Я помогала Эмме убрать в ее комнате… немного…

— Я наконец-то смог увидеть пол в ее комнате, впервые за много лет.

— Да. — У меня мелькнула мысль, что, может быть, ему и не следует ничего знать. Это могло бы стать нашим с Эммой секретом. Я прослежу, чтобы у нее всегда были прокладки. Зачем посвящать в это отца? Но, с другой стороны, она сама просила, чтобы я все ему рассказала. А мне хотелось открыть ему глаза на реальное положение дел. Его маленькая девочка больше уже не маленькая. — Ты вряд ли на это обратил внимание, но у Эммы начались месячные.

— Что?

«Мне что повторять дважды?»

— Месячные. У нее менструация.

— Правда? — Он проглотил последний кусок, посмотрел в сторону бара, а потом опять на меня. — Я не знал. — Еще один взгляд в сторону бара и опять на меня. — Это она тебе сказала?

— Да.

— А мне не говорила.

— Наверное, потому что ты мужчина.

— Конечно.

«А скорее всего, из-за его холодности и отчуждения».

— Я обещала ей, что расскажу тебе, и купила все, что нужно, поэтому ты можешь не беспокоиться. По крайней мере, ближайшие несколько месяцев.

— Спасибо.

— Я могу вместе с ней отметить в календаре дни, когда это будет в следующий раз. Но, мне кажется, тебе следует поддержать ее. Скажи ей что-то ободряющее. Чтобы она почувствовала твое участие и успокоилась.

Подошел официант и унес наши тарелки. Было странно давать советы собственному отцу. Когда официант удалился, он произнес:

— Конечно, я поговорю с ней.

Вот и хорошо, что эта проблема решена. Но почему мне так тяжело и неловко говорить с ним о чем-то личном? Хотя я никогда и не пробовала это сделать.

Я решила отложить новости о Коко до основного блюда. Мы оба заказали лосось с сезамом и апельсиново-имбирным соусом. Интересно, не Том ли его готовил.

— Очень вкусно! — Мы съели по второму кусочку. — Можно я спрошу тебя о маме?

— Конечно.

— Когда вы познакомились в колледже, ты думал, что она влюблена в тебя, и поэтому женился?

— Влюблена? — удивился он. — Понятия не имею.

— Правда? — подалась я к нему.

— Ну, возможно, она и была… — пожал он плечами.

— А ты любил ее?

— Джинджер. К чему все это?

— Мы же не в суде. Я просто хочу узнать. Как это было? Вы когда-нибудь были счастливы вместе?

— Послушай, мы были молоды. Я был честолюбив. Время было выбрано неудачно. И твоя мать… — Он кольнул вилкой свою рыбу. — Она сама избрала свой жизненный путь. И я был не против…

— Что-то я не вполне понимаю… — Я отложила свою вилку. — Никогда не понимала… — Мой голос дрогнул. Под правым глазом задергалась жилка. Я не могла сказать этого. Не могла спросить его, почему он никогда ничего не делал для меня? Только платил деньги, и все. — Я могу понять, — признала я. — Коко может быть необузданной и дикой, ее ничто не остановит. Никаких границ. — «Но она, по крайней мере, растила меня вместе с бабушкой. А он не делал ничего». — Иногда она сводит меня с ума!

Отец кивнул мне, и я заметила интерес в его глазах. Он хотел бы услышать больше.

— Я не решаюсь пригласить своих друзей, боюсь, что они увидят ее и станут иначе ко мне относиться. — Я вернулась к своему лососю. Все его составляющие великолепно дополняли и подчеркивали вкус друг друга.

— Это должно быть очень тяжело.

— И все всегда вертится вокруг секса. Я бешусь от этого! — Я взглянула на Тома, раскрасневшегося у плиты. Мне хотелось промокнуть ему пот на лбу холодной салфеткой. — Иногда я просто мечтала, чтобы она сделала что-нибудь нормальное, понимаешь?

— Конечно, понимаю.

«О, господи! Я предаю свою мать!»

— А теперь она собирается выйти замуж за этого Джека.

— Неужели?

Я вновь почувствовала его интерес. «Может, я слишком далеко зашла?»

— Он тебе не нравится?

«Неужели мой отец ревнует Коко?»

— У него много денег, квартира возле Южного Централ-парка.

— Ну, что же, это ее жизнь. — Отец вытер рот салфеткой. — Ей бесполезно что-то советовать. Она, в любом случае, все сделает по-своему. — Он отвел глаза, и я поняла, что наш полудоверительный разговор закончен.

Отец расплатился по счету и предложил вызвать для меня такси. Но я предпочла пойти домой пешком. Надо было подумать. Как же мне хотелось гордиться женщиной, которая меня вырастила! В общем-то, Коко была сильной личностью. С детства я выслушивала бесконечные рассказы о том, как ее подруги-танцовщицы не могут отработать смену без выпивки или наркотиков, как после работы они в погоне за легкой наживой спят с клиентами и уходят в штопор, опускаясь все ниже и ниже.

Но Коко была не такой. Она не курила, не пила и не употребляла наркотики. Насколько мне известно, она никогда не спала со своими клиентами. И что удивительно, она действительно любила свою работу, с горечью ожидая того момента, когда возраст больше не позволит ей танцевать в ночных клубах. Да, с этим были связаны самые мрачные ее переживания.

И, в конце концов, если разобраться, нет ничего плохого в том, что ей так нравится собственное тело, и она легко и безо всякого стеснения занимается тем, что люди лицемерно осуждают. На занятиях по культурной антропологии нам рассказывали, что танцы, в которых женщины вращали животами и бедрами, раньше не предназначались для мужских глаз и символизировали плодородие и мать-природу. И только когда мужчины стали за ними наблюдать, общество сочло их чем-то непристойным и порочным.

В нижней части парка я миновала череду запряженных в прогулочные коляски лошадей. Вдохнула запах конского навоза и вспомнила, как он навевал Тому приятные мысли о доме. Сев на скамейку, я еще раз глубоко вдохнула. Лично мне этот запах навеял приятные мысли о Томе.