Четырнадцатое февраля

День святого Валентина. Невыносимо.

Мучения начались за ленчем. Мне требовалось столько усилий, чтобы сдерживать себя и не нагрубить пристающим ко мне Бриджит и Мэнде. (Это часть предпринимаемых мной усилий для предотвращения моего превращения в изгоя общества.) Все, что они делали, так это жаловались на то, что их парни не прикладывают так много усилий, как они, для организации этого слащаво-сентиментального праздника. Девочки совершили классическую ошибку, которую совершают все глупые влюбленные: они предположили, что парни просто послали подальше День святого Валентина.

– Я купила Берку открытку, игрушечного мишку и пакетик с конфетами «Херши Киссез», – сказала Бриджит с явным недовольством. – А он мне лишь завядшую гвоздику, которую продает Закрытый клуб.

– Ну по крайней мере Берк купил тебе хоть что-то. Меня просто прокатили, – хныкала Мэнда. Они сделали паузу ради создания эффекта. – После этого уик-энда Берни подарит мне кое-что по-настоящему прекрасное. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

То, что Мэнде подмигивали и подталкивали локтями, предупреждая, что рядом директор, совершенно не волновало ее. Даже Хай в курсе, какая у Мэнды репутация, хотя она здесь чуть больше недели. Несколько дней назад на Мэнде была такая юбка, о которой мы с Хоуп сказали бы, «что она больше открывает, чем прикрывает». Она вдохновила Берка и Пи Джея на разговор о том, что Мэнда – лицемерка, вместо того чтобы встречаться с самыми крутыми парнями из девятого и десятого класса, она крутит с лохами из одиннадцатого.

Хай подслушала этот разговор и на перемене, оттащив меня в сторону, спросила:

– Что, Мэнда – профурсетка или нет?

Хай может быть довольно грубой.

– Что ты вкладываешь в это понятие? – поинтересовалась я.

Хай, не колеблясь, объяснила: «Профурсетка, ну та, что трахает всех, кого она едва знает».

Нет, Мэнда не профурсетка.

Затем я объяснила философию Мэнды: сохранить себя в чистоте до соития.

Хай подумала об этом немного.

– Наверное, она не профурсетка, – сказала она. – Но поверь, у нее все задатки к этому.

Мне пришлось согласиться.

Последнее завоевание Мэнды – Берни Хафнейджел. Я помню тот день, когда она решила, что Берни – крутой. Она разглядела его в толпе в школьном кафетерии, отодвинув в сторону одного из его дружков-борцов, и сказала: «Берни Хафнейджел такой крутой перец». Меньше чем через неделю они уже целовались около мужской раздевалки перед соревнованиями по борьбе, в которых он участвовал.

Кажется, мне надо прояснить, кто она и что собой представляет. Мэнду можно назвать лишь привлекательной. Полные губы и густые ресницы – единственно красивые черты ее довольно простого лица. Но все остальное в себе она сделала сама. Она надувает губки и вся трепещет, не говоря уже о том, что начинает раздувать свои крупные ноздри, – и тот, кого она хочет, у нее в кармане. Если бы она хотела, она залезла бы в штаны к Полу Парлипиано к концу дня. Да, о такой силе можно только мечтать.

Она встречается с Берни лишь неделю, и маловероятно, что их встречи продлятся до марта. (Хотя у них есть кое-что общее: он всегда пытается сбросить вес, ограничивая себя в еде.) Поэтому меня так вывели из себя ее жалобы на его равнодушие к этому празднику, посвященному всем сгорающим от любви.

Однако еще хуже было слышать, как Хай без устали повторяла, что они с Флаем не отмечают День святого Валентина, потому что более важно показывать любовь друг к другу каждый день, а не получать все эти дурацкие слезливо-сентиментальные подарки на 14 февраля.

– Глубокая философия, – заметила Мэнда.

Бриджит согласилась с ней.

Сара отмечает праздник, произнося в четыре раза чаще: «Боже мой! Я такая толстая, что у меня никогда не будет бойфренда!», и при этом вздыхает над диетической колой.

О господи! Я ненавижу День святого Валентина. Эта ненависть уходит корнями в традицию, принятую в начальной школе, – собирать все валентинки в одну большую картонную коробку, для того чтобы потом учитель, вызывая нас по очереди, вручил бы их каждому перед всем классом. Это было чудесно и здорово. Я обожала этот праздник в первом и во втором классе, когда День святого Валентина предоставлял всем равные возможности: каждый писал для всех остальных по валентинке. Но такое признание в любви всем и каждому превращалось в бессмыслицу, поскольку мы не выражали своих подлинных чувств.

Но к третьему классу какая-та безмозглая дура, руководившая Пайнвилльской начальной школой, вдруг осознала, что из Дня святого Валентина можно сделать садистское соревнование. Надин Ладье заявила, что она собирается раздавать валентинки мальчикам. Причем не всем мальчикам, а лишь тем, кого она считала достаточно классными или клевыми, чтобы принадлежать к элите в нашей начальной школе. Все девочки согласились с ней, включая меня глупую. Затем она заставила мальчиков дать обещание, что и они подарят валентинки только тем девочкам, которых они считают умными и клевыми.

Я подарила валентинку Лену Леви. Это потому, что он пользовался большой популярностью, и она продолжалась до тех пор, пока его лицо не стало фиолетовым из-за прыщей.

Мне же пришлось идти домой с пустыми руками и разбитым сердцем.

Ситуация ухудшалась тем больше, чем старше мы становились. Не было другого такого дня, когда мир испытывал восторг, напоминая тем из нас, кто не входил в число счастливчиков, что регулярно каждый год мы будем подвергаться унижениям со стороны важных персон, которые покажут нам, какие мы жалкие и не нужные никому людишки.

Я думала, Скотти мог бы подарить мне какой-нибудь ироничный подарок в этот день, типа тех безвкусных сладостей, на которых написано «Хочешь погорячее» или «Сладкие губки». Он мог бы подарить мне их просто как друг, для смеха. Но в глубине души я бы знала, что предпринятые им усилия вовсе не напрасны и этот подарок вовсе не шутка. Но он этого не сделал. И я не могу его винить. Особенно после моей сдержанной реакции на розу, подаренную мне на день рождения. Не говоря уже о том, что большинство парней не подарили своим девушкам тех подарков, которых последние желали бы получить в День святого Валентина. А Скотти вообще не мой парень.

Единственный человек, который проявил ко мне романтический интерес, – худенький негритенок, сидящий передо мной на уроках французского. Даже я вешу больше его – он борец в группе наилегчайшего веса – ниже пятидесяти килограммов. В течение нескольких последних недель он одаривал меня своими глупыми ухмылками, сопровождавшимися закатыванием глаз, и, специально оказываясь во время перемен рядом со мной, говорил мне по-французски: «Добрый день, мой друг». Сегодня он спросил меня миллион раз, есть ли у меня валентинка. Я сделала вывод: он настоящий Пепе ле Пю (скунс с вечно разбитым сердцем из мультфильма). Видимо, он запал на меня. Для меня это катастрофа. Не знаю, как такое возможно: он из тех восьмиклассников, которые выглядят как дети. Вряд ли у него что-то работает. (Хотя мне ли говорить об этом с моим без вести пропавшим менструальным циклом.)

Конечно, я стонала и выла из-за своего невезения. Почему этот коротышка выбрал меня в качестве объекта обожания? Единственное, что он обо мне знал, – это то, что я рассказывала о себе на занятиях французским языком для «айкьюшников» и продвинутых:

– Je m’appelle Jessica. J’ai seize ans. J’aime cou-rir . – Вот, что я получаю из-за своего желания изучать второй иностранный язык, посещая факультатив вместе с восьмиклассниками.

К окончанию восьмого урока я пребывала в депрессии по поводу своей неудавшейся личной жизни больше, чем обычно. Решив взбодриться, я стала наблюдать за Полом Парлипиано, выходившим с урока физики. Глядя на него, я думала, как он красив в рубашке в клетку цвета хаки, застегнутой на пуговицы снизу доверху. Он улыбался – мне стало интересно, что так развеселило его. Я увидела, что обложка его учебника вся исписана, и мне захотелось прочитать записи. Я воображала, как намотаю его светлый локон на палец. В тот момент больше всего на свете – больше, чем мира во всем мире, средства лечения от рака и даже того, чтобы Хоуп вернулась обратно в Пайнвилль, – мне хотелось, чтобы Пол Парлипиано улыбнулся мне и сказал: «Привет, Джессика. Как дела?»

Вдруг меня осенило: я для Пола Парлипиано тоже Пепе ле Пю (скунс с вечно разбитым сердцем).

Вот оно прозрение – пришло в День святого Валентина.