В двенадцатый день первой луны следующего года вельможи, посовещавшись между собой, порешили:

— Дело государя — это забота о благополучном проведении всех церемоний, организация сотен служб. Теперешние покои феникса ограничены всего лишь четырьмя те, поэтому внутри их тесно, места для проведения церемоний нет. Можно расширить их на один те с каждой из четырёх сторон и построить павильон. Но и тогда он не сравняется размером со старинными императорскими дворцами. Нужно сооружать большой дворцовый комплекс, — так они сказали.

Было решено, что обеспечивать строительство будут провинции Аки и Суо, и с владений каждого управляющего поместьем и самурая, прямого вассала сёгуна, взимать одну двадцатую часть доходов.

В результате то, что называется Большим императорским дворцом, было построено по образцу дворца Чэнъянгун в столице первого императора династии Цинь: с юга на север тридцать шесть те, с востока на запад двадцать те. Кроме того, были уложены камни Драконьего хвоста, а с четырёх сторон сооружены двенадцать ворот. На востоке это ворота Света, Емэймон, Ожидания Мудрости, Тайкэммон и Благоухания, Юхомон, на юге ворота Красоты и Счастья, Бифуку, Красной Птицы, Сюдзяку и Императорского Восхищения, Кокамон, на западе ворота Разговора с Небом, Даттэн, Стены водорослей, Сохэки, и Разрушенного счастья, Инфумон, на севере ворота Спокойного восхищения, Анка, Замечательного примера, Инкан, Достижения мудрости, Татти; кроме того, с востока и с запада по двое ворот на всякий случай охраняла дворцовая стража, которая обычно бывала начеку. Тридцать шесть задних павильонов украшали собой три тысячи прекрасных дам, а в семидесяти двух передних павильонах ожидали высочайших повелений сто просвещённых чиновников, К востоку и западу от павильона Пурпурных покоев, Сисиндэн — павильоны Чистой прохлады, Сэйрёдэн, и Тёплого света, Уммэйдэн. К северу — павильоны Дзёнэйдэн и Тёгандэн (Целомудренных взглядов). Тот, что называется Павильоном Целомудренных взглядов, это павильон для пошива одежд позади городка императрицы. Там, где находится павильон, что именуют Сравнения книг, Косёдэн прежде был павильон для стрельбы из лука к югу от павильона Чистой Прохлады. Покои Отражённого света, Сёёся окружены грушами, покои Светлых видов, Сигэйся, окружены павлонией, покои Летящих ароматов Хикиёся, окружены глицинией, покои Свернувшихся цветов, Гёкася, окружены сливами, а то, что называется Сюхося, покоями Внезапных Ароматов, окружено раскатами грома. Раздвижные двери с нарисованными на них побегами хаги, места для сидения на церемониях, двери у невидимого истока водопада, место кормления птиц, швейный павильон. Лагеря для воинов дворцовой охраны — слева ворота Сэнъёмон, Явленного Света, справа ворота Иммэймон, Сокрытого и Света. Двое ворот — Солнечного Цветка и Лунного Цветка находились слева и справа от этих помещений.

Здесь проводились церемонии Госэцу-но Энсуй, Пиршественной воды Пяти сезонов, и Дайдзёэ, Собрание Великого вкушения — в павильонах Дайгоку, Великого предела, и Коа, Малого покоя, башнях Соре, Бледного дракона, и Бякуко, Белого тигра, палате Бураку, Бурной радости, пагоде Сэйсёдо, Чистого управления.

Павильон Тюва — это центральный павильон, а павильон Найкёбо — это место исполнения гагаку. Совершенствование законов его величество изволил наблюдать в павильоне Сингон, Истинного слова, вкушение пищи богами во дворце Синкадэн, Божественной радости, лучную стрельбу во время верховой езды и конские скачки — возле дворца Бутокудэн, Воинских добродетелей. То, что именуется Утренним павильоном, Тёдоин, есть общее здание для Восьми министерств.

Апельсиновое дерево у расположения Ближней правой гвардии удерживает аромат, навевающий воспоминания о старине, на заросли бамбука у дворцовой лестницы много поколений ложится обильная роса. Место, где средний военачальник Аривара нацепил лук и колчан на исходе ночи, когда громыхал гром, находился возле строения, у которого не запирались двери, — это дворец Восьми ведомств Великого государственного совета, а то место, где старший военачальник, блистательный Гэндзи, тосковал ночью, освещённой тусклой луной, декламируя стихи о том, что такого больше нет, — это галерея дворца Кокидэн, дворца Щедрых наград. Когда в старину князь Оэ-но Отодо ехал по дороге Хокурикудо, он написал в тоске из-за своей разлуки длинное вступление к стихам: «Время будущей встречи далеко; встречаю рассвет в Коро. Накидка на груди у коня намокла от слёз». Это было его расставаньем с павильоном Корокан к югу от ворот Расёмон. Комната демонов, помещение для отдыха высших сановников, шнур от сигнального колокольчика. Ширма с изображением бушующего моря была установлена во дворце Чистой прохлады, ширмы с изображениями мудрецов установлены во дворце Пурпурных покоев. На востоке в одной комнате находились изображения Ма Чжоу, Фан Сюаньлина, Ду Жухуэя и И Чжэна, в другой комнате — изображения Чжу Гэляна, Цзюй Бована, Чан Цзыфана и Ти Улуня, в третьей — изображения Гуань Чжуна, Дэн Юя, Цзы Чаня и Сяо Хэ, в четвёртой — изображения И Иня, Фу Шо, Тай Гунвана и Чжун Шанбу; за западе в одной комнате были изображены Ли Цзи, Юй Шинань, Ду Юй и Чан Хуа, в другой Ян Гу, Ян Сюн, Чэнь Ши и Бань Гу, в третьей Гэн Жун, Чжэн Сюань, Су У и Ни Куань, в четвёртой комнате Дун Чжунчжу, Вэнь Вэн, Цзя И и Шу Суньтун. Изображения принадлежали кисти Канаока, хвалебные стихи к ним написаны Оно-но Тофу.

Выстроенные в два ряда великолепные дворцы, у которых до облаков высились радужные коньки крыш, крытые фениксовой черепицей, словно летящей в небе, погибли от стихийных бедствий, сгорели в частых пожарах, так что теперь от них остались только камни фундамента. Если подумать о причинах этих пожаров, мы увидим, что такие мудрые государи, как Яо и Шунь, хозяева четырёхсот провинций Китая, хотя они и следовали принципам Неба и Земли, передавали так: «Мискант на кровлях не обрезают, на стропила свежий хворост не употребляют». И тем более, добродетелям Неба не может не соответствовать повеление хозяина малой, как рассыпанные каштаны, страны построить такой дворец.

Если будущий монарх не добродетелен, но лишь желает, чтобы с лёгкостью построили его обиталище, из-за этого непременно иссякает финансовая мощь страны, — так предостерегал великий наставник с горы Коя. Когда выполняли каллиграфические надписи на воротах дворца, то, вырезая посередине дворца Великого предела иероглиф «Великий», написали «Огонь», а на воротах Красной птицы иероглиф «Красный» поменяли на знак «Рис». Увидев это, Оно-но Тофу осудил то, что дворец Великого предела назван дворцом Огненного предела, а ворота Красной птицы названы воротами Рисовой птицы.

Может быть, в виде предостережения о том, что это написано в то время, когда ещё не пришёл мудрец, явленный в великой инкарнации, и в наказание за то, что был он человеком обычным, у Тофу после этого дрожала рука, и знаки, начертанные его трясущейся рукой, получались неверными. Однако в скорописи он был чудесным мастером, поэтому даже то, что написано его трясущейся рукой, и в таком виде показывало силу его кисти.

В конце концов из дворца Великого предела вырвался огонь, и здание Восьми министерств сгорело дотла. Оно было сейчас же отстроено заново, но когда сопровождавшее небесного бога из Китано божество грома и молнии пало на опорный столб дворца Чистой прохлады, оно сожгло его.

Так вот, тот бог Тэмман-тэндзин — это обладатель вкуса, родоначальник изящной словесности. Восседая на небе, и воплощаясь в солнце и луне, он освещает страну, а спустившись на землю, делается помощником государя и изволит приносить пользу всем живым существам. Что касается самого начала всего этого, то когда-то в южном дворике усадьбы его милости советника Сугавара Дзэндзэна прекрасноликий ребёнок лет всего лишь пяти-шести стоял в одиночестве, любуясь цветами, и слагал стихи. Увидев это, государственный советник Кан удивился и благоволил спросить:

— Ты откуда, из чьей семьи изволишь быть?

— У меня нет ни отца, ни матери. Моё желание — чтобы господин государственный советник стал моим родителем, — молвил в ответ ребёнок.

Советник обрадовался, взял его на руки и стал с любовью воспитывать его под покрывалом мандаринских уток. А назвали мальчика младшим военачальником Кан. С тех пор, когда он ещё не обучался, мальчик осознал Путь, и стало очевидно, что у него ни с чём не сравнимый талант к учениям, а когда ему было одиннадцать лет, отец, государственный советник Кан, погладив сына по голове, спросил его:

— Может быть, ты сочинишь стихотворение-си? — и тот, как будто нисколько не задумываясь, тут же сложил ясными словами чудесное пятистишие о холодной ночи:

После этого он твёрдо усвоил в своих стихах все поэтические приёмы эпохи расцвета Тан, показал способность сочинять стихотворение семи шагов, а что касается стиля, но он воспринял блестящий вкус эпох Хань и Вэй, помнил наизусть десять тысяч сочинений, и поэтому в двадцать третий день третьей луны двенадцатого года правления под девизом Дзёган выдержал экзамен на должность чиновника и в обществе сочинителей изволил сломить лавр. Весной того года в доме То Кёрё собрались люди, и младший военачальник Кан пошёл туда, где стреляли из лука. То Кёрё подумал, что этот сановник каким-то образом собрал светлячков в окне учёности, но если он неотрывно набирался знаний только из старинных книг, то не знает, где начало и где конец у лука и насмешит нас, стреляя в цель.

Кёрё вложил в лук стрелу, протянул его младшему военачальнику Кану и попросил его:

— Начинается весна, так развлечёмся разок стрельбой из лука.

Младший военачальник Кан и не подумал отказываться. Он встал рядом со своим соперником, поднял рукав, обнажив белоснежную кожу, поднял и вновь опустил лук. Немного погодя, всё в нём, начиная с крепкой фигуры, мастерски выпущенной стрелы, звона тетивы, вида согнутого лука и всех пяти добродетелей лучной стрельбы было преисполнено мощью. Ни на один сун не отклоняясь от точки прицеливания, он в пять приёмов выпустил десять стрел. То Рёкё не сдержал восхищения, спустился к нему и протянул руку. Он провёл со стрелком несколько часов в пиршественном зале и одарил самыми разными подарками.

В двадцать шестой день третьей луны того же года, когда император Энги ещё восседал в Весеннем дворце Тогу, он призвал к себе младшего военачальника Кан и молвил ему:

— Кажется, китайский поэт Ли Цяо за одну ночь сложил сто стихов. Разве ты не сравнишься с ним своим талантом? Так сложи в присутствии императора за один час десять стихов! — и предложил для них десять тем.

Младший военачальник Кан сложил десять стихов за полчаса.

Такие стихи о конце весны вместились в стихотворение из десяти строф по десять слогов.

Не было недостатка в восхвалении его талантов, его человеколюбия и справедливости, кои соединились в единое целое. Государь возвратился к добродетелям трёх монархов и пяти императоров, вселенная управлялась ровно, как при Чжоу-гуне и Кун-цзы, — и всё это благодаря младшему военачальнику Кан. Так безмерно восхищался им государь, поэтому в шестую луну девятого года правления под девизом Канхэй он поднялся от должности советника среднего ранга до старшего советника, а вскоре стал старшим военачальником.

В десятую луну того же года, после того, как император Энги изволил занять свой престол, все дела государственного управления вершил старший военачальник ближней дворцовой охраны. И регент, и высшие сановники не могли с ним сравниться. Во вторую луну второго года правления под девизом Сётай он стал министром-старшим военачальником.

В это время министр по прозванию Хонъин, потомок в девятом колене обладателя Большого тканого венца, сын его милости Сёсэн, старший брат императрицы, стал дядей императора Мураками. Его дом называли домом канцлеров, называли домом высокочтимым. Во всяком случае, он считал, что человека, равного ему, нет. А поскольку в чинах, титулах и наградах министр Кан превзошёл его, Токихира не знал покоя от негодования. Тайно договорившись с его милостью Хикару, его милостью Садакуни и Суганэ-но-асон он вызвал старшего чиновника Ведомства светлого и тёмного начала, и в восьми сторонах императорского дворца они закопали кукол и вознесли молитвы богам Но хотя они и прокляли министра Кан, бедствия на него они не навлекли, потому что сами в душе не следовали по Пути Неба. Поэтому они решились на преступление, оклеветав его. Время от времени министр Хонъин стал говорить государю, что помощник Первого министра Кан при управлении Поднебесной своекорыстен, является зловредным вассалом, который наносит народу вред, горестей народных не знает, а своим принципом сделал несправедливость. Жаль, что по этой причине император стал думать, что Кан вносит в мир беспорядок, вредит народу, что он — зловредный вассал, а не верноподданный, которого можно увещевать воздерживаться от зла.

Можно согласиться со словами: «Кто это знает: искусство лжи подобно язычку у флейты. Он побуждает господина нос зажимать, а господин не зажимает. Господин может разделить мужа и жену как западную звезду с восточной. Господин просит — это пчела отнимает, а господин не отнимает. Из-за господина матери и сыновья становятся шакалами и волками». Даже те, которые всегда должны быть в согласии, муж и жена, отец и сын, отдаляются друг от друга из-за лжи клеветника. Тем более, это бывает между господином и подданным.

В конце концов, в двадцатый день первой луны четвёртого года правления под девизом Сётай было решено, что помощник Первого министра Кан следует сослать на Цукуси заместителем начальника Дадзайфу. Перемена была невыносимо горькой. О своём безмерном горе он рассказал в стихотворении, которое послал в павильон Тэйдзиин.

Увидев это стихотворение, монашествующий экс-император увлажнил свои августейшие одежды слезами. Поэтому, желая успокоить приговорённого к ссылке, он прибыл во дворец, однако в конце концов правящий император к нему не вышел, так что возмущённый монашествующий экс-император возвратился ни с чем.

После этого дело о ссылке было решено, и помощника Первого министра сейчас же отправили в ссылку в Дадзайфу. Из его двадцати трёх детей отцу отдали только четырёх мальчиков, а остальные были сосланы в провинции, лежащие во всех четырёх сторонах. В столице была оставлена только одна старшая дочь, а остальные восемнадцать человек, плача и плача, покинули столицу. Как же печален был вид страдающего отца, отправляемого в ссылку! Он оставил Кобайдоно, дворец Алой Сливы, где изволил проживать долгие годы, и при неверном свете заходящей луны у него оставался на рукавах только забытый аромат сливы. Теперь он думал о вёснах в родных местах, не в силах сдерживать слёзы.

Так он продекламировал, считая, что сегодняшним вечером не переправится через Ёдо. Но конвойные чиновники спешили в дорогу и вызвали экипаж. Не оттого ли, что всё, вплоть до лишённых чувств трав и деревьев, печалилось о расставании с привычным для него хозяином, восточный ветер вскоре навеял весточку от его слив тем сливам что росли во дворике в месте ссылки. Потом было сказано в вещем сне, что ломают их люди дурные, ибо летучие сливы в Дадзайфу — это они и есть.

Когда в прошлом, в годы правления под девизом Нинна, младший военачальник Кан отправлялся на службу в провинцию Сануки, отдали роскошные парчовые швартовы и, взявшись за вёсла из магнолии и за руль из багряника, повели судно под луной южных морей. А теперь, в годы правления под девизом Сётай, Процветающее Спокойствие, он изволил направляться по пути к месту ссылки и расстилал себе под голову рукава одеяний, пожалованных ему когда-то государем, на полу судовой надстройки и предавался раздумьям под облаками западной провинции.

Он думал с тоской о своей супруге и своей дочери, оставленных в столице, о том, что вчерашняя разлука с ними была окончательной, что остальных восемнадцать его детей увозят в неведомые провинции, что они, направляясь в нежданное путешествие, испытывают телесные страдания и душевные муки. Когда несчастный думал обо всём этом, у него не просыхали слёзы. Свои горестные думы во время остановок в пути он выразил в стихах:

В сопровождении посланца государя верхом уезжая, Отец в один миг разлучился с детьми. Из-за дум вместо слов лишь кровавые слёзы струятся, Обращаю мольбу я к небесным богам и к земным.

Когда среди пути возвращался домой посланец его супруги, опальный министр отправил с ним письмо: «Я всё смотрел на ветки дерева, которое растёт во дворе дома, где ты живёшь, пока они не скрылись из вида».

В печали проехал ссыльный сосновую равнину на Цукуси, рассвет и сумерки наступали для него нежеланными, когда же он достиг места ссылки, Дадзайфу, — поселив его в сумеречной убогой хижине, сопровождавший ссыльного чиновник вернулся в столицу. Глядя на цвет черепицы на башнях Дадзайфу, слушая звуки колокола из храма богини Каннон, Каннондзи, он печалился. Та осень была осенью его одиночества. На полу, покрытом росой, было пролито много слёз от тоски по родине и сказано много горестных слов. У обвинённого без вины не просыхали рукава, ему невыносима была мысль о том, что из-за неправедной клеветы его привезли в место ссылки. Горечь проникала до мозга костей и, пройдя очищение плоти в течение семи дней, он написал целый свиток молений богам, поднялся на высокую гору и прикрепил его перед шестом. В течение семи дней опальный министр стоял на кончиках пальцев ног — наверное, теперь боги Бонтэн и Тайсяку поняли эту неправду. С неба опустилась чёрная туча, взяла эту запись молитвы и подняла её на далёкое небо.

В конце концов, после этого, в двадцать пятый день второй луны третьего года правления под девизом Энги объятый негодованием из-за этой ссылки оклеветанный министр почил. Его проводили на кладбище в нынешнем храме Спокойной Радости, Анракудзи. Как это горько, что весенний цветок не вернулся, следуя за потоками воды, к северным палатам! Отчего ночная луна над западными заставами зашла за тучу и не проглянула?! Из-за этого и благородные, и низкие проливали слёзы: им бесхитростно гордились в мире и любили его. Далёкие и близкие горевали по умершему, сдерживая рыдания, и положили начало обычаям грядущих веков.

В конце лета того же года тринадцатый настоятель монастыря Энрякудзи Хосэйбо-гонъи присвоил ему посмертно сан содзё, праведного наставника, на вершине горы Симэйдзан, сидя перед буддой, глядел на луну и очищал своё помутнённое сердце. Когда послышался стук во входную дверь Дзибуцудо, пагоды Домашнего Будды, он толкнул эту дверь и вошёл внутрь. Внутри был помощник Первого министра Кан, который, как говорили, изволил умереть на Цукуси минувшей весной. Праведный наставник поразился и услышал приглашение:

— Сначала пожалуйте сюда!

— Но мы точно знаем, что вы изволили сокрыться в двадцать пятый день минувшей второй луны на Цукуси. Скорбя, мы промокаем слёзы рукавами, — сказал настоятель, — и молимся только о вашем вечном блаженстве в грядущей жизни. Но облик, в котором вы предстали здесь, оказался нисколько не изменившимся, так что мне думается, не во сне ли я вас вижу?

Тогда помощник Первого министра Кан вытер слёзы, бежавшие по его лицу, и произнёс:

— Как подданный двора его величества я старался умиротворить Поднебесную, и для этого на некоторое время спустился вниз и родился человеком Государю угодно было допустить, чтобы его милость Токихира оклеветал меня, и в конце концов я был неправедно обвинён в преступлении, отчего гнев во мне разгорелся сильнее, чем огонь при вселенском пожаре. Хотя из-за этого я и утерял свой человеческий облик, но божественная душа моя пребывает на безоблачном небе. Теперь, удостоившись позволения великих и малых, небесных и земных богов, Брахмы, Индры и Четырёх небесных королей, я приблизился к Девятислойной обители государя, чтобы отомстить за эту обиду и тех, кто принёс мне горе, льстецов и клеветников перебить по одному. В данное время до Горных врат наверняка доведено повеление государя произносить дхарани для устранения бедствий. Но пусть даже и есть такое высочайшее повеление, высшие священнослужители не могут посетить дворец Когда он вымолвил это, содзё произнёс:

— Между вами и мной, глупым священником, как говорят, существует крепкая связь учителя с учеником. А церемонии между государем и подданными, высшими и низшими ещё глубже. Даже если один раз отказываются выполнить высочайшее повеление, а тем более, когда делают это раз за разом, отчего же вам и не войти в императорский дворец?

И тогда лицо помощника Первого министра Кан внезапно исказилось. Из угощения, приготовленного для гостей, он взял в руки гранат, разжевал его и со свистом выплюнул во входную дверь Дзибуцудо, пагоды Домашнего Будды. От этого семена граната превратились в бушующее пламя, которое охватило входную дверь. Праведный наставник нимало не всполошился, но, обернувшись к этому пламени, сотворил знак окропления водой, и бушующее пламя сразу же погасло, дверь же подгорела только наполовину. Говорят, эта дверь осталась в Горных Вратах и передаётся там по сию пору.

После этого, священнослужитель увидел, как помощник Первого министра Кан встал со своего места и вознёсся на небо. Над императорским дворцом сейчас же прогрохотал гром. Высокое небо упало на землю, а большая земля раскололась. Единственный и сто чиновников съёжились и пали духом. Семь дней и семь ночей шёл сильный дождь и дул жестокий ветер, мир словно погрузился во мрак, дома плавали в полой воде, поэтому в столичном районе Сиракава благородные и низкие мужчины и женщины вопили; их крики и вопли были подобны истошным воплям страдающих грешников.

В конце концов молния ударила в Сэйрёдэн, павильон Чистой прохлады императорского дворцового комплекса. На верхние одежды его милости старшего советника Киёцура угодил огонь, и хотя вельможа упал и стал кататься, огонь всё равно не погас. Правый главноуправляющий Марэё-но-асон был человеком решительным, и он сказал:

— Из-за того, что гремит любой небесный гром, теряет ли силу мощь государева?!

С этими словами Марэё вложил стрелу в лук, повернулся и, съёжившись всем телом, упал. Погиб окутанный дымом Ки-но Кагэцура. Тогда министр Хонъин подумал: «Ах, это наказание богов для меня!» — потом обнажил меч, чтобы сопровождать яшмовую особу государя.

— Даже когда он служил при дворе, он не нарушал ритуал. Теперь же, пусть даже гремят боги, разве государь и подданные, высшие и низшие могут утерять принципы? Ранг императора высок, боги-покровители вас не бросили. Пока успокойтесь и позвольте им проявить свои добродетели, — промолвил он благоразумно, и может быть, из-за этого благоразумия министр Токихира тоже не был убит, яшмовая особа государя осталась благополучной, а бог грома поднялся на небо.

Однако дождь и ветер продолжались, не прекращаясь. И тогда, увидев, что похоже, будто вся земля в стране унесена водой, решили успокоить гнев богов с помощью Закона Будды, позвали содзё Хосэйбо. Дважды тот отказывался, а на третий раз, когда ему сообщили повеление государя, содзё отказаться был не в силах и спустился с горы в столицу. Вода в реке Камогава необычайно прибавилась, так что передвигаться по ней без лодки было невозможно, и содзё распорядился: — Отправьте в воду этот экипаж! По его распоряжению бычник решительно погрузил экипаж в разлившуюся реку, и экипаж, раздвигая полую воду налево и направо, выехал на противоположный берег.

Когда прибыл праведный наставник, сразу же стало видно, что дождь перестал, а ветер стих. Тогда наставник, которому его величеством было высказано удовлетворение, изволил вернуться к себе на гору Хиэйдзан. Говорили, что государь выражал восхищение результатами заклинательных действий, проведённых монахами Горных врат.

После этого заболел и стал постоянно страдать телом и душой министр Хонъин. К нему позвали высокочтимого монаха Дзёдзо-кисо. Когда он показал тайные заклинательные жесты, из левого и правого уха министра высунула голову маленькая зелёная змея и промолвила:

— О, Дзёдзо-кисо! Я хочу убить этого министра, чтобы развеять горе, в которое погрузился из-за его неправедной клеветы. Поэтому здесь не нужно испытывать ни молитвы, ни лечение. Это значит, кто я такой, как вы считаете? Да, я божество, воплотившееся в помощника Первого министра Кан, бог Тэмман Дайдзидзайтэн.

Дзёдзо-кисо необычайно удивился и ненадолго перестал произносить заклинания, отчего министр Хонъин сразу умер. Через некоторое время изволили сокрыться наложница государя и его внук, принц из Весеннего дворца. Второй его сын, старший военачальник Ясутада с Хатидзё тоже тяжело заболел и скончался, а когда читали сутру о будде-целителе, выявляющем инкарнации, громко возгласили имя великого военачальника Кубира, то услышали голос: «Разрежьте себе горло!», — и тут же перестали читать. Третий сын, Ацутада, тоже скоро оставил мир. В том, что в одночасье умерли и сам этот человек, и все, вплоть до его внуков, состояла кара богов; это было страшно.

В то время среди подчинённых отца и братьев императора Энги был человек по имени Правый главноуправляющий Кинтада. Он умер скоропостижно, безо всякой болезни. Через три дня Кинтада воскрес, тяжело вздохнул и произнёс:

— Я обязан доложить это государю. Помогите мне пройти во дворец.

Два его сына, Нобуакира и Нобутака, взяли его под левую и правую руку и провели во дворец. Когда государь спросил его: «В чём дело?», — Кинтада задрожал всем телом и доложил:

— Подданный Вашего величества побывал в страшном месте под названием Потустороннее ведомство. Там человек ростом в один с лишним дзё, в нормальной одежде и короне, вручил мне свиток, адресованный двору, и произнёс: «Хозяин земель осыпающегося риса, император Энги, поверил клевете министра Токихира и сослал безвинного подданного. Это его самая тяжкая ошибка. Пусть быстрее напишет обо всём на ярлыке нашего ведомства и спустит его в преисподнюю Аби». Потом тридцать с лишним чиновников Ведомства выстроились в ряд и с гневом произнесли: «Нужно, не теряя времени, пытать его!», на что сидевший там второй потусторонний чиновник вымолвил: «Как мы будем вести себя, если поменяется девиз правления, и нам придётся извиняться за проступки?». Казалось, все, сидевшие там, были обеспокоены. После этого Кинтада возвратился к жизни.

Государь был очень удивлён. Он сразу изменил девиз годов своего правления, сжёг и выбросил августейшую грамоту о ссылке помощника Первого министра Кан, а прежний его официальный статус министра вернул, повысив его ранг на одну ступень до действительного второго ранга.

После этого, в девятом году правления под девизом Тэнгё служитель святилища Хара в провинции Оми Мибу-но Есидзанэ было божественное послание о том, что на равнине к северу от императорского дворца за одну ночь выросла тысяча сосен, поэтому здесь было построено святилище, которое почтительно назвали святилищем бога Тэмман Дайдзидзайтэн. Но оттого ли, что никак не успокаивались близкие ему сто шестьдесят восемь тысяч богов, но в течение двадцати пяти лет со второго года правления под девизом Тэнтоку до пятого года правления под девизом Тэнгэн трижды сгорели служебные павильоны Восьми ведомств. Тогда, подумав, что этого больше быть не должно, решили построить новый императорский дворцовый комплекс, но на новом опорном столбе, который мастерски установили плотники, обнаружились строчки стихотворения, проточенные жучками:

В этом стихотворении боги показали, что они по-прежнему не удовлетворены, — с испугом подумал государь и из дворца Итидзё изволил посмертно даровать опальному министру действительный первый ранг, ранг Первого министра. Когда его посланник приехал в храм покойной радости, Анракудзи, и стал читать вслух императорское послание, до небес донёсся его голос, возглашавший стихи:

После этого и гнев богов утих, и страна успокоилась. Как они могущественны! Ежели доискиваться истинной их сущности, — это воплощение великой жалости и великой скорби Кандзэон. Обширные её обеты глубоки, словно море, и судно, спасающее живые существа от заблуждений, не могут без них достичь берега. Если же говорить о явленном следе, он воплощён в боге Тэмман Дадзидзайтэн; блага, им приносимые, день ото дня обновляются. Помыслы людей, раз и навсегда связавших свою судьбу с учением Будды, подчинены велению сердца. Из-за этого все, начиная с Единственного наверху и вплоть до тьмы простолюдинов внизу, нет такого человека, который не склонил бы охваченную жаждой голову. Поистине, достойное удивления, не имеющее себе подобных святилище.

Между тем, в четырнадцатый день восьмой луны четвёртого года правления под девизом Дзиряку началось строительство императорского дворцового комплекса, а в правление экс-императора Госандзё, в пятнадцатый день четвёртой луны четвёртого года правления под девизом Энкю столицу перенесли. Литераторы посвящали этому событию стихи, музыканты исполняли мелодии. Это были поздравления, а немного погодя, во втором году правления под девизом Ангэн, из-за проклятия Горного короля Хиёси строения императорского дворцового комплекса сгорели все, до последнего здания, и теперь, после выступлений с оружием и в доспехах, мир был неспокойным, страна болела, а народ страдал.

Хотя коней не вернули на Хуашань, а волов не выпустили на равнину с персиковой рощей, все решили, что императорский дворец должен быть построен в том же виде, в котором он был в старину; изготовили бумажные деньги, которые в нашей державе не использовались никогда, приняли статью о запрете налогов с земельных владений управляющих поместьями и прямых вассалов сёгуна в провинциях и о запрете принудительного труда на них — они же и с волей богов не совпадают, и служат развитию роскоши и чванства. Было много мудрых вассалов, которые из-за этого хмурили брови.