Стоит густая, жирная ночь. Половина четвертого — самый темный, самый безмолвный ее час. Я сижу на диване с читалкой на коленях и все никак не наберусь сил, чтобы нажать на кнопку и вывести на экран текст. Меня страшит то, что сокрыто в ее утробе. Я зол на свое ремесло — оно не давало мне читать значительные, серьезные книги уже состоявшихся авторов, заставляя тратить время на наброски и проекты, на то, чего еще не существует и что, может быть, когда-нибудь состоится — в неопределенной перспективе. На нечто бесформенное. Я делал это во имя будущего, которого не увижу и которое, без сомнения, докажет, что я без конца ошибался: выбирал совсем не те тексты, поддерживал не тех женщин и мужчин.
Я вытягиваю ноги, — они весят, кажется, целую тонну, — и устраиваюсь поудобнее. Что станется с моими авторами через десять лет? В какой бараний рог скрутит их жизнь? И в какой бараний рог скрутят ее самые сильные из них?
Однажды в половине четвертого утра у меня зазвонил телефон. В ту пору я еще спал по ночам. Звонил один из моих авторов, невероятно возбужденный, буквально вне себя. Он прокричал мне прямо в ухо, что наконец-то это случилось — он сменил пол! И только что переспал с женщиной: она рядом и может это засвидетельствовать. Ну вот, добавил он, теперь я гетеросексуал, респектабельный писатель и могу появиться на телевидении, в программе Пиво! На следующее утро он ни свет ни заря ворвался ко мне в кабинет. Для пущей важности облачился в пожелтевший от старости костюм в виндзорскую клетку, который был ему явно мал, и повязал зеленый галстук — нацепить подобное безобразие мог только тот, кто никогда не носил галстуков.
— Ну что, прилично я выгляжу? Давай звони Пиво, скажи ему, что со мной все в порядке, я больше не устраиваю скандалов и сплю с бабами.
— Ты и в самом деле выглядишь шикарно, но не думаю, что мужской костюм, даже с галстуком, тебе поможет. Особенно если ты собираешься говорить о книге, в которой рассуждаешь — замечу, талантливо рассуждаешь — исключительно о гомосексуализме.
— Слушай, ну давай, пригласи его пообедать с нами. Вот увидишь, я буду вести себя безупречно. Вдвоем мы его убедим. Если я попаду к нему в «Апостроф», вся моя жизнь изменится. Я произведу фурор, мы оба разбогатеем! Поверь, мне есть что сказать телезрителям.
— Напиши книгу.
— Так никто давно ничего не читает! Читателей больше нет!
Все годы, что выходила программа «Апостроф», меня донимали одним и тем же сакраментальным вопросом: «Когда я попаду к Пиво?» Мелькнуть в телепередаче значило для автора получить сертификат качества. Отныне в глазах всего мира, включая киоскера, у которого он покупал газеты, он становился настоящим писателем. Для него начиналась долгая неделя славы и признательности. Писатель! Наконец-то! Так думали люди, не выпускавшие из рук пера ни днем, ни ночью.
Однажды ко мне в кабинет забрела только что вышедшая на пенсию учительница, подозреваю, учительница словесности. Безупречная прическа, изящная одежда, украшения… Она протянула мне стопку бумажных листов.
— Это моя рукопись. Она наверняка нуждается в редактуре. Пожалуйста, не сердитесь на меня за ошибки — я писала очень быстро. Начала, как только вышла на пенсию, чтобы успеть попасть к Пиво, пока не превратилась в старуху.
— Вы хотите сказать, что написали книгу только ради того, чтобы попасть к Пиво?
— А разве не все так делают?
Адель, которая всегда была влюблена в Пиво (и до сих пор его не разлюбила), рассказывала, как однажды ей удалось уговорить его пригласить в программу одного из ее ведущих авторов. Означенный автор, большой писатель и профессор (сейчас таких уже не делают), умел не только талантливо писать, но и блестяще говорить. Студенты его обожали, коллеги и издатели перед ним преклонялись, включая, как я мог убедиться, и руководительницу отдела пиара. Когда в наших кругах прошел слух, что он будет выступать в программе «Апостроф», никто не сомневался, что повторится история с Анри Венсено, который за четверть часа обворожил всю Францию и буквально взорвал рынок так называемой почвенной литературы. Сам Пиво радовался, что залучил к себе на передачу столь импозантного писателя. Откинув со лба прядь волос и глядя из-под полукруглых очков, Пиво задал гостю первый вопрос. И вдруг наш автор сдулся, как проколотый мяч. Начал что-то мямлить, совершенно подавленный собственным вознесением на вершины славы. Его перепуганная физиономия выражала единственную мысль: «Как я сюда попал? Выпустите меня!» Пиво ловко переключился на другую гостью, сказать которой было нечего, но которая умела складно говорить ни о чем.
Писатели многого ждали от этого диалога, ведь он давал им возможность за один вечер заинтересовать собой несколько миллионов телезрителей и потенциальных читателей. Вполне законные ожидания — в те годы телевидение действительно говорило о книгах, и авторам грех было этим не воспользоваться. Сегодня, когда телевидение рассказывает исключительно о телевидении, авторам приходится худо. Они выискивают себе читателей поштучно, обходят детские сады, школы и университеты, посещают коллоквиумы и занятия в «Альянс франсез», не чураются никаких приглашений. Колени у них подгибаются от усталости, а расходы на бензин зашкаливают.
Один из моих авторов, прекрасно показавший механизмы действия «общества шоу», заставил меня включить в договор пункт на право отказа от участия в программе Пиво. Столь же решительно он отвергал любые поползновения взять у него интервью для газеты или журнала. Разумеется, Пиво ни разу не выказал ни малейшего желания его пригласить, чем лишил меня изысканного удовольствия ответить «нет» тому, кому все на свете говорят «да».
Я включаю читалку. Глаза режет ярким светом. Ну да, она настроена на дневное освещение. Я чуть убавляю яркость экрана и принимаюсь за чтение. Понемногу повесть меня захватывает. Текст очень хорош, и я быстро продвигаюсь вперед. Это история про кота из квартала Марэ — я чувствую, что в сюжет должна быть заложена какая-то бомба, но пока просто одну за другой глотаю страницы, посвященные истории про кота из квартала Марэ.
Из спальни доносится шум. Скрипит кровать. Значит, Адель проснулась. И вот она, пошатываясь со сна, входит в гостиную.
— Пить хочу. Не спится что-то…
В одной футболке на голое тело она исчезает на кухне, сверкнув ягодицами, затем, уже более бодрым шагом возвращается со стаканом воды, на сей раз демонстрируя темный треугольник на лобке. Как она похудела.
— Налить тебе? Жарко. На, отпей из моего. Подвинься. И включи свет. Кончай меня пугать своей читалкой под подбородком. Ты не призрак. Ты — издатель.
