Глава 30
Это было глупо, брать медведя с собой.
Игрушке не место в сумочке. Да и не та она ценность, на которую покусятся, но Тельме невыносима была мысль о том, что медведь останется в квартире.
В квартире, дверь в которую выбили.
И пусть Мэйнфорд любезно навесил полог, но все равно… дверь починят. Управляющий, получив двадцать талеров за причиненные неудобства – договаривался с ним Кохэн, и был при том предельно вежлив, – подобрел и пообещал, что дверь восстановят уже вечером.
Но до вечера оставлять медведя одного…
…разум твердил, что Тельме стоило бы побеспокоиться о сохранности иных вещей, скажем, шкатулки, с которой она так и не добралась до банка.
…или о той папочке с газетными вырезками. Их Тельма собирала годами, и вряд ли подобная находка обрадовала бы Мэйнфорда…
…он сидел рядом.
Близко.
И в то же время – далеко, всецело погруженный в собственные мысли. О чем думает? О вчерашней ночи? О ней, по-хорошему, стоило бы забыть. О Тельме? Или о своих собственных проблемах, которых, надо полагать, у него немало?
Не хватало еще о нем беспокоиться.
То, что случилось вчера… не повторится.
Не с ним.
Пусть кто угодно… наркоман с третьего… или неудачник-актер с пятого, который раз в неделю обходит квартиры, прося денег в долг. Ему не дают, потому что не имеет он привычки возвращать долги.
Незнакомец с улицы.
Гаррет…
Нет, мысль о Гаррете вызвала тошноту, и Тельме пришлось зажать рот рукой.
Никогда больше.
– Все хорошо? – Надо же, Мэйнфорд заметил. – Остановиться?
Тельма покачала головой.
– Все… нормально…
– Может, доку покажешься?
Какая забота. Нет, не нужен ей целитель. Не поможет. Ходила она… когда верила, что если поговорить с кем-то, кто способен выслушать, понять… а они так и норовили в душу влезть, да с ногами.
Выяснить все.
Выспросить…
Нет уж.
– Я… в Архив загляну… вдруг найду что-то… по этим девушкам… список клиник… врачей… если им делал операцию один и тот же… его бы не оставили без внимания… но может, он сам целитель?
– Что? – Мэйнфорд нахмурился. Неужели мысль столь очевидная не приходила ему в голову.
– Ты говорил, что резали их аккуратно, – если думать о мертвых девушках, становится легче. – А это не так просто – сделать красивый надрез на коже. Чтобы не просто, но узором… и целителю доверяют… если он сказал, что нужно изменить лицо… если бы предложил сам… или еще агент.
Мама вспомнилась некстати.
Она ведь тоже делала операции, а Тельма и не знала. Если подумать, она очень многого не знала о своей матери, и теперь это незнание ранило. Будь у них еще время, мама рассказала бы… все бы рассказала.
О Старом Свете, откуда приехала.
Об отце Тельмы. Тельма никогда не спрашивала, ей это было не особо интересно, но, может, повзрослев – если, конечно, взрослела бы она не в приюте, а дома, – она стала бы задавать вопросы. И еще о тысячах вещей, о которых матери говорят дочерям.
Или не говорят.
– Светлячки всегда слушают агента… или почти всегда. Если ему доверяют. Но агент-целитель – это чересчур. А вот просто целитель… к которому присылают на прием… или сами они приходят… или он их находит… – Тельма говорила. Если она замолчит, то в машине вновь станет тихо, а тишина действовала ей на нервы. – Главное, что бесплатное лицо – это хорошая приманка…
Мэйнфорд кивнул и крутанул пуговицу на лацкане пиджака.
– Если это целитель… они бы молчали… светлячки капризны… сложно удержать на краю… но риск остаться с недоделанным лицом – хороший стимул хранить тайну… или даже… нет, в клинике он не стал бы держать. Много людей. Другие целители. Сестры милосердия. Уборщики… Кто-то да стал бы задавать вопросы. А вот дом… они ведь неплохо зарабатывают, те кто занимается пластикой. Тихий уединенный дом… оборудовать операционную где-нибудь в подвале не так и сложно…
Пуговица оторвалась и упала, покатилась куда-то под сиденье.
– Проклятие.
Мэйнфорд потянул за торчащие нитки, но пальцы его были слишком неуклюжи.
– Дай сюда. – Тельма пересела. Не стоило этого делать: нити горячей его силы потянулись к ней, но тотчас исчезли. Мэйнфорд хорошо управлял даром.
– Не Остров. – Он выпрямился, будто Тельма не нитку вытащить собиралась, а совершала очередное покушение на тело его.
И разум.
– Почему нет?
– Остров… ты там бывала?
– Доводилось.
Нитка не поддавалась, торчала из серой плотной ткани хвостом, а стоило дернуть, как оказалось, что сидит она прочно.
И если бы у Тельмы были с собой маникюрные ножницы…
Ножниц не было.
Зато имелся плюшевый медведь.
– Ничего не ощутила?
– Нет.
– А на меня он давит, – пожаловался Мэйнфорд. – Я поле чувствую. Плотное. Почти непробиваемое. Там столько магии, что задыхаться начинаю сразу. И да, стабилизирующие заклятья… их усилили после землетрясения. Погодные. Защитные. Плюс всякая мелочовка, которую на дома навешивают. Десяток храмов, каждый из которых – сгусток энергии.
Тельма задумалась.
А и вправду, неужели не ощущала она ничего такого? И мама? И… раньше – не ощущала. Дар спал. А когда проснулся, оказалось, что на Острове Тельме делать нечего.
– Такая плотность приводит к тому, что усилий для самого простого действа требуется вдвое больше обычного. И энергии уходит прорва. Впрочем, все опять же зависит от типа магии… тем же траспортникам приходится туго. А вот прорицатели, напротив…
Он запнулся и замолчал.
А Тельма вновь кивнула: в дальнейших объяснениях не было нужды. Сродство магии. Совместимость и векторные потоки. Пространственное сложение… как же она ненавидела всю эту магометрию. Но главное понятно: целительская магия относилась к разряду тонких эфирных воздействий. И к помехам она была очень чувствительна.
– Поэтому там нет клиник. Есть центры срочной помощи, а вот клиник – нет. Матушка моя, когда… случалось ей лицо править, – это Мэйнфорд произнес с явной насмешкой, – всегда уезжала… говорила, что отправляется свежим воздухом дышать.
Он фыркнул.
– Значит, целитель… успешный и состоятельный… проклятие… ненавижу успешных и состоятельных.
– Почему? – Тельме все же удалось вытащить нитку, которую она протянула Мэйнфорду.
– Потому что за спиной каждого найдется дюжина адвокатов, без разрешения которых они не чихнут. И это не говоря уже о полезных знакомствах. Если бы ты знала, насколько затрудняют работу чужие полезные знакомства… ладно, не думай о плохом.
Будто было что хорошее, о чем стоило подумать.
– Сама идея неплоха… целитель… тихий дом… округ первый или второй… и то сомневаюсь. Во втором люди слишком любопытны. А в третьем он бы бросался в глаза… нет, первый… приличное место, иначе вновь же возникли бы вопросы… уединенный образ жизни. Приходящая прислуга…
– Имя назовешь? – Тельма все-таки пересела, как-то вот… неловко ей было ощущать кокон запертой силы, которой явно подобное обращение было не по нраву.
– Нет. Но составить список целителей можно… скажем, под предлогом консультации. Исключить тех, кто работает недавно. Или недостаточно состоятелен. Сверить с картой… Кохэн, у нас есть карта энергетических полей?
– Есть, – отозвался Кохэн, который до того момента молчал. – И что до всего остального, то многие целители живут рядом с клиниками отнюдь не из прихоти. Чистых мест в городе не так и много. Да и ушедших на покой я не стал бы исключать.
Тельма согласилась.
Мысленно.
– Если он не практикует сейчас, это не значит, что растерял навыки… как-то так…
…как-то так.
– Займешься? – поинтересовался Мэйнфорд, и это прозвучало так, будто он просил Кохэна о личном одолжении.
– А куда я денусь…
О Тельме они словно и забыли.
Может, это и к лучшему?
Она выскользнула из машины, не дожидаясь, пока Кохэн откроет дверь. Ни к чему лишние любезности. Подхватила сумку с медведем, прижала ее к груди, хотя никто не делал попыток отобрать ни сумку, ни игрушку…
– Я… в Архив все-таки загляну. – Тельма повторила это, втайне опасаясь, что Мэйнфорд начнет задавать вопросы. А ее версия о поиске целителя в Архиве не выдержит и малейшей критики.
Но спрашивать Мэйнфорд не стал.
Кивнул.
Бросил:
– Иди…
И отвернулся, будто бы ее вовсе не существовало. А ведь это хорошо… замечательно даже…
…в Архиве на этот раз пахло мясным салатом, и еще коньяком, который цверг не пил – смаковал из крохотной чашечки. Чашечку он держал в щепоти, и водил над нею длинным носом, вдыхая коньячный аромат. На Тельму цверг взглянул с упреком: как это вздумалось ей вновь нарушать покой Архива?
– Доброго дня. – Тельма придавила сумочку. Из-за медведя та раздулась и выглядела более уродливо, нежели обычно. – Я…
– Помню. Второй стеллаж. Третья полка. Думаю, тебе будет интересно.
– Спасибо.
Цверг величественно кивнул и вернулся к коньяку.
Интересно, он вообще знает, что пить на рабочем месте запрещено?
Знает.
И не Тельмы дело, чем он здесь занимается.
На третьей полке обнаружилось несколько папок, столь тощих, что Тельма сразу ощутила разочарование. Впрочем, она тут же себя одернула: не стоило надеяться на большее.
Устроившись за столом, Тельма открыла первую папку.
Лаферт Лайм.
Она провела по имени пальцем и палец понюхала. Ничем не пахнет, даже книжной пылью, не говоря уже об эмоциях. Разве что… скука.
Конечно.
Какие могут быть эмоции? У кого? У стенографиста, который вел протоколы допроса? У машинистки, что перепечатывала этот протокол? Нет, от рукописей отдачи больше, хотя… в мамином деле Тельма тоже ничего не ощутила, несмотря на то, что все протоколы были писаны от руки.
Почему здесь иначе?
…снимок.
Сухопарый мужчина с изможденным лицом. Он скорее похож на неизлечимо больного, нежели на целителя.
Эмигрант.
Последняя волна.
Женат, но супруга умерла родами. Воспитывает дочь, Аманду Лайм, которой на момент допроса исполнилось шестнадцать.
Владеет квартирой в Третьем округе. Не самое лучшее место, целитель, пусть и второго уровня, мог бы устроиться и получше. Ведет прием в клинике. Подал в отставку в связи с состоянием здоровья… заключение штатного целителя: необратимая дигрессия энергетических каналов.
Это же…
Он не имел права продолжать практику.
Из больницы ушел до того, как болезнь диагностировали, а значит, пытался сохранить лицензию. Открыл частную практику в том же третьем округе, где целителей было слишком мало, чтобы остаться вовсе без клиентуры.
Он умел многое. Опыт сказывался. И диагностом был хорошим. Коллеги весьма тепло о нем отзывались. Следователь удосужился их опросить, хотя и не понятно, зачем?
Имелось заявление.
Признание.
И Тельма перечитала его дважды, потому что не верила ни одному слову.
Матушка ее, которая и за пределы Острова выбиралась исключительно по острой нужде, самолично явилась в Третий округ? Отыскала этого целителя среди сотен иных? Предложила немалую сумму за услугу, которая была не только незаконна, но и небезопасна для ее здоровья. Он ведь понимал, чем чреват аборт на таком сроке.
Почему согласился?
Ладно, допустим, он был из тех, кто полагал, что женщина имеет право решать сама и за себя, и за ребенка, но… он ведь приносил клятву. И даже если клятва эта была лишь десятком пустых фраз у алтаря, оставался здравый смысл. Состоятельная женщина. Аборт. Возможные проблемы, в которых обвинили бы его… и ладно это, но почему он вообще появился?
Пришел с признанием.
Его бы не нашли. Не стали бы искать, потому как безнадежное это дело. А он сам… совесть замучила? В совесть Тельма не поверила ни на мгновение. Хотя бы потому, что этот аборт не был первым, на который решился доктор Лайм. Да и смерть… случалось ей с целителями встречаться. К смерти они относились куда спокойнее обычных людей.
Она пересмотрела дело, благо много времени на это не ушло. Дело было тонким. И прозрачным.
Передано в суд.
Приговор.
Смягчающие обстоятельства. Подорванное здоровье. Плохой прогноз. Невозможность остановить распад энергетической оболочки, вследствие чего проблемы с физической составляющей. Он прожил полтора месяца, Лаферт Лайм, чье лицо было Тельме незнакомо. И скончался в Берри-Соуд, что и не удивительно. Там и здоровые не выживали.
Тельма, перед тем как закрыть блокнот, записала еще одно имя.
Аманда.
Что-то подсказывало, что дочь Лаферта Лайма могла бы рассказать кое-что интересное. Шестнадцать ей было, далеко не дитя…
Следующая папка.
Тело Алисии Дженкинс, она же – Вильчевски, а в девичестве и вовсе Бертран, обнаружено в переулке на Мальдина-Грин с полусотней мелких травм и десятком ножевых ранений. Впрочем, как показало вскрытие, травмы являлись неотъемлемым элементом жизни вышеуказанной Алисии Дженкинс и проистекали из разногласий с супругом, по совместительству взявшем на себя и роль сутенера.
Эти снимки Тельма разглядывала с легким чувством брезгливости.
Она не сразу узнала женщину.
Та ведь была красива.
…в девичестве Бертран.
Но куда ушла красота? Опухшее одутловатое лицо, левая сторона которого заплыла. И Тельма закрыла эту сторону ладонью. Нет, ничего не изменилось. Женщине на снимке было хорошо за сорок. Алисия же… Тельма помнила ее молодой. Хорошенькой, несмотря на скучный наряд горничной. Легкой… а эта…
Банальная история.
Скоропалительный брак по любви. Покупка дома. Продажа дома и покупка квартиры… продажа квартиры во Втором округе и переезд в третий… жалобы соседей, впрочем, с переездом эта проблема ушла. В Третьем округе не было принято жаловаться на соседей.
Привод за проституцию.
Суд и штраф.
Еще один… и снова… обращение в клинику Минервы. Возвращение к мужу. Показания соседей, странно, что их удалось добыть. Парочка постоянно ссорилась. И муж Алисии, Дункан Дженкинс, не считал зазорным поучить слишком горделивую женушку.
Дурь выбивал.
Он и не скрывал, что в тот вечер снова избил Алисию, которая посмела прийти с улицы пустой. А ему нужны были деньги: он вновь проигрался.
Вообще не везло в последнее время.
Вот нервы и сдали.
Да, побил, но ушла она живой. Сбежала, сучка этакая, а на кого наткнулась, он уже не знает. Резать не стал бы, на кой ему жену резать, если она худо-бедно, а зарабатывала?
Читать это было мерзко.
Дело передано.
Признан виновным. Повешен.
Точка.
И странно, что вся эта история, в общем-то довольно трагичная – хотя Алисии сочувствовать не получалось совершенно, – заняла полтора года. А ведь останься она с мамой, прожила бы дольше. И все-таки… все-таки странно, что Дженкинс не признал за собой вины. Изобразил бы раскаяние. Поплакал бы, глядишь, и приговорили бы, с учетом обстоятельств, к годам двадцати каторги. Тоже ничего хорошего, но все лучше петли. А он до последнего упорствовал.
Может, и вправду не избавлялся от Алисии?
Может, все было иначе?
Неудачный брак. И деньги, которые супруг просадил быстро. Любовь, закончившаяся, надо полагать, сразу вслед за деньгами. Понимание, что идти некуда и надеяться не на кого. Попытка вспомнить старое. Заработать еще раз.
Могла ли она обратиться к кому-то, кого знала… о ком знала… маленькая тайна, которая была способна наделать много шума, и небольшая просьба о помощи.
Финансовой.
Потом еще одна просьба… или Гаррет сразу сообразил, что она не отстанет? Что проблему следует решить радикально. А там… виновный уже имелся. Следовало лишь немного подождать.
Что ж, в чем-то такой итог закономерен.
Высшая справедливость во плоти, вот только Тельме Алисия пригодилась бы живой. Папку она закрывала с легким чувством разочарования. И эта нить лопнула…
…третья. Предпоследняя. И Тельма, кажется, знает, о ком пойдет речь.
Мария Фирунас.
На снимке она почти такая же, какой Тельма ее запомнила: женщина неопределенных лет и скучного лица. Округлое, с чертами правильными, и в то же время невыразительными. Она собирала волосы в гладкий пучок на затылке и с удовольствием носила черные саржевые платья.
И не изменилась.
Мария Фирунас не выходила замуж.
И за проституцию ее не привлекали. Напротив, она являла собой пример благопристойной горожанки, чья жизнь проходила между домом, небольшой швейной мастерской, которую Мария Фирунас открыла во Втором округе, и храмом.
Что она носила Богам?
Хлеб и молоко, испрошая о прощении за малую ложь? Или не испрошая, но искренне веря, будто не совершила ничего дурного? Или свежую кровь со скотобойни? Нет, Мария и кровь… как-то оно не увязывалось одно с другим. Она отличалась патологической чистотой. И брезглива была.
Тельма усмехнулась: оказывается, сколько всего можно вспомнить о человеке спустя годы.
…или ничего не приносила, но покупала в храмовой лавке тонкие восковые свечи, которые ставила перед крестом. Малое подношение, но душевная молитва. Что еще надобно Безымянному Богу, не сумевшему стать единственным?
Суть не в том.
Ее благочестие не осталось незамеченным. И Марию пригласили в Храмовый женский комитет.
Тельма фыркнула.
К храмам у нее отношение было неоднозначным. Боги, может, изредка и заглядывали в мир, но вряд ли им были интересны храмовые дрязги. Что до комитетов, то занимались они одним и тем же – собирали деньги. На сей раз – во воздвижение нового приюта для скорбных разумом.
Какая благая цель!
И Мария внесла двадцать тысяч. Никто не спросил даже, откуда у скромной эмигрантки двадцать тысяч талеров, о чем имелась соответствующая запись в приходской книге. Ей даже благодарную грамоту выписали. На глянцевой бумаге. С золочением.
Тельма хмыкнула: а хороший, если подумать, бизнес. Никогда еще бумага не уходила за такую цену.
Пожертвование это ее и сгубило.
Или грамота.
Проникновение в дом. Следы пыток. Ограбление… неслыханное злодеяние для тихого района. О нем и в местной газетенке, надо думать, написали. А жрец с амвона проклял злодеев… только что им с того? По горячему следу взяли двоих любителей «пыльцы», у которых при обыске изъяли кое-какие вещи Марии. Этого оказалось достаточно для обвинения и приговора.
К сожалению, сами обвиняемые ничего толком в свою защиту сказать не смогли.
Суд был скор.
Возможно, даже справедлив. И оба отправились на виселицу…
Тельма отодвинула папку и, откинувшись в кресле, задумалась. Нет, все выглядело обыкновенно. Почти идеально, что редко бывает в подобных делах. Подозреваемые, улики, мотивы… просто и понятно. И зачем искать что-то большее?
Конечно, может статься, что ничего большего и не было.
Стечение обстоятельств.
Или та самая высшая справедливость в прямом действии… но Тельму смущали даты.
Мария Фирунас погибла спустя три дня после Алисии.
Совпадение?
А тот же почерк? Ножевые ранения… обеим перерезали горло. Хотя, конечно, смерть не самая необычная. Вот если бы их обеих удушили красными кружевными подвязками…
…она тоже просила денег? На храм? На приют для скорбных разумом? Или же просто Гаррет решил не рисковать?
Главное, обе нити оборвались.
Печально.
Тельма закрыла папку и отодвинула в сторонку. Кажется, у нее не осталось почти ничего… кроме очередного дела, сданного в архив. Это было неинтересно.
Непристойное поведение. Вождение в нетрезвом виде. Нападение на полицейского. Хранение «пыльцы», с полунции при нем нашлось. И фотография Тедди, который на этом конкретном снимке нисколько не походил на плюшевого медвежонка. Скорее уж на койота.
Взъерошенный.
Злой.
И злости своей не скрывает.
Перекошенное лицо. Выпученные глаза. Заострившиеся скулы. И веки набрякли. Видно, что пил он долго… а ведь задержали спустя две недели после маминой смерти.
…обвинение.
…и залог в семь тысяч талеров. Все-таки Тедди крепко досадил полиции, если такую сумму назначили. Деньги, помнится, у него имелись, но залог внесла адвокатская контора. И защитник был не из дешевых. Дело до суда так и не дошло.
Жаль. За «пыльцу» и нападение могли бы до десяти лет вкатить.
Но не вкатили.
И дело попало в Архив.
Значит, новый хозяин счел возможным выкупить Тедди. И с тех пор, надо полагать, Тедди служит ему верой и правдой. Отнюдь не из страха, давнее дело – не тот крючок, на который можно взять эту сволочь. А вот общая маленькая тайна…
…почему его оставили в живых?
…разве сложно было устроить несчастный случай? С автомобилем ли, с «пыльцой». Люди под дозой творят безумства. И никто бы не удивился, шагни очередной безумец с крыши.
Тельма закрыла папку.
Ничего. Она подумает об этом позже.
