Глава 21
– О Боги Всемилостивейшие, если бы ты его видела! – Сандра закатила глаза, – если бы ты его видела!
– Не видела. – Тельма забралась на стул с ногами. Еще одна дурная привычка, избавляться от которой у Тельмы не было ни малейшего желания.
– Увидишь, – отмахнулась Сандра. – Я вас познакомлю обязательно, потому что он…
– Такой! – Тельма тоже умела закатывать очи.
И Сандра рассмеялась.
Сегодня она горела ярче обычного, полыхала даже, но странное дело, свет этот был неправильным. Холодным? Лихорадочным? Тельма никак не могла подобрать определения. И разглядывала подругу – а подумав, она решила, что Сандру можно считать другом, – с удивлением.
– Когда он на меня смотрит, у меня прямо коленки слабеют! А Лизхен говорит, что это – верный признак. Лизхен ты не знаешь, она вместе со мной выступает… нет, не совсем, чтобы вместе. Я вообще только пою. Я сразу сказала, что петь – это всегда, а другое – не для меня. Вот Лизхен танцует. Ты понимаешь?
Сандра качнула бедрами и по груди себя хлопнула.
– У нее очень большой… опыт…
– Если опыт – то это да.
Надо вытаскивать ее из той дыры, в которую Сандра угодила, пока дело не дошло и до танцев или чего похуже. И как получилось, что, поговорив с мистером Найтли обо всем, Тельма забыла о Сандре?
– Так вот, она говорит, что у нее с мужем также было. Только он потом козлом оказался, но это же любовь… а тут розы! Представляешь? Мне, конечно, выпить покупали и предлагали… ну, всякое предлагали. – Сандра смутилась, впрочем, ненадолго. Она отбросила тяжелые волосы, на которых, видать в силу праздничности ее настроения, осталась еще серебристая пыльца лака. – Розы! И целая корзина!
Упомянутая корзина заняла почетное место на столе. Точнее уж, она заняла почти весь стол, оставив лишь краешек его, на котором и вместилась, что бутылка вина, принесенная Тельмой, что шоколадные конфеты Сандры, извлеченные по особому случаю.
– И вот эту корзину прямо на сцену выволакивают… я аж дар речи потеряла!
– Неужели?
– А потом и Донни… он такой… такой… – Сандра протянула руку, – на, посмотри.
– Что?
Столь легко люди памятью не делятся, особенно если это память о чем-то действительно важном, а этот Донни, он и вправду был важен для Сандры. И все-таки.
– Посмотри! Ты же можешь! Я тете всегда показывала, когда что-то случалось. Ну, обычно не очень хорошее… например, когда Элли Кид меня чернилами облила! Она была такой противной! А чернила – красными, и потом еще не смывались долго. Тетка сказала, что это от зависти. Я была красивой, а Элли – просто дочкой шерифа, ей Билли нравился очень, а он за мной ходил… ой, опять заболталась, да?
– Да, – подтвердила Тельма и с трудом удержалась, чтобы сказать, что эта болтовня, об Элли, Билли и прочих людях, когда-то существовавших в жизни Сандры, возвращает ее исконный свет.
Ясный, что солнце.
Теплый.
– Ничего. – Сандра подняла чашку с вином, которое оказалось на диво неплохим. – За нас, да? А потом ты посмотришь! Не подумай, что я настаиваю. Просто, понимаешь, я привыкла говорить обо всем, а здесь больше не с кем. То есть девчонки, конечно, послушают. Но я же не совсем дура, я понимаю, что они мне теперь завидуют. И сначала выслушают, а потом сплетничать станут… а то и…
Сандра вздохнула.
Вино она выпила одним глотком и занюхала ладонью, которую вновь протянула Тельме.
– Ты не будешь завидовать, я знаю. Ну, то есть не знаю, но мне кажется, что не будешь.
Белые пальцы, тонкие пальцы. Запястье изящное, почти как у мамы.
Мама любила кольца.
И браслеты.
Прикасаться к другому человеку было не то, чтобы вовсе непривычно, нет, Тельма хорошо контролировала свой дар. Но…
Чтобы вот так.
Добровольно.
– Ну же. – Сандра сама обхватила ее запястье. – Вот увидишь, Донни тебе понравится!
…нет.
С первого взгляда, даже не взгляда – запаха. Резкого. Хищного. Подавляюще мужского. И Тельма едва не отшатнулась, закрываясь от человека, который смотрел на нее в упор.
Не на нее.
На Сандру.
Сандрой она и была, вихрем смятенных эмоций, в котором смешались и восторг, и недоверие, и подспудный ужас. И все же восторга было больше.
– Я был очарован вами, – Донни наклонился и коснулся пальцев губами. – Я лишился покоя. Я приходил сюда вновь и вновь…
И ей так хочется верить!
Тельма чувствует это желание и неуемную, неудовлетворенную жажду любви, той истинной, что с первого взгляда и до последнего вздоха. Эта любовь, вернее, сказка о ней, ожидание ее, заставляет отринуть и саму тень сомнений.
Конечно, он приходил.
Сандра просто не замечала. Со сцены зал плохо виден, это ведь сцена освещена, а столики, напротив, традиционно находятся в тени, как и те, кто за ними сидит. «Колибри» – заведение непростое. Об этом Сандре намекали уже, мол, сюда не каждого пустят.
Зато уж если кого и пускают…
Сандре стоит присмотреться к людям.
Хватит нос драть и недотрогу из себя корчить. Да она за один вечер может заработать столько, сколько за месяц ей платят. А то и побольше. Но нет, что-то кочевряжится, будто бы особенная…
…эти мысли мелькнули и исчезли.
– Я долго не мог решиться…
Хищник и не из мелких. Нет, слишком самонадеян, слишком… опасен, и Тельма чувствует эту опасность даже через искажение чужих эмоций. Она смотрит глазами Сандры, но видит вовсе не очаровательного красавца, который – о диво, – ухаживает за Сандрой!
Нет, ей дарили цветы.
Иногда.
И даже в кафе приглашали, но чтобы розы и букетами, вернее корзинами! Невообразимо! И девчонки наверняка обзавидуются.
Пускай.
…дурочка…
…не влюбленная, но уверенная, что эта ее жажда, эта вера в сказку – и есть любовь.
Длинный узкий нос с характерной горбинкой. Высокие скулы. Глаза глубоко посажены, и цвет их разглядеть не выходит, хотя Сандра и старается. Нет, не потому, что для нее имеет значение такая мелочь, но просто ей хочется знать о нем, рыцаре ее грез, все.
– Почему? – Она дрожит, и эта дрожь, подспудный страх манит хищника, как запах крови.
– Потому что не мог вообразить, что вы одна…
Она одна.
Ей предлагали. Ночь вдвоем или даже на выходные прокатиться на Остров, снять номер в отеле, чтобы с шиком эти выходные провести. И денег сулили. Она не поддавалась. Она же ехала в Нью-Арк не за деньгами – за мечтой. Только та оказалась недостижимой, то есть Сандра почти поверила, что достигнуть этой мечты не выйдет, как ни старайся.
– Я одна… – робкое признание.
Его губы задерживаются на запястье чуть дольше дозволенного. Он не столько целует, сколько пробует новую свою игрушку на вкус.
– Это несправедливо, но я счастлив.
И сейчас он не лжет.
– Быть может, тогда и у меня появится шанс…
Именно сейчас она готова отдать ему свое сердце, наверное, если бы могла, Сандра упаковала бы его в хрустящую фольгу, а поверху завязала бант. И вновь же, он чувствует эту ее готовность, и желание, и многое иное.
Забавляется.
Воспоминание померкло, выскользнув из пальцев вместе с рукой Сандры.
– Правда, он чудо? – Та пребывала в облаках мечтаний, и Тельма сгорбилась. Она понятия не имела, как следует поступить.
Рассказать? Но поверят ли ей? Или Сандра решит, что Тельма тоже завидует, как девушки из «Колибри»? Вовсе откажет от дома?
Промолчать и… и если он причинит ей вред?
– Как его зовут?
– Донни, – с легким удивлением произнесла Сандра. – Донни…
– А фамилия?
– Не знаю. Не спрашивала. Зачем мне его фамилия?
Донни… если он и вправду хищник не из мелких, то в картотеке отыщется. Тельма хорошо его запомнила, более того, можно попробовать показать портрет, если не Мэйнфорду, то хотя бы Кохэну.
Конечно, это сделает ее обязанной, но…
…если за Донни числится что-то большее подпольной торговли спиртным, Сандру стоит предупредить. Правда, имелись у Тельмы некоторые сомнения. Маму ведь тоже предупреждали. И что?
Светлячки безрассудны.
И так остро нуждаются в любви.
Человек, привязанный к креслу, еще жил.
Жить ему оставалось недолго, и, пожалуй, это человек понимал куда лучше тех, кто пришел в его дом. Они были профессионалами, а потому легко справились и с замками, и с сигнализацией. Они пробрались, прикрываясь пологом маскирующих щитов, и сонный дом слишком поздно ощутил их присутствие. Он очнулся, но лишь затем, чтобы осознать свое бессилие. Возможно, там, в Старом Свете, где остались его корни, дом сумел бы защитить хозяина, но здесь и сейчас он мог лишь наблюдать.
Запоминать.
И зеркала становились его глазами.
В них отражалась гостиная, некогда элегантная, но ныне несколько заброшенная. Пыльные портьеры задернуты плотно. И окна закрыты на задвижку. Заговоренные, они защищают дом от уличного шума, но и на улице не слышно ничего, что происходит в доме.
Окна гости проверили. И остались довольны.
Они были столь любезны, что убрали старый ковер, и столик, который помнил еще великолепие иного мира, отодвинули к стене. Разожгли огонь в камине, и сунули в открытое пламя кочергу.
Гости принесли кресло, тяжелое, сработанное из честного дуба и украшенное бронзовыми накладками. Ему случалось принимать людей весьма непростого звания, и потому новая роль, навязанная чужаками, была креслу противна.
Однако что оно могло?
Упираться?
Цепляться когтистыми грифоньими лапами за паркет, оставляя на нем выразительные царапины? Кресло подвинули к камину вплотную. И в огонь подбросили пару заговоренных шаров. Пламя взметнулось, опалив лицо пленника, словно приноравливаясь к будущей добыче.
И человек закричал бы… если бы в этом был смысл. Если бы имелся хоть крошечный шанс, что его услышат. Но нет, дом надежно хранил свои и чужие секреты, а человек был слишком горд, чтобы орать просто так. Пожалуй, гостям его крики не доставили бы радости, нет, они вовсе не получали удовольствия от чужих мучений, скорее уж, просто делали свою работу. И что за дело, если частью этой работы был инструмент вида весьма специфического.
Ножи и ножики.
Щипцы.
Тонкие зажимы.
Их раскладывали так, чтобы жертва могла видеть, чтобы она, осознавая близость огня и металла, отринула саму мысль о сопротивлении.
Смерть неизбежна.
И только за человеком выбор, какой она будет.
Нет, никто не сказал ему этого, ночные визитеры вообще работали молча, проявляя при том удивительную слаженность. Однако он и сам понял. Неясным оставалось одно: почему они не начинали? Впрочем, вскоре человек получил ответ и на этот вопрос. Гость, стоявший у двери, будто бы дремавший, хотя не время и не место было для дремы, встрепенулся и дверь отворил.
– Доброй ночи, Найджел, – произнес человек в кашемировом пальто.
Шляпу из серого фетра он снял и бросил на столик, тот самый, из Старого Света.
– И тебе… доброй… – Найджел Найтли облизал губы, прикидывая, сколько он выдержит.
Если среди спецов нет целителя, то недолго.
И дело не в легких, в Бездну легкие, изрядно побитые туберкулезом. Нет, кровью захлебнуться ему не позволят, но сердце… целитель предупреждал, что болезнь и до него добралась, что Найджелу надобно поберечь себя.
Избегать волнений.
И нагрузок.
Иначе это самое сердце не выдержит, а тогда ему, Найджелу, не поможет ни один, самый лучший целитель. И кто бы мог подумать, что он будет радоваться этой новости?
– Когда ж ты скурвился, Тедди? – Найджел откинулся в кресле, впрочем, в нынешней ситуации сложно держать лицо. – Сейчас? Или еще тогда… конечно, тогда… без тебя не обошлось бы… скажи, ты же любил Элизу… все знали, что ты любил Элизу.
– И что?
– Но похоже, деньги ты любил больше?
– Возможно. – Кашемировое пальто Тедди пристроил на оленьих рогах.
Сбил водяную пыль с перчаток из тонкой лайки. Огляделся.
– Вот скажи, Найджел, что тебе не сиделось-то тихо?
Вопрос этот был риторического свойства, и потому Найджел Найтли позволил себе промолчать.
– Все уже закончено, забыто. Тебе даже позволили вернуться. Вести свою жалкую жизнь, покусывать таких же жалких выскочек. И ты, как нам казалось, все правильно понял.
Найджел смотрел на огонь.
Тот, обжившись в древнем камине, растянулся рыжим покрывалом, расползся по пыльной утробе и запах горелого наполнил комнату, заставив Тедди брезгливо морщиться. Он то и дело подносил к хрящеватому носу платок, и кривился, и вздыхал.
Не спешил заговаривать.
Встал за спинкой кресла, так, что Найджелу приходилось выворачивать шею, чтобы разглядеть собеседника. Только шея вскоре устала, а в груди появилась неприятная тяжесть. Прав был целитель: не стоит с сердцем шутить.
Сердце – оно такое, шуток не приемлет.
Хорошо бы, если бы прямо сейчас, пока у Найджела есть остатки гордости и крохотный шанс умереть достойно, без криков и соплей.
– Зачем ты его нанял?
– Кого?
– Того сыщика. Десять лет, Найджел… десять лет тишины и мира, и вдруг… что ты искал, Найджел?
– Ничего.
– Лжешь. – Пальцы Тедди постукивали по дереву, и едва слышный, этот звук пронизывал все тело. – Мы-то знаем, что задание твое он выполнил. Умный был мальчишка. Верткий. Но не настолько умный, чтобы избежать клятвы крови.
…и не настолько верткий, чтобы выжить.
Парнишку где-то даже было жаль. Рыжий. Взъерошенный. С цепким взглядом и уверенностью, что способен в одиночку перевернуть этот мир. Чем-то он Найджелу его самого напомнил.
– Ничего.
– Найджел, – Тедди щелкнул пальцами, – к чему это геройство? Мы ведь оба знаем, что ты боишься боли. Насколько ты боишься боли. Помнишь, тот вечер, когда ты руку порезал? Лопнувший стакан. Всего-то пара царапин. А вою-то было, вою… Элизе пришлось отправлять за целителем.
– Я и крови не люблю.
– Что ж, – теперь он улыбался, и эта улыбка была слышна, – мои люди постараются, чтобы крови было немного… и все-таки, может, скажешь сам?
– Я… хотел убедиться… что Анна не собирается от меня сбежать…
– Анна? Это та старлетка? Найджел, право слово, ты бы придумал ложь поинтересней…
Еще один щелчок, и человек, не человек даже – тень во плоти, – преклоняет колени. Это не жест почтения, просто так удобней снять с Найджела тапочки.
И носки.
Человек заботливо закатывает штанину, подкалывая ее у колена парой булавок. Потом повторяет то же со второю штаниной.
– Это… были мои… дела… и тебя они не касаются!
Страх сжимает горло. Заставляет говорить, потому что Найджел и вправду боится боли, но сейчас он еще может сделать вид, будто выдержит ее.
– Ты прав, твои дела меня не касаются. Но ты влез вовсе не в мои дела, Найдж. – Тедди касается волос. – Расскажи. И умрешь быстро. Безболезненно. Один укол, и сердце остановится…
Чьи-то холодные руки сдавили виски.
– …а станешь упрямиться, и поживешь. Только сомневаюсь, что жизнь эта будет тебя радовать. Или надеешься, что твоя болезнь тебя спасет?
Не то палец, не то кисть коснулась лба, повела линию слева направо и, развернувшись на виске, двинулась вниз.
– Тебе не позволят просто уйти.
Холод по шее.
И рубашка трещит, сыплются на пол пуговицы.
Знаки, которые рисуют на груди, Найджел ощущает так, будто бы их врезают в кожу. Руны жизни. Руны силы… только приходится закусывать губы, чтобы не рассмеяться.
Тедди всегда был слишком самонадеян. Эти руны рисовали каждый месяц, приходил молоденький паренек, которого Найджел нашел в театре. Еще один актер-мечтатель, хотя и не обделенный силой. И силу он тратил щедро, рассчитывая на ответную благодарность.
Найджел отблагодарил.
Потом, когда-нибудь, паренек поймет, что один толковый целитель стоит целого выводка актеров средней руки. Глядишь, оплаченное обучение, если хоть капля мозгов у него есть, не пропадет даром. Впрочем, у цвергов никогда и ничего даром не пропадает, а целители им нужны больше, чем людям.
Редкий дар.
Подземные боги не любят слабых.
…но главное не это, руны, те самые руны, в которые чужак старательно вливал силу, с каждым разом действовали все слабее. Их не хватит надолго.
Вопрос лишь в том, сумеет ли Найджел продержаться и эту малость.
Он ведь и вправду боится боли.
– Так что, Найдж, расскажешь мне, что тебе понадобилось? Нет? Твой выбор…
И раскаленный металл коснулся ступни. Боль была яркой, словно пламя. Всеобъемлющей. И крик клокотал в горле. Боль ломала и корежила, выворачивала не столько тело, сколько сознание, подстегивая трусливый голосок, что Найджелу и вправду не стоит упрямиться.
Чего ради?
Кто ему те девочки? Светлячки всегда были глупы. И ему ли теперь за чужую глупость платить? За доверчивость? За готовность лететь на свет, пусть даже рожден он был мертвой звездой?
– Ты как? – Тедди заботливо поднес стакан с водой. – Видишь, Найджел, по-моему, ты несколько переоцениваешь свои силы…
– Скажи… – Воду он пил жадно, хотя вода никак не могла успокоить пульсирующую боль в ноге. – Завещание… оно ведь было поддельным?
– Что?
– Элиза была влюблена, но не была дурой… редкое исключение. Ослеплена им, но не настолько, чтобы рискнуть будущим дочери… ему бы она не доверила свою девочку… и поэтому завещание…
– Какая разница? – Вопрос, похоже, удивил Тедди. – Это все давно уже никому не интересно.
– Мне… интересно… знать хочу… правду…
– Найдж, как ты вообще до своих-то лет дожил, такой наивный? Правда… а что такое правда, как не некоторые обстоятельства? Завещание было настоящим. В какой-то мере.
Он покачал головой, отодвигая новый приступ боли, пусть на секунды, но, Боги Бездны, это были замечательные секунды, едва ли не лучшие в жизни Найджела.
– Она подписала его собственной рукою. Правда, не думала, что подписывает именно завещание. Она ведь была так рассеянна с бумагами…
– И доверяла тебе.
– Увы…
– Свидетели…
– Люди, которые были кое-чем мне обязаны. Как и нотариус. Сам понимаешь, главное, что любая экспертиза установила бы подлинность подписи. Остальное же…
Никогда Найджел не верил нотариусам. Во всяком случае тем, которые были человеческого рода. Выходит, не зря…
– …но мы ведь не об этом, Найдж. Мы о том, для чего ты мальчишку нанял? Скажешь?
Боль в груди свернулась колючим комком. Но сердце еще жило. И Найджел жил.
– Твой выбор, Найдж… только твой… аккуратней, он должен жить, – это было сказано вовсе не ему, но Найджел рассмеялся бы, если бы мог смеяться.
Впрочем, вскоре смех сменился хрипом.
– Не упрямься…
…расскажи.
…ты же не знал, что нити тянутся к этому ублюдку.
…ты бы не стал трогать его, не стал привлекать внимания…
…ты просто хотел понять, куда они исчезают, девочки-светлячки, такие наивные… такие неосторожные…
Боль приходила.
И отступала, позволяя надеяться, что Найджел выдержит. Еще немного, еще секунду. И упрямство его, несговорчивость злили Тедди, а эта злость, как ни странно, придавала сил.
– Что ты там бормочешь? – Тедди наклонился к самым губам. – Знаешь, Найдж, мы ведь все равно выясним. Дом обыщут, уже обыскивают. И найдут. Ты ведь всегда отличался бережливостью… и бумагам верил больше чем словам. Отчет где-то здесь…
Ублюдок был прав.
…был бы прав, приди они вчера. Или позавчера, когда Найджел еще сомневался, стоит ли ему делиться такой информацией… и Тельма… не вовремя появилась. Если за домом следили…
…не посмеют тронуть.
…не сразу.
…полиция такого не прощает… и Мэйнфорд… старший, быть может, не такое дерьмо, как младший. Глядишь, получив отчет, не отправит его в мусорное ведро.
Он еще задыхался, цеплялся за жизнь, хотя недавно и думал, что расстанется с нею легко, когда одна за другой порвались струны целительского заклятия. И человек, стоявший за креслом неподвижно, будто и не человек вовсе, встрепенулся. Он вскинул руки, пытаясь удержать упрямую душу, но уже осознавая, что попытка эта обречена на провал.
Чудеса не творятся вот так.
– Готов, – как-то разочарованно произнес Тедди. – Вот же… всегда был упрямым засранцем. А вы ищите…
Он протер платочком изголовье кресла.
– И убраться не забудьте.
