Если бы Лисбет Саландер была рядовой гражданкой, то, едва покинув офис адвоката Бьюрмана, она, скорее всего, позвонила бы в полицию и заявила бы об изнасиловании. Синяки на затылке и шее, а также «автограф» насильника в виде пятен спермы с его ДНК на ее теле и одежде стали бы неоспоримым доказательством. Даже если бы адвокат Бьюрман вздумал выкручиваться, утверждая, что «она не протестовала», или «она меня спровоцировала», или «она сама захотела сделать мне минет», или привел бы другие стандартные аргументы насильников, он все равно столько раз нарушил закон об опекунстве, что его немедленно лишили бы права вмешиваться в ее дела – и это как минимум.

Если бы Лисбет Саландер заявила в полицию, ей наверняка предоставили бы грамотного адвоката, который хорошо разбирается именно в вопросах насилия по отношению к женщинам. И вся эта катавасия обязательно привела бы к тому, что на повестке дня опять встал бы вопрос о ее дееспособности.

Понятие «недееспособный» по отношению к взрослым начиная с 1989 года больше не применяется.

Есть два вида попечительства – наставничество и опекунство.

Наставник выступает в качестве добровольного помощника – он помогает тем, кто по разным причинам не может справляться с повседневными проблемами, с оплатой счетов или личной гигиеной. Таким наставником часто назначают кого-нибудь из родственников или близких друзей. Если таковых не имеется, наставника могут выделить органы социальной опеки. Наставничество является умеренной формой попечительства, при которой тот, кого объявили недееспособным, по-прежнему сам распоряжается своими доходами, а решения принимаются ими вместе.

Опекунство – гораздо более жесткая форма контроля, при которой подопечный лишен права самостоятельно распоряжаться своими средствами и принимать решения по каким бы то ни было вопросам. Точная формулировка гласит, что опекун берет на себя ответственность за все «правовые действия» опекаемого. В Швеции около четырех тысяч человек имеют опекунов. Чаще всего опекунов назначают тем, кто страдает резко выраженными психическими заболеваниями, зачастую в сочетании с сильной алкогольной или наркотической зависимостью. Незначительную часть составляют те, кто страдает деменцией. Но, как ни странно, опекуны преимущественно приставлены к молодежи в возрасте до тридцати пяти лет. Лисбет Саландер как раз относилась к этой возрастной группе.

Лишить человека контроля над собственной жизнью, сиречь над банковским счетом, – одна из самых унизительных мер со стороны демократических институтов, особенно в случаях с молодыми людьми. Это – унижение, даже если подобная мера считается благой и социально оправданной. Поэтому опекунство – один из самых потенциально уязвимых социальных институтов, и законы в этой сфере регулируются строгими рамками постановлений и контролируются опекунским советом муниципалитета. А тот подотчетен правлению лена и, в свою очередь, парламентскому омбудсмену.

Как правило, опекунскому совету муниципалитета приходится нелегко. Несмотря на то что он в основном занимается весьма деликатными вопросами, в прессу просачивается не так уж много жалоб или скандалов.

Изредка все-таки появляются сообщения о том, что возбуждено дело против какого-нибудь наставника или опекуна, который присвоил деньги или без разрешения продал жилье клиента, прикарманив большую сумму. Но такое случается крайне редко, что, в свою очередь, может объясняться двумя причинами. Первая из них – совет работает так, что невозможно придраться. И вторая – подопечные не имеют возможности пожаловаться и их не слышат ни журналисты, ни чиновники.

Опекунский совет муниципалитета обязан ежегодно проверять, не появились ли основания для отмены опекунства. Поскольку Лисбет Саландер с завидной регулярностью отказывалась проходить психиатрические обследования – она никогда даже не здоровалась со своими врачами, – у совета никогда не появлялось повода изменить прежнее решение. Следовательно, сохранялся статус-кво, и девушка год за годом продолжала находиться под опекой.

Закон предусматривает, что необходимость в опекунстве «должна рассматриваться индивидуально в каждом отдельном случае». Хольгер Пальмгрен понимал это таким образом, что позволял Лисбет Саландер самой распоряжаться своими деньгами и жизнью. Он скрупулезно выполнял требования совета, подавая ежемесячные и ежегодные отчеты, но в остальном относился к Лисбет Саландер как к любой другой молодой женщине и не пытался влиять на ее образ жизни или определять ее круг общения. Пальмгрен считал, что это не его дело – и тем более не дело общественности, – если молодая дама хочет носить кольцо в носу и татуировку на шее. Такой не вполне стандартный подход к решению суда и позволял ему так хорошо ладить с подопечной.

Пока опекуном Лисбет был Хольгер Пальмгрен, она не слишком задумывалась о своем юридическом статусе. Но похоже, что адвокат Нильс Бьюрман толковал закон об опекунстве совершенно иным образом.

Лисбет Саландер вряд ли можно было причислить к сообществу нормальных граждан. Она обладала лишь самыми элементарными знаниями по части юриспруденции – у нее никогда не появлялось повода углубляться в эту область. И не слишком-то жаловала полицейских. К полиции Лисбет относилась как к некоей враждебной силе, которая все эти годы лишь мешала ей жить и унижала ее. В последний раз она общалась с полицией в мае прошлого года. Она направлялась в «Милтон секьюрити» по Гётгатан и вдруг столкнулась нос к носу с полицейским, экипированным для борьбы с уличными беспорядками, который ни с того ни с сего огрел ее дубинкой по плечу. Ей захотелось сразу же врезать ему в обратку бутылкой кока-колы, которую она держала в руке. К счастью, полицейский развернулся и помчался дальше, пока Лисбет приходила в себя. Потом она узнала, что недалеко от этого места проходила демонстрация «Верните нам улицы».

Ей даже не приходила в голову мысль посетить полицейский участок и написать заявление о сексуальных домогательствах Нильса Бьюрмана. А, кстати, о чем именно она будет заявлять? Бьюрман схватил ее за грудь? Любой полицейский, бросив взгляд на ее миниатюрные кнопки, решил бы, что это маловероятно, а если уж такое произошло, то ей следовало бы скорее радоваться, что кто-то вообще ею заинтересовался. А история с минетом – тут ее слову будет противостоять его слово, а слова других обычно оказывались весомее. Так что вариант с полицией Лисбет даже не рассматривала.

Покинув офис Бьюрмана, она поехала домой, приняла душ, съела два бутерброда с сыром и соленым огурцом и уселась на потрепанный диван в гостиной, чтобы поразмышлять.

Равнодушие, с которым она отнеслась к учиненному над ней насилию, обычный человек воспринял бы как еще одно доказательство отклонения от нормы.

У нее было не так уж много знакомых, и в основном это были не представители обеспеченного среднего класса, проживающие в своих виллах за городом. К своим восемнадцати годам Лисбет Саландер не знала ни одной девчонки, которую по крайней мере хотя бы один раз не принуждали к каким-либо сексуальным действиям. Чаще всего в роли насильников выступали бойфренды постарше, которые добивались своего, пользуясь своими физическими преимуществами. Лисбет знала, что подобные инциденты оборачивались слезами и эмоциональными катаклизмами, но никто и никогда не заявлял в полицию.

В ее окружении такие эпизоды считались вполне заурядными. Девушку считали доступной, особенно если та надевала потертую кожаную куртку, делала пирсинг на бровях, татуировку и к тому же обладала нулевым социальным статусом.

И что толку реветь?

Но о том, чтобы адвокат Бьюрман мог безнаказанно заставлять ее делать ему минет, не могло быть и речи. Такое оскорбление Лисбет Саландер не спустила бы. Да и вообще всепрощение было не в ее характере.

Однако неоднозначная ситуация с юридическим статусом сильно портила ей жизнь. С тех пор как она себя помнила, ее воспринимали как социально опасную и немотивированно агрессивную личность. Первые записи о ее неадекватном поведении перекочевали в школьный журнал из карточки медсестры. Ученицу начальных классов Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затащила одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: жиртрест по имени Давид Густафссон всегда дразнил ее и кидал в нее разные предметы. Он вообще подавал надежды будущего садиста.

Тогда Лисбет еще не знала, что означает слово «садизм», но когда на следующий день пришла в школу и Давид пригрозил ей отомстить, она свалила его с ног прямым ударом справа, к тому же держа в руке мяч для гольфа. Итак – еще одна кровавая рана и новая запись в журнале.

Ее всегда шокировала система взаимоотношений в школе. Лисбет старалась заниматься своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее всегда находился кто-нибудь, кто ни за что не хотел оставлять ее в покое.

В средних классах ее часто отправляли домой после серьезных стычек с одноклассниками. Пацанам из ее класса, хотя они и были физически значительно сильнее, пришлось усвоить, что драка с этой тщедушной девчонкой может окончиться очень плохо. В отличие от других девочек в классе, Лисбет никогда не отступала и, не колеблясь ни секунды, использовала для обороны кулаки или что попадется под руку. Она считала, что пусть лучше ее изобьют до смерти, чем она будет терпеть эту хрень.

К тому же она умела мстить.

В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, который значительно превосходил ее – и по габаритам, и по силе. Она не была ему ровней чисто физически. Сперва он несколько раз словно шутя сбил ее с ног. А потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: несмотря на превосходящие силы противника, эта дурочка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже слишком. Она выглядела столь беззащитной, что эта сцена уже никого не развлекала. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и из глаз посыпались искры. Ее оставили лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня Лисбет просидела дома, а на третье утро подстерегла своего обидчика и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда. В конце концов по этому инциденту пришлось созвать особую социальную комиссию.

Одноклассники обращались с ней как с неполноценной. Никакой симпатии к ней не питали и учителя; временами они даже воспринимали ее как наказание. Саландер не отличалась словоохотливостью, никогда не тянула руку и часто попросту не отвечала на вопросы учителей. Конечно, все это сказывалось на ее оценках, хотя вряд ли кто-нибудь мог сказать, почему она молчит: то ли не выучила уроки, то ли по другой причине. Ее поведение учителя неоднократно обсуждали на своих коллегиальных советах. Все признавали, что у нее есть проблемы, но никто не хотел взять на себя ответственность за эту девочку с трудным характером. Поэтому она очутилась в ситуации, когда даже преподаватели делали вид, что ее не существует. Так что ей оставалось просто сидеть и мрачно молчать.

Однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, вынудил ее ответить на вопрос по математике. У Лисбет начался приступ истерики, и она набросилась на учителя. Закончив средние классы, Саландер перешла в другую школу. На старом месте у нее не осталось ни одного товарища, с кем ей захотелось бы попрощаться. Так что эту юродивую никто не любил.

Затем приключилась «Вся Та Жуть», о которой ей и думать не хотелось; она как раз вступила в подростковый возраст. Последняя вспышка ее гнева довершила картину, так что пришлось извлечь на свет записи из журналов начальной школы. После этого с юридической точки зрения ее причислили к… шизикам. Фрикам. Правда, Лисбет Саландер и без всяких справок знала, что она не такая, как все остальные. С другой стороны, это ее ничуть не волновало, пока ее опекуном считался Хольгер Пальмгрен, которого она в случае чего могла обвести вокруг пальца.

С появлением Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно мешать ей. К кому бы и куда бы ни обратилась Лисбет, она могла бы попасть в западню… А вдруг она проиграет? Что тогда? Ее запрут в интернате? Или отправят в психушку? Ну уж нет, рисковать нельзя.

Поздно ночью, когда они уже умиротворенно лежали, с переплетенными ногами, и грудь Сесилии уютно покоилась под боком у Микаэля, она взглянула на него.

– Спасибо. Давно я не испытывала таких эмоций. А ты в постели просто гигант.

Микаэль улыбнулся. Он всегда радовался, как дитя, когда женщины восторгались его сексуальными способностями.

– И мне стало хорошо, – сказал он. – Неожиданно, но приятно.

– Я не прочь повторить, – отозвалась Сесилия Вангер. – Если у тебя появится желание.

Микаэль посмотрел на нее:

– Ты имеешь в виду, что тебе нужен любовник?

– Occasional lover, – уточнила Сесилия Вангер. – Но я хочу, чтобы сейчас ты отправился домой. Тебе незачем видеть меня рано утром, пока я не привела себя в порядок. И потом, не следует посвящать всю округу в наши отношения.

– Вообще-то я и не собирался, – ответил Микаэль.

– И уж тем более я не хочу, чтобы об этом узнала Изабелла. Она такая стерва.

– И твоя ближайшая соседка… Я с ней уже познакомился.

– Да, но, к счастью, из ее дома моя входная дверь не видна. Микаэль, пожалуйста, будь осмотрителен.

– Я буду осмотрителен.

– Спасибо. Ты пьешь?

– Иногда.

– Мне хочется чего-нибудь фруктового с джином. Присоединишься?

– Еще бы!

Сесилия завернулась в простыню и спустилась на первый этаж. Микаэль воспользовался случаем, отправился в туалет, в душ и ополоснулся. Он стоял голый и разглядывал книжную полку, когда она вернулась с графином ледяной воды и двумя порциями джина с лаймом. Они выпили.

– Для чего ты вообще пришел ко мне? – спросила Сесилия.

– Без особой причины. Просто я…

– Ты сидишь дома и читаешь все эти бумаги Хенрика. А потом вдруг заявляешься ко мне. Легко догадаться, о чем ты размышлял.

– А ты сама читала эти бумаги?

– Не то чтобы очень. Но я слышу об этом почти всю свою сознательную жизнь. Невозможно общаться с Хенриком и не быть посвященным в загадку Харриет.

– Но эта история действительно захватывает. Я хочу сказать, что это как тайна запертой комнаты в масштабе целого острова. Все в этом деле перечит законам логики. Любой вопрос остается без ответа, любая нить заводит в тупик.

– Да уж, все это просто бесит.

– Ты ведь была на острове в тот день?

– Да. Я была здесь, и вся эта катавасия мне весьма памятна. Вообще-то я тогда жила в Стокгольме и училась в университете. Очень жаль, что в те выходные я не осталась дома.

– Какой она на самом деле была? Похоже, что все воспринимали ее совершенно по-разному.

– То, что я скажу, не предназначено для печати или для записи…

– Конечно. Говори…

– Не имею понятия, что тогда творилось у Харриет в голове. Тебя, конечно, интересует последний год… Так вот. Один день она могла быть фанатичной богомолкой. А на следующий день красилась, как шлюха, и отправлялась в школу в обтягивающем свитере. Чтобы понять, что она чувствовала себя глубоко несчастной, не обязательно быть психологом. Но я, повторяю, здесь не жила и слышала только сплетни.

– Но в чем все же заключались ее проблемы?

– В Готфриде и Изабелле, разумеется. Их брак был союзом двух психопатов. Они или пьянствовали, или воевали друг с другом. Не физически – Готфрид был не из задир-рукоприкладчиков, он сам побаивался Изабеллу. Она просто кошмарная особа. Где-то в начале шестидесятых он поселился в домике на краю острова, а Изабелла никогда там не появлялась. Порой он бродил по округе как настоящий голодранец. А потом трезвел, аккуратно одевался и даже искал себе работу.

– Неужели никто не хотел помочь Харриет?

– Хенрик, конечно, хотел. Ведь в конце концов она переехала к нему. Но не забывай, что тогда он играл роль великого промышленника. Он много ездил и не мог уделять Харриет и Мартину много внимания и времени. Я многое пропустила из этого периода, поскольку жила сначала в Уппсале, а потом – в Стокгольме. Но, честно говоря, имея такого отца, как Харальд, я тоже не могу похвастаться счастливым детством. Но потом спустя годы поняла: Харриет никогда никому не открывала душу. И в этом заключалась ее главная проблема. Она, напротив, притворялась, что у них счастливая семья.

– Наверняка из чувства противоречия.

– Безусловно. Но после того, как утонул ее отец, она изменилась. Делать вид, что все хорошо, стало невозможно. До этого Харриет была… я даже не знаю, как объяснить… вполне обычной девочкой подросткового возраста, хотя и очень одаренной и не по годам развитой. В последний же год она по-прежнему выделялась интеллектуальными способностями – пятерки по всем тестам и тому подобное, – но словно лишилась души.

– А как утонул ее отец?

– Готфрид? Очень прозаично. Он выпал из лодки прямо под домом. У него была расстегнута ширинка, а содержание алкоголя в крови было выше всяких норм, так что сам можешь догадаться, как все случилось. А обнаружил его Мартин.

– Я этого не знал…

– Как ни странно, Мартин стал очень приличным человеком. А ведь если бы ты спросил меня тридцать пять лет назад, я бы сказала, что если кому-то из этой семьи и нужен психиатр, то это именно ему.

– Что ты имеешь в виду?

– От семейных коллизий страдала не только Харриет, но и Мартин. Он много лет был настолько молчаливым и замкнутым, что его даже можно было назвать дикарем. Им обоим приходилось нелегко. Да и, в общем-то, нам всем. Я тоже не слишком-то ладила со своим отцом. Мне кажется, ты уже и сам понял, что он абсолютно чокнутый. И моя сестра Анита, и кузен Александр тоже страдали от тех же проблем. Словом, счастливого детства в семействе Вангеров не было ни у кого.

– А что случилось с твоей сестрой?

– Анита живет в Лондоне. Она поехала туда в семидесятые годы поработать в шведской турфирме – и осталась насовсем. Вышла замуж, но скоро они разъехались, и Анита так и не успела представить его своей семье. Сейчас она – топ-менеджер на одной из авиалиний «Бритиш эруэйз». Мы с нею прекрасно ладим, но общаемся не слишком часто, встречаемся примерно раз в два года. Она никогда не приезжает домой в Хедестад.

– Почему?

– Наш отец – психопат. По-твоему, этого мало?

– Но ведь ты же осталась.

– Я и Биргер, мой брат.

– Биргер – политик?

– Не смеши меня. Биргер старше нас с Анитой. Мы никогда не были особенно близки. Ему кажется, что он очень значительный политик, что его выберут в риксдаг или он получит пост министра, если правые придут к власти. На самом же деле он – весьма посредственный муниципальный чиновник, к тому же в захолустье, и похоже, что его карьера на этом закончится.

– Больше всего меня восхищает в семействе Вангеров то, что все друг друга терпеть не могут.

– Я бы так не сказала. Я очень хорошо отношусь к Мартину и Хенрику. И всегда с удовольствием общаюсь с сестрой, хоть мы и не слишком часто встречаемся. Я не переношу Изабеллу и не слишком люблю Александра. С отцом же и вовсе не разговариваю. Получается примерно пятьдесят на пятьдесят. Биргер… он скорее пафосный дурак, чем плохой человек. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Скорее всего, дело в том, что представители клана Вангеров с детства начисто лишены дипломатических навыков. Мы говорим то, что думаем.

– Да, я заметил, что вы слишком прямолинейны. – Микаэль протянул руку и коснулся ее груди. – Не успел я пробыть здесь и пятнадцати минут, как ты меня атаковала.

– Честно говоря, меня разбирало любопытство, каков ты в койке, еще с нашей первой встречи. И подумала, что стоит проверить это на практике.

Впервые в жизни Лисбет Саландер настоятельно потребовалось с кем-нибудь посоветоваться. Однако для этого нужно было кому-то довериться, а это означало, что она должна была раскрыть все свои тайны. Но кому ей исповедоваться? Она просто-напросто не умела общаться с людьми.

Лисбет Саландер насчитала десять человек из своей записной книжки, которых могла назвать своими знакомыми. Это если по максимуму.

Можно было поговорить с Чумой, ведь он занимал достаточно стабильное место в ее жизни. Но называть его другом она бы не стала. И, уж конечно, он не сможет помочь в решении ее проблемы. Это не вариант.

Сексуальный опыт Лисбет Саландер вовсе не был столь убогим, каким она пыталась описать его адвокату Бьюрману. Правда, сама она всегда – или, во всяком случае, часто – диктовала условия, на которых могла бы согласиться на сексуальные отношения. За время, прошедшее с ее пятнадцатилетия, у Лисбет было около пятидесяти партнеров. В среднем по пятеро в год – вполне нормально для одинокой девушки, которая с годами стала рассматривать секс как приятный способ времяпровождения.

Преобладающее большинство этих случайных связей выпало на двухлетний период на исходе подросткового возраста, в те бурные годы, как раз когда ей следовало обретать самостоятельность. Тогда Лисбет Саландер находилась на перепутье; она утратила контроль над собственной жизнью, и ее будущее вполне могло превратиться в триллер – бесконечные протоколы о потреблении наркотиков и алкоголя и отправки в различные лечебницы. Но с тех пор, как ей исполнилось двадцать и она начала работать в «Милтон секьюрити», Лисбет взяла себя в руки и – как она сама считала – отрегулировала свою жизнь.

Ей больше не приходилось угождать какому-нибудь козлу, кто брал для нее в шалмане три кружки пива, и уже не нужно было заявляться домой вместе с алкашом, который толком не усвоил ее имя. В последний год она ограничивалась одним-единственным постоянным сексуальным партнером. Так что запись в журнале о ней как о девице, которая с семнадцати лет ведет беспорядочную половую жизнь, уже утратила свою актуальность.

Нередко Лисбет занималась сексом с кем-нибудь из компании друзей, к которой она вообще-то не принадлежала, но где ее принимали, поскольку она знала Силлу Нурен. Лисбет Саландер встретила ее в девятнадцать лет, когда уступила настоятельному требованию Хольгера Пальмгрена и пыталась получить недостающие для аттестата оценки в школе для взрослых. У Силлы были красно-синие волосы с отдельными черными прядями, черные кожаные брюки, кольцо в носу и столько же заклепок на поясе, как у самой Лисбет. На первом уроке они подозрительно разглядывали друг друга.

По какой-то не вполне понятной Лисбет причине они начали общаться. Чтобы дружить с Лисбет, требовались особые душевные качества, особенно в те годы, но Силла игнорировала ее молчание и таскала с собой по злачным местам. Благодаря ей Лисбет стала членом группы «Персты дьявола», которая первоначально объединяла четырех девчонок из пригорода, любивших тяжелый рок. По вторникам они встречались в кафе «Мельница», чтобы позлословить о парнях, поболтать о феминизме, пентаграммах, музыке и политиках и вволю оттянуться пивом средней крепости. Таким образом они полностью оправдывали свое название.

Саландер, конечно, душой компании не стала и редко участвовала в беседах, но ее принимали такой, какая она есть, – она могла появляться в любое время и целый вечер молча тянуть пиво. Они также приглашали ее в гости на дни рождения, рождественский глинтвейн и тому подобное; правда, чаще всего она не приходила.

За те пять лет, что Лисбет общалась с «Перстами дьявола», девушки изменились. Волосы обрели более стандартный цвет, одежду они покупали скорее в магазине «Н&М», а не в секонд-хенде. Они уже учились или работали, а одна девушка даже стала мамой. Лисбет казалось, что только она одна из них всех ничуть не изменилась, и можно было подумать, что она застряла на одном месте.

Однако они по-прежнему радовались, когда встречали друг друга. Пожалуй, Лисбет только в компании «Перстов дьявола» ощущала свою принадлежность к какой-то социальной группе. Она вполне комфортно чувствовала себя и среди парней, с которыми встречались девушки из группы.

«Персты дьявола» выслушали бы ее и даже оказали бы ей поддержку. Но они понятия не имели о том, что Лисбет Саландер по решению суда является юридически неправомочной. Конечно, ей бы не хотелось, чтобы они тоже начали смотреть на нее косо.

А значит, это не вариант, вот к какому выводу она пришла.

В адресной книжке Лисбет не значилось никого из бывших одноклассников. У нее практически не было никакого круга знакомств, групп поддержки или контактов в среде власть имущих. Так к кому же ей следовало обратиться, чтобы рассказать о своих проблемах с адвокатом Нильсом Бьюрманом?

Один человек, пожалуй, имелся. Лисбет долго и тщательно взвешивала возможность довериться Драгану Арманскому – зайти к нему и описать свою ситуацию. Он говорил, что если ей потребуется помощь, она может не раздумывая обращаться к нему. Лисбет не сомневалась, что он говорил это на полном серьезе.

Арманский тоже однажды к ней приставал, но по-дружески; он не хотел ее унизить или оскорбить и, главное, не пытался ее подчинить. Но просить его о помощи она бы не рискнула. Он – ее начальник, и доверив ему такие серьезные проблемы, она окажется в зависимости от него. Лисбет представила, как преобразилась бы ее жизнь, если бы ее опекуном был не Бьюрман, а Арманский… Она улыбнулась. Не такая уж и абсурдная идея. Правда, Арманский, вероятно, взялся бы за поручение с такой ответственностью, что утопил бы ее в своей заботе.

«Что ж, возможно, это и вариант…»

Конечно, Лисбет знала, что есть такая штука, как женский кризисный центр, но ей никогда не пришло бы в голову самой туда обратиться. Подобные центры, с ее точки зрения, предназначались для жертв, а она себя к ним никогда не причисляла. Следовательно, ей оставалось сделать то, чего прежде делать не приходилось, – самой принять решение и самой же разрешить свои проблемы.

Похоже, это был единственный вариант.

Адвокату Нильсу Бьюрману это ничего хорошего не предвещало.