За две недели до суда над Лисбет Саландер Кристер Мальм закончил работу над оформлением книги объемом в 364 страницы и с лаконичным названием «Секция». Обложку он выполнил в синих тонах, а надписи на ней сделал желтыми. В самом низу Кристер разместил семь черно-белых портретов шведских премьер-министров, размером с почтовую марку. Над ними простиралась фотография Залаченко. Кристер использовал паспортную фотографию бывшего шпиона и добавил контрастность, так что темные фрагменты снимка, как тень, покрывали всю обложку. Дизайн получился не слишком эстетически изысканным, но впечатляющим. Авторами книги значились Микаэль Блумквист, Хенри Кортес и Малин Эрикссон.

К половине шестого утра Кристеру стало не по себе, он проработал всю ночь напролет, и ему требовалось пойти домой и поспать. Малин Эрикссон тоже сидела с ним, внося финальную корректуру в уже одобренные Кристером страницы и распечатывая текст. Она заснула прямо на диване в редакции.

Мальм собрал в папку документы с фотографиями и образцами шрифта, потом запустил программу «Тост» и перенес все на два диска. Один он спрятал в редакционный сейф, а второй передал явившемуся около семи заспанному Микаэлю Блумквисту.

– Иди домой и поспи, – сказал тот.

– Уже иду, – ответил Кристер.

Будить Малин Эрикссон они не стали, но включили сигнализацию на входе. В восемь часов эстафету должен был принять Хенри Кортес. Выйдя из подъезда, они хлопнули друг друга по ладоням и расстались.

Микаэль Блумквист прогулялся до Лундагатан, где снова без разрешения взял брошенную Лисбет Саландер «хонду». Не желая доверять пересылку диска почте, он лично отвез его Яну Чёбину, директору типографии Hallvig Reklamtryckeri, что располагалась в неприметном кирпичном здании возле железной дороги в местечке Моргонгова, неподалеку от городка Сала.

Микаэль не спеша подождал, пока в типографии проверили, что диск загружается. Он получил также заверения в том, что книга будет готова ко дню, когда начнется судебный процесс. При этом печать тиража не считалась проблемой, а вот брошюровка могла затянуться. Но Ян Чёбин пообещал, что минимум 500 экземпляров из первого тиража в 10 000 будут доставлены к оговоренной дате. Книга будет в мягкой обложке, карманного формата.

Микаэль еще раз убедился в том, что все понимают – необходимо соблюдать режим строжайшей секретности. На самом деле напоминать об этом было излишним: два года назад та же типография при аналогичных обстоятельствах печатала книгу Микаэля о финансисте Хансе Эрике Веннерстрёме, и все местные полиграфисты знали, что в книгах, поступающих от маленького издательства «Миллениум», содержатся первоклассные сенсации и скандалы.

Затем Микаэль, также не спеша, вернулся в Стокгольм. Завернув к себе домой на Бельмансгатан, он взял дорожную сумку, куда упаковал смену одежды, бритву и зубную щетку, потом доехал до пристани Ставнес в Вермдё, оставил там машину и отправился на пароме в Сандхамн.

Впервые после рождественских праздников он появился в своем летнем домике. Открыл ставни, впустил свежий воздух и глотнул минеральной воды. Как и всегда, когда он заканчивал работу, текст отправлялся в печать и уже нельзя ничего было изменить, у него возникло чувство опустошенности.

Затем он целый час посвятил уборке: подмел, вытер пыль, вычистил душевую комнату, запустил холодильник, проверил, работает ли водопровод, и сменил постельное белье на спальной антресоли. Затем прогулялся до магазина ICA и купил продукты на выходные. Потом включил кофеварку, уселся на веранде и закурил. Было так приятно – ни о чем не думать и расслабиться…

Около пяти он отправился на пристань встречать Монику.

– Я не надеялся, что тебе удастся освободиться, – сказал он, целуя ее в щеку.

– Я тоже не надеялась. Но я выложила Эдклинту все как есть. В последние недели я работала почти круглосуточно, и окончательно выдохлась. Какой от меня толк? Мне необходимо два свободных дня, чтобы зарядить аккумуляторы.

– В Сандхамне?

– Я не отчитывалась перед ним, куда собираюсь поехать, – ответила она с улыбкой.

Фигуэрола разглядывала домик Микаэля, общей площадью двадцать пять квадратных метров. Она очень придирчиво осмотрела мини-кухню, душевую и спальную антресоль, в итоге одобрительно кивнув. Пока Микаэль жарил бараньи отбивные, сдабривая их красным вином, и накрывал стол на веранде, она приняла душ и надела тонкое летнее платье. Они обедали молча, глядя на яхты, которые направлялись в сторону гостевой гавани Сандхамна или обратно. Была выпита бутылка вина.

– Замечательный у тебя домик. Это сюда ты возишь всех своих подружек? – вдруг поинтересовалась Моника.

– Не всех. Только самых главных.

– А Эрика Бергер тут была?

– Многократно.

– А Лисбет Саландер?

– Она жила здесь несколько недель, когда я писал книгу о Веннерстрёме. И два года назад мы провели тут вместе Рождество.

– Значит, и Бергер и Саландер играют в твоей жизни важную роль?

– Эрика – мой лучший друг. Мы дружим уже больше двадцати пяти лет. Лисбет – совсем другое дело. Она – очень своеобразная девушка; из всех людей, кого я когда-либо встречал, она самая асоциальная личность. Можно сказать, что Лисбет произвела на меня большое впечатление при первой же встрече. Она мне нравится. И она мой друг.

– Ты ее жалеешь?

– Нет. Она сама во многом постаралась, чтобы на нее навалилась масса дерьма. Но я искренне ей симпатизирую и чувствую в ней родственную душу.

– Но ты не влюблен – ни в нее, ни в Бергер?

Блумквист пожал плечами. Моника разглядывала запоздалый пароходик «Амиго 23», который с включенными навигационными огнями прошмыгнул мимо моторной лодки в гостевую гавань.

– Если любовь означает, что ты очень хорошо к кому-то относишься – значит, я влюблен в нескольких человек, – сказал он.

– А теперь еще и в меня?

Микаэль кивнул.

Моника посмотрела на него, нахмурив брови.

– Тебя это беспокоит? – спросил он.

– То, что у тебя раньше были женщины? Нет. Но меня беспокоит то, что я не понимаю, что между нами происходит. Мне кажется, я не смогу иметь отношения с парнем, у которого связь с разными женщинами…

– Я не намерен приносить извинения за то, что моя жизнь сложилась так, а не иначе.

– А я, как мне кажется, не могу устоять перед тобой именно потому, что ты такой, какой есть. С тобой легко заниматься сексом, и это не сопряжено ни с какими претензиями, и мне с тобой спокойно. Но все началось с того, что я поддалась какому-то безумному импульсу. Со мной такое бывает не часто, и я ничего, собственно, не планировала. А теперь мы добрались до той стадии, когда я оказалась одной из тех девиц, которых ты приглашаешь сюда…

Микаэль помолчал.

– Ты могла бы и не приезжать.

– Нет. Не могла. Черт возьми, Микаэль…

– Я знаю.

– Я чувствую себя несчастной. Я не хочу в тебя влюбляться. Будет слишком больно, когда все это закончится.

– Я получил этот дом, когда отец умер, а мама переехала домой в Норрланд. Мы с сестрой разделили наследство так, что ей досталась наша квартира, а я получил дом. Я владею им почти уже двадцать пять лет.

– Вот как.

– Не считая нескольких случайных знакомых в начале восьмидесятых годов, до тебя здесь побывали ровным счетом пять женщин. Эрика, Лисбет и моя бывшая жена, с которой мы существовали совместно в восьмидесятых годах. Одна девушка, на которую у меня были очень серьезные виды в конце девяностых годов, и женщина, немного старше меня, с которой я познакомился два года назад и изредка встречаюсь. Там несколько особые обстоятельства…

– Вот как.

– Для меня этот дом означает возможность уехать из города и побыть в тишине и покое. Я почти всегда бываю здесь в одиночестве. Читаю книги, пишу, отдыхаю, сижу на пристани и смотрю на корабли. Так что это не тайная любовная келья холостяка.

Блумквист встал и принес бутылку вина, которую поставил в тени перед дверью в дом.

– Я не собираюсь ничего обещать, – сказал он. – Мой брак распался из-за того, что мы с Эрикой не смогли держаться вдали друг от друга. Been there, done that, got the t-shirt.

Он наполнил бокалы.

– Но ты сразу привлекла меня. У меня такое ощущение, будто наши отношения с первого же дня можно назвать серьезными. Мне кажется, что я потерял голову сразу, когда ты подстерегла меня на моей лестнице. В те немногие ночи, которые я теперь сплю у себя дома, я просыпаюсь посреди ночи, и мне тебя очень не хватает. Не знаю, хочется ли мне постоянно быть вместе, но я очень боюсь тебя потерять.

Он посмотрел на нее.

– Ну и что же нам, по-твоему, делать?

– Давай подумаем, – сказала Моника. – Меня тоже к тебе чертовски тянет.

– Дело начинает приобретать серьезный оборот, – сказал Микаэль.

Она кивнула.

На нее внезапно накатил приступ грусти. Потом они довольно долго просидели молча. Когда наступили сумерки, они убрали со стола, зашли в дом и закрыли дверь.

В пятницу, за неделю до суда, Микаэль остановился у газетного киоска возле Шлюза и стал разглядывать заголовки утренних газет. Генеральный директор и председатель правления «Свенска моргонпостен» Магнус Боргшё капитулировал и объявил о своей отставке. Купив газеты, Микаэль дошел до кафе «Ява» на Хурнсгатан и заказал себе поздний завтрак.

Свой внезапный уход Боргшё мотивировал семейными обстоятельствами. Он отказался комментировать утверждения о том, будто его уход как-то связан с увольнением Эрики Бергер, после того как он приказал ей замять сюжет о деятельности оптовой фирмы «Витавара АБ». Правда, из одного столбца все-таки следовало, что председатель Объединения шведских предпринимателей назначил комиссию по этике, которая займется проверкой деятельности шведских фирм, которые сотрудничают с фирмами в Юго-Восточной Азии, использующими детский труд.

В этом месте Микаэль Блумквист не смог удержаться от ухмылки.

Потом он сложил газеты, вытащил свой мобильник «Эрикссон Т10» и позвонил «Той, с ТВ-4», оторвав ее от ланча.

– Привет, дорогая! – сказал Микаэль Блумквист. – Полагаю, ты снова откажешься как-нибудь вечерком составить мне компанию.

– Привет, Микаэль, – засмеялась «Та, с ТВ-4». – Сорри, но ты настолько далек от моего идеала мужчины, что дальше некуда. Правда, ты все равно довольно милый.

– Может быть, ты, по крайней мере, согласишься поужинать со мной сегодня, чтобы поболтать о работе?

– А что мы будем обсуждать?

– Два года назад Эрика Бергер заключала с тобой сделку по поводу Веннерстрёма. Получилось просто замечательно. Теперь я бы хотел заключить с тобой аналогичную сделку.

– Рассказывай.

– Только после того, как мы обсудим условия. Точно так же, как и в случае с Веннерстрёмом, мы опубликуем книгу одновременно с тематическим номером журнала. Эта история вызовет огромный резонанс. Я предлагаю тебе в порядке исключения предварительно ознакомиться с материалом при условии, что ты не выдашь информацию до нашей публикации. На сей раз с последней не так-то просто, поскольку она должна выйти к определенному дню.

– И каков объем материала?

– Больше, чем про Веннерстрёма, – сказал Микаэль Блумквист. – Ты заинтересована?

– Ты, что, издеваешься? Где мы встретимся?

– Что ты скажешь о «Котелке Самира»? Эрика Бергер тоже придет.

– А что там за история с Бергер? Она вернулась в «Миллениум» после того, как ее выгнали из «СМП»?

– Ее не выгнали. После того как у них с Боргшё возникли разногласия, она тут же уволилась.

– Он, похоже, полный кретин.

– Не стану спорить, – согласился Блумквист.

Фредрик Клинтон слушал Верди через наушники. По большому счету теперь только музыка могла отвлечь его от аппарата диализа и невыносимой боли в пояснице. Он не то чтобы подпевал, но, закрыв глаза, двигал в такт правой рукой, которая парила в воздухе и, казалось, жила собственной жизнью, отдельно от его уже разрушающегося тела.

Все просто. Мы рождаемся. Мы живем. Мы стареем. Мы умираем.

Он свое отжил. Теперь ему предстоит процесс распада.

При всем при этом Фредрик Клинтон чувствовал себя вполне счастливым.

Он почтил память своего друга Эверта Гульберга.

Сегодня суббота, 9 июля. Меньше чем через неделю начнется судебный процесс, и «Секция» наконец-то сможет постепенно забыть об этой макабрической истории. Утром он получил эту весть.

Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок литую пулю калибра 9 миллиметров, то рассчитываешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы плоть Гульберга уступила. Хотя, скорее, такой исход можно было объяснить случайным стечением обстоятельств, чем упрямством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. В конце концов с ним расправился все-таки рак, а не пуля.

Умирание Гульберга сопровождалась мучительными болями, что очень огорчало Клинтона. Раненый не мог общаться с окружающим миром, но время от времени он частично приходил в сознание и мог воспринимать окружающий мир. Больничный персонал отметил, что Гульберг улыбался, если кто-нибудь гладил его по щеке, и ворчал, когда, казалось, испытывал чувство дискомфорта. Иногда он обращался к персоналу, пытаясь произнести слова, которых никто не понимал.

Родных у него не оказалось, и никто из друзей не навещал его, когда он был на смертном одре. Когда он уснул навеки, его провожала ночная сестра по имени Сара Китама, родом из Эритреи, которая дежурила у его постели и держала его за руку.

Фредрик Клинтон знал, что вскоре последует за своим боевым другом. Никаких сомнений не оставалось. Вероятность того, что он дождется трансплантации почки, жизненно необходимой ему, с каждым днем приближалась к нулю, а его тело продолжало неумолимо разлагаться. После каждого обследования выяснялось, что у него ухудшается функционирование печени и кишечника.

Он надеялся дожить до Рождества.

Тем не менее Клинтон был доволен. Он испытывал невероятное бодрящее чувство удовлетворения от того, что под конец жизни ему совершенно неожиданно удалось вновь вернуться на службу.

Такого поворота судьбы он никак не ожидал.

Последние звуки Верди смолкли, как раз когда Биргер Ваденшё открыл дверь в маленькую комнату отдыха, отведенную Клинтону в ставке «Секции» на Артиллеригатан.

Клинтон поднял веки.

Он уже давно считал Ваденшё балластом. Тот совершенно не подходил на роль главнокомандующего ударной силы шведской обороны. Клинтон не мог понять, как они с Хансом фон Роттингером могли совершить в свое время столь фундаментальную ошибку, посчитав Ваденшё подходящим преемником.

Биргер – парус, которому необходим попутный ветер. В момент кризиса он проявил слабость и полную неспособность принимать решения. Пугливый и бесхребетный, на роль капитана во время шторма он явно не годился – если б они допустили его до штурвала, он оказался бы совершенно недееспособен и обрек бы «Секцию» на погибель.

Вот как все обстояло. Одним это по плечу. Другие же в момент истины всегда отступают.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросил Ваденшё.

– Садись, – сказал Клинтон.

Ваденшё сел.

– Я пребываю в таком возрасте, когда у меня больше нет времени ходить вокруг да около. Я вынужден говорить без обиняков. Когда это закончится, я хочу, чтобы ты ушел с поста руководителя «Секции».

– Вот как?

– Ты хороший человек, Ваденшё, – уже мягче продолжал Клинтон. – Но заменить Гульберга, к сожалению, не способен. На тебя не следовало взваливать такую ответственность. Это наша с Роттингером ошибка – когда я заболел, нам стоило обстоятельнее рассмотреть вопрос о престолонаследовании.

– Вы меня всегда не любили.

– В этом ты ошибаешься. Ты был прекрасным администратором, когда «Секцией» руководили мы с Роттингером. Без тебя мы бы не справились, и я совершенно уверен в твоей лояльности. Но я сомневаюсь в твоей способности принимать решения.

Ваденшё вдруг горько усмехнулся.

– После этого я и сам не уверен, что хочу оставаться в «Секции».

– Теперь, когда Гульберга и Роттингера нет в живых, мне приходится принимать ключевые решения в одиночку. Ты же все последние месяцы последовательно саботируешь каждое мое решение.

– И опять я повторю – решения, которые вы принимаете, чудовищны. Они приведут к катастрофе.

– Возможно. Но твоя нерешительность гарантирует нам крах. А сейчас у нас, по крайней мере, появился шанс, и, похоже, все получается. «Миллениум» полностью заблокирован. Они, возможно, подозревают о нашем существовании, но у них нет документации, и они не могут разыскать ни ее, ни нас. Все их действия находятся под нашим жестким контролем.

Ваденшё посмотрел в окно, – там виднелись коньки крыш домов, расположенных по соседству.

– Нам осталось только распутать узел с дочерью Залаченко. Если кто-нибудь сунет нос в ее историю и воспримет ее всерьез, ситуация может выйти из-под контроля. Но через несколько дней начнется суд, а потом все будет кончено. На сей раз мы должны упечь ее так далеко и глубоко, чтобы она уже никогда больше не могла представлять для нас опасности.

Ваденшё покачал головой.

– Я тебя не понимаю, – сказал Клинтон.

– Конечно, еще бы… Вам только что исполнилось шестьдесят восемь. Вы покидаете этот скорбный мир. Вы принимаете нелепые решения, но тем не менее вам удалось околдовать Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга. Они слушаются вас так, словно вы – Бог-Отец.

– А я и есть Бог-Отец во всем, что касается «Секции». Мы действуем по плану. Благодаря нашей одержимости у «Секции» появился шанс. И я со всей уверенностью заявляю, что «Секция» никогда больше не попадет в такую безнадежную ситуацию. Когда все закончится, нам придется провести тотальную проверку ее деятельности.

– Понимаю.

– Новым руководителем мы назначим Георга Нюстрёма. Он, конечно, слишком стар, но других кандидатов у нас нет, а он пообещал остаться еще минимум на шесть лет. Сандберг слишком молод и неопытен, потому что ты пренебрегал его обучением. А ведь ему следовало бы уже быть полностью ко всему готовым.

– Клинтон, неужели вы не понимаете, что натворили? Вы убили человека. Бьёрк проработал на «Секцию» тридцать пять лет, а вы приказали его убить. Неужели вам не ясно…

– Ты ведь знаешь, что это было необходимо. Он нас предал. К тому же, он бы не выдержал, если б полиция начала его прессовать.

Ваденшё поднялся.

– Я еще не все сказал.

– Тогда нам придется отложить нашу беседу. Вы тут лежите и воображаете себя Господом Всемогущим, а меня ждет работа.

Ваденшё направился к двери.

– Если ты корчишь из себя такую морально непогрешимую личность, то почему бы тебе не пойти к Бублански и не сознаться в своих преступлениях?

Ваденшё повернулся к больному.

– Эта мысль приходила мне в голову. Но что бы вы там ни фантазировали, я всегда защищаю интересы «Секции».

Открыв дверь, он столкнулся с Георгом Нюстрёмом и Юнасом Сандбергом.

– Привет, Клинтон, – сказал Нюстрём. – Нам необходимо кое-что обсудить.

– Заходите. Ваденшё как раз уходит.

Нюстрём подождал, пока дверь закроется.

– Фредрик, я не нахожу себе места, – сказал Нюстрём.

– Что случилось?

– Мы с Сандбергом тут размышляли… Происходят какие-то непостижимые события. Сегодня утром адвокат Саландер передала прокурору ее автобиографию.

– Что?..

Инспектор уголовной полиции Ханс Фасте разглядывал Аннику Джаннини, пока прокурор Рикард Экстрём наливал из термоса кофе. Экстрёма шокировал документ, который он получил, приехав утром на работу. Они с Фасте вместе прочитали сорок страниц, на которых излагалась история Лисбет Саландер, и потом долго обсуждали этот загадочный документ. В конце концов Экстрём решил пригласить Аннику Джаннини для неформальной беседы.

Они уселись в кабинете Экстрёма, за небольшим столом для совещаний.

– Спасибо, что согласились заглянуть, – начал Экстрём. – Я прочитал эту… объяснительную записку, которую вы представили сегодня утром, и испытываю потребность снять кое-какие вопросительные знаки…

– Неужели? – с сочувствием откликнулась Анника.

– Даже не знаю, с чего начать… Вероятно, прежде всего мне следует объяснить, что мы с инспектором Фасте глубоко озадачены.

– Вот как?

– Я пытаюсь угадать ваши намерения.

– Что вы имеете в виду?

– Эта автобиография, или как там ее следует называть… позвольте спросить, какие цели она преследует?

– По-моему, цели вполне определенные. Моя клиентка хочет изложить свою версию событий.

Экстрём добродушно засмеялся и провел рукой по бородке уже хорошо знакомым жестом, который почему-то начал Аннику раздражать.

– Да, но для объяснений у вашей клиентки было несколько месяцев. Она не сказала ни слова на всех допросах, на которые ее вызывал Фасте.

– Насколько мне известно, у нас нет закона, который обязывает ее говорить тогда, когда это удобно инспектору Фасте.

– Да, но я имею в виду… Через два дня начинается судебный процесс над Саландер, и вдруг она в самый последний момент решила представить эти откровения. Я в данном случае испытываю ответственность, которая несколько выходит за рамки моих прокурорских функций.

– Вот как?

– Но я ни при каких обстоятельствах не хотел бы, чтобы вы восприняли мои слова как оскорбление. Это никак не входит в мои намерения. Однако в нашей стране существуют процессуальные нормы. А вы, фру Джаннини, являетесь адвокатом по защите прав женщин и раньше никогда не представляли клиентов в уголовном процессе. Я предъявил Лисбет Саландер обвинение не потому, что она женщина, а потому, что она совершила преступления с применением насилия. Полагаю, вы тоже наверняка понимаете, что она серьезно больна психически и нуждается в лечении и помощи общества.

– Позвольте, я вам помогу, – любезно ответила Анника Джаннини. – Вы боитесь, что я не обеспечу Лисбет Саландер полноценной защиты.

– В этом нет ничего оскорбительного, – сказал Экстрём. – Я не ставлю под сомнение вашу компетентность. Я лишь указываю на то, что у вас нет опыта.

– Я понимаю. Позвольте сказать, что я с вами полностью согласна. У меня совсем нет опыта в уголовных делах.

– И тем не менее вы последовательно отказывались от помощи значительно более опытных адвокатов…

– В соответствии с пожеланием моей клиентки. Лисбет Саландер хочет видеть своим адвокатом меня, и через два дня я буду представлять ее интересы в суде. – Она вежливо улыбнулась.

– О’кей. Но меня интересует, неужели вы на полном серьезе собираетесь представить суду содержание этого сочинения?

– Естественно. Это история Лисбет Саландер.

Экстрём и Фасте покосились друг на друга. Последний поднял брови. Он не понимал, чего, собственно, добивается прокурор. Если Джаннини не соображает, что полностью потопит свою клиентку, то какое, черт подери, до этого дело Экстрёму? Надо просто с благодарностью согласиться и покончить с этим.

Фасте ни на секунду не сомневался в том, что Саландер неадекватная. Он пытался, привлекая все свои навыки, заставить ее сказать хотя бы, где она живет. Но эта проклятая девчонка допрос за допросом сидела, словно язык проглотила, и разглядывала стену у него за спиной. Она отказывалась принимать из его рук сигареты, кофе или прохладительные напитки. Она никак не реагировала, когда он обращался к ней или, в минуты сильного раздражения, повышал голос.

Никакие другие допросы в жизни Ханса Фасте не стоили ему столько нервов.

Он вздохнул.

– Фру Джаннини, – сказал в конце концов Экстрём. – Я считаю, что вашу клиентку следовало бы избавить от суда. Она больна. Я опираюсь на результаты высококвалифицированной судебно-медицинской экспертизы. Саландер следует предоставить психиатрическое лечение, в котором она уже давно нуждается.

– В таком случае вы, вероятно, предложите это в суде.

– Разумеется. В мои задачи не входит учить вас, как строить ее защиту. Но если вы всерьез намерены придерживаться определенной линии, то складывается совершенно абсурдная ситуация. Автобиография содержит безумные и беспочвенные обвинения в адрес ряда лиц… особенно в адрес ее бывшего опекуна, адвоката Бьюрмана, и доктора Петера Телеборьяна. Надеюсь, вы не рассчитываете, что суд примет во внимание какие-либо заявления, которые, без всякого намека на доказательства, ставят под сомнение деятельность Телеборьяна. Этот документ станет – прошу простить за сравнение – последним гвоздем в крышке гроба вашей клиентки.

– Я понимаю.

– Вы можете во время процесса заявить, что она не больна, и потребовать дополнительной судебно-медицинской экспертизы, и тогда дело будет передано в Государственное управление судебной медицины. Но, честно говоря, при наличии этой объяснительной записки от Саландер нет никакого сомнения в том, что любые другие судебные психиатры придут к такому же выводу, как Петер Телеборьян. Ее собственный рассказ является неопровержимым документальным доказательством, что у нее параноидальная шизофрения.

Анника Джаннини вежливо улыбнулась.

– Но не исключен и альтернативный вариант, – сказала она.

– Какой же? – поинтересовался Экстрём.

– Например, что ее рассказ абсолютно правдив и что суд решит ему поверить.

Казалось, прокурор Экстрём очень удивлен. Потом он вежливо улыбнулся и снова погладил бородку.

Фредрик Клинтон, сидя за маленьким столиком у себя комнате возле окна, внимательно слушал Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга. Его лицо пересекали глубокие морщины, но глаза созерцали окружающее сосредоточенно и напряженно, а зрачки казались двумя горошинками черного перца.

– Мы следили за телефонными переговорами и электронной почтой главных сотрудников «Миллениума» начиная с апреля, – сказал Клинтон. – Наблюдение показывало, что Блумквист, Малин Эрикссон и этот самый Кортес близки к отчаянию. Мы прочитали гранки следующего номера «Миллениума». Похоже, что Блумквист теперь и сам считает, что у Саландер все-таки не все дома. Он пытается оправдывать ее с социальной точки зрения – она, вроде бы, не получила от общества той поддержки, на которую могла рассчитывать, поэтому ее вину в попытке убить отца должны разделить и те, кто ее окружали… Но ведь подобные аргументы никого не могут убедить. Там нет ни слова о вторжении в его квартиру или о нападении на его сестру в Гётеборге и об исчезнувших отчетах. Он знает, что ничего не может доказать…

– В том-то и дело, – заметил Юнас Сандберг. – Блумквист, конечно, знает, что что-то не так. Но ведет себя так, будто ничего не замечает. Простите, но это не в стиле «Миллениума». Кроме того, в редакцию вернулась Эрика Бергер. Но весь следующий номер «Миллениума» вообще бессодержателен…

– Что ты хочешь сказать… Что это фальшивка?

Юнас Сандберг вздохнул.

– Летний номер «Миллениума» вообще-то должен был выйти в последнюю неделю июня. Судя по тому, что Малин Эрикссон писала по электронной почте Микаэлю Блумквисту, этот номер должен печататься на одном предприятии в Сёдертелье. Но когда я сегодня связался с предприятием, оказалось, что им еще даже не сдали оригинал. У них имеется только коммерческое предложение, полученное месяц назад.

– Ну и ну, – хмыкнул Фредрик Клинтон.

– А где они печатались раньше?

– В какой-то типографии в Моргонгове, с названием «Рекламная типография Халльвига». Я позвонил туда, сделав вид, что работаю в «Миллениуме», и спросил, как далеко они продвинулись. Директор типографии отказался говорить на эту тему. Я собираюсь вечером туда наведаться.

– Ясно. Георг, что у тебя?

– Я проверил все доступные телефонные разговоры за последнюю неделю, – сказал Нюстрём. – Странно, но никто из сотрудников «Миллениума» не обсуждает ничего, связанного с судом или с делом Залаченко.

– Ничего?

– Да. Упоминания об этом всплывают только в разговорах с людьми, не имеющими отношения к «Миллениуму». Вот, послушайте. Микаэлю Блумквисту звонит репортер из газеты «Афтонбладет» и интересуется, может ли тот как-то прокомментировать готовящийся процесс.

Он поставил на стол магнитофон.

Он выключил магнитофон.

– Раньше мы как-то об этом не задумывались, но я прокрутил назад и прослушал разговоры выборочно. Так было все время. Когда речь заходит о деле Залаченко, Блумквист почти всегда уходит в кусты. Не говорит об этом даже со своей сестрой, хотя она защищает Саландер.

– Может, ему действительно нечего сказать?

– Он упорно отказывается выдвигать какие бы то ни было версии. Такое впечатление, что Блумквист круглосуточно живет в редакции и почти не бывает дома на Бельмансгатан. А если он круглосуточно работает, то должен был бы создать нечто большее, чем эта ерунда в очередном номере «Миллениума».

– А прослушивать редакцию мы по-прежнему не можем?

– Нет, – вступил в разговор Юнас Сандберг. – В редакции постоянно кто-нибудь находится. Кстати, обратите внимание…

– Да?

– С того дня, как мы побывали в квартире у Блумквиста, в редакции все время кто-то есть. Блумквист там днюет и ночует, в его кабинете постоянно горит свет. Если не он, то или Кортес, или Малин Эрикссон, или этот гей… э-э, Кристер Мальм.

Клинтон провел рукой по подбородку и ненадолго задумался.

– Ладно. Какие выводы?

Георг Нюстрём немного поколебался.

– Ну… Пожалуй, я предположил бы, что они разыгрывают для нас спектакль.

Клинтон почувствовал, как по затылку пополз холод.

– Но почему мы не заметили этого раньше?

– Мы слушали то, что произносилось, а не то, что умалчивалось. Мы радовались, замечая их растерянность или читая их электронную почту. Блумквист понимает, что кто-то похитил отчет о Саландер девяносто первого года и у него, и у сестры. Но что же ему, черт побери, делать?

– Они не заявляли в полицию о нападении?

Нюстрём помотал головой.

– Джаннини присутствует на допросах Саландер. Она любезна, но не говорит ничего существенного. А Саландер просто молчит.

– Но ведь это нам на руку. Чем меньше она открывает рот, тем лучше. Что говорит Фасте?

– Я встречался с ним два часа назад. Он как раз получил эти показания Саландер. – Нюстрём показал на копию, которая лежала на коленях у Клинтона. – Экстрём в растерянности. Нам повезло, что литературные возможности Саландер весьма ограниченны. Для непосвященных эта автобиография – иллюстрация к теории заговоров с элементами порнографии. Но она попадает точно в цель. Она абсолютно достоверно излагает, как ее заперли в клинику Святого Стефана, утверждает, что Залаченко работал на СЭПО и тому подобное. Саландер упоминает, что речь, как ей кажется, идет о некоей структуре внутри СЭПО, то есть фактически подозревает существование «Секции». В целом она все очень точно описывает. Хотя, как я уже сказал, ее творчество не вызывает доверия. Экстрём растерян, поскольку, похоже, что Джаннини собирается использовать эти записки в суде, как материал для защиты.

– Черт возьми! – воскликнул Клинтон.

Он опустил голову и несколько минут напряженно думал. Под конец поднял взгляд.

– Юнас, поезжай вечером в Моргонгову и проверь, что там делается. Если они печатают «Миллениум», мне нужна копия.

– Я возьму с собой Фалуна.

– Отлично. Георг, я хочу, чтобы ты во второй половине дня пошел к Экстрёму и прощупал его. До сих пор все шло как по маслу, но отмахнуться от этих ваших соображений я не могу.

– О’кей.

Клинтон опять немного помолчал.

– Лучше бы суда вообще не было… – сказал он под конец, поднял взгляд и посмотрел Нюстрёму в глаза.

Тот кивнул. Они понимали друг друга без слов.

– Нюстрём, проверь, какие у нас есть возможности.

Юнас Сандберг и слесарь по замкам Ларс Фаульссон, больше известный как Фалун, припарковались неподалеку от железной дороги и двинулись пешком через местечко Моргонгова. Было девять часов вечера, и еще недостаточно стемнело, чтобы предпринимать какие-либо действия, но им хотелось разведать обстановку и составить общее впечатление.

– Если у них стоит сигнализация, я не хочу туда лезть, – сказал Фалун.

Сандберг кивнул.

– Тогда лучше пройтись по окнам. Если у них что-нибудь лежит, ты швырнешь в стекло камнем, схватишь то, что тебе надо, и бросишься наутек.

– Блестящая идея, – ответил Сандберг.

– Если тебе нужен только экземпляр журнала, мы можем заглянуть в мусорные контейнеры позади здания. Там наверняка будет брак, пробная печать или что-нибудь в этом роде.

Типография Халльвига располагалась в маленьком кирпичном здании. Они приближались к ней с юга, по другой стороне улицы. Сандберг уже собирался пересечь улицу, но Фалун схватил его за локоть.

– Продолжай идти прямо, – сказал он.

– Почему?

– Продолжай идти прямо, как будто мы просто совершаем вечернюю прогулку.

Они миновали типографию и обошли вокруг квартала.

– В чем дело? – спросил Сандберг.

– Надо смотреть глазами. У них там не просто сигнализация. Рядом со зданием стояла машина.

– Ты думаешь, там кто-нибудь есть?

– Эта машина из «Милтон секьюрити». Типография, блин, надежно охраняется.

– «Милтон секьюрити»! – воскликнул Фредрик Клинтон, у которого даже мурашки пробежали по спине.

– Если б не Фалун, я бы угодил прямо к ним в лапы, – сказал Юнас Сандберг.

– Они затевают какой-то сюрприз, – заявил Георг Нюстрём. – Иначе какого черта маленькой типографии в провинции нанимать для постоянного наблюдения «Милтон секьюрити»?

Клинтон вздохнул. Его рот напоминал узкую полоску. Было уже одиннадцать часов вечера, и ему требовался отдых.

– Следовательно, «Миллениум» что-то затевает, – сделал очевидный вывод Сандберг.

– Это я уже понял, – ответил Клинтон. – Ладно. Давайте проанализируем ситуацию. Каков самый худший сценарий? Что им может быть известно? – Он вопросительно посмотрел на Нюстрёма.

– Вероятно, отчет о Саландер, датированный девяносто первым годом, – сказал тот. – После того как мы выкрали копии, они усилили меры безопасности. Должно быть, догадались, что за ними следят. В худшем случае у них сохранилась еще одна копия отчета.

– Но Блумквист очень нервничал из-за того, что потерял отчет…

– Я знаю. Но нас вполне могли надуть. Такую возможность исключать нельзя.

Клинтон кивнул.

– Будем исходить из этого. Сандберг?

– Нам известно, как будет защищаться Саландер. Она расскажет правду, такую, какой она ей представляется. Я еще раз прочел ее так называемую автобиографию. Саландер, в общем-то, подыгрывает нам. Она излагает вульгарные обвинения в изнасиловании и нарушении ее прав, поэтому все это кажется просто пустой болтовней любительницы пофантазировать.

Нюстрём кивнул.

– Кроме того, она не сможет абсолютно ничего доказать. Экстрём использует ее оружие против нее самой и объявит ее показания недостоверными.

– О’кей. Телеборьян буквально превзошел себя – он выдал текст новой экспертизы. Конечно, нельзя исключать такой вариант, что Джаннини предъявит собственного эксперта, который заявит, что Саландер совершенно нормальная, и тогда дело передадут в Государственное управление судебной медицины. Но опять-таки – если Саландер не изменит тактику и снова откажется говорить, – они придут к выводу, что Телеборьян прав и она сумасшедшая. Она сама себе – злейший враг.

– И все-таки надежнее всего было бы не доводить дело до судебного процесса, – сказал Клинтон.

Нюстрём покачал головой.

– Это почти невозможно. Саландер сидит в изоляторе «Крунуберг» и с другими заключенными не общается. Ее ежедневно выводят на часовую прогулку в отдельный отсек на крыше, но там ее не достать. У нас нет своих людей среди персонала изолятора.

– Понятно.

– Если б мы хотели до нее добраться, лучше всего это было сделать, пока она лежала в Сальгренской больнице. Теперь мы можем действовать только открыто. Убийцу почти на сто процентов поймают. А где найдешь «стрелка», который на это пойдет? А скомстролить самоубийство или несчастный случай за столь короткий срок просто невозможно.

– Я тоже так думаю. К тому же, неожиданные смерти вызывают массу расспросов… Ладно, посмотрим, чем дело обернется в суде. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Мы все время ждали от них ответного хода – очевидно, эта ее так называемая автобиография и есть ответный ход.

– Но наша проблема заключается в «Миллениуме», – заметил Юнас Сандберг.

Остальные закивали.

– «Миллениум» и «Милтон секьюрити», – задумчиво произнес Клинтон. – Саландер работала на Арманского, а Блумквист состоял с нею в близких отношениях. Можем ли мы сделать вывод, что они объединились?

– Это вполне логично, раз «Милтон секьюрити» охраняет типографию, где печатается «Миллениум». Это не может быть случайностью.

– О’кей. Когда же они собираются выпустить номер? Сандберг, ты утверждаешь, что они задерживаются уже на две недели. Если предположить, что «Милтон секьюрити» охраняет типографию, чтобы никто заранее не добрался до свежего выпуска «Миллениума», значит, они собираются опубликовать материал, который хотят до поры до времени хранить в тайне. Так что вполне вероятно, что журнал уже напечатан.

– К началу судебного процесса, – сказал Юнас Сандберг. – Остальное маловероятно.

Клинтон кивнул.

– Но что же они могут там напечатать? Если события пойдут по наихудшему сценарию?

Все трое надолго задумались.

Первым после паузы заговорил Нюстрём.

– В худшем случае, как я уже говорил, у них сохранилась копия отчета девяносто первого года.

Клинтон с Сандбергом кивнули.

– Вопрос в том, как они смогут его использовать, – добавил Сандберг. – В отчете фигурируют Бьёрк и Телеборьян. Бьёрк мертв. Они предпримут атаку на Телеборьяна, но тот заявит, что просто проводил стандартную судебно-медицинскую экспертизу. Их слово против слова Телеборьяна – а тот, разумеется, просто откажется понимать, в чем его обвиняют.

– Что мы предпримем, если они опубликуют отчет? – поинтересовался Нюстрём.

– По-моему, тут у нас есть козырные карты, – ответил Клинтон. – Если начнется трепотня насчет отчета, все внимание сконцентрируется на СЭПО, а не на «Секции». И когда журналисты станут задавать вопросы, СЭПО извлечет его из архива…

– А там, разумеется, будет уже другой отчет, – добавил Сандберг.

– Шенке сдал в архив модифицированную версию, то есть ту, которую читал прокурор Экстрём. Ему присвоен порядковый номер. Мы сможем оперативно выдать СМИ массу дезинформации… Ведь оригинал, который раздобыл Бьюрман, у нас, а у «Миллениума» – всего лишь копия. Мы даже можем запустить свою версию, намекая на то, что Блумквист сам сфальсифицировал свою версию отчета.

– Отлично. Что еще может быть известно «Миллениуму»?

– О «Секции» они ничего знать не могут. Это исключено. Следовательно, они сосредоточатся на СЭПО, и в результате Блумквист предстанет как великий конспиролог, автор теории заговоров. И тогда СЭПО станет уверять, что у него тоже съехала крыша.

– Его довольно хорошо знают, – задумчиво произнес Клинтон. – После истории с Веннерстрёмом он пользуется большим доверием.

Нюстрём кивнул.

– Можем ли мы как-нибудь подорвать это доверие? – поинтересовался Юнас Сандберг.

Нюстрём с Клинтоном обменялись взглядами, потом оба кивнули. Клинтон посмотрел на Нюстрёма.

– Ты мог бы достать, ну скажем, грамм пятьдесят кокаина?

– Возможно, у югославов.

– О’кей. Попробуй. Но дело безотлагательное. Судебный процесс начинается через два дня.

– Я не понимаю… – начал Юнас Сандберг.

– Этот трюк столь же стар, как и наша профессия. Но по-прежнему весьма эффективен.

– Моргонгова? – переспросил Торстен Эдклинт и нахмурился.

Он сидел в халате на диване у себя дома и уже в третий раз читал автобиографию Лисбет Саландер. Его отвлек звонок Моники Фигуэрола. Поскольку было уже далеко за полночь, он предположил, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Моргонгова, – повторила Моника. – Сандберг с Ларсом Фаульссоном отправились туда сегодня вечером, около семи часов. Курт Свенссон из команды Бублански не упускал их из виду. Не такая уж сложная задача, поскольку машина Сандберга снабжена определителем местоположения. Они припарковались поблизости от старой железнодорожной станции, а потом прогулялись по нескольким кварталам, вернулись к машине и уехали в Стокгольм.

– Понял. Они с кем-то встречались, или…

– Нет. В том-то и загвоздка. Они приехали, вылезли из автомобиля, прогулялись, сели в машину и вернулись в Стокгольм.

– Ну, и зачем ты звонишь мне в половине первого ночи и все это рассказываешь?

– Мы не сразу, но сообразили. Они прогуливались мимо здания, где помещается типография. Я поговорила с Микаэлем Блумквистом – там печатается «Миллениум».

– Вот черт, – произнес Эдклинт, сразу сообразивший, что к чему.

– Судя по присутствию Фалуна, они, вероятно, собирались нанести поздний визит в типографию, но в последний момент отменили операцию, – сказала Моника.

– Почему же?

– Потому что Блумквист попросил Драгана Арманского охранять типографию до тех пор, пока журнал не попадет к распространителям. Они, вероятно, увидели машину «Милтон секьюрити». Я решила, что вам захочется получить эту информацию незамедлительно.

– Ты не ошиблась. Это означает, что они почуяли что-то неладное…

– В любом случае до них дошло, что туда лучше не совать свои носы, когда они увидели машину. Сандберг высадил Фаульссона в центре и вернулся на Артиллеригатан. Мы знаем, что там находится Фредрик Клинтон. Георг Нюстрём прибыл примерно в то же время. Вопрос в том, как нам действовать.

– Суд начинается во вторник… Позвони Блумквисту и попроси его усилить меры безопасности в «Миллениуме». На случай непредвиденных обстоятельств.

– Вообще-то, они очень неплохо справляются с задачей охраны. А уж телефоны прослушивают на высоком профессиональном уровне. Блумквист, буквально как параноик, разработал целую методику обманных маневров, которая вполне могла бы пригодиться и нам.

– О’кей. Но в любом случае позвони ему.

Моника Фигуэрола выключила мобильник и положила его на прикроватную тумбочку. Затем подняла взгляд и посмотрела на Микаэля Блумквиста, который лежал голым, упираясь в спинку кровати.

– Я должна позвонить тебе и предложить усилить охрану «Миллениума», – сказала она.

– Спасибо за совет, – сухо откликнулся он.

– Я не шучу. Если они почуяли неладное, есть риск, что они проколятся. Не исключено, что они сейчас вламываются к вам.

– Там сегодня ночует Хенри Кортес. И у нас стоит сигнализация на случай взлома, напрямую соединенная с «Милтон секьюрити», а они находятся в трех минутах ходьбы.

Секунду Микаэль помолчал, затем буркнул:

– Параноик…