Для Лисбет Саландер первая неделя полицейской охоты была начисто лишена драматизма. Она тихо-спокойно пребывала в своей квартире на Фискаргатан в квартале Мосебакке. Ее мобильник был отключен, а SIM-карта вынута. Она не собиралась пользоваться этим мобильником. Все большее и большее изумление у нее вызывали заголовки газетных публикаций в Сети и новости по телевизору.

Источником раздражения была и ее собственная паспортная фотография, сначала появившаяся в Интернете, а затем мелькавшая в заставках телевизионных новостей. Вид у нее был придурковатый.

Вопреки многолетним усилиям не высовываться, Лисбет стала самой одиозной личностью, чаще всего упоминаемой средствами массовой информации. Не без удивления она отметила, что объявление в розыск низкорослой девушки, подозреваемой в тройном убийстве, стало одной из главных новостей года, сравнимых с нашумевшей историей о сектантах из Кнутбю. Комментарии и пояснения в прессе заставляли ее удивленно поднимать брови, но больше всего ее поразило разглашение информации о ее душевном здоровье, что охранялась врачебной тайной, а теперь была доступна любой редакции. Один заголовок вызвал к жизни давно забытое воспоминание:

Один судебный репортер из ТТ превзошел всех своих конкурентов, получив копию судебно-медицинского заключения, написанного после того, как Лисбет была задержана полицией за то, что заехала ногой по физиономии пассажира на станции метро «Гамла стан».

Происшествие в метро Лисбет помнила очень хорошо. Она села на станции «Уденплан», возвращаясь домой (в кавычках, конечно) к приемным родителям в Хегерстене. На станции «Родмансгатан» в вагон зашел незнакомый – с виду трезвый – мужчина и тут же подсел к ней. Позднее она узнала, что его зовут Карл Иверт Блумгрен, что он пятидесятидвухлетний безработный из Евле, раньше игравший в хоккей с мячом. Хотя вагон был полупустой, он сел рядом с ней и начал приставать. Положив руку ей на колено, завел песню типа «получишь двести крон, если поедешь ко мне». Она все это проигнорировала, и тогда он заупрямился и обозвал ее сукой. Тот факт, что она не ответила на его призывы и пересела на станции «Центральный вокзал», не умерило его пыл.

Когда они подъезжали к остановке «Гамла стан», он обхватил ее руками сзади, просунул руки ей под свитер и зашептал в ухо, что она шлюха. Лисбет Саландер было отнюдь не по нраву, когда ее называл шлюхой незнакомый тип в метро. Ответом был удар локтем в глаз. Затем она схватилась за поручень, подтянулась и заехала ему обоими каблуками в переносицу, что закончилось некоторым кровопусканием.

Когда поезд остановился, Лисбет выскочила из вагона на перрон, но, будучи одетой по последней панковской моде с перекрашенными в синий цвет волосами, была тут же настигнута неким ревнителем порядка, который набросился на нее и прижал к полу, пока не вызвали полицию.

Она посылала проклятия своему полу и телосложению. На здорового мужика никто не осмелился бы навалиться.

Она даже не сделала попытку объяснить, за что заехала Карлу Иверту Блумгрену в физиономию, считая бессмысленным стараться хоть что-нибудь объяснить одетым в униформу представителям власти. Из принципа она не желала отвечать на вопросы психологов, пытавшихся квалифицировать ее душевное состояние. К счастью, несколько пассажиров были свидетелями событий, в том числе одна неугомонная женщина из Хернесанда, оказавшаяся членом парламента от центристской партии. Женщина дала на месте свидетельские показания, что Блумгрен приставал к Саландер, прежде чем получил серьезный отпор. После того как выяснилось, что Блумгрен уже дважды привлекался судом за преступления против нравственности, прокурор закрыл дело. Это, однако, не означало, что социальная служба прекратила свое расследование. Вскоре это закончилось тем, что суд признал ее недееспособной, и это привело к тому, что сначала Хольгеру Пальмгрену, а затем и Нильсу Бьюрману поручили опекунство над ней.

И вот теперь все эти сугубо личные и интимные детали были выставлены в Интернете для всеобщего обозрения. Ее характеристика дополнялась красноречивыми описаниями конфликтов с окружением, начиная с начальной школы, и упоминанием ее пребывания в детской психиатрической клинике в раннем подростковом возрасте.

Публикации в журналах и газетах отличались большим разнообразием диагнозов, поставленных Лисбет Саландер. В одних она описывалась как психопатка, в других ее квалифицировали как шизофреничку с явно выраженной манией преследования. Все газеты изображали ее как умственно отсталую: она не овладела программой начальной школы и не получила аттестата по окончании девятого класса. В том, что она неуравновешенна и склонна к насилию, общественности не приходилось сомневаться.

Когда средства массовой информации прознали, что Лисбет Саландер знакома с известной лесбиянкой Мириам Ву, страницы газет затопило информацией. Мириам Ву выступала в провоцирующем шоу Бениты Коста во время гей-парада и была сфотографирована до пояса обнаженной, в кожаных брюках на подтяжках и лакированных сапогах на высоких каблуках. Еще она писала статьи в гей-журнал, которые теперь цитировались, и давала интервью в связи с выступлениями в разных шоу. Комбинация возможной серийной убийцы, лесбиянки и любительницы садомазохистского секса была потрясающим стимулом для увеличения тиражей.

Из-за того, что Мириам Ву пропадала всю первую драматическую неделю, стали появляться гипотезы, что и она пала жертвой насилия Саландер или, возможно, была соучастницей преступления. Но эти измышления циркулировали в основном в несерьезном интернет-чате «Эксилен» и не просочились в крупные публикации. Зато в нескольких газетах обсуждалось предположение, что у Лисбет Саландер был повод к убийству, потому что диссертация Миа Бергман касалась секс-мафии, а Саландер, по данным социальной службы, была проституткой.

В конце недели в средства массовой информации просочилась новость, что Саландер связана с группой молодых женщин, заигрывавших с сатанизмом, под названием «Персты дьявола». Это побудило одного журналиста в возрасте, пишущего по вопросам культуры, опубликовать статью о беспринципности молодежи и об опасностях, кроющихся повсюду, от культуры бритоголовых до хип-хопа.

К этому времени общественность уже пресытилась Лисбет Саландер. Если сделать краткую выжимку из всего, что публиковалось, то выходило, что полиция разыскивает психопатку, примкнувшую к группе сатанисток, рекламирующих садомазохистский секс, ненавидящих общество в целом и мужчин в частности. Проведя прошлый год за границей, Лисбет Саландер, возможно, установила и международные связи.

Из всей этой журналистской трескотни лишь одна публикация чувствительно задела Лисбет. Ее заинтересовал заголовок.

Эти слова принадлежали бывшей учительнице, а ныне художнице по ткани Биргитте Миоос, опубликовавшей заметку о том, как Лисбет Саландер угрожала одноклассникам и как ее боялись даже учителя.

Лисбет в самом деле встречала Миоос, но это была не слишком отрадная встреча.

Закусив губу, она припомнила тот самый случай, когда ей было одиннадцать лет. Лисбет помнила, как Миоос замещала учительницу математики и как она добивалась от Лисбет правильного ответа на вопрос, который та уже дала. Ответ Лисбет не совпадал с тем, что был в задачнике, – и на самом деле, в него затесалась ошибка. Самой Лисбет казалось, что это и дураку ясно, но Миоос никак не могла отвязаться, а Лисбет все меньше хотелось продолжать дискуссию. Наконец она села, плотно сжав губы, а раздраженная Миоос схватила ее за плечо и встряхнула, чтобы привлечь ее внимание. Тогда Лисбет швырнула ей в голову учебник, и в классе начался кавардак. Лисбет плевалась, шипела и отбивалась от одноклассников, пытавшихся ее скрутить.

Статья была помещена на развороте одной из вечерних газет. Рядом, по краям, приводились еще несколько цитат, а один из бывших одноклассников позировал перед входом в их старую школу. Парня звали Давид Густафссон, и теперь он представлялся экономистом-ассистентом. Он утверждал, что ученики боялись Лисбет Саландер, потому что «однажды она грозилась их убить». Лисбет помнила Давида Густафссона как одного из своих самых мерзких обидчиков, здоровяка с IQ как у щуки, не упускавшего случая напакостить ей или надавать пинков в школьном коридоре. Однажды он напал на нее у поворота в спортивный зал, во время перерыва на обед, и она, не задумываясь, дала сдачи. Чисто физически она была ему не соперник, но ее позицией было: лучше смерть, чем капитуляция. Именно этот случай стал поворотным моментом. Вокруг столпились одноклассники, наблюдавшие, как Давид Густафссон снова и снова швыряет на пол Лисбет Саландер. Он явно получал удовольствие, но эта дуреха не соображала, что надо перестать сопротивляться; она даже не заревела и не заныла о пощаде.

Наконец даже одноклассники заскучали. Давид был очевидно сильнее, а Лисбет – очевидно беспомощнее, так что славы ему это уже не прибавляло, а как закончить драку, которую он затеял, было неясно. Под конец он пару раз врезал ей как следует кулаком, так что разбил ей губу и чуть не вышиб из нее дух. Одноклассники бросили ее, сломанную, скорчившуюся, в углу за спортзалом и, смеясь, убежали.

Лисбет Саландер пошла домой зализывать раны, а через два дня вернулась с битой для игры в лапту. Прямо посреди школьного двора она засадила Давиду по уху. Ошеломленный, он лежал на земле, а она прижала биту к его горлу и прошептала ему в ухо, что убьет его, если он к ней еще раз прикоснется. Когда школьный персонал узнал о происшедшем, Давида проводили к школьной медсестре, а Лисбет – к директору. Затем последовало наказание, запись в журнал и разбирательство социальной службы.

О существовании Миоос и Густафссона Лисбет не вспоминала уже пятнадцать лет, но теперь взяла в уме на заметку: при случае, когда будет время, посмотреть, чем они теперь занимаются.

Суммарный эффект всего написанного в СМИ состоял в том, что Лисбет Саландер стала известна – точнее, печально известна – всему шведскому народу. Вся ее подноготная была запротоколирована, изучена и освещена в прессе до мельчайшей детали, от дерзостей в начальной школе до лечения в детской психиатрической клинике Святого Стефана в Уппсале, где она провела больше двух лет.

Лисбет внимательно послушала телевизионное интервью с главным врачом Петером Телеборьяном. Последний раз она видела его в суде, когда решался вопрос о ее недееспособности. С тех пор прошло восемь лет. На лбу у психиатра пролегли глубокие морщины, и он почесывал поредевшую бородку, озабоченно поглядывая на репортера в студии и объясняя, что он связан врачебной тайной и потому не может обсуждать конкретного пациента. Все, что он мог сказать, это что Лисбет Саландер – сложный случай в психиатрической практике, потребовавший квалифицированной помощи, и что суд вопреки его рекомендациям принял решение учредить над ней опеку, вместо того чтобы обеспечить ее лечением в стационаре. «Позорное решение», – утверждал Телеборьян. Он сокрушался о том, что три человека поплатились жизнью в результате ошибочного решения, и воспользовался возможностью сделать пару укоров в адрес правительства из-за сокращений финансирования психиатрии в последние десятилетия.

Лисбет заметила: ни одна из газет не упомянула, что наиболее часто применяемым методом общения с пациентами закрытого психиатрического отделения, возглавляемого доктором Телеборьяном, было помещение «неспокойных и неуправляемых пациентов» в комнату, называемую «свободной от возбудителей». Вся обстановка в этой комнате состояла из кровати с ремнями для пристегивания. Научным оправданием этому служил тезис, что беспокойные дети должны быть изолированы от «возбудителей», способных вызвать приступ.

Повзрослев, Лисбет узнала, что у этого метода есть другое название – «sensory deprivation», то есть «лишение ощущений». Подвергать заключенных в тюрьме «лишению ощущений» признано негуманным Женевской конвенцией. Это был довольно часто применяемый метод в экспериментах по промыванию мозгов, к которому прибегали диктаторские режимы. Документы подтверждают, что политические заключенные, признавшиеся во всех мыслимых и немыслимых преступлениях на московских процессах в 30-е годы, подвергались такой процедуре.

Наблюдая за Петером Телеборьяном, вещавшим с экрана телевизора, Лисбет Саландер чувствовала, как ее сердце сжимается в ледышку. «Интересно, он пользуется тем же лосьоном для бритья?» – подумала она. Это его теоретическая база была подведена под курс ее лечения. Лисбет никак не могла понять, чего еще от нее ожидали сверх того, чтобы она прошла курс лечения и осознала свои проступки. Лисбет Саландер очень быстро поняла, что «неспокойный и неуправляемый пациент» – это тот, кто сомневается в правоте и опытности Телеборьяна.

Итак, Лисбет Саландер обнаружила, что методы лечения в психиатрии в XVI веке ничем не отличаются от тех, что использовались на пороге XXI века в больнице Святого Стефана.

Примерно половина ее пребывания там пришлась на «свободную от возбудителей» комнату в положении привязанной к кровати пациентки. Возможно, она поставила своеобразный рекорд.

Телеборьян никогда не домогался ее в сексуальном плане. Он вообще к ней никак не прикасался, разве что по самым нейтральным поводам. Однажды он предупреждающим жестом положил руку ей на плечо, когда она была закреплена ремнями в изоляторе.

Интересно, остались ли до сих пор следы ее зубов над его мизинцем?

Все это превратилось в своего рода поединок, причем у Телеборьяна в руках были все козыри, а ее контрмера состояла в том, чтобы полностью отгородиться от него, игнорируя его присутствие.

В двенадцать лет Лисбет доставили в больницу Святого Стефана две женщины-полицейские. Это произошло через несколько недель после того, как случилась «Вся Та Жуть». Она помнила происшедшее до мельчайших деталей. Сначала она думала, что все как-то обойдется, пыталась разъяснить свою версию события полицейским, социальным работникам, персоналу больницы, медсестрам, врачам, психологу и даже священнику, предложившему помолиться вместе с ним. Когда они сидели на заднем сиденье полицейского автомобиля и проезжали мимо центра Веннер-Грена на север в сторону Уппсалы, она все еще не знала, куда они едут. Ей никто ничего не объяснил. Тут-то она и начала догадываться, что ничего вообще не обойдется.

Она попыталась объяснить все Петеру Телеборьяну.

Результатом всех ее усилий стала ночь на кровати с ремнями, когда ей исполнилось тринадцать лет.

Из всех, с кем Лисбет Саландер сталкивала жизнь, Телеборьян был садистом, ни с кем не сравнимым по мерзости и отвратительности. Бьюрману он дал бы сто очков вперед. Но Петер Телеборьян скрывался за занавесом из бумаг, заключений, академических званий и психиатрического многословия. Ни один из его поступков невозможно было оспорить или опротестовать.

«Привязывать непослушных девочек ремнями к кровати было его государственным заданием», – подумала Лисбет.

Каждый раз, когда она лежала на спине, затянутая ремнями, а он их слегка подправлял, она читала возбуждение в его глазах. Она все видела, и он знал, что она знает, так что сигнал достигал цели.

В ночь, когда ей исполнилось тринадцать, Лисбет решила никогда больше не говорить ни слова – ни Петеру Телеборьяну, ни какому-нибудь другому психиатру или врачу по мозгам. Это был ее подарок самой себе. И она сдержала обещание. Она знала, что это взбесило Петера Телеборьяна и больше, чем что-либо другое, отразилось на решении еженощно привязывать ее ремнями. Такова была цена, которую она заплатила.

Лисбет научилась полностью владеть собой. С приступами ярости было покончено, и она не швырялась тем, что попадется под руку, когда ее выпускали из изолятора.

Но с врачами она не разговаривала.

Зато вежливо и совершенно открыто говорила с медсестрами, персоналом столовой и уборщицами. Это было замечено. Одна дружелюбная медсестра по имени Каролина, которой Лисбет в какой-то степени доверилась, спросила ее однажды, почему она так себя ведет. Лисбет удивленно на нее взглянула.

– Почему ты не разговариваешь с врачами?

– Потому что они не слушают, что я говорю.

Ответ отнюдь не был спонтанным. Это и было ее единственным способом общаться с врачами. Лисбет знала: все подобные высказывания собираются в ее журнале, и таким образом ее продуманное решение будет задокументировано.

В свой последний год в больнице Святого Стефана Лисбет все реже попадала в изолятор. Теперь это происходило исключительно в тех случаях, когда она досаждала Петеру Телеборьяну, причем считалось, что она делает это всякий раз, когда пересекается с ним. Он неутомимо пытался побороть ее упрямое молчание и тем самым заставить ее признать его существование.

В какой-то момент Телеборьян решил, что Лисбет должна принимать некое психотропное средство, которое затрудняло ее дыхание и мышление, что, в свою очередь, порождало страх. Она отказывалась принимать лекарство, что повлекло решение о принудительном приеме ежедневно по три таблетки.

Ее сопротивление было столь решительным, что персоналу приходилось держать ее силой, принудительно открывать ей рот и заставлять глотать таблетки. Уже в первый раз Лисбет засунула пальцы в рот, и ее вырвало всем обедом на ближайшую санитарку. Тогда прием таблеток стали осуществлять, когда она лежала пристегнутая. Результатом стало то, что Лисбет научилась вызывать рвоту, не засовывая пальцы в рот. Ее энергичный отказ принимать таблетки и перенапряжение персонала в связи с этим привели к тому, что попытки заставить ее были прекращены.

Едва ей исполнилось пятнадцать лет, как ее неожиданно перевезли обратно в Стокгольм и поселили в приемной семье. Переезд стал полной неожиданностью для нее. В это время Телеборьян перестал быть главврачом в больнице Святого Стефана, и Лисбет Саландер считала это единственной причиной ее внезапной выписки. Если бы все решал Телеборьян, лежать бы ей и дальше в изоляторе, пристегнутой ремнями.

А теперь она видела его по телевизору. Интересно, он все еще мечтает заполучить ее к себе в клинику или она стала слишком взрослой, чтобы будить его фантазию? Его нападки на суд, отказавший в ее госпитализации, были эффектны и пробудили негодование у женщины-репортера, берущей интервью, но она уже, очевидно, исчерпала свои вопросы. Против Петера Телеборьяна никто не мог бы выступить. Главного врача больницы Святого Стефана уже не было в живых, а судья, вынесший решение по делу Саландер и теперь ставший чем-то вроде козла отпущения, вышел на пенсию и отказался высказываться перед журналистами.

Но самую вопиющую публикацию Лисбет нашла в Сети – из местной газеты одного из городов в середине Швеции. Она трижды перечитала текст, прежде чем выключить компьютер и зажечь сигарету. Сев на подушку из ИКЕА в оконной нише, Лисбет растерянно скользила взглядом по ночному освещению.

Дальше текст воспроизводил несколько эпизодов, которые припомнила Юханна. Лисбет нахмурилась. Сама она не могла вспомнить ни самих эпизодов, ни подружки по имени Юханна. Она вообще не могла припомнить кого-либо, кто мог считаться ее подругой и кто пытался влить ее в школьный коллектив.

Из текста было невозможно понять, когда имели место эти эпизоды, но в школу Лисбет практически перестала ходить с двенадцати лет. Это означало, что ее озабоченная подруга вскрыла ее бисексуальность совсем уж рано.

Каким бы ни был чудовищный поток идиотских текстов, появившихся за прошедшую неделю, интервью с Юханной ранило ее больше всего. Текст был явно сфабрикован. Либо репортер напоролся на патологическую нимфоманку, либо сам все выдумал. Лисбет запомнила фамилию журналиста и мысленно занесла его в список будущих объектов исследования.

Даже самые мягкие по тону и критические по отношению к обществу репортажи с заголовками типа «Общество проявило несостоятельность» или «Она никогда не получала необходимой помощи» не могли смягчить ее образ законченной преступницы – серийной убийцы, в припадке безумия уничтожившей трех уважаемых людей.

Лисбет читала разные интерпретации собственной жизни не без некоторого любопытства, но заметила, что в публичной осведомленности присутствует очевидный пробел. При всем, казалось бы, неограниченном доступе к самым засекреченным и интимным деталям ее жизни средства массовой информации полностью пропустили то, что связано со «Всей Той Жутью», случившейся с ней незадолго до того, как ей исполнилось тринадцать. Информация о ней покрывала годы от начальной школы до одиннадцатилетия, а затем начиная с пятнадцатилетия, когда ее выпустили из детской психиатрической больницы и поместили в приемную семью.

Похоже, что кто-то, имеющий отношение к полицейскому расследованию, снабжал журналистов информацией, но по какой-то причине, неясной Лисбет Саландер, решил замаскировать период, связанный со «Всей Той Жутью». Это было поразительно. Если бы полиция хотела усилить впечатление от ее склонности к применению грубого насилия, то факты того самого расследования внесли бы самый весомый вклад в ее характеристику, намного превосходя всякие детские шалости на школьном дворе. Ведь именно те факты стали непосредственной причиной ее госпитализации в больницу Святого Стефана в Уппсале.

В пасхальное воскресенье Лисбет решила, что пора разложить по полочкам полицейское расследование. Публикуемая информация помогла ей составить картину участников следственной группы. Она записала, что прокурор Экстрём возглавляет предварительное следствие и обычно ведет пресс-конференции. Но практическое руководство осуществляет инспектор криминальной полиции Ян Бублански – слегка располневший мужчина в мешковатом костюме, обычно сидящий рядом с Экстрёмом на пресс-конференциях.

Через несколько дней она услышала про Соню Мудиг, единственную в группе женщину, обнаружившую труп адвоката Бьюрмана. Еще Лисбет наткнулась на имена Ханса Фасте и Курта Свенссона, но пропустила Еркера Хольмберга, потому что он не фигурировал в репортажах. Для каждого из них она завела свой файл и стала постепенно пополнять их информацией.

Материалы, относящиеся к ходу полицейского расследования, хранились, конечно, в компьютерах участников следственной группы, а их базы данных складывались на сервере полиции. Лисбет знала, что проникновение во внутреннюю сеть полиции сопряжено с феноменальными трудностями, но все же не является невозможным. Она уже делала это раньше. Работая над одним заданием Драгана Арманского четыре года назад, Лисбет изучила структуру полицейской сети и продумала возможности проникновения в уголовный регистр, чтобы самой туда вторгаться. Но она потерпела полную неудачу при попытке проникновения извне. К тому же полицейская система защиты от хакеров была очень продвинутой, начиненной разными ловушками, которые могли закончиться для взломщика нежелательными хлопотами.

Внутренняя полицейская сеть была создана по всем правилам искусства с собственной подводкой кабелей и с экранированием от внешних подключений и Интернета. Другими словами, здесь требовалось либо задействовать реального полицейского с правом доступа в их сеть, который стал бы выполнять ее поручения, либо действовать так, чтобы внутренняя полицейская сеть считала ее человеком с правом доступа в нее. И вот здесь у полицейских экспертов безопасности зияла огромная дыра. Большое количество участков по всей стране было подключено к полицейской сети, причем некоторые из них, очень маленькие, ночью пустовали и к тому же не были оснащены сигнализацией или охраной. Один из таких участков имелся в Лонгвике под Вестеросом. Он занимал помещение в сто тридцать квадратных метров в здании, где также размещалась библиотека и местное отделение страхования. В дневное время там служат трое полицейских.

Когда Лисбет Саландер занималась поручением Арманского четыре года назад, ей не удалось проникнуть в полицейскую сеть, но она решила на всякий случай потратить немного времени и сил, чтобы заручиться доступом для нужд будущего. Обдумав свои дела, она нанялась уборщицей в Лонгвикскую библиотеку на лето. Кроме орудования швабрами и ведрами, Лисбет успела заскочить в бюро городского планирования и за десять минут ознакомиться с планом помещения во всех деталях. У нее были ключи от здания, но не от полицейского участка. Зато оказалось, что она без труда может влезть туда через окно ванной комнаты на втором этаже, а оно в летнюю жару оставалось на ночь приоткрытым. Полицейский участок охранялся только фирмой «Секьюритас», работник которой объезжал свои объекты на машине несколько раз за ночь. Просто курам на смех.

Понадобилось минут пять, чтобы обнаружить имя пользователя и пароль под оргстеклом, покрывающим письменный стол начальника. Затем почти всю ночь отняло экспериментирование в поисках понимания структуры полицейской сети, выяснения, каким доступом обладал лично начальник и что было недоступно для местной полиции. В награду ей достались имена пользователей и пароли двух остальных полицейских участка. Одним из них оказалась тридцатидвухлетняя женщина Мария Оттоссон. В ее компьютере обнаружилась информация о том, что она подавала заявление и получила место следователя в отделе по борьбе с мошенничеством в стокгольмской полиции. Об Оттоссон Лисбет получила исчерпывающую информацию, поскольку та оставила свой лэптоп в незапертом ящике письменного стола. В общем, Мария Оттоссон принадлежала к числу полицейских, использующих свой личный компьютер в рабочих целях. Вот повезло-то. Лисбет инсталлировала на него «Асфиксию 1.0» – самую первую версию своей шпионской программы. Она разместила ее в двух местах: в качестве основной, активно интегрированной в «Эксплорер», и в качестве запасной в адресной книге Оттоссон. Расчет Лисбет был таков: даже если Оттоссон купит новый компьютер, она перенесет на него адресную книгу. К тому же есть шанс, что она перенесет ее в тот компьютер, который будет у нее на новом рабочем месте в Стокгольме, куда ей предстояло перебраться через несколько недель.

Лисбет также снабдила своим программным обеспечением стационарные компьютеры полицейских, что позволяло ей, получив их идентификационные данные, проникать и в полицейский регистр. Тут требовалось соблюдать чрезвычайную осторожность, чтобы ее вторжение прошло незамеченным. Например, отдел обеспечения безопасности полиции получал автоматический сигнал тревоги, если кто-то из местных полицейских заходил в сеть в нерабочее время или если число поисковых запросов резко возрастало. Сигнал тревоги также прозвучал бы, если бы Лисбет пыталась получить информацию о расследованиях, к которым местная полиция вряд ли имела отношение.

Весь следующий год Лисбет и ее коллега по хакерству Чума работали над тем, чтобы иметь возможность заходить в полицейскую сеть. Это оказалось сопряжено с такими огромными трудностями, что через некоторое время они отказались от этой деятельности; но за время работы обзавелись почти сотней полицейских идентификаций, которыми могли при случае воспользоваться.

Настоящий прорыв произошел, когда Чуме удалось «хакнуть» домашний компьютер начальника отдела полиции по обеспечению компьютерной безопасности. Оказалось, что это гражданское лицо, экономист по специальности, без особо глубоких знаний компьютеров, но с кучей информации в своем лэптопе. У Лисбет и Чумы таким образом появилась возможность если и не «хакнуть» полицейскую сеть, то полностью разрушить ее, заразив разными вирусами. Но к такой деятельности у них не было ни малейшего интереса. Они были хакерами, а не подрывниками и хотели получить доступ к действующей сети, а не разрушить ее.

Лисбет Саландер проверила свой список и увидела, что из тех, чью идентификацию она позаимствовала, никто не причастен к расследованию тройного убийства. На слишком многое не приходится рассчитывать. Однако теперь она могла без особых проблем заходить и читать подробности всешведского розыска, включая самые свежие данные о себе. Она обнаружила, что ее видели и пытались схватить в Уппсале, Норрчёпинге, Гётеборге, Мальмё, Хеслехольме и Кальмаре и что ее изображение, сделанное с помощью компьютерной графики и дававшее гораздо лучшее представление о ее внешности, было секретно разослано повсюду.

К счастью, при том повышенном внимании, какое ей уделяли средства массовой информации, существовало всего несколько фотографий Лисбет. Помимо паспортной фотографии четырехлетней давности, использованной и на ее водительских правах, а также фотографии в полицейском регистре, когда ей было восемнадцать (где она была абсолютно не похожа на себя), существовало лишь несколько снимков, взятых из старых школьных альбомов, да еще фотографии, сделанные учительницей во время школьной экскурсии в заповедник Накка, когда ей было двенадцать. На экскурсионных снимках можно было видеть лишь мутноватое пятно фигуры, сидящей в стороне ото всех.

К несчастью, на паспортной фотографии у нее был насупленный взгляд, плотно сжатые губы и голова, чуть выдвинутая вперед. Это подтверждало представление о ней как об умственно отсталой, асоциальной личности, способной на убийство, а средства массовой информации активно мусолили это представление. Хорошо еще, что на этой фотографии она была так не похожа на себя, что узнать ее живьем не смог бы никто.

Лисбет с интересом следила за описаниями личности убитых. Во вторник средствам массовой информации оставалось лишь толочь воду в ступе, и тогда, при дефиците драматических разоблачений об охоте на Лисбет Саландер, они стали сосредотачивать внимание на жертвах. В одной из вечерних газет Даг Свенссон, Миа Бергман и Нильс Бьюрман описывались в длинной статье, основным лейтмотивом которой было, что три достойных члена общества зверски убиты безо всякой цели.

Нильс Бьюрман вырисовывался как уважаемый, социально ангажированный адвокат, член Гринписа и общества поддержки молодежи. Целая полоса была отдана для высказываний близкого друга и коллеги Бьюрмана по имени Ян Хоканссон, контора которого находилась в том же здании, что и контора Бьюрмана. Хоканссон характеризовал Бьюрмана как защитника прав простого человека, а один служащий опекунского совета свидетельствовал о том, что Бьюрман с искренней преданностью отстаивал интересы Лисбет Саландер.

Кривая улыбка впервые за день появилась на губах Лисбет.

Много внимания уделялось Миа Бергман, женщине-жертве. Ее описывали как милую и чрезвычайно умную молодую женщину, с весьма впечатляющим списком достигнутого и блестящей карьерой впереди. Приводились высказывания о ней друзей, однокурсников, научного руководителя. Обычным вопросом было «Почему?». Публиковались фотографии, сделанные у подъезда ее дома в Эншеде, с цветами и зажженными свечами.

По сравнению с ней Дагу Свенссону отводилось немного места. Его характеризовали как острого и бесстрашного репортера, но главное внимание уделялось его подруге.

К некоторому удивлению Лисбет, до самого Пасхального воскресенья никто, похоже, не прознал, что Даг Свенссон работал над большим репортажем для журнала «Миллениум». И еще более удивительным было то, что в статье ни слова не было о том, над чем же работал Свенссон.

Цитата из Микаэля Блумквиста, появившаяся в интернет-выпуске газеты «Афтонбладет», ей так и не попалась. Только во вторник вечером она прозвучала в телевизионных новостях, и Лисбет обратила внимание на то, что Блумквист дал сбивающую с толка информацию. Он утверждал, что Даг Свенссон работал над репортажем об «информационной безопасности и незаконных вторжениях в компьютеры».

Лисбет Саландер нахмурилась. Она знала, что это неправда, и недоумевала, какую игру в действительности ведет «Миллениум». Затем она поняла, что это было послание ей, и улыбнулась второй за день кривой улыбкой. Подключившись к серверу в Голландии, дважды щелкнула мышкой по иконке, названной «МикБлум/лэптоп», нашла папку «Лисбет Саландер» и документ «Для Салли», лежащий прямо посередине рабочего стола. Кликнув два раза, начала читать.

Она долго сидела, застыв перед письмом Микаэля, раздираемая противоречивыми чувствами. До этого момента Лисбет была одна против всей Швеции; соотношение, красивое в своей простоте. Теперь неожиданно у нее появился союзник, пишущий, что уверен в ее невиновности. И как назло, это единственный мужчина в Швеции, с которым она ни за что не хотела бы встречаться. Лисбет вздохнула. Микаэль Блумквист был, как всегда, чертовски наивным энтузиастом «добрых дел». Сама-то Лисбет Саландер рассталась с наивностью уже лет в десять.

«Невинных вообще нет. Есть лишь разные степени ответственности», – считала она.

Нильс Бьюрман умер, потому что предпочел не играть по тем правилам, которые установила она. Лисбет дала ему шанс, но он все же нанял какого-то гнусного альфа-самца для расправы с ней. Тут ее вины не было.

Но если на сцену вышел Калле Блумквист, это нельзя недооценивать. Он может сгодиться. Микаэль хорошо разгадывал загадки и обладал беспримерным упорством – это она поняла в Хедестаде. Если он во что-нибудь вгрызался, то продолжал свое дело до изнеможения. И он был по-настоящему наивен. В то же время Микаэль мог вращаться в тех кругах, куда ей путь был заказан, – она не могла позволить себе засветиться. Его можно использовать до той поры, когда она тихо-спокойно сможет покинуть страну, что, как ей казалось, она вскоре будет вынуждена сделать.

К сожалению, управлять Микаэлем Блумквистом было невозможно. Он должен сам захотеть что-то сделать и нуждался в моральном оправдании своих действий. Другими словами, он был весьма предсказуем.

Подумав, она создала новый документ под именем «Мику Блуму» и написали всего одно слово:

Это заставит его задуматься.

Лисбет по-прежнему сидела, размышляя, когда заметила, что компьютер Микаэля Блумквиста ожил. Ответа долго ждать не пришлось.

Ладно. А теперь пора подцепить его на крючок.

Лисбет создала еще один документ, назвав его «Калле Блумквист». Она знала, что это его разозлит. Потом написала короткое послание:

Как и ожидалось, его ответ пришел немедленно. Он просил ее прибегнуть к здравому смыслу и пытался сыграть на ее чувствах. Лисбет улыбнулась и отключилась от его жесткого диска.

Раз уж она втянулась в подглядывания, то решила зайти и на жесткий диск Драгана Арманского. Лисбет вдумчиво прочитала отчет о ней, который он составил на следующий день после Пасхи. Из текста было неясно, для кого он предназначен, но она исходила из единственно разумного предположения, что Арманский сотрудничает с полицией для того, чтобы схватить ее как можно скорее.

Просмотрев его почту, Лисбет не нашла ничего интересного. Она уже была готова отключиться от его жесткого диска, как вдруг наткнулась на электронное письмо от начальника технического отдела «Милтон секьюрити». Арманский оставил ему инструкции по установке камеры скрытого наблюдения в своем кабинете.

– Ух ты!

Проверив дату, она увидела, что письмо Арманского было отправлено в конце января, час спустя после ее визита доброй воли.

Значит, ей придется кое-что отрегулировать в системе скрытого наблюдения, прежде чем она снова окажется в кабинете Арманского.