Глава 13

Прямо напротив нашего дома стояла патрульная машина. А на ступеньке парадного крыльца сидел Расмуссен собственной персоной: локти на ступеньку повыше, ноги вытянуты вперед. Позади него миссис Голдман, хозяйка дома, жившая под нами, выглядывала из-за занавески, проверяя, что такое тут творится.

В руках полицейский держал две бутылочки содовой.

— Привет, девчата, — радушно поздоровался он.

Я промолчала, но Тру сказала:

— Здрасьте, офицер Расмуссен.

А взгляд так и приклеился к газировке. Волосы над ее лбом курчавились сильнее обычного, и после пробежки Тру пахла, как пахнет ладонь, если слишком долго сжимать в кулаке монетку.

Расмуссен похлопал по ступеньке рядом с собой. Когда Тру уселась, он протянул ей содовую, и она мигом осушила всю бутылочку. Улыбаясь мне, Расмуссен поинтересовался:

— Ну и чем вы сегодня занимались?

И покачал второй бутылочкой передо мной. Я затрясла головой: «Не хочу», так что он отдал ее Тру, которая рыгнула и тоже залпом опрокинула в себя.

— Язык откусила, Салли? — Расмуссен был одет в тяжелую синюю полицейскую форму. Я смотрела, как капелька пота выползла из-под фуражки и побежала по синей жилке на виске.

Тру сказала:

— Мы в зоосад ходили.

Будь в моем желудке еще хоть что-нибудь, кроме кусочка «Даббл-Баббл», меня тут бы и вырвало. Как моя собственная сестра может разговаривать с таким?

— В зоосад? — переспросил Расмуссен. — Ну, если мне не изменяет память, наш зоосад расположен рядышком с лагуной, верно?

Я не смела отвести взгляд от этого франкенштейновского чудища с рябым лицом, развалившегося на нашем крыльце.

— Скажи мне, Салли, я ведь не ошибся? Лагуна как раз напротив зоосада?

Вот же притворщик. Знает ведь, что мы там были. Сам же следил за нами. Я поглядела на небо: может, там что-то интересное в облаках?

— Ну и как сегодня Сэмпсон? — спросил Расмуссен.

Тру ответила:

— Мы не успели навестить Сэмпсона.

— Давно я не хожу на танцы! — выпалила я и сама себе поразилась.

Расмуссен вмиг перестал улыбаться.

— Что ты сказала?

— Да не обращайте на нее внимания, офицер. Салли воображает всякое. Типа «Давно я не хожу на танцы», — хихикнула Тру. — Ей кажется, Сэмпсон все время напевает про себя эту песню.

Расмуссен расхохотался, громко и гулко, с похожим звуком катится по дорожке боулинга тяжелый шар.

— О, так у тебя живое воображение? Это отличная штука. У моей сестры Кэрол тоже хватало воображения, теперь она сочиняет книжки.

Мама всегда считала, что воображение — это плохо, и из-за этого я чувствовала себя уродкой какой-то. Если бы я могла избавиться от воображения, ни секунды не раздумывала бы.

Миссис Голдман так и не отходила от окна, все выглядывала. Спасибо тебе, всемогущий Боженька. Если мне придется выхватить у Расмуссена пистолет и застрелить его, миссис Голдман спрячет меня в подвале, прямо как девочку по имени Анна Франк из книжки, которую она подарила мне прошлым летом за то, что я помогала ей и мистеру Голдману возиться в саду.

Расмуссен обернулся глянуть, куда это я таращусь, и отсалютовал миссис Голдман, которая сразу отпустила занавески. Когда поутру мы вместе выпалывали сорняки, я чуть не рассказала нашей хозяйке, как он погнался за мной. Она бы поняла, потому что, кажется, не очень любит полицейских и даже зовет их «гестаповцами». Как я теперь жалела, что промолчала!

Расмуссен похлопал по ступеньке рядом с собой:

— Не хочешь облегчить душу, Салли?

Я сделала шаг назад.

— Не знаю, слыхали ли вы, но совсем недавно кто-то дернул ручку пожарной тревоги рядом с лагуной. Шеф команды Бейли сказал мне, что вроде бы видел, как за гаражом Метцгеров прятались две девочки.

На исходе прошлого лета он убил Джуни Пяцковски. А теперь, наверное, убил еще и Сару. И я знала, как ему удается выйти сухим из воды. Тру права: Расмуссен весь из себя такой вежливый и хороший. Он даже вызвался помочь школе на сборе макулатуры, который у нас ежегодно устраивали, чтобы заработать денег для церковной благотворительности. И еще он силач. Помню, как Расмуссен подхватил связку бумаги, которую я прикатила в школу на игрушечной тележке «Радио Флаер», и бросил на весы так, будто она не тяжелее пушинки. И как он сказал: «Поздравляю, сегодня ты победила». А потом выдал мне четверть доллара и бесплатный купон на жареную рыбу, которую в школьном кафе давали по пятницам, пусть я притащила и вполовину не столько бумаги, как Вилли О’Хара, который вообще здорово умеет находить и собирать всякие вещи.

— Салли?

Я посмотрела на Тру.

— У тебя что, опять небольшой полет фантазии? — Моя сестра была на взводе, словно захмелела от газировки. А еще она улыбалась мне той улыбкой, при которой поднимается только один уголок рта. Нехорошей улыбкой. Улыбкой-дразнилкой. — Офицер Расмуссен хочет услыхать, не ты ли вызвала пожарных.

— Ты ведь уже знаешь, в какие крупные неприятности можешь угодить за ложный сигнал тревоги. Тебя предупредили еще прошлым летом, правда? — Расмуссен снял фуражку и провел пятерней по волосам. — Я рад, что это не ты, Салли. Всегда подозревал, что ты девочка хорошо воспитанная.

Подмаслить пытается! Хитростью выманить признание. Я поглядела на его ботинки. Коричневые, истертые, со сбитыми каблуками. Совсем не похожи на черные, в которых он был той ночью. И носки другие: белые в синий горошек. А вовсе не с розовыми и зелеными ромбиками. Но надуть меня у него не получится.

— Что ж, расспрошу местных насчет сигнала тревоги. Может, это был кто-то из девочек Бюшамов… И вы еще помните, как я предупреждал в прошлом году насчет разговоров с незнакомцами, верно?

Расмуссен встал. Боже, какой же он высоченный, ну просто каланча.

— Почему вы до сих пор не нашли Сару? — вырвалось у меня.

— Я убежден, она скоро объявится, не о чем даже переживать.

Прозвучало так, будто у Расмуссена разбито сердце, отчего отвращения к нему у меня только прибавилось. Он спустился с крыльца, задев меня по руке, и я вся содрогнулась. Потом ткнул пальцем в бумажный пакет и очень серьезно сказал:

— Кстати, Тру, обязательно нужно заплатить миссис Кенфилд за эти «Клинексы». Вспомни Четвертую заповедь.

Глаза у Тру сделались огромными, почти как бабулины щитовидные.

— Ага, я и собиралась. — Она проворно спрятала пакет за спину.

— Смотри не забудь, — сказал Расмуссен. — Мне очень жаль, что ваша мама болеет, и если вам вдруг захочется, приходите ко мне. Я завел нового щеночка, который в восторге от маленьких девочек.

— Спасибо, офицер Расмуссен, — сказала Тру. — В следующий раз, когда пойдем навестить Этель и миссис Галецки, мы с Тру непременно к вам заглянем.

Ну и подхалимка! Похлеще, чем новый продавец в обувном магазине, нам Холл про этого хитрюгу Джима рассказывал.

Расмуссен свернул от крыльца в сторону бюшамовского дома. Тру рассмеялась.

— Ф-фу, насилу спаслись. — Она упала на траву, а ее живот исторг громкое урчание. — Умираю с голода.

А я все смотрела вслед Расмуссену. Он заговорил с Вилли О’Хара, тот показал на шину своего велика. Расмуссен присел на корточки и что-то сказал Вилли, тот закивал в ответ. Расмуссен поднялся, шутя дал Вилли легкую затрещину, и тот заулыбался снизу вверх, словно полицейский чем-то его осчастливил. В точности как папа всегда повторял: дьявол способен принять любое обличье, какое пожелает.

— Может, бабулю навестим? — предложила я.

Расмуссен будет ездить по ушам сестричек Бюшам никак не меньше получаса, я тоже проголодалась, а бабуля наверняка угостит нас «чашечкой». Под которой она разумела чай. И если дядюшка Пол сейчас там, он, скорее всего, не обратит на нас внимания, так и будет строить себе домики из палочек от эскимо. В маленьком бабулином доме скопилось уже не меньше тонны этих самых домиков из палочек. Куда ни глянь, там еще один. Тру дружила с бабулей, но от дядюшки Пола ее оторопь брала. Особенно если тому хотелось поиграть в «Угадайку», как с мелкотой играют, это у него самая любимая игра. Но я-то все понимала. Потому что сестры О’Мэлли могут читать мысли друг дружки. Дядюшка Пол напоминал Тру об аварии.

— Нет у меня времени на визиты к бабуле, — возразила сестра. — Пора заняться цветками из «Клинекса».

Через два дня велосипедный парад, эстафетная гонка и пикник, а в завершение — салют над лагуной. Четвертое июля — самый лучший праздник в году, не считая Хеллоуина и Рождества.

— Где это вы обе пропадали?

Мы с Тру задрали головы. В дверях стояла Нелл. Волосы у нее были светло-коричневые, прямо как бумажный пакет Тру, спускались чуть ниже шеи и были уложены в прическу «пузырь» — по правде, Нелл вся на пузырь похожа. Ну, может, я слегка преувеличиваю. Мама называет Нелл «пышной», это вроде папиного «буйства».

— Шлялись по городу, — сказала Тру, опуская взгляд и шаря глазами в траве, точно высматривала клевер с четырьмя листиками. На них можно наткнуться, если лужайка не стрижена.

— Я вас все утро искала, — сказала Нелл. — Хотите навестить маму?

— То есть как «навестить маму»? — спросила Тру, будто ей все нипочем.

— Тетю Эдди зовут Марджи, она работает медсестрой в больнице и сказала, что протащит вас обеих внутрь, если вам захочется.

Нелл была одета во все чистое, потому что умела управляться со стиральной машиной и сушилкой. И выглядела почти как взрослая в своих розовых бриджах и розовой блузке, между третьей и четвертой пуговицами которой белел лифчик. Груди у нее прямо выпирали! Будто им не хватало только этого жаркого, влажного лета, чтобы вырасти круглыми и спелыми, как арбузы.

— Нелл, ну и сиськи у тебя вымахали, — прочитала Тру мои мысли. — Прямо солнце загораживают. Чем ты их накачала?

Нелл только фыркнула. Знала, что Тру ей завидует. С той самой поры, как Быстрюга Сьюзи показала нам свои грудки, Тру каждое утро задирала майку перед зеркалом на двери нашей спальни, и если встать в нужном месте, то можно было углядеть у нее легкие бугорки. Хотя, думаю, это просто зеркало такое кривое.

Нелл скрестила руки на груди. Не без труда.

— Так вам хочется проведать маму или нет?

Тру нагнулась, выдернула травинку, сунула в рот. И закрыла глаза. Она размышляла.

А я подпрыгнула и сказала:

— Я пойду!

Поскольку найти деньги на почтовую марку для письма мне никак не удавалось, требовалось лично передать маме, о чем сказал папа перед тем, как умереть. Что он прощает ее. Потому что, если она и вправду умирает, ей захочется услыхать эти приятные новости прежде, чем они снова встретятся в раю.

— Ты идешь? — спросила я Тру.

— Не-а. — И, подхватив пакет с «Клинексами», сестра зашагала на задний двор.

Тут я забеспокоилась. Тру, которая храбрее, и милее, и умнее, и общительнее меня, отчего-то решила, что проведать собственную умирающую мать — идея не очень разумная. Это заставило меня задуматься, и я чуть не пошла за Тру.

Но как раз в эту минуту на своем «шеви» подкатил Эдди Каллаган. Машина вся бирюзовая с белым, а еще у нее плавники, так что если вдруг случайно съедет с дороги прямо в лагуну, то ничего страшного. Нелл рассказывала, этот «шеви» достался Эдди задешево, потому что прежний владелец крупно задолжал книжникам. Я даже не сомневалась, что он посещал именно «Библиотеку Финни». Может, этот владелец забывал платить взносы, отчего миссис Камбовски и впрямь приходила в ярость, так что бедняге не осталось ничего другого, кроме как продать Эдди свою машину. И отдать деньги ей, чтобы не злилась? Надо будет потом спросить у Тру. В последнее время она подолгу торчала в библиотеке. Жульничала с Книжным Червем, наверное.

— Как делишки у моей малышки? — спросил Эдди у сисек Нелл, от которых, похоже, глаз не мог отвести. Я его не винила. Так и торчат прямо вперед, как фары на его машине.

Я забралась на заднее сиденье, Эдди выкрутил приемник погромче, и мы поехали по Влит-стрит к больнице, слушая песенку про «Любовное лекарство № 9». Но стоило нам встать у перекрестка Норт с Лисбон-стрит, как Эдди сказал: «Во черт, я что, скорость превысил?» И посмотрел в зеркало заднего вида, на котором качались меховые игральные кости.

Я развернулась на заднем сиденье и увидала Расмуссена. Мигалки на его машине так и полыхали.

Эдди подъехал к бордюру и подышал в ладонь. Очень разумно, ведь несвежий запах изо рта совсем некстати, когда говоришь с полицейским. Внезапно Расмуссен оказался рядом, просунул голову в салон, посмотрел прямо на меня и говорит:

— Салли, ты не могла бы выйти из машины?

Эдди, весь такой счастливый, что ему не выписали штраф, потянулся назад и выпихнул меня вон.

Расмуссен уселся на бордюре неподалеку и позвал: «Присядь, пожалуйста». Он снял фуражку, и мне снова подумалось: какие у него классные густые волосы, вот только ободок фуражки их примял. Сверху потемнее от пота, а нижняя половина цвета сладкой кукурузы с нашей фермы, спелой в самый раз.

— Я только что говорил с шефом пожарных Бейли, — сказал Расмуссен, когда я примостилась на бордюре в нескольких футах от него. — Знаешь, пожарные нашли теннисную туфлю на берегу лагуны, и она как две капли воды похожа на те тенниски, в какие Сара Хейнеманн была обута в тот вечер, когда пропала.

Радуясь, что мой расчет оказался верен, я стала сколупывать корочку с царапины, которой меня наградили колючие кусты Кенфилдов той ночью, когда я удирала от него по аллее.

— Салли?

От Расмуссена пахло — лучше не бывает. Не совсем «Аква Велва», как от папы, но чем-то другим, похожим на запах апельсина в тот момент, когда сдираешь с него корку.

— Никто тебя не накажет. Просто расскажи мне всю правду. Это ведь ты нашла тенниску?

Я оглянулась на «шеви». Нелл и Эдди даже не глядели в мою сторону. Если постарается, Расмуссен легко успеет схватить меня и впихнуть в багажник патрульной машины, а когда люди спросят потом, куда это подевалась Салли О’Мэлли, просто скажет: боже-ты-мой, я видел, как она уходила по Норт-авеню. Кажется, собиралась купить пару упаковок «Клинекса» в магазине «Файв энд Дайм».

— Салли?

Я смотрела на асфальт у бордюра. Там валялась палочка от мороженого, и я подобрала ее, чтобы отдать потом дядюшке Полу.

— Я знаю, тебе и твоей семье приходится нелегко, — проникновенным тоном сказал Расмуссен. — Правда знаю.

Да ничегошеньки он не знает! У него что, мама умирала? А может, его отчим вечно напивался в стельку? Разве умер у него отец, которому он кое-что пообещал, разве есть у него младшая сестренка, о которой нужно заботиться, и старшая сестра, которая окончательно свихнулась на почве любви? На миг мне даже подумалось: ну же, похищай меня, насильничай, убивай. Побыстрее с этим покончим! И от мыслей таких я вовсе перепугалась. Мысли в таком роде не выказывали того на-стыр-ства, какого ждал от меня папа.

— Ты должна сказать мне правду, Салли. Это очень важно.

— Да, я дернула за ручку. А тенниску нашла Тру под большой ивой у лагуны.

Рот у него сразу в твердую линию сжался.

— Это я и хотел узнать.

Расмуссен встал и потянулся в задний карман за бумажником. Распахнул его и вынул карточку. На ней значилось:

И номер телефона.

— Если вспомнишь еще что-нибудь, чем захочешь поделиться, звони по этому номеру. — Он постучал пальцем по цифрам. Грязь под ногтями. Наверное, осталась после того, как он зарыл Сару. — Или, если дело совсем срочное, вполне можешь прийти ко мне домой и рассказать. — И добавил, будто смущаясь: — У меня есть сад. Я слыхал, ты любишь возиться в саду.

Я встала, и Расмуссен протянул мне эту свою карточку с именем и номером телефона. К обратной стороне подклеена пятидолларовая бумажка. И это было довольно странно. Но и вполовину не настолько странно, как те фотографии, что мелькнули в его бумажнике. На одной, прошлогодней, красовалась я сама, в школьной форме. А за пластиковым окошком, куда можно вставить только один снимок, я увидела Джуни Пяцковски в особом платье для Первого Причастия. Не лицо, а сплошная улыбка. Бедняжка понятия не имела, что ее ждет.