Выпила воды. Подумала, что температура спала. По крайней мере, лоб уже не был таким обжигающе-жарким. Взяла пакет с кашей. Осторожно прогрызла отверстие. Подступала тошнота, кружилась голова, но она справилась. Дышала глубокими вдохами. Извивающаяся, зернистая масса заскользила внутрь, укладываясь в сжавшемся желудке.

– Крыса, – бормотала она всякий раз, когда желудок отзывался спазмом. – Крыса знает, что здесь еда. А ты ведь не хочешь никаких крыс в кровати.

Разговаривала, будто с ребенком. Наставляла. Малыша, который не хочет есть.

Судя по звуку, это сильное животное. Пыхтело, разрывая пластик. Щелкали зубы.

Она пошарила на столе, наткнулась на что-то острое. Ручка. Пригодится, когда тварь заберется в постель снова. Воткнет ей прямо в сердце. Крыса может напасть в ответ, закусать до смерти. Но, по крайней мере, она попробует постоять за себя.

Съела всю кашу. Свернула липкий пластик, выдавила остатки. Крысе ничего не достанется. Каша лежала в желудке комом. Живот немного крутило, но ничего серьезного. Обычная еда.

Роза ушла. Ингрид догадалась об этом по особой тишине. Присутствие Розы наверху воспринималось сквозь лихорадочный бред по легким колебаниям, когда Роза ходила, садилась. Даже когда дышала.

А сейчас – всепоглощающая немота.

Когда Роза сказала, что может не вернуться, Ингрид запаниковала. Но сейчас она была спокойна. Она должна быть спокойной, чтобы осуществить то, что задумала. И никто ей не помешает. Она теперь другая. Она будет бороться за жизнь.