Лежала, обнимая пластиковую колбаску, – грела. Запихнула руку под рубашку, ощутила, какая горячая кожа. Жар? Если поесть, наверное, станет лучше, у нее целая упаковка каши. И тогда крысы не придут… и не будет страшно.

Подремала. Руки и ноги холодные, как ледышки. С трудом вспомнила: что-то случилось. Роза испугалась. Кто-то стучал в дверь. «Титус», – простонала она и открыла глаза. На полу – узкий треугольник света, размытый, очертания напоминают рыбу. Люк не закрыт до конца.

Затаила дыхание. Голоса, мужской голос и быстрая речь Розы. Размытые, приглушенные голоса доносились словно из-под воды. Как тогда, под мостом. Все звали ее – выходи! Летний лагерь при церкви. А она спряталась, чтобы напугать всех. И вожатых, и других детей. Чтобы прекратили травить ее. А когда решила всплыть, застряла. Если бы один вожатый ее не заметил, так и утонула бы.

Попыталась прислушаться. Ничего не пропустить, не испортить. Если это Титус, он не сдастся. Будет рыскать по дому бывшей жены, обыщет каждый уголок.

Собралась с силами, чтобы закричать. Открыла рот, но зашлась в кашле.

Он приехал на машине. На удобной, карамельного цвета «ауди». Ради нее поднялся с больничной койки. «Все, надоело в больнице торчать! Хватит! Не могу там больше мучиться!» Его красивые, сильные руки с аккуратно подстриженными ногтями… Поворачивают ключ зажигания, отжимают ручник… Сжимают руль. «Я еду, Ингрид, я уже еду. Я найду тебя».

Она подалась вперед, испустила жалкое блеяние. Туда, к мерцающему треугольнику:

– Помогите… Я здесь, внизу…

Грудь будто сдавило. Нет голоса, только один писк да карканье.

Еще раз:

– Помогите… я здесь… внизу…

Если бы он просто зашел на кухню! Только зашел! Сразу бы все понял. Наклонился бы и рванул на себя люк. И рассвирепел бы. Сколько раз она видела его в ярости. Казалось, он раздается ввысь и вширь, вены на шее вздуваются. Тогда с ним лучше не разговаривать. Не спорить, не злить. Несколько раз ей даже досталось от него. Нет, не часто.

А сейчас… Сейчас достанется Розе!

Приглушенный шум вдалеке.

Разговор.

Что они там делают? Он ее расспрашивает? Допрашивает? Как судья, назначающий наказание. Но почему не идет? Почему сразу не обыскал дом? Должен понимать, как ей тяжко.

Титус болен, Ингрид. Лежит на больничной койке и умирает.

Чей это голос?

Вцепилась пальцами в шею – с такой силой, что начала задыхаться.

И вновь, из последних сил:

– Эй… я внизу…

Грохочущие шаги, все ближе. Какой-то шум.

И снова тьма.