Внизу тишина.

Да. Так и должно быть.

Но, даже несмотря на звукоизоляцию, когда ребята играли в подвале, звук все равно просачивался. Зажигательное соло на барабанах. Вибрирующий перебор гитары. Глухо, приглушенно, но все равно слышно.

А сейчас внизу женщина. В дом к Розе непрошеной гостьей вошла незнакомка и провалилась в открытый люк. Точно в пропасть.

Живая ли? Надо выяснить. Не хочется, а надо. Только тогда станет ясно, что делать с этим безумием, вломившимся к ней в дом вместе с гостьей.

Если бы не сумка из коричневой замши, по-прежнему лежащая под стулом в гостиной, про изо шедшее казалось бы дурным сном. Но сумка здесь, обвисшая, смятая. Подняла. Сумку чужой женщины. Взялась за ручки, потемневшие от использования. Молния расстегнута. Ну да, она сама расстегнула, чтобы достать мобильник. Вспомнила о мобильнике, о Титусе и закрыла глаза, сделала долгий, глубокий вдох.

Спокойно, спокойно. Сердце стучало барабаном. Спокойно!

Раскрыла сумку, заглянула внутрь. Сиреневый складной зонтик. Перчатки. Кошелек. Записная книжка. Расческа с застрявшими волосами. Светлыми. Пластиковая косметичка: пудра, карандаш, помада. Связка ключей со стеклянным сердечком. На сердечке надпись. Je t’aime, прочитала она.

Расстелила на столе свежий выпуск «Ежедневных известий», вывалила содержимое сумки. На самом дне – карманный ежедневник из черной кожи с женским именем, тисненным золотом. Ингрид Андерссон. Ага. Не Врун? Но они ведь женаты, она знает.

В свое время она сама ежегодно получала от Титуса такие календари. Он заказывал их в типографии, именные, с тиснением на обложке. Подарки сотрудникам и самым успешным авторам.

Осмотрела книжицу. Ингрид Андерссон написано золотом, изящный курсив «антиква». Шрифт выбирала сама Роза. Вспомнила, как он показывал ей варианты шрифтов и спрашивал, какой ей понравился. Она и выбрала. А он всегда прислушивался к ней, полагаясь на ее вкус.

Неохотно раскрыла записную книжку Ингрид Андерссон. Сладкий запах, будто конфеты или духи. На первой странице – имя и адрес, выведены детским, с наклоном влево, почерком. «Вот умная, – подумала она, – идеальная подсказка для грабителей. И связка ключей очень кстати».

Страницы записной книжки пусты, лишь несколько редких записей. Прием у гинеколога в среду. В конце блокнота – перечень имен и телефонов. Все незнакомые.

Раскрыла бумажник. Четыре сотенные купюры и две двадцатки. Несколько монет. Водительское удостоверение, действительно до марта 2015 года. Ингрид моложе ее, подсчитала Роза, на пять лет. Еще карты Visa и банка ICA. Проездной.

И тут она увидела фотографию. В пластиковом кармашке, искажавшем черты лица. Но это был он, Титус. Его голубые глаза смотрели прямо на нее.

Быстро сгребла все вещи Ингрид обратно в сумку. Завернула в газету, примяла. От сумки нужно избавиться, нельзя оставлять ее в доме. Отнесла к амбару, спрятала за мешками с садовой землей, оставшимися с прошлого лета.

«Что я делаю? – подумала она. – Что же я делаю, боже мой!»

Запрокинула голову, подставляя лицо тусклому небу: укрепи меня, очисти от грехов моих. Да, она чиста. И пора за дело. Жизнь – как здание, держится на точках опоры, на рутинных, ежедневных делах. Именно они, эти рутинные дела, поддерживают человека, толкают жизнь вперед. А она гений по части обыденности. Ведь именно обыденность помогла ей начать жизнь заново после той катастрофы.

Сегодня вторник. Оскар Свеидеен ждет корректуру завтра утром, в среду. У нее сутки, чтобы вычитать рукопись. В срочных случаях Оскар присылал за корректурой курьера на автомобиле. Наверняка пришлет и в этот раз.

Заварила большой чайник чая и соорудила пару бутербродов. Голода она не чувствовала, но поесть нужно, чтобы поддержать силы, необходимые для работы. Этим утром птицы надрывались как оглашенные. Пение пробивалось сквозь закрытые окна, заполняло дом. Оно впервые мешало Розе. Пристроив на коленях стопку листов, она попыталась сосредоточиться. Глянула, сколько еще предстоит прочесть, и тут же закружилась голова. Заставила себя глубоко вдохнуть, диафрагмой, как когда-то учили их на курсах релаксации. Хватило на несколько минут. Затем головокружение вернулось.

Чай был слишком горячим. Обожгла язык, выругалась. Сквернословие – это не по ее части. Ее всегда отличала чистая, красивая речь, лишенная слов-паразитов и бессмысленных выражений. Томас ее частенько за это высмеивал.

– Ну вот блин, мам, язык меняется и обновляется, это же естественно.

Томас, да. Который час? Для почты еще рано. Нет, нужно собраться. Она принялась читать текст вслух, чтобы сохранить концентрацию. Четыре страницы. Пять. Затем взгляд скользнул по комнате, к двери в кухню.

– Хватит! – подумала вслух.

Буквально заставила себя прочесть несколько страниц. Ни одной ошибки. Внезапно поймала себя на том, что опять смотрит в сторону кухни. Сидит и таращится, приоткрыв рот. Будто тот умственно отсталый мальчик, живший с ними по соседству, когда она была ребенком. Мать постоянно одергивала: «Роза, закрой рот, а не то станешь как Кони».

– Работа! – произнесла она громко.

Встала, закрыла дверь. Тугая, неподдающаяся дверь полностью не закрылась. К тому же ситуация странная, ведь дверь-то обычно нараспашку. Прочитала еще восемь страниц. Ну хоть бы что интересное происходило в тексте! А то какое-то переливание из пустого в порожнее. Нужно так и сказать Оскару Свендсену. Не книга, а полный провал. Какой запланирован тираж? Оскар, конечно, съязвит в ответ. Мол, Роза простой исполнитель. Не корректорское это дело лезть в финансы и издательскую стратегию. Она в этом ничего не смыслит.

Вспомнилось костлявое, лопоухое лицо Оскара. Рубашка поло и пиджак. Невольно представила его жену. Спальня. Оскар со спущенным исподним…

Содрогнулась от отвращения и отложила ручку.

Постояла на кухне, тихо, затаив дыхание. Слышны ли звуки, помимо птичьего пения? Лазоревки и большие синицы с рассветом подали голос. Позже к ним присоединился черный дрозд.

Моя любимая птица. А знаете, я люблю черных дроздов.

Нет, черт тебя взял! С какой стати я должна знать, какое мне дело?!

А знаете… До чего избитый оборот. Наверняка из какого-то местного диалекта. Некоторые вечно вставляют «а знаете» куда надо и куда не надо. Курт Людинг так любил выражаться. Он родом из северо-восточных земель, куда перебралось его издательство. И что это вдруг вспомнила про него? Ведь и встречались-то считанные разы. Титус приглашал домой знакомых из издательского мира, кто был ему наиболее симпатичен. Вспомнилось платье, которое она тогда надела. Белое, с короткими рукавами и с широким поясом-вставкой, который она пришила сама. Роза была счастлива. Титус ее обнял, он так и лучился гордостью. За столом нежно поглядывал на нее. Всплыли слова, которые тогда сказал Курт Людинг:

– А знаете, что, по-моему, вы красавица?

Наверняка задумывалось как комплимент. Но Роза отнеслась к этим словам иначе.

Сидела на полу. Обессиленная, погруженная в себя. Все вокруг кружилось и плыло. Сидела, пока не отпустило. Затем легла ничком на голый пол. Голову набок, ухо прижала к щели между люком и полом.

Снизу – ни шороха.

«Умерла, – подумалось безразлично. – Ингрид Андерссон умерла».

Да там ли она вообще?

И вновь то самое ощущение нереальности. Огладила ладонью пол, в большой палец впилась заноза. Когда она въехала в этот дом, пол был покрыт тусклым, стертым линолеумом. Под ним дощатый пол, довольно приличный, но занозистый. Она содрала линолеум, отшлифовала доски. Наверное, пропустила кое-где. Обычно здесь лежит ковер. Сейчас сушится на крыльце, и непонятно, как долго он там будет висеть. Такая сырость.

Лежа на животе, медленно вытянула руку. Смотрела, как та, сама по себе, ползет к кольцу в полу.

– Нет, – велела она.

Но словно была уже не властна над собственным телом. Пальцы уже достигли цели. Нащупали прохладный металл, цепко сомкнулись вокруг кольца.

Села на корточки. Глядя в сторону, открыла люк.