Глава 11

Что-то случилось. Мне нужно встать, выйти из дома и пойти к Сьюки. Я надеваю мужскую полосатую рубашку и незнакомые поношенные брюки, затем засовываю в карманы бумажные носовые платки, трубочку мятных леденцов и пластмассовое ожерелье из фальшивого жемчуга. Я все время думаю, не сон ли это. Вряд ли. Простыни на моей постели смяты, но я не могу тратить время на то, чтобы их поправить. Я думаю, что нужно оставить записку, но не могу придумать ни слова. Лестница скрипит, когда я крадучись спускаюсь вниз, а ключ в замке входной двери лязгает слишком громко. Я останавливаюсь у порога. Чувствую, как напряжены мышцы лица. Все тихо. Я отправляюсь к дому Фрэнка.

Воздух на улице холодный и свежий и как будто бы даже сладкий. Мне нравится, какой он на вкус. Пройдя совсем немного, через несколько минут я понимаю, что заблудилась. Это не то место, которое мне нужно. Следующая улица тоже кажется мне незнакомой. Слышу, как гулко стучит сердце. Я опаздываю. Мне нужно куда-то к кому-то пойти, причем срочно. Дело неотложное.

Мои шаги эхом отдаются в темноте. Передо мной перебегает дорогу лиса. Она останавливается и что-то высматривает на другой стороне дороги. Я тоже останавливаюсь.

– Привет, рыжик! – говорю я, но лиса продолжает смотреть на противоположный тротуар. – Эй, лиса! – продолжаю я и взмахиваю рукой. На какой-то миг мне кажется очень важным привлечь к себе ее внимание, мне необходимо, чтобы зверек признал мое присутствие. Я копаюсь в кармане и нахожу мятные леденцы. Достаю один и бросаю на дорогу. Он падает у лап лисы. Она оборачивается и смотрит на меня блестящими глазами. – Привет, лиса!

Животное убегает, а я иду дальше. Теперь я понимаю, что меня сбили с толку эти бесчисленные новые дома. Даже не знаю, как сюда забрела. Мне никогда не найти дорогу в таких лабиринтах. Я уже устала. Хотя я прошла не так много, но ноги у меня как чугунные, да и спина тоже дает о себе знать. Я чувствую себя так, как и положено чувствовать старой женщине. Достаю еще один леденец и бросаю его себе за спину. Он падает и смотрится ярким пятном на темном дорожном покрытии. Теперь я, по крайней мере, пойму, правильно ли я иду. Если я снова увижу этот леденец, то станет ясно, что я хожу кругами.

На дальнем конце дороги останавливается машина. Из нее вылезает какой-то человек. Он направляется мне навстречу. Его большие пальцы засунуты за ремень брюк. Я начинаю пятиться назад.

– Куда вы идете, дорогая? – спрашивает он и смотрит мне прямо в глаза. Я это чувствую, хотя его лицо мне почти не видно. В темноте различим лишь силуэт головы.

– Домой, – отвечаю я и отворачиваюсь, пытаясь заставить себя быстрее переставлять ноги. – Моя мама ждет меня.

Человек издает странный звук, кажется, презрительно фыркает.

– Неужели? – говорит он. – И где же ваш дом?

Я не знаю. Я не знаю еще целую секунду. Это не имеет значения, говорю я себе. В любом случае я ему ничего не скажу, а сама через минуту вспомню все, что надо. Когда я выйду на правильную дорогу, я вспомню. Вскоре мужчина остается у меня за спиной. Он все еще стоит возле своей машины. Сворачиваю на другую улицу, затем еще на одну и, как будто ничего не видя, иду по ней. На мостовой нахожу свой мятный леденец, белый, ярко блестящий в ночи. Наклоняюсь, чтобы поднять его, и вижу вдали большой дом с башенками. Возможно, я что-нибудь вспомню, когда до него дойду. Приблизившись к нему, заглядываю в палисадник, но там темно и пусто.

– Думали, что дом в другой стороне?

Человек стоит, прислонившись к машине. В свете фар видны его белокурые волосы, и мне кажется, что это Фрэнк. Он ждет меня. Но ему следовало бы ждать Сьюки.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Хочу отвезти вас на вокзал. Машина уже ждет.

– На вокзал? – спрашиваю я, забравшись в машину. В руке у меня леденец, и я засовываю его в рот. – Мы поедем на поезде?

Человек не отвечает мне, вместо этого спрашивает, закрыть окно или оставить открытым.

– Открыть, – говорю я, трогая внутреннюю сторону дверцы. Я хочу оставить здесь следы, чтобы люди знали, что я здесь была. Леденец скользит по моему языку, и я выплевываю его, стараясь, чтобы он отлетел как можно дальше. Человек смеется, и я вместе с ним.

– Фрэнк, – говорю я. – Фрэнк.

Как-то раз я наткнулась на него после школы. Он стоял возле изгороди миссис Уиннерс и смотрел на наш дом. Когда я на него налетела, он обернулся и выставил вперед руки.

– Мод, – сказал он. – Я как раз думал, не зайти ли мне к вам.

В изгороди – в том месте, где Фрэнк к ней прислонился, – образовалась вмятина, и я подумала, что он, наверное, долго там стоял.

– Как поживают твои родители? – спросил он.

Я открыла было рот, чтобы ответить, но поняла, что не могу найти подходящие слова. Может, он вообще мне привиделся?

– От Сьюки по-прежнему никаких вестей?

Я отрицательно покачала головой и посмотрела ему в лицо. Наверное, хотела увидеть на нем чувство вины. Но Фрэнк выглядел не виноватым, а лишь слегка неопрятно. На подбородке щетина. Волосы давно не стрижены, одежда мятая и неаккуратная. Боже, как же сильно он изменился! Раньше его брюки были идеально отглажены, рубашки накрахмалены, ботинки начищены до блеска. Куда все это делось?

– Никак не могу понять, – сказал он, подавшись ко мне и положив руки мне на плечи. – Я хочу сказать, если она собиралась куда-то уехать, то почему не сказала мне, своему мужу? Как ты думаешь?

Его слова вселили в меня лучик надежды. Я подумала о том, что Сьюки может прятаться от Фрэнка. Прятаться ради собственной безопасности. И, конечно, не желает ни с кем общаться, если это действительно так.

– Но мне кажется, что в таком случае она могла сообщить об этом сестре, я верно говорю? – спросил Фрэнк и скривился в своей обычной улыбке – выгнув брови и дурашливо сверкнув глазами. Правда, это выражение показалось на его новом, небритом лице каким-то чужим и неестественным. Его пальцы крепко сжали мне плечи, и я поняла, что он тоже внимательно меня изучает. – Она тебе что-нибудь говорила, Мод? О том, что хочет уехать? А обо мне? Или о чем-то еще?

– Нет, Фрэнк, ничего не говорила.

Он опустил руки, и я распрямила спину, испытав удивительную легкость; мне казалось, будто я сейчас взлечу в небо и исчезну. Нет, пусть лучше он снова прижмет меня к земле, подумала я, не зная, как попросить его об этом.

– Я скучаю по ней, – неожиданно признался Фрэнк. – Скучаю, что ее нет со мной, скучаю по ее вещам. По всяким мелочам вроде заколок для волос, обрезков ткани… По ее духам…

– «Вечер в Париже».

– Да, да, точно. – Фрэнк пристально посмотрел на меня. – Ты помнишь лучше, чем я. Пойдем выпьем?

Я не сказала «нет», но на лице у меня, должно быть, читалось сомнение.

– Ну, пойдем, Мод, – снова предложил Фрэнк. – Ты ведь уже не ребенок. Пойдем выпьем. Мне будет приятно поговорить с кем-нибудь о ней, понимаешь?

Я понимала. Родители почти никогда не говорили о Сьюки, и мне даже стало казаться, будто теперь в нашей семье имя моей сестры под запретом. И вот теперь нашелся тот, кто захотел ее вспомнить. Я позволила ему проводить меня до конца улицы. Затем мы спустились вниз с холма.

– Что у нее еще было, Мод? Что еще? Ты же помнишь.

– Синий костюм, – начала я. – И еще губная помада. «Виктория Ред». И старая пудреница. Серебристая, с синей полоской.

– Да, да, верно. Что еще?

– Кулон из цепочки от дедушкиных часов, нарядное зеленое платье, украшенное фестонами, и сережки, похожие на леденцы…

Мысли о Сьюки и ее платьях заставили меня посмотреть на собственный наряд, на коричневые туфли с перемычкой, на школьные носки. Я не заметила, что Фрэнк остановился, и наткнулась на него во второй раз.

– Спрячь на всякий случай свой школьный галстук, – посоветовал он и вошел первым.

Это был паб под названием «Пять дорог». У него имелось то, что мой отец называл «репутация», и мне стало страшновато. Я никогда еще не была в пабе и понимала, что не нужно туда заходить. Поэтому я сильно смутилась и постоянно крутила в руке оторвавшуюся от кардигана пуговицу. Мне было боязно заходить внутрь, но отчаянно хотелось поговорить о Сьюки, и поэтому я бросила пуговицу возле двери в подвал. Мысль о том, что она будет ждать меня здесь, снаружи, необъяснимым образом успокоила меня, и я приоткрыла дверь и шагнула внутрь вслед за Фрэнком.

В пабе было сильно накурено, воздух оказался влажным и липким, и я не сразу увидела Фрэнка. Я подошла к стойке, и в следующий миг мне на плечо легла чья-то рука.

– Иди туда и садись, прежде чем хозяйка тебя заметит, – сказал он, подтолкнув меня к столику возле входа. – Я сейчас принесу выпивку.

Я снова занервничала, но тем не менее подошла к столу и села на деревянный стул. Стойка была в паре шагов от нас. За ней спиной ко мне расположились одетые в черное люди, загораживая от меня женщину, которая их обслуживала.

– Ты так быстро вернулся, Фрэнк? – услышала я ее голос. – Даже двух часов не прошло.

Я оперлась локтями о стол. Его поверхность оказалась скользкой от пролитого пива, и рукав кардигана тут же намок. Я принялась стаскивать с себя мокрую кофту. В следующую секунду дверь открылась, и в зал вошел тощий человек. Его лицо блестело испариной.

– Привет, красавица, – произнес он и навис над моим столом. Капля пота с его лица упала мне на грудь, и я почему-то подумала о маминых слезах на шелковой ночной рубашке моей сестры. Прямо на моих глазах влажный кружок распространился дальше. Ткань тотчас сделалась прозрачной, и я попыталась не дышать, чтобы влага не прикоснулась к моей коже под одеждой. Мужчина что-то произнес, но я не разобрала ни слова, чувствуя лишь, как его дыхание касается моей макушки. Меня почему-то тотчас бросило в пот. Неожиданно мне была невыносима сама мысль о том, что может произойти дальше, если я заговорю с этим человеком.

– Ну так как, да или нет? – спросил он, но я предпочла отвернуться.

В следующий момент Фрэнк направился ко мне и даже подмигнул на ходу. У меня было странное ощущение, как будто я заняла место Сьюки. Как будто я была в пабе с мужем, который угощал меня из своего кармана. Но где же сейчас она сама? Неужели мы поменялись с ней местами? Может, Сьюки дома, с родителями, раскладывает пасьянс или слушает радио?

Фрэнк поставил кружки на стол и посмотрел в сторону потного мужчины. Движения его были нарочито медленными.

– Чем могу помочь, приятель? – спросил он.

Тот в примирительном жесте вскинул ладони и попятился от нашего столика. Я облегченно вздохнула и взяла ближайшую ко мне кружку. Судя по цвету напитка, там было налито пиво. Не хотелось, чтобы оно оказалось и в моей.

– Имбирный эль, – успокоил меня он. – Не возражаешь?

Я кивнула. Как хорошо, что ему хватило ума не брать для меня пива. Тем временем в паб ввалилась толпа посетителей, и внутри тотчас сделалось тесно и шумно.

– Привет, Фрэнк, – крикнул кто-то, когда он проходил мимо. – Смотрю, вы вдвоем снова вернулись к нам на юг.

– Верно, – ответил Фрэнк, не сводя с меня глаз.

Я смотрела на свои голые колени и скребла ногтями покрасневшую кожу.

– Просто ты на нее похожа, – пояснил Фрэнк и взял меня за подбородок. Я улыбнулась.

Нет, он меня не убедил, но я все-таки улыбнулась. Фрэнк на какой-то миг, словно кот, закрыл глаза и наклонился ко мне.

– А как идут дела у вас дома? Все по-старому?

Его рука сжимала кружку, и ему на большой палец медленно стекали капельки влаги, словно слезы, задерживаясь на миг в ногтевой лунке.

– Да нет, – рассеянно ответила я, глядя на его влажный ноготь. – Мама с папой сильно переживают…

– Эй, Фрэнк! – крикнула с другого конца зала какая-то размалеванная особа. – Ты не забыл, что обещал мне нейлоновые чулки?

Фрэнк повернулся вполоборота, чтобы кивнуть ей, затем снова посмотрел на меня.

– А Дуглас? – спросил он. – Он все еще с вами?

– Где же еще ему быть?

– Ну, не знаю, вдруг он повзрослел и куда-нибудь уехал. И больше не ходит хвостом за твоей матерью в надежде чем-нибудь поживиться.

– Он наш жилец. Он платит за еду.

– Ваш жилец, да как же я мог забыть? Но это ты так считаешь.

Фрэнк сделал долгий глоток, и в тот момент, когда он собрался опустить локоть, один из посетителей, проходя мимо него, задел его руку. Пиво выплеснулось на рукав Фрэнку.

– Ты что, ослеп, мудак? – выругался Фрэнк.

Я ждала, что он сейчас извинится передо мной за сквернословие. Но вместо этого Фрэнк одним глотком опорожнил кружку и встал.

– Пойду куплю еще выпить, – сказал он, и когда вернулся, то держал в руке стакан виски или что-то в этом роде. Я неодобрительно прикусила губу.

– Ну, ты совсем как она, – заметил Фрэнк, ставя стакан на стол. – Она тоже смотрела на меня как на последнего алкаша.

Он в игривом тосте поднял стакан. Я же отодвинула от себя кружку.

– Я просидел в каталажке целых две недели.

– Знаю. Дуглас рассказывал, – ответила я.

Интересно, может, спросить его про махинации с продуктовыми карточками? Или же он лишь сильней разозлится?

– Смотрю, этот ваш Дуглас парень не промах. Что ни спроси, он все знает.

– Это твоя женушка, Фрэнк? – спросил мужчина без пиджака, скатывая в трубку свою кепку. – Не слишком она молода для тебя?

Тот тут же послал его подальше.

– Ладно тебе, Фрэнк. Это же была шутка.

– Знаешь что, Рон? Я пойму твои шутки, когда они станут по-настоящему смешными.

Мужчина по имени Рон снова раскатал кепку.

– Отлично, – ответил он. – Ты, как всегда, сама любезность.

– Иди-ка поищи кого-нибудь полюбезнее!

– Вон он с тобой полюбезничает, милашка, – сказал Рон, обращаясь ко мне. – Надеюсь, ты с ним справишься.

С этими словами он отошел от столика. Я же, нахмурившись, посмотрела ему вслед и пояснила:

– Меня всегда принимают за Сьюки.

– Нет, неправда.

– Точно тебе говорю. Ты сам сказал, что я на нее похожа. Все остальные тоже так считают.

– Ты не очень похожа на нее, Мод. Ты все еще ребенок, да и выглядишь как ребенок.

Меня задели его слова.

– Зачем же тогда ты привел меня в паб?

– Выпить хотел, вот почему. И потому, что хотел кое-что тебе сказать.

Я допила имбирный эль и вместе с табуретом отодвинулась от Фрэнка.

– Эй, мы же с тобой разговариваем. Посмотри на меня, – попросил он, снова развернув меня к себе вместе с табуретом.

– Что ты хочешь сказать? – недовольно спросила я, понимая, что мне пора домой. – Меня ждут родители.

– Черт возьми, ты говоришь точно так же, как твоя сестра! Ты мне еще скажи, что я уже набрался и мне хватит.

– Ты, пожалуй, уже набрался, и тебе хватит.

– Вот-вот, точно как она… – Фрэнк опустил глаза и застыл на месте.

Он сидел так довольно долго, и я даже испугалась, что он про меня забыл. Я натянула на себя намоченный пивом кардиган.

– И твои родители не хотят иметь со мной никаких дел, – неожиданно произнес он. – Они думают, что я убил ее или что-то в этом роде.

Я не знала, что на это сказать, и просто смотрела на него. Мне почему-то подумалось, что в свете, падающем от барной стойки, его волосы – и даже щетина на щеках – кажутся золотистыми, как у ангела.

– Твой отец отправил мне письмо, – признался Фрэнк, уставившись в бокал с пивом. – Хочешь взглянуть?

Я не ответила, но он вытащил из кармана куртки смятый конверт и бросил его мне на колени. Это была та самая записка, которую отец подсунул под дверь в тот раз, когда мы несколько недель назад ходили к дому Фрэнка. Я знаю, что ты это сделал. Тебе не отвертеться.

Я не знала, что на это сказать. Я думала, что отец оставил записку для Сьюки.

– Знаешь, он никогда меня не любил. И я тут ничего не мог сделать. Особенно когда рядом был этот крысенок, который постоянно что-то нашептывал ему на ухо. – Фрэнк посмотрел на меня прищуренными глазами и презрительно скривил губы. – Он сказал мне, чтобы я не приходил к вам.

– Кто?

– Ваш херов жилец.

После этого я ушла, сказав Фрэнку, что он во второй раз выругался. При этом я даже поморщилась, насколько похоже на отца я это сказала. Выйдя наружу, я нашла пуговицу от кардигана. Она лежала там же, возле двери в подвал. Сжав ее в руке, я зашагала домой.

– Эй, живо отпустите меня, мудаки херовы! – кричит женщина и пытается вырваться. Полицейский держит ее за руку и что-то пишет на прилавке. – Козлы вонючие!

Я стараюсь отключить слух от ее противного голоса и медленно роняю на пол два мятных леденца. Когда они кончаются, я берусь за пластмассовое ожерелье: снимаю с нитки «жемчужины» и разбрасываю их потихоньку по комнате. Интересно, здесь, часом, не снимали какой-нибудь фильм? Потому что все вокруг кажется мне хорошо знакомым. С потолка свисает большая стеклянная люстра. Пол блестящий, черно-белый. Мое внимание сосредоточено на этих вещах, а не на людях. Не хочу думать о людях. Кричащую женщину уводят через дверь, но я все еще слышу ее визг. Мужчина, сидящий на скамье рядом со мной, начинает петь:

–  Ке сера сера, все будет как есть, как есть. Поедем мы в Уэмберли, ке сера сера.

Его футболка мокрая и пропахла пивом. Он перебирает ногами и мыском подталкивает «жемчужину» ко мне. Я подбираю ее и отодвигаюсь от своего музыкального соседа.

– Этого нам только не хватало, – произносит сидящий за стойкой полицейский. – Еще один долбаный Паваротти.

Он поднимается, чтобы открыть входную дверь, и еще один полицейский вводит очередного задержанного. Тот весь в крови, у него разбит нос, он яростно вращает глазами.

– Приведи нам доктора, хорошо? – просит коллегу полицейский, не выпуская руки задержанного. У него светлые волосы, и он чем-то напоминает мне Фрэнка.

– Ее духи назывались «Вечер в Париже», – сообщаю я. – И еще у нее были сережки как леденцы.

Но, похоже, меня никто не слушает.

–  Ке сера сера! – вновь затягивает «певец», наклоняясь ко мне. От него пахнет не только пивом, но и блевотиной, и потом. Пот капает с его лица на скамью.

– Я подам жалобу, – заявляет человек с разбитым носом и вскидывает кулак, но ударить ему никого не удается. Я отодвигаюсь еще дальше. Я не знаю, что делаю здесь. Свет очень яркий, я вынуждена щуриться, чтобы он не так резал глаза. В конце концов я закрываю глаза. Возможно, это своего рода ночной кошмар, дурной сон и через минуту я проснусь. Шум делается громче, и полицейский кричит, перекрывая все прочие звуки:

– Свободных камер больше нет, Дейв! Сделай им предупреждение и выставляй вон!

Снова слышу какой-то шум и ругань. Кто-то приближается и дышит на меня. Шум становится чуть тише. Моя голова опущена, глаза плотно зажмурены. Сижу в такой позе до тех пор, пока могу удерживать себя в таком состоянии.

– Мама, – слышу я чей-то голос. – Мама, это я, открой глаза!

Надо мной склоняется Хелен. Она гладит меня по руке и закрывает от меня все, что происходит в комнате. Я протягиваю руку к ее лицу, но ничего не говорю. Чувствую, что могу сейчас расплакаться от облегчения.

– Давай я отвезу тебя домой, – предлагает дочь, поднимая меня со скамьи.

На полу лежит мятный леденец, и я нагибаюсь, чтобы его поднять. Хелен тем временем ведет меня сквозь толпу задержанных футбольных болельщиков. По пути из комнаты я вступаю в лужицу крови. Хелен, пока мы идем, поддерживает меня за талию. Я внимательно смотрю себе под ноги. Когда мы, прежде чем перейти дорогу, останавливаемся, я поднимаю с тротуара сережку. Полосатую, такая когда-то была у Сьюки.

– Мама, брось это! – говорит Хелен каким-то не своим голосом. – Где ты только это нашла? Не надо собирать всякий мусор. Пойдем!

Она вырывается вперед, и я роняю сережку. Та падает в лужу.

– Я думала, что это моя… – говорю я, уже забыв о том, зачем она мне была нужна.

– По крайней мере, теперь я хотя бы знаю, откуда берутся залежи всякого хлама в доме, – произносит Хелен. – О чем ты думаешь, мама? – спрашивает она. – Выходишь из дома в это время… Я беспокоюсь за тебя. Думаю, нам с тобой снова нужно сходить к доктору Гаррису.

Я не отвечаю ей – даже если бы я знала ответ, даже если бы помнила вопрос. Но пока мы отъезжаем на машине прочь, я продолжаю смотреть на лужу, в которой осталась лежать сережка. Было время, когда это что-то значило, когда я забрала бы ее с собой.

Когда все еще надеялась найти Сьюки, я приносила домой массу всевозможных вещей. Клочки бумаги, пилочки для ногтей, заколки для волос, сережку… Полосатую сережку, похожую на мятный леденец; я даже засунула ее в рот и попробовала на вкус, когда нашла ее на ступеньках эстрады. Я не могла пройти мимо того, что могло принадлежать моей сестре, и не поднять этот предмет с земли. Я набивала ими карманы и потом стала складывать их в сундучок, склеенный из спичечных коробков, или выкладывать на подоконнике. Иногда я рассматривала находки, записывала, где их отыскала, какими они были, имелось ли у Сьюки что-нибудь подобное. Пару раз заходил Дуглас и спрашивал о моих «сокровищах». Он смотрел на найденные мной вещи, легонько прикасался к ним, но ничего не говорил. Однако я чувствовала, что он пытается отыскать в них какое-то значение, придумывает про каждую вещь историю, про то, как они могли бы подсказать, как найти Сьюки, или выяснить, что с ней случилось. Я начала верить в то, что найду что-то важное, и поэтому стала искать более тщательно. Искать улики.

Чаще всего я занималась поисками после школы. В любом случае я не хотела идти домой, сидеть на кухне и не говорить о сестре, чтобы не расстраивать маму или чтобы не затеять ссору с отцом. Я не хотела идти домой и переодеваться в одежду, которую для меня сшила Сьюки. Поэтому я бродила по улицам, одетая в школьную форму, заглядывала в канавы, смотрела под изгородями, всматривалась в окна домов. Я часто бывала на улице, где жила Сьюки, причем тем путем, которым она обычно шла от себя к нашему дому. Или гуляла там, где она обычно ходила по магазинам, или заглядывала на вокзал. Именно в станционной гостинице нашли чемодан. Я думала, что если Сьюки уехала из нашего города, то, скорее всего, села на поезд. Иногда я прислонялась к поручням железнодорожной платформы и наблюдала за тем, как прибывают поезда, представляя себе, что из какого-нибудь вагона сейчас выйдет моя сестра в новой лондонской одежде.

«Я поехала сделать кое-какие покупки, – скажет она. – Стоило ли так суетиться?» Но затем я вспоминала испуганное выражение на ее лице, когда в последний раз ее видела, и понимала, что объяснение вряд ли будет простым.

Я провела много часов, разглядывая наши одинаковые заколки, подносила их ближе к свету, чтобы увидеть, как крылышки будто начинают порхать, и удивлялась самой себе. Сьюки была так напугана чучелами птиц в стеклянном колпаке. Зачем же я подарила ей вещь, которая так сильно напоминала ей про этот страх? Мне больше всего хотелось поговорить с ней именно об этом. Хотелось признаться, что я не нарочно, что мне просто не пришло в голову, что мой подарок причинит ей боль. Я думала, что если есть хотя бы малейшая возможность ее обнаружить, то ради этого стоит бродить по улицам и искать ее следы. Домой я всегда приходила продрогшей и настолько усталой, что мне даже не хотелось есть. Вскоре после этого я заболела. Похоже, что я давно перестала спать. Вместо этого я по ночам постоянно думала о том, где может быть Сьюки. И не потому, что я сознательно бодрствовала, просто это никак не шло у меня из головы и я раз за разом возвращалась в мыслях к тому ужину, пытаясь вспомнить, что тогда говорила моя сестра. Что она сообщила о Фрэнке или о Дугласе. Я ужасно уставала и не могла сосредоточиться на уроках в школе. Мне было поручено разливать по вечерам чай.

– Господи, что же это такое! – однажды утром в понедельник воскликнула мама, бросив к ногам одну из моих юбок. – Все новый и новый хлам… – Она выворачивала мои карманы перед тем, как отправить одежду в стирку. – Мод, когда ты только прекратишь таскать домой всякое барахло? – Она показала мне старый тюбик губной помады «Коти». – Ты когда-нибудь сведешь меня с ума! Что ты собираешься со всем этим делать?

На фоне ее энергичного выплеска эмоций мое тело тотчас обмякло. Я почувствовала, что готова грохнуться в обморок, и ответила:

– Я подумала, что это могло принадлежать Сьюки.