Глава пятая. ПЕРСИДСКИЕ ПОСЛЫ
В Лакедемоне с неменьшим беспокойством следили за приготовлениями персидского царя к походу на Запад. Поэтому, когда афиняне бросили клич по всей Элладе, созывая представителей эллинских государств на ассамблею в Коринф, спартанцы оказались там в числе первых. Спартанское посольство возглавлял царь Леотихид из рода Эврипонтидов. Уже это говорило о том, какое большое значение придают лакедемоняне объединению всех эллинских государств против персидского царя.
Во главе афинской делегации стоял Ксантипп, сын Арифрона, из древнего и богатого афинского рода Алкмеонидов. Ксантипп был лучшим другом ушедшего в изгнание Аристида. Но, несмотря на это, Фемистокл в народном собрании проголосовал за Ксантиппа, поскольку глубоко уважал его за благородство души и прямоту речей.
Сам Фемистокл не мог возглавить афинское посольство, так как занимал должность номофилака. Переизбираемая ежегодно коллегия номофилаков состояла из семи человек. Номофилаки заведовали государственным архивом, осуществляли надзор над заседаниями совета Пятисот и проведением народных собраний. Эта коллегия играла столь важную роль в государственной жизни, что всем ее членам, по примеру архонтов, запрещалось до истечения срока полномочий покидать Афины.
Фемистокл давно метил в номофилаки, желая покопаться в государственном архиве. Эвпатриды всеми способами старались не допустить в коллегию выскочек из народа, и тем более народных вожаков.
Но упрямство и хитрость Фемистокла сделали свое дело. Он поставил эвпатридов перед выбором: либо его избирают в номофилаки, либо он вместе с афинскими послами отправится в Коринф договариваться со спартанцами относительно ведения войны с персами на суше и на море. Желая любой ценой удержать Фемистокла в Афинах и не допустить его на общеэллинский съезд в Коринфе, эвпатриды уступили своему главному недругу кресло номофилака, выбирая из двух зол меньшее.
Когда афинское посольство вернулось из Коринфа и отчиталось перед народным собранием и коллегией пританов, едва не разразился политический скандал.
Друзья и единомышленники Фемистокла из народной партии бурно возмущались тем, что афиняне пошли на поводу у спартанцев, уступив им верховное командование всеми эллинскими силами на суше и на море. Если превосходство лакедемонян в сухопутной войне никем не оспаривалось и их требование главенства над общеэллинским войском воспринималось как должно, то желание властей Спарты возглавлять эллинов и на море было встречено большинством афинских граждан с недовольством и осуждением.
- Спартанцы сильны сухопутным войском, воевать на море они не умеют. У спартанцев едва ли не самый слабый военный флот в Элладе! - говорили сторонники Фемистокла, выступая в народном собрании. - У тех же эгинцев гораздо больше опыта в войне на море. А если вспомнить, что по числу военных кораблей Афины с недавних пор стоят выше всех прочих государств Эллады, то становится яснее ясного: возглавлять общеэллинский флот должны афинские навархи. Ксантипп допустил непростительное слабоволие на переговорах со спартанцами.
В совете Пятисот и в народном собрании звучали громкие голоса, требовавшие оштрафовать Ксантиппа и остальных послов, унизивших величие Афинского государства. Не менее громко и требовательно беднота настаивала на том, чтобы впредь Афины на синедрионе представлял Фемистокл.
От огромного штрафа Ксантиппа и прочих послов спас Фемистокл, выступивший в их защиту и мудро растолковавший согражданам, что истинными хозяевами в синедрионе являются все-таки спартанцы, ибо их поддерживают почти все государства Пелопоннеса. Сторону лакедемонян держат и коринфяне, их давние союзники. Эгинцы в противостоянии афинян и спартанцев скорее поддержат последних, памятуя поход царя Клеомена на свой остров. Не посмеют возражать лакедемонянам и мегарцы, ведь они одного с ними дорийского племени. Получается, что за афинян в синедрионе готовы проголосовать лишь платейцы и живущие на Эвбее ионийцы из городов Эретрия и Халкида. Афиняне лишились главенства на море не потому, что Ксантипп проявил малодушие.
- Не стоит также забывать, граждане афинские, что в синедрион пока еще не вступили Аргос и Фивы, сильнейшие после Афин и Спарты государства в Элладе, - заметил Фемистокл, выступая в народном собрании. - Не откликнулись на наш призыв этоляне, долопы, фтиотийские и пелопоннесские ахейцы. Не откликнулись фессалийцы, малийцы, акарнанцы и озольские локры. По сути дела, половина Эллады безучастно взирает на попытки афинян, спартанцев и их союзников сколотить общеэллинский союз для войны с варварами. Нам нужно не делить главенство над войском и флотом, но постараться втянуть в синедрион как можно больше эллинских государств не только на материке, но и на островах Эгеиды.
Авторитет Фемистокла был так высок, что с ним никто не стал спорить, доводы показались разумными. Своим выступлением в народном собрании Фемистокл утихомирил страсти, погасив очередную вспышку гнева беднейших афинян против эвпатридов.
Рано утром, когда Фемистокл направлялся к зданию государственного архива, на улице с ним столкнулся его друг Евтихид:
- Ты слышал, Фемистокл: на днях Симонид Кеосский вернулся из Фессалии. И он жаждет встретиться с тобой! - затараторил словоохотливый Евтихид после обмена приветствиями. - Ты увяз в своем архиве, дружище, забросил все прочие дела и даже позабыл про развлечения. Так не годится! Сегодня вечером Горгий приглашает на пирушку всех своих знакомых: у его старшего сына день рождения. Чем не повод для веселья?
- Хорошо, я приду, - сказал Фемистокл без всякого энтузиазма. Его одолевали какие-то невеселые мысли. - Порадую Горгия своим присутствием.
- Я надеюсь, что и Симонид заглянет на огонек! - подмигнул весельчак Евтихид. - Горгий послал приглашение и ему.
- А где Симонид остановился? - спросил Фемистокл, отступая к стене ближайшего дома, чтобы пропустить груженную хворостом повозку, запряженную парой мулов.
Повозку сопровождали два бородатых селянина в широкополых войлочных шляпах.
Поравнявшись с Фемистоклом, оба слегка поклонились, сняв неказистые головные уборы.
- Это и есть Фемистокл, сын Неокла, - негромко сообщил один крестьянин другому.
- Да ты что?! - восхищенно воскликнул тот, задержав на Фемистокле взгляд из-под выгоревших на солнце бровей. - А я было подумал, что это твой дальний родственник.
- Езжайте к дому Демострата, сына Леострата, - сказал селянам Фемистокл, услышав их разговор и ответив на приветствие кивком головы. - Демострат купит весь ваш хворост.
Фемистокл объяснил бородачам, как отыскать в Афинах дом Демострата. Затем он повторил свой вопрос Евтихиду.
- Симонид остановился в доме Пасикла, Аристидова брата, - ответил Евтихид с неудовольствием на лице. - Уж и не знаю, чем его расположил к себе недотепа Пасикл. Может, славой своего знаменитого двоюродного брата.
- Не-ет, - с хитрой усмешкой протянул Фемистокл. - Думаю, слава Аристида тут ни при чем. Все дело в красоте супруги Пасикла.
- Да ну! - поморщился Евтихид. - Назвать супругу Пасикла красавицей никак нельзя.
- Ты смотришь на лицо, друг мой, - заметил Фемистокл. - И не хочешь замечать прелестных форм тела. Симонид давно положил глаз на жену Пасикла. Уж я-то знаю!
Симонид, сын Леопрепея, родом с острова Кеос, был самым прославленным в Элладе сочинителем эпиграмм и победных эпиникий. Вот уже больше сорока лет он не имел достойных соперников среди поэтов и песнотворцев. На любых поэтических состязаниях Симонид, которому было уже семьдесят лет, неизменно получал венок победителя.
Впервые Симонид оказался в Аттике, когда здесь правили сыновья тирана Писистрата. Он завоевал тогда свою первую награду на Дионисийских празднествах в Афинах. Гиппарх, младший сын Писистрата, очень благоволил Симониду, подарив ему дом, рабов в услужение и щедро снабжая деньгами.
Когда афиняне избавились от тиранического правления Писистратидов и ввели у себя в государстве демократию, Симонид, дабы не потерять их уважение, добровольно отказался от дома, рабов и всех прочих подарков Гиппарха. Но ему все же пришлось на несколько лет покинуть Афины, поскольку среди местной бедноты было немало недоброжелателей, грозивших поэту расправой за его дружбу с Гиппархом.
Симонид какое-то время жил в Мегарах, потом перебрался в Коринф, где приобрел немало друзей и гостеприимцев. Симонид купил дом в Коринфе и проводил там холодное время года. Весной и летом поэт обычно путешествовал по Элладе. Его видели на всех общеэллинских состязаниях, будь то в Олимпии, Дельфах, на Истме или в Немее. Симонида часто приглашали и на местные торжества в разные эллинские города. Повсюду он прославлял своими стихами и песнями победителей в атлетических, гимнастических и прочих агонах, выполняя просьбы как отдельных граждан, так и целых государств. Симониду за его творчество щедро платили, поэтому знаменитый кеосец жил в полном достатке и мог позволить себе далекие дорогостоящие путешествия.
Афиняне вспомнили про поэта после своей победы над халкидянами, которые были тогда союзниками Спарты. А Спарта в ту пору была враждебна Афинам. Симонид сочинил замечательную эпитафию погибшим в войне афинянам.
Затем Афины воевали с беотийцами и опять победили. И снова Симонид воспел победу своими стихами. Но особенно он прославился, сочинив эпитафию афинянам, павшим при Марафоне. Этот короткий стих дети в школах учили наизусть наряду со стихами Гомера.
Тогда Симонид и подружился с Фемистоклом.
Этот дружеский союз то рвался, то восстанавливался. Симонид при всем своем честолюбии никогда не шел на сделку с совестью ради славы или богатства в отличие от беспринципного Фемистокла. К тому же был гораздо старше и порой нравоучал и учил жизни сына Неокла, теша себя надеждой, что тем самым исполняет некий дружеский долг. На все нравоучения Фемистокл неизменно отвечал откровенной язвительностью и не очень пристойными шутками.
Если Симонид, разъезжая по Греции, общался в основном с аристократами и правителями, людьми утонченными и изысканными, то Фемистокл познавал жизнь и набирался политического опыта, общаясь больше с людьми безродными, небогатыми, а то и вовсе лишенными гражданских прав в Афинах. У этих людей была своя мораль, грубовато-скабрезная. Однако невзыскательный вид афинских бедняков и метеков и их простецкая манера общения отнюдь не умаляли способность остроумно выражать свои мысли, подмечая несуразное в действиях властей и отличая черное от белого. Этих качеств, по мнению Фемистокла, не хватало аристократам в силу их обособленности от народа.
Симонида же раздражала привычка Фемистокла выставлять аристократов в дурном свете. Поэт неизменно выступал в защиту знатнейших из афинян, настаивая на том, что демос может управлять государством, но облагородить свое отечество, сделать его пристанищем Муз он не способен. Споры Симонида с Фемистоклом довольно часто завершались ссорами. Друзьям приходилось мирить их, но шаткий мир держался лишь до следующего спора.
Пирушка у Горгия удалась на славу именно потому, что сюда пожаловали и Симонид, и Фемистокл. Поэт блистал своими эпиграммами, которые он мог сочинять с чашей в руке, не выходя из-за стола. Политик, как обычно, сыпал шутками и остротами, которые он знал великое множество. Поскольку большая часть острот Фемистокла была весьма непристойного содержания, Горгий удалил из пиршественного зала своего тринадцатилетнего сына, виновника торжества. Для именинника и его сверстников был накрыт стол на женской половине дома, куда не долетал шум голосов подвыпивших гостей.
Впрочем, Фемистокл и Симонид за время пиршества то и дело удалялись во внутренний дворик, чтобы побеседовать наедине. Симонида одолевала тревога по поводу слухов о скором и неизбежном нашествии персов на Элладу. Ему хотелось знать, что думает об этом деятельный Фемистокл и, самое главное, что собирается предпринимать.
- Мне ведомо, что афинский демос взирает на тебя как на бога! - говорил Симонид, прогуливаясь с другом вдоль колонн портика, идущего по периметру внутреннего двора. - Фессалийцы даже перед лицом грядущей опасности не прекращают свои внутренние распри. О спасении Фессалии и Эллады никто не задумывается. Тамошние династы озабочены увеличением своих земель и богатств, они грызутся друг с другом, не желая понять, что персы, придя в Фессалию, лишат их всего.
- И еще заставят сражаться под знаменами персидского царя, - с усмешкой вставил Фемистокл.
- Вот именно, - покивал головой Симонид, приглаживая свою длинную завитую бороду. - Получается, что только в Афинах и Спарте готовятся отстаивать свободу Эллады.
- Я слышал, правитель Краннона имеет четыре тысячи всадников. Правда ли это?
Фемистокл знал, что Симонид несколько месяцев гостил в Кранноне у тамошнего тирана Диакторида.
- Правда, - ответил Симонид. - Как и то, что Диакторид ведет войну с перребами из-за города Аргисса. Я пытался как-то повлиять на Диакторида, убедить его замириться с аргиссеянами ввиду растущей угрозы с Востока. Но все было тщетно. - Поэт печально вздохнул и произнес строфу из «Илиады»:
Распря, которая в мир чуть заметной приходит, а вскоре
Грозно идет по земле, головой в небеса упираясь.
- А чем заняты Алевады? - спросил Фемистокл, зная, что Симонид дружен и с могущественными владетелями Пеласгиотиды, центральной области Фессалии.
- Алевады воюют с магнетами, - раздраженно махнул рукой Симонид, - это давняя распря.
- Из-за города Фаланна. А вернее, из-за Темпейской долины, которую Алевады непонятно почему считают своей от моря и до гор.
В глазах Симонида под седыми бровями промелькнуло удивление. Он и раньше поражался осведомленности Фемистокла, который почти не покидал Афины, но тем не менее был прекрасно осведомлен о событиях, происходящих за тысячи стадий от Аттики.
- Да, - с сожалением в голосе подтвердил Симонид. - Вот уже полвека Алевады стараются вытеснить из Темпейской долины магнетов и перребов, но те отчаянно сопротивляются, не желая покидать насиженных мест.
- Алевады - самый могущественный род в Фессалии, - задумчиво произнес Фемистокл. - При желании они могли бы сплотить вокруг себя все племена, создав могучее царство на севере Эллады. Создав его, Алевады могли бы превзойти славой легендарных царей Пелея и Акаста. Вместо этого они увязли в склоках с соседями, не желая делиться с ними плодородной землей и пастбищами. Как это мелко и недальновидно!
Из Фессалии в Аттику Симонид добирался через земли фтиотийских ахейцев, малийцев, эпикнемидских локров и беотийцев. Повсюду, по словам Симонида, гуляли слухи о приготовлениях персов к войне. Тем не менее тамошние правители как жили, так и живут своими разобщенными интересами, мелкой враждой и старыми обидами.
- Никто из них не задумывается о будущем Эллады, да и о собственном будущем, - досадовал Симонид. - В Фивах, Малиде, Локриде и Фтиотиде знают, что в Коринфе создана союзная лига государств для противодействия персам в случае их вторжения в Грецию. Однако никто так и не отправил на Истм своих представителей.
- Ничего удивительного в этом нет, - хмыкнул Фемистокл. - У фиванцев имеется большой зуб на афинян: требуют, чтобы вернули им городишко Ороп. Этого никогда не будет. Локры и малийцы недолюбливают лакедемонян после вторжения в их страну спартанского царя Клеомена.
- После того вторжения прошло десять лет, - проворчал Симонид. - К тому же Клеомена уже нет в живых. Сейчас трон Агиадов занимает его брат Леонид, не причинивший локрам и малийцам никакого вреда.
- Вот ты бы и сказал об этом правителям Малиды и Локриды Эпикнемидской, - усмехнулся Фемистокл.
- Я пытался это сделать, но меня и слушать не стали! - обиженно воскликнул Симонид. - У малийцев назревают торжества в честь Геракла, на которых будут присутствовать и их соседи локры. А когда у людей на уме пиршества и развлечения, то об опасностях и грядущих невзгодах им говорить не хочется, это я давно подметил.
- Наши послы побывали в Фивах, Малиде и Локриде Эпикнемидской, - промолвил Фемистокл печально. - Афиняне первыми протянули руку дружбы своим давним недругам - фиванцам. Но фиванцы не пожелали вступить в союзную лигу из-за своих претензий на Ороп. Малийцы и локры заявили, что к афинянам они не питают вражды, но со спартанцами им не по пути. Вот так-то!
- Фтиотийские ахейцы тоже с неприязнью относятся к лакедемонянам, - заметил Симонид. - Оказывается, царь Клеомен успел и им чем-то навредить.
- В пору царствования в Спарте Клеомена фтиотийские ахеяне как-то затеяли распрю с фессалийцами, а те призвали на помощь спартанцев, - пустился в разъяснения Фемистокл. - До открытой войны дело не дошло лишь потому, что спартанское войско во главе с Клеоменом неожиданно нагрянуло во Фтиотиду. Ахейцам пришлось пойти на условия фессалийцев. Но все бы ничего, если бы не сумасбродство Клеомена, который пожелал взять в заложницы дочерей самых знатных ахейских граждан. Ахейцам пришлось выполнить и это условие. Только спартанцы так и не забрали заложниц с собой в Лакедемон. Клеомен и его военачальники надругались над девушками, после чего некоторые из них покончили с собой. Чтобы как-то замять это дело, Клеомен вернул опозоренных девушек их отцам и заплатил отступное родителям тех заложниц, которые наложили на себя руки.
- Какая гнусность! - вырвалось у Симонида. - Неужели доблестный царь Клеомен позволял себе такие выходки?
- Клеомен позволял себе и не такое, - мрачно пробурчал Фемистокл, - ведь в его правление могущество Лакедемона было всеобъемлюще и неоспоримо. Да и ныне Спарта остается сильнейшим государством Эллады. Хвала богам, что нынешние цари лакедемонян, Леонид и Леотихид, не переняли необузданных замашек покойного.
- Как это печально! - с горечью произнес Симонид, поправляя фиалковый венок на своих седых кудрях. - Ненависть разъединяет государства Эллады. Давняя, неизбывная вражда заставляет эллинов вооружаться друг против друга. И это перед лицом страшной угрозы с Востока! Я боюсь, что не могущество варваров, но взаимная ненависть ввергнет в конце концов наши государства в пучину рабства.
После беседы с Симонидом Фемистокл пришел домой в унылом расположении духа, несмотря на то что веселая, громкоголосая компания провожала его до самого дома по вечерним улицам Афин.
Удаляющиеся пьяные голоса еще не затихли вдали, а на расстроенного Фемистокла уже обрушился долго сдерживаемый гнев его супруги.
- Опять приходила эта развратная кошка, бывшая блудница Анаис! Она желала видеть тебя! - шипела в лицо мужу разозленная Архиппа. Разговаривать в полный голос она не смела, чтобы не разбудить детей. - Чего ты отворачиваешься? Смотри мне в глаза! Зачем эта паскудница таскается в наш дом? Что тебя связывает с этой гарпией? Не молчи. И не думай, что я так просто отстану от тебя.
Фемистокл хотел было поцеловать жену, но Архиппа увернулась, продолжая изливать свою злобу порой в очень непристойных выражениях.
- Разве я на Пниксе? В народном собрании? - пытался отшучиваться Фемистокл. - А я-то думал, что пришел домой. Такие речевые обороты звучат только на Пниксе в толпе простонародья. Где ты набралась такой гнусности? И тебе не стыдно?
- Стыдно должно быть тебе, муженек, - отвечала Архиппа. - У тебя четверо детей, добродетельная жена, приличные родственники, замечательные друзья, а ты путаешься с разными шлюхами! Как будто мало грязи выливают на тебя твои недруги, обвиняя в попустительстве мошенникам, в разжигании вражды между знатью и народом. Тебе хочется, чтобы эвпатриды стали кричать на всех углах, что ты неисправимый развратник, что диктериады сами ходят к тебе в дом под покровом ночи? Ты этого хочешь?
- Я завтра же схожу к Анаис и скажу ей, чтобы впредь она больше не появлялась здесь, - промолвил Фемистокл, теряя терпение. - Умоляю, Архиппа! Уже поздно, идем спать.
- Иди. - Архиппа толкнула плечом дверь в спальню, где тускло горел одинокий светильник.
- А ты? - Фемистокл взглянул на жену.
- Я лягу в другой комнате с детьми.
Весь возмущенный вид Архиппы говорил о том, как она презирает мужа.
- Ну, как хочешь, дорогая, - обреченно проговорил Фемистокл и, наклонив голову в низком дверном проеме, прошел в опочивальню.
Архиппа с мстительным раздражением захлопнула дверь.
Едва первые лучи рассветного солнца пробились сквозь облака над горой Гиметт, Фемистокл был уже на ногах.
Спящий город окутало легкой туманной дымкой, было свежо и прохладно.
Над Керамиком, где низкие черепичные кровли домов соседствовали с густыми купами деревьев, тянулись в небесную синеву белые шлейфы дымов. Это гончары разжигали огонь в гигантских печах для обжига готовой посуды. Гончарный квартал всегда просыпался ни свет ни заря.
Фемистокл шагал бодрым, торопливым шагом по узким улицам и переулкам, выбирая кратчайшую дорогу к дому финикиянки Анаис. Он был раздражен: куча важных дел, а тут приходится спозаранку тащиться через весь город, чтобы выяснить отношения с бывшей диктериадой.
«Клянусь Зевсом, эта финикиянка слишком много себе позволяет! - мысленно негодовал Фемистокл. - Приходит в мой дом когда захочет! Как будто нельзя отправить ко мне раба или служанку с запиской. Стоит сделать добро человеку, как он тут же садится тебе на шею!»
Именно с этих последних слов и начал Фемистокл излагать Анаис свои претензии, оказавшись у нее дома и едва обменявшись с нею приветствиями.
Анаис слушала с миной досадливого неудовольствия на чуть помятом после сна лице. Она только что поднялась с постели и даже не успела умыться.
- Ты говоришь о благодеянии, сделанном тобою с таким видом, будто наделил мою племянницу Гнафену и ее мужа Филокла бессмертием, - заговорила Анаис после того, как Фемистокл умолк. - Ты, наверное, полагаешь, что осчастливил Гнафену, внеся ее в списки полноправных афинянок. И тем более осчастливил Филокла, став посаженым отцом у него на свадьбе. А между тем Гнафена и Филокл глубоко несчастны и по уши в долгах! Вот чем обернулось для них твое благодеяние.
- По уши в долгах? - удивился Фемистокл. - Но при чем здесь я?
- А разве не ты поставил условие Филоклу, чтобы тот построил триеру на свои деньги в благодарность за твою услугу. - Анаис, окинула раннего гостя неприязненным взглядом. - Филокл - честный человек! Поэтому он построил триеру и назвал ее «Гнафена».
- Да, я видел, как триеру опускали на воду, - сказал Фемистокл. - Отличный получился корабль!
- На этот отличный корабль Филокл потратил все свои сбережения. Ему даже пришлось продать лошадь, двух рабов и кое-что из имущества, - продолжила Анаис с тем же негодованием в голосе. - Подрядчики за доски, брус, смолу и канаты дерут втридорога! В результате Филокл влез в долги. Теперь он трудится в своей мастерской день и ночь, изготовляя мебель, чтобы вовремя выплачивать проценты и не угодить под суд за неуплату долга. Бедняжке Гнафене приходится помогать Филоклу, поскольку рабов-подмастерьев пришлось продать…
- Но я же ничего не знал об этом! - развел руками Фемистокл. - Если бы Филокл сообщил мне о своих трудностях или хотя бы намекнул…
- Филокл не из тех, кто станет жаловаться и просить о помощи, - огрызнулась Анаис. - Потом ты ему уже «помог» однажды. Если в течение ближайших шести месяцев Филокл не расплатится с долгами, то судебные исполнители отнимут у него дом, который будет продан в уплату долга. Филоклу и Гнафене придется жить на триере, из-за которой и начались все их бедствия.
- Не беспокойся, Анаис, я этого так не оставлю, - сдвинув брови, заявил Фемистокл.
Он тут же потребовал, чтобы Анаис назвала ему имена ростовщиков, ссудивших Филокла деньгами на постройку триеры.
Вечером того же дня в дом к Филоклу постучался Сикинн, раб Фемистокла. Он вручил изумленному мебельщику три навощенные таблички, перевязанные шнуром и запечатанные восковыми печатями.
Сломав печати и раскрыв таблички, Филокл увидел, что это расписки его заимодавцев. Они письменно подтверждали полное погашение долгов.
- Кто это сделал? - проговорил Филокл, не веря своему счастью. - Кто уплатил все мои долги? Неужели Фемистокл?
- А кто же еще, - ворчливо проронил Сикинн, собираясь уходить. - Кто, кроме Фемистокла, заботится в этом городе о бедных и обездоленных. Мой господин велел передать тебе на словах следующее: ты позаботился о безопасности государства, построив триеру на свои деньги, а теперь государство позаботилось о тебе, уплатив твои долги.
Переполняемый бурной радостью, Филокл выскочил за дверь и, не обращая внимания на прохожих, снующих туда-сюда, крикнул вслед удаляющемуся Сикинну:
- Передай Фемистоклу, что я всегда буду дорожить его дружбой и никогда не забуду его благородства!
- Передам! - долетел издалека голос раба.
В Афинах жил ваятель по имени Агелай, один из близких друзей Фемистокла. Этот Агелай приехал в Афины из эллинского города Книда, расположенного в Азии. Поскольку Афины издавна славились высокохудожественной школой ваятелей из мрамора и бронзы, Агелай двадцатилетним юношей приехал постигать это высокое искусство. Отец Агелая тоже был скульптором у себя в Книде, но скульптором весьма посредственным. Вот почему он пожелал, чтобы его старший сын, у которого были немалые способности к ремеслу, поехал в Афины учиться у лучших тамошних мастеров.
Агелаю повезло. Его представили старому и уважаемому в Афинах мастеру Перибельту, который взял юношу к себе в ученики. Перибельт имел сильную тягу к красивым мальчикам, беззастенчиво совращая своих учеников. Не избежал этой участи и Агелай, имевший весьма привлекательную наружность. Перибельт не только обучал Агелая мастерству, но и ваял с него прекрасных юных богов и героев-эпонимов, статуи которых каждая афинская фила устанавливала в своем обособленном святилище.
В конце концов Агелай стал любимцем Перибельта, но не только в смысле интимной привязанности. Изваянные Агелаем статуи поражали всякого, кто их видел, законченным совершенством форм и красотой пластики. Он одним из первых отказался от старой практики, когда статуи ваялись в виде сидящей либо прямостоящей фигуры. Агелай старался выражать характер и настроение избранного им типажа - бога или смертного человека - через движение, тем самым придавая своим творениям неподражаемый оттенок естественности, близкой к реальной жизни. Даже прямостоящие статуи Агелая не уподоблялись архаичным «столбам», но неизменно обнаруживали в себе некое движение.
Перибельт так привязался к ученику, что перед смертью завещал ему свой дом и мастерскую.
Агелай вступил во владение завещанной ему недвижимостью лишь после завершения тяжб с родней своего покойного учителя. В этом немалую помощь ему оказал Фемистокл, который вел все его судебные дела. Агелай не был полноправным афинянином, и по законам в судебных тяжбах должен был участвовать его представитель, имеющий афинское гражданство.
Перибельт жил в разводе со своей супругой, которая еще дважды выходила замуж, но оба раза неудачно: у нее долгое время не было детей. Наконец Фестида вышла замуж в четвертый раз за обедневшего аристократа и родила от него дочь. Аристократ вскоре умер от какой-то болезни, а его брат и сыновья от первой жены через суд выставили Фестиду на улицу с годовалой дочкой на руках. Фестида долгое время жила у брата, который владел домом их давно умерших родителей.
Перибельт по старой памяти, как мог, помогал Фестиде. Он очень полюбил ее дочь Аполлонию, которая с юных лет выделялась среди сверстниц своей необычайной красотой. Когда Аполлония росла, то сама запросто прибегала в мастерскую к Перибельту, зная, что тут ей всегда рады.
После кончины Перибельта на часть его имущества стали претендовать родные и двоюродные братья. Фемистоклу пришлось изрядно потрудиться, чтобы его подопечный Агелай остался в выигрыше. Укрепляя его положение, Фемистокл убедил взять в жены Фестиду и удочерить Аполлонию. Агелай не стал противиться этому браку, благо Фестида была не намного старше его и обладала немалой привлекательностью. Перибельт не жил с женой исключительно из-за своей привязанности к мальчикам. Агелай в отличие от учителя не был сторонником однополой любви, поэтому его союз с Фестидой был скреплен теплом взаимной нежности.
Со временем Фемистоклу удалось добиться того, чтобы Агелая внесли в список полноправных граждан. Более того, он был причислен к филе Леонтиде, из которой происходил и сам Фемистокл, и все его родственники по мужской линии.
Но с Фестидой Агелай прожил менее трех лет. Однажды, промокнув под осенним дождем, она слегла в горячке и по прошествии нескольких дней скончалась. Ее погребли рядом с могилой Перибельта.
Впоследствии Агелай еще не раз обращался за помощью к Фемистоклу как к знатоку афинских законов и как к мастеру трактовать эти законы себе на пользу. Фемистокл охотно помогал Агелаю и даже по-отечески опекал его: по возрасту последний годился ему в младшие братья. Благодаря дружбе с Агелаем Фемистокл имел возможность бывать в кругу людей искусства. Постепенно скульптор приобрел такую славу в Афинах, что пожаловать к нему в гости почитали за честь не только известные живописцы, поэты и кифареды, но и представители самых знатных родов.
Агелай был не кичлив, не злопамятен, поэтому люди тянулись к нему. К тому же он трудился не покладая рук, у него было множество заказов. В Афины нередко приезжали посольства из других эллинских государств попросить, чтобы именно Агелай, сын Диадрома, создал в мраморе или бронзе статую того или иного бога-покровителя либо бюст атлета-олимпионика. Для афинян такие заказы служили еще и пополнением казны, поскольку часть денег, получаемых ваятелем за работу, шла государству в качестве налога. Перед тем как встретиться с Агелаем, иноземные послы сначала договаривались о размере оплаты с афинскими архонтами.
Поступали заказы и от частных лиц. Как правило, это были люди состоятельные. Кто-то желал увековечить в мраморе собственное лицо. Кто-то намеревался поставить дома статую жены или сына. Кому-то хотелось установить в усыпальнице предков бюст умершего отца или деда. Подобные заказы Агелаю были более по душе, поскольку оплата за них производилась без вмешательства архонтов.
Фемистокл и тут был полезен. Через своих друзей он находил для Агелая выгодных заказчиков в других городах Аттики и даже за пределами Афинского государства, где-нибудь в Коринфе или на Эвбее. Агелай платил Фемистоклу определенный процент с подобных сделок.
Вот почему, увидев как-то утром пришедшего к нему скульптора, Фемистокл поначалу решил, что тот желает поговорить с ним о последней сделке, а заодно узнать, имеются ли новые заказчики из соседних с Афинами городов. Однако Агелай завел речь совсем о другом. И чем дольше он говорил, тем недовольнее и мрачнее становилось лицо Фемистокла.
Агелай говорил о том, как сильно и страстно он любит свою приемную дочь Аполлонию, - ее красота сводит его с ума! Чтобы положить предел душевным терзаниям, он вознамерился сделать девушку своей законной женой. Агелай и пришел к Фемистоклу, чтобы узнать, имеются ли препятствия в афинском законодательстве для подобного шага, и если имеются, то каким образом их можно обойти.
Девушке недавно исполнилось семнадцать. Ее прекрасная фигура была объектом поклонения не только для Агелая, но и для других ваятелей Афин - в прямом смысле этого слова. Статуи прекрасных нимф и богинь они предпочитали создавать, беря за образец дивную наготу Аполлонии и совершенство черт ее лица. Особенно много Аполлония позировала Агелаю, который не уставал создавать все новые статуи из белого мрамора, запечатлевая свою красавицу-падчерицу то в образе юной бегуньи, то задремавшей хариты. Чаще всего красота Аполлонии застывала в пентеликонском мраморе под резцом Агелая в образе обнаженной Афродиты, вечно юной богини любви и женского совершенства.
- Удочерение - не простая формальность, друг мой, - с ноткой осуждения промолвил Фемистокл, - ты же приносил клятву богам, покровителям рода, из которого происходит Аполлония. Ты приносил эту клятву, удочеряя ее, в присутствии должностных лиц - гинеконома и двух демархов. Этот акт имеет письменное подтверждение в архиве дема Фреарры, к которому ты приписан и с поры удочерения также приписана Аполлония. По меркам людской морали и божественного провидения эта девушка - твоя дочь. И сделать ее своей женой ты не имеешь права! Иначе зачем тогда нужны все афинские законы?
- Но я люблю Аполлонию не отцовской любовью! - пылко воскликнул Агелай. - И в ее жилах нет ни капли моей крови! У нас даже разница в возрасте не такая уж большая, всего четырнадцать лет.
- Такая разница в возрасте действительно позволительна для того, чтобы ты сделал Аполлонию своей женой, - согласился Фемистокл. - Но против этого выступают акт удочерения и твоя клятва богам, друг мой. Такими вещами пренебрегать нельзя!
- Моя любовь… - начал было Агелай с жестом отчаяния, но Фемистокл перебил:
- Чувства значения не имеют там, где речь идет о соблюдении закона. Пойми же это наконец!
- Мне странно слышать такое из уст человека, не раз допускавшего противозакония в своих действиях либо подминавшего закон себе в угоду, - волнуясь, возразил Агелай. - Что с тобой, Фемистокл? Я не узнаю тебя! Неужели нельзя отыскать лазейку в афинском законодательстве, чтобы мы были счастливы?
Фемистокл хмуро взглянул на друга:
- Ты небось уже спишь с Аполлонией, как с законной женой?
- Давно уже! - с вызовом ответил Агелай. - Я же сказал, мы любим друг друга! Фемистокл, умоляю, помоги нам! Я заплачу тебе, сколько скажешь.
Фемистокл тяжело вздохнул и медленно прошелся по комнате от окна до дверей и обратно. Он был полуобнажен, поскольку только что поднялся с постели. Волосы спутаны, борода всклокочена. Из одежды - лишь свернутый вдвое плащ, обернутый вокруг стана наподобие набедренной повязки.
- А у тебя хорошее телосложение и рельефная мускулатура, - вдруг промолвил Агелай. Чуть склонив голову набок, он разглядывал друга, как это делают ваятели и живописцы, подбирая натурщика для своего будущего творения. - Я, пожалуй, поработаю с тобой. Мне как раз нужен именно такой торс, как у тебя. Хочу создать статую Посейдона и преподнести ее в дар своему родному городу Книду.
- Тебе явно будет не до статуи Посейдона, друг мой, когда судьи оштрафуют тебя за разврат и вдобавок разлучат с Аполлонией, - серьезно сказал Фемистокл.
- Но ты же не допустишь этого? - с надеждой в голосе спросил Агелай. - И, я знаю, тебе нужны деньги.
- Да, деньги мне нужны, - согласился Фемистокл, продолжая мерить комнату неторопливыми шагами. - Я очень сильно потратился, вытаскивая из долговой ямы одного честного афинянина.
- Я заплачу тебе талант серебром, если Аполлония станет моей законной женой.
- Сколько? - Фемистокл замер на месте и изумленно уставился на Агелая. - Я не ослышался? С такими деньгами афинская семья может безбедно существовать целый год!
- Не ослышался. Я высоко ценю свое счастье. И твою изворотливость, дружище, - негромко добавил Агелай.
- Что ж, за такое вознаграждение я возьмусь за это дело, - потер руки Фемистокл. В его широко расставленных серо-голубых глазах засветились азартные огоньки. - Но задаток в две мины - сегодня же!
- Отправь со мной Сикинна, и он принесет деньги к началу твоей утренней трапезы. - Агелай поднялся со стула.
Во всем облике ваятеля, во всех его жестах таилось некое завораживающее очарование, которое особенно действовало на женщин. Он был крепкого сложения, но без какой-либо тяжеловесной неповоротливости. В правильных чертах лица содержалось столько благородной красоты, что всякому, кто знакомился с Агелаем или просто видел его со стороны, казалось: в душе этого человека нет места подлости и коварству. Впрочем, так оно и было на самом деле.
Фемистокл не зря состоял в коллегии номофилаков. В государственном архиве ему удалось отыскать несколько документов, свидетельствующих о противозаконных действиях с точки зрения морали и нравственности в среде высшей аристократии Афин. В одном случае речь шла об отце, женившемся на родной дочери. В другом - отчим взял в жены падчерицу. В третьем - некий эвпатрид, овдовев, женился на племяннице, что тоже сурово осуждалось среди эллинов. Правда, все эти браки имели одну и ту же цель: оставить в данном роду богатое приданое невесты.
Кровнородственные браки существовали на заре эллинской цивилизации, когда связи между немногочисленными общинами были очень слабы, а вражда неизменно господствовала над мирным сосуществованием государств. Знатные семьи, имевшие немалый достаток, не желали родниться с бедными соплеменниками, предпочитая соединять узами брака близких родственников, дабы приданое невест не уходило на сторону. Со временем этот обычай был предан забвению. Но отголоски тех далеких нравов время от времени звучали в спорах при разделе имущества, в правах опекуна над несовершеннолетними родственницами и, конечно же, в случаях инцеста, которые иногда имели место, несмотря на негативное к ним отношение.
Фемистокл хорошо подготовился к судебному процессу, который начался, едва он сложил с себя полномочия номофилака. В результате суд присяжных вынес постановление, разрешающее Агелаю, сыну Диадрома, жениться на Аполлонии.
Эвпатриды, особенно члены Ареопага, были возмущены тем, какими методами пользуется Фемистокл: откапывая в архиве стародавние письменные акты и ссылаясь на них, он склоняет на свою сторону присяжных. Председатель суда и его помощник, конечно же, сознавали всю голословность доводов Фемистокла, но поделать ничего не могли, ибо последний прибег к одной хитрости. Он принес на заседание суда небольшую гипсовую статуэтку обнаженной Аполлонии и поставил ее на самое видное место, строя свои доводы на том, что столь прелестная афинянка - влюбленная в Агелая! - непременно должна обрести с ним свое счастье.
То ли красота запечатленной в гипсе девушки, то ли напыщенное красноречие оратора - непонятно, что подействовало на присяжных сильнее. Во время тайного голосования подавляющее большинство голосов было отдано в пользу Агелая вопреки всем запретам афинского законодательства.
Остался недоволен результатом судебного заседания и брат покойной матери Аполлонии, вспыльчивый, драчливый Мнесарх. Он присутствовал на суде в качестве свидетеля. По окончании процесса, когда люди стали покидать здание суда и расходиться по домам, Мнесарх догнал Фемистокла на площади и набросился на него с кулаками. Однако нерастерявшийся Фемистокл моментально сбил грузного Мнесарха с ног ловким борцовским приемом. В молодости он был одним из самых сильных борцов в Афинах и даже получил победный венок на Истмийских состязаниях.
- Угомонись, Мнесарх! - молвил Фемистокл поверженному забияке, который сидел на земле, потирая ушибленный бок. - Победите меня можно только силой слова, но никак не силой рук. Запомни это!
Среди столпившихся вокруг зевак послышался смех.
Фемистокл протянул руку Мнесарху, желая помочь встать на ноги.
Но тот не пожелал воспользоваться помощью и с кряхтеньем сам поднялся с земли.
- Берегись, сын Неокла! - с угрозой промолвил Мнесарх. - Сегодня ты торжествуешь, но придет срок, и я восторжествую.
- Этого никогда не будет, - Фемистокл широко улыбнулся, - ибо оратор из тебя никудышный, сын Клеобула. И мой тебе совет: не становись у меня на дороге.
Наградив Фемистокла взглядом, полным ненависти, Мнесарх скрылся в толпе.
Фемистокл знал причину его гнева. Мнесарх подыскал для Аполлонии очень знатного и богатого жениха, который обещал озолотить его, если девушка не достанется Агелаю. Этого аристократа звали Дамонид, сын Харма. Ни с Дамонидом, ни с его отцом Фемистоклу до сего случая еще не приходилось враждовать.
«А теперь, судя по всему, мне этого не избежать», - невесело подумал он.
Дело Агелая получило столь широкую огласку в Афинах и вызвало такие бурные споры, что в какой- то момент стоял вопрос о повторном судебном расследовании. Фемистокл понимал, что это происки эвпатридов, его давних и непримиримых недругов. Но надвинувшиеся грозные события смешали их замыслы. В Элладе объявились послы персидского царя. Двигаясь с севера на юг, они требовали от правителей эллинских государств землю и воду, что по персидскому обычаю означало выражение полной покорности. Небольшие слабые государства магнетов, перребов, долопов, этейцев, локров и малийцев одно за другим выражали персам свою покорность. Многие города Фессалии также предпочли покориться Ксерксу, зная о мощи гигантской державы Ахеменидов.
Представители эллинских государств, не желавших покоряться персам, вновь собрались на ассамблею в Коринфе.
От Афинского государства в союзный совет - синедрион - прибыл Фемистокл - такова была воля большинства афинских граждан.
Стояло лето 481 года до нашей эры.