Глава пятнадцатая. СИКИНН
Утром Фемистокла разбудили взволнованные голоса афинских военачальников, которые толпой пришли к его шатру. Однако стража не пропускала их внутрь.
Наконец в шатер прорвался Ксантипп.
- Беда, Фемистокл! - заговорил он. - Пелопоннесцы опять настаивают на немедленном отступлении к Истму. Персидский флот вошел в Фалерскую бухту. Корабли стоят у Пирея и у входа в Саламинский пролив, а пешие отряды персов заняли все побережье Аттики от Пирея до горы Эгалеос. Увидев такую мощь Ксеркса, наши союзники затряслись от страха! Надо что-то делать!
Фемистокл, умывавшийся над тазом с водой, в ответ негромко выругался.
Вскоре по эллинскому стану верхом на конях проехали глашатаи, призывая предводителей флота на военный совет в шатер Еврибиада.
Смятение и страх, царившие среди военачальников, оказались столь велики, что Еврибиад был вынужден открыть совещание, не дожидаясь исхода жертвоприношения Эанту, покровителю острова Саламин. Голоса малодушных утверждали: мол, жертвоприношение не может быть благоприятным, поскольку превосходство врага очевидно и в количестве войск, и в числе кораблей.
Едва военачальники расселись по своим местам, слово взял Адимант:
- Как много было сказано речей о доблести и славе в нашем собрании вчера и позавчера. Речи эти лились, словно патока, из уст Фемистокла и прочих афинян, которые изо всех сил цепляются за этот жалкий клочок земли - остров Саламин. Их можно понять, клянусь богами! Ведь кроме этого островка у афинян больше нет ничего. В Аттике ныне господствуют персы. Афиняне, судя по всему, вознамерились лечь костьми за остров Саламин, наивно полагая, что варвары ринутся на своих судах в узкий Саламинский пролив и наткнутся на рифы и мели. Но что может помешать персам высадиться на остров и одолеть нас в сухопутном сражении?
- Наш флот не позволит персам сделать это! - выкрикнул Ксантипп. - Наши легкие дозорные суда вовремя обнаружат любое намерение варваров.
- Хорошо, - надменно кивнул Адимант. - Предположим, что варвары решатся на морскую битву у Саламина. Но удастся ли нам победить флот Ксеркса, который загородил собою все окрестные берега Аттики! Я понимаю, что нужно стремиться к победе, но не следует пренебрегать и благоразумием. При малейшей неудаче на море весь наш флот окажется в ловушке, спастись не удастся никому! Вспомните Одиссея, который бежал от циклопа. Одиссей поступил так не потому, что был труслив, а потому что был разумен.
Поднялись крики:
- Адимант прав.
- Сражаться с персами у Саламина - безумие!
- Это неизбежная гибель!
Взоры всех военачальников обратились к Еврибиаду. Что скажет он?
Но Еврибиад медлил, поглядывая на Фемистокла.
Слово взял Фемистокл:
- Друзья! Одинаково безрассуден и малодушен тот, кто не решается приобретать нужное из боязни потерять его. Ведь в таком случае никто не стал бы любить ни богатство, ни славу, ни знания, ни красивых женщин, если бы они ему достались, боясь их. Даже высокая доблесть - самое великое и приятное благо, - как мы видим, порой исчезает от болезней и смерти. Все мы смертны, друзья. А перед лицом могучего врага смертны втройне, ибо каждый день рискуем жизнью. Адимант предлагает нам сохранить наши жизни и бежать к Истму, чтобы там попытать счастья в битве. Не победить - нет, ведь в открытом море персидский флот нам не одолеть. Чем же манит Истм Адиманта и стратегов, подобных ему? Не какими-то природными выгодами для нашего флота, не подкреплением в виде кораблей: этого там нет и в помине. Зато у Истма у каждого из нас будет прекрасная возможность для бегства. Это единственная выгода для морского сражения там. Здесь, у Саламина, такой выгоды у нас нет. Здесь выбор прост и суров: победить или умереть!
Опять поднялись крики.
Военачальники из пелопоннесских городов упрекали Фемистокла в том, что он стремится нанести урон персам даже ценой гибели всего эллинского флота!
Слово взял наварх сикионян.
- У Саламина нам не помогут ни доблесть, ни рифы, - сказал он, - поскольку весь персидский флот не поместится в проливе. При счастливом стечении обстоятельств нам удастся уничтожить лишь передовой отряд персидских кораблей. Такая победа не может стать решающей! Чтобы победить весь флот Ксеркса, нашим кораблям придется выходить в открытое море. И значит, лучше дать битву у Истма, где стоит наше сухопутное войско. По крайней мере, мы будем знать, что у нас за кормой дружественные нам берега. А тут, у Саламина, опасность везде и всюду! Враги на суше и на море. Если Ксеркс пожелает, то персидские суда просто выстроятся в ряд от берега Аттики до Саламина и полчища воинов без помех перейдут по палубам на остров. Все может закончиться и без морского сражения!
Наварха сикионян поддержали коринфяне и прочие пелопоннесцы.
Еврибиад по-прежнему хранил молчание.
Фемистокла поддерясали мегарцы и эгинцы. Они понимали, что с захватом Саламина взоры персов неминуемо устремятся к побережью Мегариды, протянувшемуся к западу от острова, а также и к Эгине, лежащей в самом центре Саронического залива.
Наконец пелопоннесцы стали требовать, чтобы высказался Еврибиад.
Он встал и коротко изложил свою точку зрения:
- Спарта поставила меня во главе флота с тем, чтобы сражаться, а не отступать. Флот останется у Саламина. Но нужно принести жертву Эанту, дабы покровитель острова не разгневался на нас.
После этих слов Еврибиад распустил собрание.
Жертвоприношение Эанту дало благоприятное предзнаменование.
Возвращаясь к своему шатру, Фемистокл встретил Эпикрата, который принялся прямо на ходу отчитываться о потраченных денежных средствах за последние три дня. Фемистокл многими делами занимался мимоходом: за обедом, а то и перед самым сном. Ему подчинялись все в афинском стане, и только его повеления были главными. Разрываясь между многими заботами, Фемистокл приучил своих друзей не тратить время на церемонии. Обсуждение денежных смет он хотел продолжить за завтраком и пригласил Эпикрата составить ему компанию за столом.
Однако у самого входа в шатер Фемистоклу и Эпикрату повстречался Сикинн с сосудом на плече: он ходил за водой к источнику.
- Господин, - промолвил многозначительно Сикинн, - тебя ожидает гостья. Она прибыла из Коринфа.
- Гермонасса! - радостно выдохнул Фемистокл и бросился в шатер.
Эпикрат, осмелившийся заглянуть за полог, увидел Фемистокла, державшего в объятиях стройную молодую женщину в розовом пеплосе.
«Полагаю, ему теперь не до денежных смет!» - усмехнулся про себя Эпикрат и бесшумно удалился.
После объятий и поцелуев Фемистокл пригласил гостью разделить с ним скромную трапезу.
- Для наварха афинского флота твоя трапеза действительно слишком скромна, - заметила Гермонасса, усаживаясь за стол.
На широком глиняном блюде лежал хлеб, рядом холодная жареная рыба; соленые оливки в небольшой круглой чаше занимали середину стола. На другом блюде горкой возвышались сочные пучки салата, петрушки и спаржи.
- У многих афинян в эти дни завтраки и обеды еще скромнее, - ответил Фемистокл, снимая красный военный плащ-хламиду.
Гермонасса заглянула в ойнохою, стоявшую на подставке возле стола, полагая, что там вино, но в сосуде была обычная вода.
- У тебя даже вина нет, Фемистокл, - с сочувствием промолвила Гермонасса.
- Я не пью вино по утрам, - проговорил Фемистокл, садясь.
Какое-то время они ели молча.
Фемистокл сосредоточенно жевал рыбу, сплевывая кости на тарелку. Время от времени он отправлял в рот маленькие кусочки хлеба и свежую, хрустящую на зубах зелень. Гермонасса лениво вылавливала из глиняной чаши одну за другой темные, пахнущие уксусом оливки и столь же лениво жевала их. Косточки от оливок она рядком укладывала на столе.
Взглянув на косточки, Фемистокл заметил:
- Ты, я вижу, знакома с боевым строем триер. Этот строй кораблей называется периплос. Так любят нападать финикияне и киликийцы. Ох и доставили они нам хлопот в битве при Артемисии.
- Кто же победил?
- Победил наш флот. Варвары отступили к фессалийскому берегу, а наши корабли остались на месте битвы, чтобы подобрать из воды убитых и раненых.
Гермонасса расположила косточки в линию одну за другой.
- А как называется такой строй кораблей?
- Это боевое построение называется диекплос, - сообщил Фемистокл, продолжая жевать. - Таким манером любят действовать в сражении коринфяне и эгинцы. От них эту тактику переняли и мои сограждане.
Белые тонкие пальцы Гермонассы с маленькими розовыми ногтями вновь принялись колдовать над оливковыми косточками, выкладывая из них круг.
- Такой строй кораблей называется киклос, - промолвил Фемистокл, не дожидаясь вопроса. - Наш флот применял эту тактику в Эвбейском проливе, когда корабли варваров окружили нас со всех сторон. Персы хотели одолеть нас числом, а мы разбили их умением.
…Сикинн, вошедший в шатер, чтобы убрать со стола остатки утренней трапезы, сделал вид, что не слышит нежных стонов, доносящихся из-за грубой холщовой занавески. К ним примешивался скрип ремней, натянутых на деревянную основу ложа.
Убрав со стола, Сикинн предусмотрительно поставил рядом с занавеской таз с водой и положил кусок льняного полотна. Сам удалился из шатра.
Любовь к Фемистоклу истомила Гермонассу, которая никогда еще не позволяла себе до такой степени увлекаться мужчиной. К душевной усталости примешивалось уныние, порожденное неудачами эллинов в войне с Ксерксом. Гермонассу глубоко потрясло и расстроило известие, что союзники вынудили афинян оставить свои города и селения на разорение варварам. Она села на грузовой коринфский корабль и прибыла на Саламин, чтобы хоть как-то ободрить Фемистокла перед лицом новых, вероятно, еще более грозных опасностей.
Тревога, владевшая Гермонассой, дала себя знать даже в сладкие минуты близости с любимым человеком.
Фемистокл, растянувшись на постели в блаженной неге, закрыл глаза.
- Что намерен делать Еврибиад? - спросила Гермонасса.
- Как что - сражаться! - ответил Фемистокл, не открывая глаз.
- Но, говорят, у персов в два раза больше кораблей.
- Здесь, у Саламина, мощь варварского флота нам не страшна. - Фемистокл открыл глаза и коснулся кончиками пальцев румяной щеки Гермонассы. - Какая ты красивая! Красивее богини Афины…
Гермонасса приложила палец к устам Фемистокла.
- Не гневи богиню! - прошептала она. - Ее милость тебе еще пригодится, как и всем афинянам. Это правда, что священная змея Афины покинула Акрополь и каким-то чудом оказалась на одном из афинских кораблей?
- Правда, - кивнул Фемистокл. - Если бы этого не случилось, то мои сограждане дорого заплатили бы за свою медлительность и тугодумие!
- Твоих сограждан можно понять, - грустно промолвила Гермонасса. - Кому же хочется оставлять отечество на погибель…
Фемистокл поинтересовался, как продвигается постройка стены на Истме и подошло ли к Коринфу спартанское войско.
Гермонасса, видевшая стену своими глазами, поведала, что тридцать тысяч эллинских воинов, спартанцы в том числе, каждый день с утра до вечера укладывают камни в основание башен и подтаскивают бревна для перекрытий. Кое-где стена, перегораживающая Скиронову дорогу, достигает высоты человеческого роста, местами еще выше. Толщина стены не менее девяти локтей.
- Однако до окончания работ еще очень далеко, - вздохнула Гермонасса. - Если персы в ближайшие дни устремятся к Истму, то они без особых затруднений смогут захватить и недостроенную стену, и Коринф.
- Именно поэтому я и настаиваю, чтобы флот не уходил от Саламина, - Фемистокл приподнялся на локте, - а глупцы вроде Адиманта твердят, что наши корабли здесь как в ловушке. Не только Адимант, многие навархи рвутся к Истму. Но, хвала Зевсу, Еврибиад на моей стороне!
Неожиданно уединение любовников было нарушено самым грубым образом.
Вбежавший Сикинн сообщил Фемистоклу, что Еврибиад вновь собирает военачальников на военный совет.
- Сикинн, - лениво проговорил Фемистокл, не поднимаясь с ложа, - передай Ксантиппу и Клиник», пусть отправляются на совет без меня. Все решено, что еще обсуждать? Пусть они скажут от меня Еврибиаду, что мне без разницы, где именно в боевой линии он поставит афинские триеры. А если Еврибиад собирает военачальников на очередное жертвоприношение, то пускай Ксантипп скажет, что я вышел в море на дозорном корабле.
Возвращаясь к прерванному разговору, Фемистокл спросил у Гермонассы, не Эвенет ли стоит во главе спартанского войска.
- Нет, - ответила гетера. - Спартанским войском командует Клеомброт, брат царя Леонида, павшего при Фермопилах. Сын Леонида слишком мал и не может стоять во главе войска, хотя эфоры и старейшины объявили Плистарха царем на троне Агиадов. Царь Леотихид, из рода эврипонтидов, остался недоволен тем, что Клеомброт возглавил общеэллинское войско. Они не выносят друг друга. Леотихид тоже находится в Коринфе. Он как может чернит Клеомброта в глазах союзников, надеясь, что те убедят спартанские власти вручить высшую военную власть ему, Леотихиду. - Гермонасса печально вздохнула. - Даже перед лицом смертельной опасности спартанские цари не могут не враждовать друг с другом.
«Что ж, - подумал Фемистокл, сейчас вражда между спартанскими царями на руку персам. Однако наступит время, и эта вражда пойдет на пользу афинянам».
После военного совета в шатер к Фемистоклу пришел Ксантипп.
Фемистокла поразило выражение его лица: на нем отпечатались гнев и отчаяние!
- Все кончено, Фемистокл! Все кончено! - бессильно опустившись на стул, проговорил Ксантипп, не обращая внимания на неодетую Гермонассу, выглянувшую из-за занавески в глубине шатра. - Малодушие победило Храбрость!
Фемистокл приблизился к военачальнику и встряхнул его за плечи:
- Что произошло, Ксантипп? Объясни толком!
- Еврибиад принял решение отступать к Истму, - устало ответил Ксантипп. - Адимант и эгинец Поликрит убедили его.
Ругаясь сквозь зубы, Фемистокл стал надевать на ноги сандалии. Привычными движениями затянув на щиколотках узкие ремни, он распрямился, отыскивая глазами свой плащ.
Видя, что Фемистокл намеревается идти, Ксантипп мрачно произнес:
- Можешь не торопиться, дружище. Еврибиад поднялся на свой корабль и отчалил от берега. Он хочет засветло произвести осмотр всех кораблей. Как стемнеет и варвары на той стороне пролива разожгут костры, наш флот в полной тишине двинется в Элевсинский залив и далее вдоль берега Мегариды к выходу в открытое море. Дозорные донесли Еврибиаду, что в Мегарском проливе персидских кораблей нет. Порядок движения такой: коринфские и спартанские триеры впереди, афинские триеры сзади; весь прочий флот будет находиться в центре.
- Я не допущу этого! Не допущу! - бегая по шатру, в ярости выкрикивал Фемистокл. - Ксантипп, немедленно извести меня, когда Еврибиад сойдет на берег. Еще не все потеряно, клянусь Зевсом!
Ксантипп ушел. Вскоре стража доложила Фемистоклу о приходе эгинца Никодрома, у которого какое-то важное дело.
Когда-то Никодром пытался совершить демократический переворот на Эгине, дабы отстранить от власти аристократов и поставить во главе государства народное собрание. В ту пору Эгина воевала с Афинами, поэтому афиняне обещали помочь Никодрому и его сторонникам. Афиняне, как всегда, действовали нерасторопно: когда их войско высадилось на Эгину, то сподвижники Никодрома были уже разбиты и рассеяны. Никодрому и кое-кому из его друзей удалось бежать в Афины. Афиняне предоставили беглецам небольшую гавань на мысе Сунион, там у них была крепость и стоянка для кораблей.
Никодром, отменный моряк, помогал Фемистоклу создавать афинский флот. Фемистокл всегда прислушивался к его советам, если дело касалось моря и кораблей. Когда Ксеркс двинулся в поход на Элладу, то Никодром на свои деньги построил быстроходную триеру, на которой совершил поход к Артемисию в составе афинского флота.
После обмена приветствиями Никодром сообщил Фемистоклу, что наварх эгинцев Поликрит продался персам. Не догадываясь о присутствии в шатре Гермонассы, которая не показывалась из-за занавески, Никодром всячески поносил Поликрита, приводя доказательства его измены. Правда, все эти доказательства были косвенными.
- А желание Поликрита бежать к Истму разве не говорит об его измене? - горячился Никодром. - Ведь еще вчера он выступал за то, чтобы сражаться с персами у Саламина.
- Это Адимант сбивает с толку Поликрита, - ответил Фемистокл, - вряд ли тут пахнет изменой.
Но Никодром не унимался:
- Мне стало известно, что у Поликрита есть красивая золотая чаша. По внешнему ободу этой чаши идет надпись на греческом языке: «Моему другу Поликриту от Артафрена». На внутреннем ободе чаши идет такая же надпись, только персидской клинописью. Я знаю, Поликрит очень дорожит этой чашей! Он берет ее с собой даже в походы.
- Артафрен? - насторожился Фемистокл. - Тот самый, что высаживался с войском у Марафона?
- Тот самый.
После ухода Никодрома Фемистокл погрузился в глубокое раздумье. Неужели измена проникла в стан эллинов? Если да, то как бороться с этим злом?
Из-за занавески вышла Гермонасса. В розовом пеплосе, с золотыми браслетами на обнаженных руках она выглядела очень нарядно.
- Я же говорила тебе, что Адимант трус и мерзавец! - гневно промолвила гетера. - Я не удивлюсь, если окажется, что и он тоже продался персам!
- Ты уходишь? - спросил Фемистокл, увидев, что она набросила на голову тонкое покрывало. - Мы еще увидимся сегодня?
- Непременно, - кивнула Гермонасса.
Поцеловав Фемистокла в губы, она торопливо покинула шатер.
Поднявшись по склону холма, Гермонасса оглянулась на белые домики городка, которые прятались среди ширококронных платанов и стройных высоких кипарисов. Городок лежал на берегу круглой бухты, ее защищали от ветров и штормовых волн два длинных скалистых мыса. Самый длинный из этих мысов назывался Киносура.
Вдоль низкого, покрытого крупной галькой берега Киносуры стояли на якорях, вытянувшись в два ряда, афинские триеры. У противоположного мыса и в бухте расположились пелопоннесские корабли.
Коринфские триеры занимали бухту у селения Пелея в получасе ходьбы от городка Саламина. Там же находились корабли мегарцев и эгинцев.
Напротив Пелейской бухты лежал островок Фармакусса, с которого хорошо просматривался мыс Перама на аттическом берегу. На Пераме расположились станом персы. Над Перамой возвышалась гора Эгалеос, с которой персы вели наблюдение за эллинским флотом. С высот Эгалеоса просматривался не только Саламинский пролив, но и почти весь остров. Вот почему эллинские навархи приняли решение уйти от Саламина ночью, чтобы персы не успели закрыть своими кораблями Мегарский пролив.
Все это Гермонасса узнала от брата, который привел ее в стан афинян и теперь вместе с нею возвращался в Пелею. Покуда Гермонасса была в гостях у Фемистокла, Каллин навестил афинских военачальников, побывавших на последнем военном совете, и узнал от них о решении Еврибиада.
Брат и сестра молча шагали по каменистой широкой тропе, тянувшейся среди сосен по вершине холма. Слева вздымался уступами склон горы, поросший травой. Справа за деревьями виднелась понижающаяся к морю равнина, пересеченная неглубокими оврагами и руслами пересохших ручьев. Вдали сверкала на солнце бирюзово-зеленая морская гладь, по которой чередой катились небольшие волны. На море белели паруса сторожевых эллинских кораблей.
Под соснами царила глубокая тень. В воздухе разливался сладкий запах аниса и медуницы.
Стан коринфян находился между холмом и крайними домами Пелеи, поскольку все пространство на морском побережье было занято палатками эгинян и мегарцев.
Подходя к своей палатке, брат и сестра неожиданно столкнулись лицом к лицу с Адимантом, у которого был очень озабоченный вид.
- Где ты шляешься, Каллин? - сердито заговорил Адимант. - Ты погрузил на свой корабль пресную воду? Как стемнеет, флот снимается с якоря и уходит к Истму. Наши корабли пойдут в авангарде.
Каллин ничего не успел ответить. Вместо него заговорила Гермонасса, злость которой вдруг прорвалась наружу:
- Ты озабочен пресной водой и пропитанием для воинов, Адимант. Но, мне думается, тебе лучше всего озаботиться о своем славном имени. Ты трясешься от страха при виде персов! Зачем ты пролез в навархи, если все, что ты умеешь, это показывать спину врагу да плести интриги на военных советах. В то время как храбрейшие рвутся в битву, ничтожества, подобные тебе, думают о бегстве!
- Я думаю не о бегстве, а о спасении нашего флота, - раздраженно проговорил Адимант. - Твой обожаемый Фемистокл ничего не видит и не смыслит! Он возомнил себя мудрейшим из мудрых, считает, что его ораторский дар сильнее любых здравых доводов. Однако ж имеются ораторы и получше его! - Адимант горделиво усмехнулся. - Ия это доказал, перетянув Еврибиада на свою сторону. А Фемистокл пусть кусает локти от досады.
Гермонасса смерила Адиманта презрительным взглядом:
- Так ты, стало быть, воюешь не с варварами, а с Фемистоклом. Тщишься доказать всем и каждому, насколько ты убедительнее в речах, не задумываясь о том, что своим глупым тщеславием обрекаешь на гибель эллинский флот и свободу! А может, ты продался персам? Ты ведь всегда любил золото и роскошь!
- Каллин, твоя сестра оскорбляет меня, а ты молчишь! - воскликнул Адимант, взглянув на моряка. - А может, ты заодно с ней? Тоже считаешь меня предателем?
Каллин лишь досадливо махнул рукой, показывая, что устал от споров и раздоров. Не сказав ни слова, он двинулся дальше.
А Гермонасса и Адимант остались стоять на тропинке, ругаясь во весь голос и не обращая внимания, что из палаток выходят коринфские воины и матросы, привлеченные перебранкой.
- Ты спятил, Фемистокл! - промолвил ошарашенный Эвмел. - Как такое тебе пришло в голову?! Это же сумасшествие!
Эвмел толкнул локтем брата, сидевшего рядом на скамье.
- А ты чего молчишь? Тебя ведь это тоже касается!
- Да, безумие, я согласен с тобой, - промолвил Динарх. - Такое дело мне не по плечу, скажу прямо. Риск слишком велик!
Фемистокл слушал братьев, роясь в своем походном сундуке.
- Вы уже рисковали головой, когда похищали священную змею, - заметил он, не прекращая своего занятия. - Что же вы теперь оробели?
- Одно дело стащить змею из-под носа у пьяных жрецов, - сказал Эвмел, - и совсем другое дело пробраться в стан персов. Фемистокл, ты совсем не дорожишь нашими жизнями!
Фемистокл раздраженно захлопнул крышку сундука.
- Вы оба беспокоитесь за свою жизнь, - заговорил он, повернувшись, - но почему вас не беспокоит судьба многих тысяч афинян, нашедших убежище на Саламине. Тысячи ваших сограждан, а также женщин и детей будут обречены на гибель, если эллинский флот уйдет отсюда к Истму. Как вы не можете понять, что от вас двоих ныне зависит исход войны на море! Победить варваров наш флот сможет только в узком Саламинском проливе. Я не смог втолковать это Адиманту и Еврибиаду. Но там, где бессилен здравый смысл, вступает в дело хитрость. Только вам двоим я могу поручить это дело.
- Ты сказал вначале, что самую важную часть хочешь поручить Сикинну, - напомнил Динарх, - по той причине, что он знает персидский язык.
- Ну да, - кивнул Фемистокл. - Сикинну надо будет встретиться с персидским царем. Варвары должны поверить ему, ведь Сикинн - перс. Он знает обычаи и тонкости варварского придворного этикета. Но чтобы Сикинн добрался до персидского стана, ему прежде всего нужно пересечь Саламинский пролив незаметно для наших дозорных. И это уже будет зависеть от вас, ведь вы оба умеете управлять лодкой и грести.
Братья переглянулись. Сомнение и страх одолевали их.
- За это дело я заплачу вам талант серебра, - добавил Фемистокл.
Динарх изумленно присвистнул.
- Каждому по таланту, - живо проговорил Эвмел.
- Хорошо, - согласился Фемистокл. - По возвращении получите все сполна!
- Если мы не вернемся, отдай деньги нашим женам, - вздохнул Динарх.
- Вы непременно вернетесь, друзья, - уверенно произнес Фемистокл. - Сикинн позаботится о вас в стане у персов. И я буду молиться, чтобы боги ниспослали вам удачу.
Взяв лодку у местных рыбаков, Эвмел, Динарх и Сикинн сделали вид, что выходят в море на ловлю кефали. Этим делом каждодневно занимались многие воины и матросы с греческих кораблей, поскольку с пропитанием у эллинов было довольно туго: хлеба в обрез, мяса нет вовсе.
Обогнув мыс Киносура, тайные посланцы Фемистокла добрались до островка Пситталея, что лежал у самого входа в Саламинский пролив. Прячась за островом, чтобы греческие дозорные на Киносуре их не заметили, Эвмел и Динарх поставили парус и с попутным ветром устремились к берегу Аттики. До него от Пситталеи было меньше десяти стадий.
Эгинец Поликрит внешне очень походил на жителя Лакедемона. Он брил усы, не завивал бороду и носил длинные до плеч волосы, за которыми ухаживал, как женщина.
Фемистокл, придя в палатку Поликрита, застал его за расчесыванием волос.
- Зачем ты это делаешь, Поликрит? - спросил Фемистокл. - Ведь лакедемоняне расчесывают волосы перед тем, как идти в сражение, а наш флот собирается отступать.
- Иногда отступление полезнее битвы, Фемистокл. - Поликрит прекратил свое занятие и взглянул на гостя. - С чем ты пришел? Наверное, с целым возом упреков? Присаживайся, где тебе удобно. Я готов выслушать тебя.
Поликрит вновь принялся расчесывать костяным гребнем густые светлые волосы.
- Твой отец Криос был заклятым недругом спартанцев, - заметил Фемистокл, усаживаясь на стул. - Как же получилось, что сын Криоса стал другом лакедемонян?
- Времена меняются, - отозвался Поликрит, продолжая орудовать гребнем. - И люди меняются вместе с ними. Ты разве не знал?
- Согласен, - кивнул Фемистокл, - но среди всеобщих перемен всегда существует и нечто незыблемое.
- О чем ты? - не понял Поликрит.
- Я о том, что твой отец Криос имел друзей среди персов. Собственно, за это его и недолюбливали в Лакедемоне. Криос умер, мир его праху! Однако сын Криоса пошел по отцовским стопам, заведя себе друзей среди варваров. Я понимаю, что дружить со знатными персами очень выгодно. Можно съездить в Азию, не испытывая там никаких затруднений, можно рассчитывать на богатые подарки вроде золотых кубков с дарственной надписью…
При последних словах Фемистокла Поликрит перестал расчесывать волосы.
- Та-ак, - медленно проговорил он. - Продолжай, Фемистокл. Этот ветер мне знаком.
- Дружба, несомненно, есть опора и украшение жизни всякого человека, если она не основывается на измене отечеству. - Фемистокл не сводил пристальных глаз с красивого лица Поликрита. - В какой-то миг возникает вопрос, что лучше: выполнять свой долг перед отечеством или поддерживать дружбу с его врагами. Здесь каждый решает так, как ему подсказывает совесть. Я согласен, что гражданский долг - это скорее бремя, чем благо. Особенно во время войны. А дружба с персидским сатрапом - это несомненная выгода. Ведь знатные персы так любят дарить своим друзьям золотые кубки и чаши…
- К чему эти намеки, Фемистокл? - не выдержал Поликрит. - Скажи прямо, ты считаешь, что я продался персам? Так?
- У меня просто возникли небольшие подозрения, - вздохнул Фемистокл. - И возникли они не на пустом месте.
- Это из-за того, что я встал на сторону Адиманта, - усмехнулся Поликрит. - Тогда уж и Адиманта нужно подозревать в измене.
- Но Адимант не пьет вино из чаши с посвятительной надписью от Артафрена, - покачал головой Фемистокл. - И у Адиманта нет друзей среди персов.
Поликрит рассмеялся. Он подошел к круглому столу, взял с него золотой кубок на тонкой ножке и протянул Фемистоклу:
- Вынужден тебя разочаровать.
Фемистокл взял кубок и внимательно осмотрел.
Это была, несомненно, очень дорогая вещь, украшенная изысканным орнаментом в зверином стиле. На поверхности кубка были отчеканены фигурки бодающихся оленей, а по внешнему ободу шла надпись на греческом языке. Она гласила: «Моему другу Поликрату от Артафрена».
- Здесь допущена ошибка, - заметил Фемистокл, продолжая разглядывать кубок. - Вместо «Поликрит» написано «Поликрат».
- В том-то и дело, что никакой ошибки здесь нет, - сказал Поликрит. - Первоначально этот кубок был подарен сатрапом Атафреном милетянину Поликрату, который был моим ксеном. Когда Поликрат умер - это случилось за три года до похода Ксеркса, - то его сын преподнес кубок мне в подарок. До войны с персами многие эллины видели его у меня, но никому и в голову не приходило обвинять меня в измене.
- Но тебя ведь связывает дружба с Артафреном? - спросил Фемистокл, возвращая кубок.
- Да, - промолвил Поликрит. - А разве среди афинян нет таких, кто водит дружбу с персами? Разве Писистратиды нашли убежище не в Азии?
- Все это так. - Фемистокл вздохнул. - Я даже скажу больше: среди афинских аристократов немало таких, кто готов подчиниться персам ради возвращения Писистратидов в Афины.
Фемистокл покинул палатку Поликрита с гнетущим чувством досады. Он негодовал в душе на Никодрома, подозревающего Поликрита в предательстве, и на самого себя, поскольку поверил в это. Конечно, Поликрит не предатель. Он просто озабочен судьбой Эгины. Эллинский флот, запертый в Саламинском проливе, не сможет помешать персам, если у тех возникнет намерение захватить Эгину. А такое намерение у варваров непременно возникнет.
«Но только после захвата Саламина, - размышлял Фемистокл, шагая по тропе к афинскому стану. - Ксеркс не может не понимать, что афиняне самые его непримиримые враги. Он сделает все, чтобы уничтожить нас на Саламине!»
…Едва Еврибиад сошел с триеры на берег, закончив осмотр стоящих на якоре кораблей, его тут же обступили афинские военачальники, требовавшие созвать военный совет. На Еврибиада посыпались обвинения в трусости, в пособничестве Адиманту, в измене общеэллинскому делу. Особенно усердствовал афинянин Мнесифил.
Он шел за Еврибиадом, который торопился укрыться в своем шатре, и во весь голос читал стихи из «Илиады»:
Много героев других, и храбрее, чем он, и славнее,
Пало в сраженьях доныне и будет убито в грядущем.
Весь человеческий род невозможно от смерти избавить,
Как невозможно избавить от глупых, ненужных решений,
Кои так часто звучат на высоких собраньях.
Где царствуют Глупость, Заносчивость и Самомненье…
Еврибиад, может, и остался бы глух к требованиям афинян, если бы к ним не присоединились эвбеяне и мегарцы.
После обеда военачальники в очередной раз собрались на совет. К удивлению многих, на нем отсутствовал Фемистокл. Яростные споры начались, едва Еврибиад открыл заседание. Сначала выступил военачальник мегарцев Эоситей, не стеснявшийся резких выражений и оскорбительных намеков. Этим Эоситей так разозлил Адиманта, что он принялся отвечать гневными репликами. На сторону Эоситея встали афиняне и эвбейцы, безжалостно понося Адиманта. Это не понравилось коринфянам и эгинцам, которые начали осыпать ругательствами его недоброжелателей.
Чтобы водворить хотя бы относительный порядок, слугам Еврибиада то и дело приходилось колотить палками наиболее зарвавшихся стратегов, уже готовых пустить в ход кулаки.
Афинские военачальники недоумевали, почему Фемистокл не пришел на военный совет. За ним посылали несколько раз, но безрезультатно.
Наступил вечер.
Солнце скатилось к далекой неровной кромке гор Мегариды; поблекла синева небес.
Фемистокл пребывал в томительном ожидании. Ему казалось, что бег времени замедлился. Тревога и печаль одолевали его. Будущее представлялось темным и безрадостным. Если его хитрость не удастся, значит, афинянам придется либо с честью погибнуть в неравной битве, либо отступить к Истму вместе с союзниками, оставив свои семьи на Саламине варварам.
К Фемистоклу приходили один за другим посланцы от афинских стратегов, звавшие его на совет, но он гнал их прочь. Фемистокл устал от бесконечных споров. Кто станет его слушать? Еврибиад слеп и глух! Адимант глуп и труслив! Поликрит себе на уме… Этих людей нужно силой тащить к их же благу либо ставить перед невозможностью выбора.
Расхаживая по шатру, Фемистокл сосредоточенно прислушивался к звукам, доносившимся снаружи. Проехала запряженная мулами повозка. Прошла куда-то большая группа воинов, озабоченно переговариваясь. Залаяла собака… Вот снова слышны шаги. Кто-то торопливо приближается к шатру. Очередной гонец от афинских стратегов?
Нет, это не гонец.
Фемистокл замер на месте. Он явственно расслышал голос Сикинна!
Стражи у шатра о чем-то спросили, Сикинн ответил шуткой. Стражи засмеялись.
Фемистокл бросился к входному пологу.
Вошедший в шатер Сикинн мигом оказался в крепких объятиях.
- Ну что? Ну как? Рассказывай! - промолвил Фемистокл, тряся слугу за плечи. - Я тут места себе не нахожу! Видел Ксеркса?
Сикинн отрицательно помотал головой:
- Не видел. Я встречался с Масистием, очень важным вельможей! Я сказал ему все, как ты велел, господин. Сказал, что афинянин Фемистокл желает победы персидскому царю, поэтому извещает его о том, что эллины хотят бежать. И далее, мол, Фемистокл советует Ксерксу не дать эллинам убежать, но напасть на них, пока они находятся в тревоге и спорах, чтобы уничтожить весь их флот.
- И что же Масистий?
- Обрадовался! - Сикинн улыбнулся. - Обещал без промедления передать мои слова царю.
- Хвала Зевсу! - Фемистокл облегченно перевел дух. - Хвала Афине Палладе и доброму Случаю! - Он встрепенулся: - А где Эвмел и Динарх?
- Остались на берегу моря. На обратном пути наша лодка дала течь. Они теперь заделывают щель в днище: лодку нужно вернуть в целости ее хозяину.
«Вот сейчас можно идти на совет, - подумал Фемистокл. - Надо затянуть споры до наступления темноты, чтобы персы успели перекрыть все пути отхода из Саламинского пролива. Я не позволю Еврибиаду и Адиманту распоряжаться судьбой афинян себе в угоду!»
Стоял сентябрь 480 года до нашей эры.
