ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Этот дом в квартале Мелита знали все афиняне, хотя он ничем не выделялся среди прочих домов на улице Медников: одноэтажный, сложенный из грубо обработанных камней, с двускатной черепичной крышей, с изгородью из терновника. В таких жилищах из поколения в поколение растили детей и умирали афинские граждане среднего достатка. Но дом на углу улицы Медников и Кожевенного переулка был знаменит тем, что здесь родился, возмужал и ныне проживал со своей семьей любимец афинского демоса - Фемистокл, сын Неокла.

Была середина лета, время, когда в Афинском государстве происходят очередные выборы всех высших государственных лиц, а также их помощников.

Благодаря ораторскому таланту и неизменной поддержке самых бедных граждан, численность которых в Афинах всегда была велика, Фемистоклу удалось наконец стать архонтом-эпонимом. И это - несмотря на яростное сопротивление эвпатридов, люто ненавидевших его за неоднократные попытки принизить родовую знать и намерение привлекать к начальствующим должностям людей бедных и безродных. С той поры, когда демократия пустила глубокие корни в Афинах, здешние аристократы лишились почти всех своих привилегий, а народ, благодаря таким гражданам, как Фемистокл, год от года обретал все большее могущество.

Пиршество в доме Фемистокла закончилось незадолго до рассвета.

Друзья и родственники хозяина, рьяно помогавшие ему на выборах, наконец-то разошлись.

Еще не затихли вдали пьяные голоса и громкий смех разгоряченных вином людей, как к дому бесшумно прокралась мужская фигура в темном плаще.

Фемистокл уже направился было в спальный покой, когда появившийся раб-привратник сообщил, что у дверей дома стоит человек по имени Аристид и просит позволения войти.

- Господин, у Аристида к тебе какое-то важное дело, - добавил раб. - Он так и сказал, что пришел по важному делу.

Фемистокл не скрыл своего изумления.

- Клянусь Зевсом, это неспроста! Впусти его, Сикинн. Впусти скорее!

Раб с поклоном удалился.

Когда Аристид вступил в просторную комнату для гостей, где находились столы с объедками и грязной посудой и пахло вином и жареным мясом, то находившийся там Фемистокл встретил гостя самой радушной из своих улыбок.

- Приветствую тебя, Аристид! - промолвил хозяин дома. - Прошу прощения за то, что принимаю среди такого беспорядка. Если бы ты предупредил меня заранее о своем приходе, я позаботился бы, чтобы твой взгляд не натыкался на обглоданные кости.

- Пустяки, - холодно проговорил Аристид. - Ни к чему эти церемонии. Мы ведь давно знаем друг друга, Фемистокл. И как ты догадываешься, я пришел совсем не для того, чтобы поздравить тебя с победой на вчерашних выборах. Я бы вовсе не пришел, если бы не одно обстоятельство. Позволишь сесть? - Аристид вопросительно взглянул на Фемистокла.

Тот сделал широкий радушный жест в сторону скамей и стульев, предлагая гостю самому выбрать удобное для него место.

Аристид взял стул со спинкой и поставил его поближе к распахнутому окну. В помещении было душно, а из окна тянуло прохладой.

Фемистокл устроился напротив гостя, придвинув к себе дифрос.

- Повторяю, я бы не пришел сюда, если бы не одно важное обстоятельство, - вновь проговорил Аристид, ощутим на себе пристальный, выжидающий взгляд. - Я имею в виду твое необъятное честолюбие, Фемистокл. Оно разжигает гражданские распри, толкает афинян к вооруженному столкновению с нашими соседями - эгинцами. Ты готов бросить вызов самому персидскому царю, лишь бы быть на виду, убедив всех и каждого в своей незаменимости и гениальной прозорливости. Ныне ты пролез в архонты-эпонимы… А это значит, что Афинам грозят новые потрясения. Вот почему я здесь.

- Ты хочешь сказать, Аристид, что твое радение о нашем государстве чище и возвышеннее моего. Так? - В голосе Фемистокла прозвучала скрытая ирония. - Вчера на Пниксе ты говорил то же самое, выступая перед народным собранием. Однако народ не прислушался к твоим словам и наперекор твоему красноречию избрал в архонты-эпонимы меня, а не ставленника аристократов Зенодота. Значит, моя речь пришлась более по душе народу, нежели твоя. И мои доводы оказались весомее твоих. Мое честолюбие вредит не Афинам, но эвпатридам. Давай называть вещи своими именами. Я заявляю тебе, что буду непримиримым врагом афинской родовой знати, покуда эта знать не избавится от своих персофильских настроений. Ты только что упомянул про Эгину. Смею тебя уверить, Аристид, что не от эгинцев в скором будущем нам будет грозить величайшее зло, а от персов. И только такие слепцы, как ты и Зенодот, не в состоянии узреть очевидное.

У Аристида вырвался раздраженный вздох.

- Это стало уже правилом многих ораторов - пугать народ персами, дабы увлечь толпу за собой, - проворчал он. - Но если рассуждать здраво, то персам ныне не до Эллады, ибо у них в стране полыхают восстания. К тому же Дарий умер, а его сын Ксеркс, вероятно, извлек для себя урок из отцовских неудач. Я имею в виду поражения персов во Фракии и под Марафоном.

- Теперь-то эвпатриды похваляются марафонской победой. А ведь когда Датис и Артафрен высадились в Аттике, то среди аристократов было немало сторонников добровольной сдачи Афин персам, - не без язвительности заметил Фемистокл. - Я не говорю о тебе, Аристид. Однако кое-кто из твоих друзей не вступил в войско и не пошел к Марафону, предпочитая ждать исхода событий. Это ли не измена?

- Не нужно искать недругов среди своих сограждан, Фемистокл, - с легким осуждением промолвил Аристид. - Вспомни: когда персы стояли под Марафоном, в Афинах вообще мало кто верил, что нам удастся без спартанцев разбить столь сильного врага. Я считаю, что во время Марафонской битвы не обошлось без вмешательства богов, ставших на нашу сторону. Вот почему афинское войско при его малочисленности оказалось сильнее варваров. Не зря же кое кому из наших воинов привиделся призрак великана в доспехах и с длинной бородой, который крушил персов боевым топором.

- Боги тут ни при чем, - возразил Фемистокл, который тоже участвовал в том памятном для всех афинян сражении. - Нас спасло тогда воинское умение Мильтиада. Он единственный из военачальников знал тактику персов.

- Тем не менее это не помешало тебе, Фемистокл, спустя год после марафонской победы привлечь Мильтиада к суду и посадить в темницу, где тот скончался, - сказал Аристид. - С твоей подачи судьи наложили на несчастного Мильтиада огромный штраф, которым еще и поныне выплачивает его сын Кимон. Судьи взвалили вину на Мильтиада за неудачный поход на остров Парос. Но истина была в другом. Признайся, Фемистокл, ты просто завидовал Мильтиаду! Не имея возможности превзойти его популярностью, ты расправился с ним способом низменным и коварным. Как это на тебя похоже!

- Не стану скрывать, Аристид, трофей Мильтиада по давал мне покоя, - невозмутимо отреагировал на выпад Фемистокл. - Однако ты, как всегда, перегибаешь палку. Обвинение в суде Мильтиаду предъявил не я, а архонт-полемарх Фанипп. Я же лишь поддержал его. Кстати, ты тогда был архонтом-эпонимом и мог бы спасти Мильтиада от долговой тюрьмы, если бы захотел. Но предпочел остаться в стороне, видя, каким гневом объят народ. Ведь Мильтиад не только растратил государственные деньги, но и погубил в бесплодной осаде немало афинян.

- У тебя короткая память, Фемистокл, - возмутился Аристид. - Еще до суда над Мильтиадом я произнес речь в его защиту в народном собрании. Дело и не дошло бы до суда, если бы архонт-полемарх Фанипп не привлек к обвинению тебя. Ведь это ты взбаламутил народ своими заявлениями, что эвпатриды, дорвавшись до власти, ставят себя выше закона, не давая отчета в своих действиях, проливая кровь сограждан и обделывая темные делишки вдали от Афин. О, я прекрасно помню твою пламенную речь. После нее беднягу Мильтиада притащили в суд на носилках, невзирая на тяжелую рану, полученную на Паросе.

- Я не виноват в том, что ты умеешь красиво говорить, а я умею убеждать, - пожал плечами Фемистокл.

- Все твои убеждения не более чем потакание низменным страстям черни, - молвил Аристид раздраженно. - Ты готов обливать грязью эвпатридов, лишь бы угодить толпе. Чтобы добиться своего, готов замахнуться даже на святое! Мне ли не знать тебя, ведь мы росли вместе.

- Росли вместе, однако в школы ходили разные, - усмехнулся Фемистокл. - Твой отец был более знатен, чем мой. А со стороны матери я и вовсе считаюсь неполноценным гражданином Афин, ибо моя мать не гречанка, а фракиянка. Со школьной поры, Аристид, ты пытаешься внушить мне, что родовая знатность - это дар богов. Ты всегда говорил, что власть в Афинах должна принадлежать аристократам, которые суть соль аттической земли. По твоему мнению, Клисфен совершил большую ошибку, допустив к власти в Афинах ремесленников и бедноту. Мы давно ведем с тобой этот спор. Ты утверждаешь, что опора государства - аристократия, я же считаю, что основа прочности нашего отечества - демократический строй, при котором у знатных и незнатных граждан имеются равные права.

- Тебя послушать, так в Ареопаге должны заседать одни голодранцы! - Аристид бросил на Фемистокла недовольный взгляд. - Пренебрежение к эвпатридам не раз уже выходило тебе боком. Пора бы урану меть, что вражда со знатью до добра не доводит.

- Это угроза?

- Нет. Просто вспомни участь Мильтиада. После победы при Марафоне его превозносили до небес. Потом толпа, не скрывая злорадства, упрятала Мильтиада в темницу. Вспомни также участь законодателя Клисфеиа, вынужденного уйти в изгнание и умершего вдали от Афин. Милость народа изменчива.

- Я знаю это, - промолвил Фемистокл, кивая. Более того, я всегда помню об этом.

- Вот и прекрасно! - Аристид сухо улыбнулся. Значит мы сможем договориться.

- О чем?

- Как ты догадываешься, я здесь не по собственному почину. Аристид перешел к главной цели своего визита: - Самые знатные из афинян просят тебя, Фемистокл, заметь, не приказывают, а просят - прислушаться к ним. Через меня эти уважаемые граждане хотят убедить тебя не затевать войну с Эгиной, ибо от этого пострадает афинская торговля в Эгейском море. Флот эгинцев гораздо сильнее нашего. Мы и прежде воевали с эгинцами, и что нам это дало?

Нам удалось отвоевать обратно остров Саламин.

- Да, наши деды отняли у эгинцев Саламин, но зато лишились подвоза египетского зерна, чем испокон веку занимаются эгинцы, - с нескрываемым сарказмом произнес Аристид. - Воистину великое дело - променять хлебный достаток на маленький бесплодный островок.

- Писистратиды наладили подвоз в Афины более дешевого понтийского зерна, так что афиняне остались не в убытке, - возразил Фемистокл. - И поныне суда с понтийским хлебом каждое лето приходят в Аттику.

- Если начнется война с Эгиной, то опять начнутся перебои с хлебом. Это уже бывало не раз, - хмуро заметил Аристид. - Эгинцы не допустят торговые корабли к нашим берегам, и понтийским купцам придется выгружать зерно на Эвбее, Делосе или Коринфе. До нас это зерно дойдет только через по средников по большей цене. А это прямые убытки.

- А если афиняне построят более сильный флот и разобьют эгинцев на море? Этого ты не допускаешь? - Фемистокл чуть прищурил свои большие, широко поставленные глаза.

- Ты не хуже моего знаешь, что это невозможно, - вздохнул Аристид. - У нас просто-напросто нет денег на большой флот. Афиняне всегда славились своей конницей и тяжелой пехотой. У нас и моряков-то стоящих нет. К чему бесполезные речи?

- Я знаю, где взять деньги на боевые корабли, - уверенно проговорил Фемистокл. - И я сделаю из афинян отменных мореходов! С сильным флотом Афины захватят все морские торговые пути, и деньги рекой потекут в Аттику.

Аристид грустно покачал головой:

- Я так и знал, Фемистокл, что твоя голова полна бредовых замыслов. Вот почему ты убеждаешь народное собрание перенести гавань Афин из Фалера в Пирей. В тебе сидит желание построить огромный флот, разместить который в Фалере невозможно.

- Фалер более уязвим для нападения с моря, нежели Пирей, - с воодушевлением вставил Фемистокл. - Недавно я побывал в Пирее и осмотрел все тамошние бухты. Лучшего места для стоянки флота не найти!

Он заговорил о том, что было бы неплохо убедить знатных афинян строить вскладчину быстроходные боевые корабли - триеры. Описывая превосходство триер перед диерами и монерами, которые до недавнего времени были главной силой в морских сражениях, Фемистокл так увлекся, что не сразу заменил, что собеседник слушает его стоя.

- Я ухожу, Фемистокл, - с печальной торжественностью произнес Аристид. - Мне искренне жаль, что нам не удалось договориться… в очередной раз. Я знаю, что твое честолюбие рано или поздно тебя погубит. По мне бы не хотелось, чтобы твоя гибель совпала о гибелью нашего государства. Вот почему я был и остаюсь противником всех твоих начинаний. Прощай!

- Прощай, - машинально промолвил Фемистокл, глядя на прямую спину удаляющегося аристократа.

Придя в спальню и взобравшись на ложе, Фемистокл неловким движением разбудил супругу, которая, проснувшись, тут же спросила, с кем это он так долго беседовал.

Ты не поверишь, Архиппа: приходил Аристид и набивался ко мне в друзья, - зевая во весь рот, промолвил Фемистокл. Обычно он никогда не откровенничал с женой.

Архиппа, зная об этой черте супруга, усмехнулась:

- Скорее Стесилай родит ребенка, чем Аристид станет твоим другом.

Этим замечанием Архиппа мстила мужу, зная, что в свое время он увлекался мальчиками, и в особенности красавчиком Стесилаем. Последний приехал в Афины с острова Кеос лишь затем, чтобы подороже продать какому-нибудь знатному афинянину свою юношескую прелесть.

Впрочем, к Стесилаю был неравнодушен и Аристид. Добиваясь взаимности юнца, который поначалу тянул деньги с обоих, Аристид и Фемистокл прониклись друг к другу враждебностью, которая отличала их и на государственном поприще. В конце концов Стесилай отдал предпочтение Аристиду, поскольку тот был более знатен.

Кеосец прожил в доме Аристида три года. Затем нашел себе другого покровителя, польстившись на его богатство и закрыв глаза на скверные черты его характера.

Аристид же при своей честности и неподкупности был не настолько богат, чтобы сорить деньгами в той мере, в какой хотелось бы корыстолюбивому Стесилаю. Друзья знали, что денежные дела у Аристида пошли из рук вон плохо, когда тот увлекся Стесилаем. Родня так и вовсе была возмущена слабохарактерностью столь умного мужа, бросившего к ногам развратного красавчика все свои сбережения. Когда Стесилай ушел от Аристида к другому любовнику, многие вздохнули с облегчением, радуясь, что уважаемый всеми человек наконец-то избавился от позорившего его клейма сладострастника. Но мало кто знал, что Аристид тайно посылал Стесилаю любовные письма, в которых умолял юнца вернуться.

Жадный до денег, Стесилай однажды продал одно из посланий какому-то аристократу, имевшему зуб на Аристида, а тот, в свою очередь, перепродал письмецо Фемистоклу, дабы влезть к нему в доверие. Фемистокл, узнав обстоятельства этого дела, не поскупился и выкупил у Стесилая все письма Аристида, чтобы при случае использовать их с пользой для себя.

В душе Фемистокл был рад тому, что Стесилай бросил Аристида. Но еще большую радость доставляло сознание того, что Аристид и по сей день мучительно переносит разлуку. Подтверждением тому служили письма. Читая их, Фемистокл то хохотал до слез, то кривился от презрения к человеку, на которого с таким почтением взирают афиняне, в то время как он с заискивающим самоуничижением выпрашивает ласки у проституирующего юнца.

Фемистокл и сам испытал душевные муки, когда понял, что ему не обладать всегда Стесилаем. Однако опуститься до того, чтобы писать жалобно-слезливые письма, Фемистокл не мог себе позволить. Такое даже по могло прийти в голову. Читая интимные послании Аристида, Фемистокл не столько поражался слабости честнейшего из афинян, сколько гордился своей душевной стойкостью, не позволявшей унижаться перед кем попало.

Язвительное замечание полусонной супруги Фемистокл пропустил мимо ушей. С той поры как он сочетался браком с пылкой и страстной Архиппой, дочерью обедневшего аристократа из рода Ликомидов, в нем напрочь пропало всякое влечение к красавчикам вроде Стесилая.

Рано утром, направляясь из своего дома в совет Пятисот, Фемистокл столкнулся на улице Треножников с невысокой темноволосой женщиной, облаченной в длинный карийский хитон. Это была финикиянка Анаис, давняя знакомая Фемистокла. Она относилась к женщинам, называвшимся диктериадами, которые, по законам Солона, были обязаны за небольшую плату удовлетворять плотские желания свободнорожденных мужчин в специально построенных для этого домах - диктерионах.

Первые диктерионы появились в порту и существовали за счет государства. Обитательницами их были исключительно молодые рабыни-азиатки. Заведование диктерионами было поручено особым чиновникам - порнобоскам, которые ежегодно отчитывались за свою деятельность перед государственным казначеем и агораномами.

Со временем диктерионы появились и в Афинах.

В одном из этих заведений тогда еще не женатый Фемистокл и познакомился с Анаис.

- Тебя долго не было видно, - сказал Фемистокл финикиянке после обмена приветствиями. - Где пропадала?

- Неужели ты вспоминал обо мне? - Анаис кокетливо улыбнулась.

- Знаешь же, что я не в состоянии тебя забыть после всего, что было между нами, - проговорил Фемистокл, томно понизив голос. - Я слышал, что тебе удалось выкупиться из диктериона и открыть собственный дом где-то у холма Муз.

- Да, я теперь имею свой небольшой диктерион у Итопских ворот, - уточнила финикиянка. - Это дом бывшего торговца тканями Ктесиоха.

- Который помимо тканей приторговывал египетскими мальчиками, - усмехнулся Фемистокл. - Я его знаю. Ведь, по сути, от этого дома начинается дорога к Фалерской гавани. Я знаю и то, что Ктесиох теперь занимается продажей азиатских рабынь для государственных диктерионов, а это дело прибыльное.

- Чем еще заниматься метеку, не имеющему почти никаких прав в Афинах. - Анаис уловила в голосе Фемистокла презрительные нотки. - Ктесиох, как и я, относится к разряду людей презренных, лишенных права голоса в отличие от благородных афинян.

- Тебя кто-то обидел? - Фемистокл мягко взял женщину за руку чуть пониже локтя. - Поделись со мной своими печалями. Может, чем-то смогу помочь, ведь я ныне как-никак архонт-эпоним.

При последних словах Фемистокл слегка приосанился.

- Я хочу пригласить архонта-эпонима в гости, чтобы обсудить с ним одно важное дело. Но не знаю, снизойдет ли архонт-эпоним до бывшей куртизанки, которой он, кстати, остался должен восемь драхм, - промолвила Анаис.

Фемистокл заверил финикиянку, что он не забыл о долге. И добавил, что непременно заглянет к ней сегодня вечером.

- А теперь извини. Он слегка коснулся пальмами ножного подбородка Анаис. - Меня ждут государственные дела.

- Я буду ждать тебя. Но если ты не придешь, то я не обижусь.

Фемистокл обернулся на ходу и помахал рукой.

Вскоре он скрылся в боковом переулке.

Несмотря на то что в месяце гекатомбейоне заседания государственного Совета проводили пританы из филы Леонтиды, ибо так распорядился жребий, к этой филе был причислен и Фемистокл - предложение, вынесенное им на обсуждение, едва не вызвало взрыв возмущения. А предложение было такое.

Дни постройки большого флота в афинской казне не было денег. Фемистокл предложил пустить на строительство флота серебро из Лаврийских государственных рудников. Эти рудники интенсивно начали разрабатывать сравнительно недавно. Все добываемое серебро постановлением народного собрания должно было распределяться поровну между полноправными гражданами Афин. Очередная раздача намечалась на текущий месяц.

- Что такое восемь-девять драхм, причитающиеся каждому гражданину, - говорил Фемистокл, выступая перед пританами. - На эти деньги невозможно обогатиться, даже стоящего дела на них не откроешь. Зато в своей совокупности лаврийское серебро, пущенное на постройку кораблей, принесет неоценимое благо Афинам.

Мнения пятидесяти пританов разделились, большинство из них не поддержали Фемистокла. И в том числе председательствующий притан Леонт.

Он сказал:

- Для кого-то, может, восемь-девять драхм - ничтожная сумма. Но только не для афинской бедноты. Любой ремесленник или поденщик будет безмерно рад этим деньгам, ведь ради них многим из афинян приходится трудиться в поте лица два-три месяца, а то и больше. Отнять эти деньги у бедноты - все равно что вырвать у них кусок хлеба изо рта.

- Я сам не беден, но и мне лаврийское серебро отнюдь не лишнее, - заметил кто-то из пританов, восседавших на каменных скамьях, идущих полукруглым амфитеатром вокруг площадки для ораторов.

- Вот именно, - прозвучал еще один голос. - Восемь драхм на дороге не валяются!

- Да на восемь-девять драхм, если не роскошествовать, целой семье можно прожить дней десять-пятнадцать.

- А можно, наоборот, закатить роскошнейший обед!

- Либо отдать долг куртизанке. - Эта реплика вызвала смех среди пританов.

Фемистокл невольно вздрогнул. Он заметил того, кто это сказал. То был его давний недоброжелатель Эпикид, сын Эвфемида.

«Неужели Анаис кому-то проговорилась, что я у нее в долгу, - сердито подумал Фемистокл. - Болтливая сорока!»

Но отступать от задуманного Фемистокл не собирался. Поэтому со свойственным ему упрямством он вновь принялся убеждать коллегию пританов, чтобы они вынесли его предложение на обсуждение в народное собрание.

- Фемистокл, этим предложением ты сам себе роешь яму, и очень глубокую, поверь мне, - опять заговорил Леонт. - Народ и слушать тебя не станет. Не забывай, как бывает страшен в гневе афинский демос. Тебя могут освистать или закидать камнями, такое уже бывало. Сколько дерзких ораторов уходили с Пникса с синяками и ссадинами, скольких уносили пи руках, избитых и окровавленных.

Архонт-эпоним продолжал стоять на своем.

Леонт пожал широкими плечами, показывая, что к голосу разума Фемистокл не желает прислушиваться и сам выбирает тяжкий жребий.

Народное собрание пританам филы Леонтиды все равно пришлось бы созывать, к этому их обязывал закон. По нему экклесия созывалась не менее одного раза в месяц, и в некоторых случаях и дважды в месяц, если того требовала государственная необходимость. Пританам не хотелось выносить на обсуждение чреватое народным гневом предложение Фемистокла, поскольку возмущение могло обрушиться и на них. Однако вес архонта-эпонима в Афинском государстве был таков, что не считаться с ним было нельзя. Пританам филы Леонтиды пришлось подчиниться воле Фемистокла и внести его предложение в общий список дел, исход которых зависел от результатов народного голосования.

Созыв экклесии был назначен на четвертый день после нынешнего заседания в пританее.

Обойдя всех своих друзей и изложив им суть задуманного предприятия, Фемистокл вечером оказался близ Итопских ворот. Он без труда отыскал дом бывшего торговца Ктесиоха, над дверями которого теперь висела вывеска непристойного характера. Па вывеске была изображена голая пышногрудая женщина с распущенными волосами, которую обнимал обнаженный мужчина. Отчетливо было заметно, что обнаженная красотка явно азиатского племени, а обладающий ею мужчина - эллин.

Заведение называлось «Сладкие объятия». Название диктериона можно было прочесть внизу под рисунком, а также на двери, выкрашенной в белый цвет, с глазком посередине.

Дом Ктесиоха имел два этажа: прочное здание из светлого туфа, залежами которого была богата гора Гиметт, к юго-востоку от Афин. Наложницы-азиатки обитали на первом этаже. На втором, окна которого выходили на широкую Итопскую улицу, жила хозяйка диктериона и ее слуги.

Анаис приняла Фемистокла на втором этаже в самой большой из комнат, обставленной и украшенной в финикийском вкусе.

Для своих сорока лет Анаис выглядела замечательно, поскольку не была склонна к полноте и не злоупотребляла вином и жирной пищей. Кожу на лице Анаис разглаживала различными косметическими масками из трав, кореньев и оливкового масла, поэтому морщин почти не было. С той поры как Анаис выкупилась на волю и стала содержательницей публичного дома, она неизменно одевалась в строгом стиле замужних афинских аристократок. Ей очень шли греческие одежды и прически, поскольку волосы у Анаис были густые и длинные. Эти черные, блестящие, слегка волнистые волосы были также предметом тщательного ухода со стороны хозяйки, которая гордилась ими, частенько замечая завистливые взгляды других женщин.

Фемистокл, усевшись в кресле с подлокотниками, невольно залюбовался очаровательной финикиянкой, с которой в прошлом он провел немало памятных ночей. Годы явно щадили Анаис. Пусть не было прежнем стройности, зато пышные бедра и округлая грудь, только подчеркивали тонкую талию и прямую осанку.

- У тебя великолепная посадка головы, моя прелесть, не удержавшись, сказал Фемистокл. - Это так красиво, тем более при такой роскошной прическе! Можно я буду называть тебя Божественная?

Анаис польщенно улыбнулась.

- В былые времена, Фемистокл, ты больше восхищался моими ногами и еще кое-чем, - заметила она, кокетливо прикрыв длинными ресницами темно-карие миндалевидные глаза. - Ныне, как видно, эти части моего тела занимают тебя гораздо меньше. Очень жаль! Анаис печально вздохнула.

Фемистокл немедленно заверил финикиянку, что ее ноги и ягодицы нравятся ему, как и прежде.

- Я просто подумал, что тебе, как владелице диктериона, ныне более приятны для слуха иные комплименты, - слегка оправдываясь, промолвил Фемистокл. - А вот обещанные мною восемь драхм.

Он высыпал на низкий столик серебряные монеты.

- Благодарю, - с милой улыбкой сказала Анаис.

- Извини, что я так долго не отдавал свой долг. Фемистокл слегка прокашлялся в кулак, чтобы скрыть смущение. - Честно говоря, Божественная, я совсем забыл про него. За последний год на меня свалилось столько дел! Просто голова идет кругом!

- Вот уж не поверю! - возразила Анаис.

Она поставила стул почти вплотную к креслу, где восседал гость, и уселась так, чтобы ее колени касались коленей Фемистокла.

- Сколько я тебя знаю, друг мой, твоя голова всегда была полна замыслов, больших и маленьких, - продолжила Анаис. - Ты всюду успевал в числе первых, всегда был на гребне событий. Ты даже вино не пил в светлое время суток, чтобы хмель не дурманил голову. Не думаю, что за те полтора года, что мы с тобой не виделись, ты стал меньше заниматься политикой. «Политика» была твоим любимым словечком даже в постели со мной. Интересно, ты и общаясь с женой щеголяешь этим словом?

- Ну что ты, Божественная! - Фемистокл рассмеялся. - Моя жена рожает мне детей и блюдет мой очаг. О государственных делах я с ней не разговариваю. Зачем? У нее домашних забот хватает. К тому же Архиппе далеко до твоего ума.

Фемистокл легонько притянул Анаис к себе и нежно поцеловал в пунцовые уста.

Финикиянке этого показалось мало. Она перебралась на колени к гостю, обвив его шею руками.

После долгого поцелуя Фемистокл как бы между прочим поинтересовался у Анаис, появляется ли в ее заведении знатный афинянин Эпикид, сын Эвфемида.

- Это твой друг? - спросила Анаис.

- Скорее наоборот, - вздохнул Фемистокл.

- Не стану лгать, знатные афиняне у меня бывают редко. Тех, кто часто заходит сюда, я знаю в лицо, но не по именам. Редко кто из эвпатридов называет свое подлинное имя продажным женщинам. Да это и не нужно. У нас все как в лавке: пришедший платит деньги и получает удовольствие. Лишние формальности здесь ни к чему.

- Я назвал тебе свое имя при первой же встрече, если ты помнишь, - укоризненно промолвил Фемистокл.

- Я помню, - прошептала финикиянка. - Ты еще сказал, что в будущем затмишь славой всех знаменитых афинян, живших до тебя. Ты много мне наговорил в первую нашу встречу, но я все помню, клянусь Танит. Правда, у тебя почти никогда не было денег и я отдавалась тебе в долг под честное слово.

Анаис прыснула, прикрыв рот ладонью.

- Разве я тебя обманул хоть в чем-нибудь? - с шутливым вызовом поинтересовался Фемистокл.

- Нет, не обманул, - с уважением проговорила Анапе. И деньги принес через несколько дней.

И стал заседать в совете Пятисот. Был стратегом. Затмил своим ораторским талантом всех афинских ораторов, даже Аристида. А ныне стал архонтом-эпонимом! Я горжусь тем, что была любовницей столь выдающегося афинянина.

- Почему была? Фемистокл удивленно приподнял брови.

- Потому что у тебя больше нет на меня ни времени, ни денег, без всякой обиды в голосе заметила Анаис. Ты хотел стать первым гражданином Афин и стал им. Полагаю, теперь ты можешь подыскать себе женщину помоложе и покрасивей.

- Юных красавиц в Афинах, конечно, много, Божественная, но стоит тебе обнажить свою дивную грудь, и вся твоя красота для меня превращается в ничто! - Фемистокл так сильно стиснул финикиянку в объятиях, что у той захрустели суставы.

Анаис невольно вскрикнула.

В следующий миг она заглянула Фемистоклу и глаза и тихо промолвила:

- Может, уединимся в моей спальне? У меня новое роскошное ложе!

- Отличная мысль, клянусь Афродитой! - согласился Фемистокл.

Долгая разлука напитала тела такой истомой страсти, таким любовным огнем вспыхнули сердца, едва жадные взоры узрели наготу друг друга, что на какое-то время мир исчез, забылись заботы и полумрак спальни, пронизанный косыми лучами закатного солнца, наполнился звуками той лиры, которую во все времена настраивают двое, мужчина и женщина, побуждаемые к тому властным зовом прекрасной Афродиты. Увлеченные друг другом, Фемистокл и Анаис даже не заметили служанку, которая принесла на подносе фрукты и сладости, оставив их на трехногом столе подле ложа. Там же служанка поставила небольшой сосуд с вином.

Когда Фемистокл бессильно откинулся на мягкие подушки с полнейшим умиротворением на лице, Анаис взяла со стола чашу с вином и протянула любовнику. Однако Фемистокл отказался и попросил дать ему навощенную дощечку и стиль.

Анаис выполнила просьбу, для чего ей пришлось ненадолго покинуть опочивальню.

Присев на край ложа, закинув ногу на ногу и потягивая вино из чаши, финикиянка глядела, как Фемистокл с серьезно-сосредоточенным лицом выводит что-то острым костяным стилем на мягком воске. Иногда Фемистокл задумывался, покусывая плоский конец стиля, и тогда в его глазах появлялось выражение некого глубокомыслия, почти отрешенности от суетного бытия.

- Ты нисколько не изменился, - промолвила Анаис, держа край серебряной чаши у губ и слегка покачивая обнаженной ногой. - Даже в постели с женщиной не расстаешься со своими грандиозными замыслами. Что ты пишешь? Очередную речь?

Фемистокл чуть заметно покивал головой, продолжая писать.

- Неужели ты можешь обдумывать речи, обладая женщиной?

- Могу, - буркнул Фемистокл.

- Значит, скоро толпа афинян опять повалит на Пникс. - Анаис поставила недопитую чашу с вином на стол.

В ее голосе не было ни радости, ни особых восторгов.

Фемистокл завел было речь о том, какой важной чип Афинской республики будет грядущая экклесия какие большие надежды он связывает с ней, но, заметин, что Анаис слушает его с невниманием, сменил тому:

- Утром при встрече ты сказала, что я нужен тебе по какому-то важному делу. Излагай свое дело. И помогу, чем смогу.

Анаис вновь забралась на постель и обняла Фемистокла сзади за плечи, тесно прижавшись.

Она поведала про свою племянницу Гнафену, которая с ее помощью выкупилась из диктериона и собралась замуж за довольно богатого афинского ремесленника, мастера по изготовлению мебели.

- Этого человека зовут Филокл. Он делал столы, стулья и ложа, а также сундуки и ларцы для того диктериона, где до поры пребывала Гнафена. Там-то они и познакомились. Филокл очень порядочный и трудолюбивый человек, два года тому назад он схоронил жену. Его дом и мастерская находятся на Диомейской улице. Я была у него дома и осталась довольна тем, как Филокл ведет хозяйство. Он унаследовал мастерскую от отца как старший сын. У него есть двое младших братьев, один - моряк, а другой недавно стал эфебом и служит теперь в какой-то пограничной крепости. Но главное, - в голосе Анаис появились умилительно-восторженные нотки, - Филокл и Гнафена с первого взгляда полюбили друг друга. Филокл приложил столько усилий, чтобы Гнафена обрела свободу. Его родители не против брака: они видели Гнафену и она им приглянулась. Однако, дабы дети стали полноправными гражданами Афин, нужно, чтобы моя племянница стала афинянкой через формальное удочерение. Гнафене необходимо попасть в эти, списки свободнорожденных афинянок. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Конечно, понимаю, - отозвался Фемистокл. - Ты нашла гражданина, который согласен удочерить твою племянницу?

- В том-то и дело, что я никак не могу подыскать порядочного человека, - вздохнула Анаис. - Один заломил неслыханную цену за свою услугу. Другой пожелал сначала переспать с Гнафеной и только после этого удочерить ее. Третий соглашается удочерить мою племянницу при условии, что она потом целый год будет служанкой у него в доме. Филокл тоже не может никого подыскать. Это тянется уже давно.

- Неужели у Филокла нет надежных друзей для такого дела? - удивился Фемистокл. - По-моему, самое лучшее искать удочерителя не в Афинах, а где-нибудь в сельской местности. Во-первых, это дешевле. Во-вторых, комиссии неохотно ездят с проверками в сельские демы, это далеко и утомительно.

- Фемистокл, вся моя надежда на тебя! - Анаис умоляюще сложила руки. - У тебя множество друзей, я знаю. К тому же ты сам ныне власть и все демоты подвластны тебе. Помоги моей племяннице обрести афинское гражданство!

- Я сделаю то, о чем ты меня просишь, Божественная, - кивнул Фемистокл. - Но и ты со своей стороны должна оказать мне небольшую услугу.

- Какую услугу? - насторожилась Анаис, слегка отстранившись.

- Мне нужно, чтобы один мой недоброжелатель, а именно Эпикид, сын Эвфемида, в день, когда назначено народное собрание, задержался в твоем заведении как можно дольше. Только и всего. - Фемистокл небрежно пожал плечами. - Очаруй его своими девушками, накачай неразбавленным вином, хоть к стулу привяжи, но чтобы этого негодяя не было на Пниксе. Вот что мне нужно!

- Я готова исполнить это, Фемистокл, но… - Анаис запнулась. - Но где уверенность, что этот, как его… Эпикид пожалует сюда именно в тот день?

- Я берусь устроить это, Божественная, - с загадочной улыбкой промолвил Фемистокл. - Эпикид заявится еще накануне вечером, так что у тебя, моя прелесть, будет целая ночь, чтобы обработать этого мерзавца как следует. К утру, когда по городу проедут глашатаи, созывающие афинян на собрание, Эпикид должен быть или мертвецки пьян, или в полной власти у какой-нибудь красотки.

Покуда Фемистокл облачался в гиматий и надевал на ноги сандалии, уже одевшаяся Анаис случайно наткнулась взглядом на восковую табличку, оскаленную па постели. Любопытная Анаис быстро пробежала глазами написанное и, прочитав, изумилась:

- Фемистокл, ты пишешь здесь, обращаясь к красавчику Стесилаю, чтобы он навестил Аристида. И за это обещаешь заплатить Стесилаю аж полмины серебра! К чему это?

Анаис знала, что в свое время Фемистокл был сильно увлечен Стесилаем, за которым еще и поныне гонялись многие богатые афиняне. Именно нехватка средств заставила его отказаться от Стесилая и переключиться на продажных женщин. Благодаря этому судьба и свела Анаис с Фемистокл ом. В вопросе прозвучали ревность и опасение, как бы развратный Стесилай не встал между Анаис и Фемистоклом, у которого ныне водились денежки, и немалые.

- Видишь ли, Божественная, Аристид - мой самый упорный и опасный противник, - ответил Фемистокл, расправляя складки гиматия. - Для меня будет большой удачей, если он не явится в народное собрание. Поразмыслив, я решил, что только страсть к Стесилаю, этот незатухающий огонь в сердце Аристида, переборет в нем желание навредить мне. Пускай себе развлекается, лишь бы не мешал мне проводить в жизнь мои замыслы.

- А ты хитер, Фемистокл. Хитер и коварен! - проговорила Анаис, впрочем без тени осуждения в голосе, скорее даже с восхищением.

- Разве это хитрость? - Фемистокл небрежно усмехнулся. - Это просто предосторожность, которая никогда не повредит в любом деле.

- А ты не опасаешься, что и Аристид, со своей стороны, попытается помешать тебе попасть в народное собрание? - поинтересовалась Анаис. - Вдруг и он захочет предостеречься?

- Этого никогда не будет, Божественная, - с неколебимой уверенностью произнес Фемистокл. Он слишком честен и порядочен для этого. За это его и уважают эвпатриды. Но, клянусь Зевсом, именно честность и неподкупность когда-нибудь Аристида погубят.

Дом Аристида находился в той части Афин, которая именовалась Колит и располагалась в низине между горой Акрополя и холмом Муз.

Этот дом Аристид унаследовал от своего отца Лисимаха, человека знатного и богатого. Благосостояние основывалось, прежде всего, на земельном участке также близ Фалерской гавани, где было большое ячменное поле, фруктовый сад, виноградник и оливковая роща. Сельская усадьба после смерти Лисимаха перешла во владение его единственного сына.

Женившись в сорок лет, Аристид в качестве приданого своей жены взял небольшой дом в городской черте, который сдавал внаем зажиточным метекам.

Супруга Аристида происходила из древнего аристократического рода, основателем которого считался Антиох, сын Геракла. Она родила четверых дочерей из которых две умерли еще во младенчестве. Жену Аристида звали Харикло.

Никаких особых чувств к своей жене он никогда не питал, и Харикло давно смирилась с этим. Если Аристид и испытывал сильнейшее влечение, то не к какой-нибудь женщине, а к красавцу Стесилаю.

Вот почему, увидев Стесилая на пороге своего дома, Аристид совершенно растерялся от неожиданности, ибо давно уже утратил всякую надежду на взаимность со стороны капризного красавчика. Стесилай не только не отвечал на страстные послания Аристида, но даже всячески избегал его в последние два года.

- Привет тебе, благородный Аристид! - промолвил Стесилай как ни в чем не бывало. - Я шел мимо твоего дома и решил заглянуть. Позволишь войти?

Аристид растерялся еще больше, ослепленный улыбкой и блеском бездонных синих глаз. Он посторонился и пригласил незваного, но столь желанного гостя в экус.

Стесилай держался с той легкой развязностью, какая присуща публичной девке, полагавшей, что ее красота откроет перед ней любые двери. Он мимоходом оглядывал комнаты, ни на чем не задерживая взгляд, лишь изредка роняя одну и ту же фразу: «А тут все по-прежнему!…»

В комнате для гостей Стесилай облюбовал для себя ложе-клинэ, которые обычно использовались во время пиршеств. Развалившись на ложе и до неприличия обнажив свои женоподобные бедра, Стесилай стал жаловаться Аристиду на жару и мух, которые изводят его каждый день.

- Надоело мне в городе! Хочу хотя бы месяц пожить где-нибудь в загородном имении. У моего нынешнего покровителя неплохая усадьба за городом, но, к сожалению, от нее далеко до моря. А у тебя, Аристид, усадьба стоит почти на морском берегу. Вот я и подумал…

Намек был очевиден. К тому же Стесилай взирал на Аристида с тем вызывающим лукавством, с каким глядел на него в пору их задушевно-сладострастной дружбы. От этого взгляда у Аристида пересохло во рту, а мужское естество стало стремительно увеличиваться в размерах.

Во внешности Стесилая, особенно в его лице, было больше женственности, нежели мужественности. Огромные глаза с длинными изогнутыми ресницами, благодаря которым взгляд обладал чудесной, ни с чем не сравнимой поволокой. Длинные волосы до плеч светло-золотистого цвета. Шевелюра вилась пышными кудрями, в обрамлении которых лицо обретало еще большую привлекательность. У Стесилая был нежный, округлый подбородок, всегда чисто выбритый. Небольшой рот имел красивую форму, как и безупречно прямой нос. Пальцы рук небольшие и тонкие, как у девушки; столь же изящными были ступни ног. Кожа у Стесилая имела мягкий оливковый оттенок. Телосложения он был удивительно пропорционального, хотя никогда не посещал палестру и не ходил на стадий, избегая палящего солнца и пронизывающего ветра. На вид Стесилаю было лет двадцать, хотя на самом деле ему было уже двадцать шесть.

Когда верная служанка шепотом сообщила Харикло, что в гости к ее супругу неожиданно пожаловал Стесилай, хозяйка невольно переменилась в лице. Как же она ненавидела этого женоподобного юнца!

Харикло воспитывалась в патриархальной семье, где мужеложство считалось столь же постыдным делом, как и кровосмешение. К тому же Харикло не могла забыть то время, когда развратный Стесилай безраздельно распоряжался у них в доме, доведя семью до полного безденежья. От нервного расстройства у Харикло тогда случился выкидыш. Она чуть не умерла. Аристид же не придал этому никакого значения, так он был увлечен Стесилаем. Он даже не позвал врача, это сделала старая служанка, преданная своей госпоже.

- Зачем этот негодяй пришел к нам? - резко спросила Харикло, отложив шитье.

Дне дочери, находившиеся тут же и игравшие и куклы, разом примолкли и посмотрели на мать: облик ее говорил, что она разгневана.

- Зачем еще может приходить Стесилай, - презрительно хмыкнула служанка. - Если диктериады торгуют передом, то этот торгует задом!

- Останься с детьми, Праксифея, - властно произнесла Харикло.

Служанка подавила сочувственный вздох, посмотрев вслед своей госпоже: та решительным шагом направилась в мегарон.

Харикло была готова не позволить Стесилаю опять завлечь Аристида в свои сети. Она собиралась сказать мужу, что они только недавно расплатились наконец с долгами, а ненасытный и бессовестный Стесилай вгонит их семью в новые долги. Харикло намеревалась воззвать к совестливости Аристида, к его благородству и любви к дочерям. Если мужу наплевать на жену, то пусть он подумает о детях!

Однако Харикло опоздала со своими нравоучениями и упреками. Из-за дверной занавески донеслись знакомые звуки, которые она уже имела возможность слышать несколько лет тому назад. Замерев у дверного полога, Харикло слышала тяжелое учащенное дыхание Аристида и похотливое постанывание Стесилая. Приученная стыдиться мужской наготы, Харикло не осмелилась войти в экус. Так она и стояла, кусая губы от обиды и бессильной злости.

Вдруг с улицы долетел зычный голос глашатая, призывающий на народное собрание. Этот призыв был хорошо знаком всем афинянам.

Сердце Харикло учащенно забилось от радостной надежды: она расслышала негромкую, но в то же время эмоциональную перепалку между своим мужем и его любовником. Аристид хотел отправиться на Пникс. Стесилай же настойчиво удерживал его, то принимаясь целовать, то изображая глубокое отчаяние. Красавчик восклицал, что Аристид разбивает ему сердце и платит черной неблагодарностью за намерение возродить былые теплые отношения.

- Что с тобой, Аристид? Я не узнаю тебя! - негодовал Стесилай. - Если уж ты завел меня, так закончи дело, которое начал столь успешно. Я весь горю от страсти! Ничего не случится, если ты немного опоздаешь, а то и вовсе не придешь на одно-единственное собрание. Таких собраний будет еще великое множество!

- Прости, мой милый, но мне пора уходить, - твердо, хотя и с нескрываемым сожалением говорил Аристид. - Я не имею права пренебрегать государственными делами, ибо у меня есть принципы, от которых я не отступаю никогда. Ты же знаешь об этом. Приходи завтра. А еще лучше останься здесь и дождись меня. Обещаю, мы прекрасно проведем время!

- Нет уж! - обиженно отвечал Стесилай. - Коль тебе дороже грязная толпа, то меня ты больше не увидишь в своем доме. Оставайся со своими принципами! У меня обожателей хватает и без тебя. Прощай!

Харикло поспешно выбежала во внутренний дворик и спряталась за колонну портика, чтобы Аристид и Стесилай не заметили ее.

Они прошли через внутренний двор к выходу. Стесилай демонстративно шел с гордо поднятой головой.

Аристид же - униженно выпрашивая прощения и что-то обещая взамен. Вид у него был жалкий.

Харикло стало противно от увиденного. Если она была озлоблена против Стесилая, торгующего собой, то мужа просто ненавидела. Он позволял себе так унижаться перед каким-то ничтожным метеком, не совершившим ничего достойного в жизни!

Фемистокл и его друзья оказались на Пниксе в числе первых. Это было сделано с умыслом. Находясь подле стражей-скифов, пропускавших к месту собраний только полноправных граждан, Фемистокл делал вид, что помогает коллегии секретарей подсчитывать идущих на собрание афинян. По закону народное собрание можно было открывать, если приходило не меньше половины граждан.

На самом деле Фемистокл, как обычно, блистал своей изумительной способностью запоминать людей и их имена. Встречая поднимающихся на Пникс сограждан, Фемистокл чуть ли не каждого второго, приветствуя, называл по имени. У многих сограждан Фемистокл знал родственников, родителей и детей, тут же осведомляясь об их здоровье. Причем его внимание распространялось не только на знатных афинян, но и на бедноту, которой было неизмеримо больше и которая считала Фемистокла своим заступником перед эвпатридами.

По море того как толпы граждан заполняли плоскую вершину Пникса, рассаживаясь на грубо сколоченных сиденьях и плоских камнях, ограждавших лобное место, настроение у Фемистокла все улучшалось. Секретари уже насчитали десять тысяч афинян, имевших право голоса. А это означало, что половина граждан пришла и отмены собрания не будет.

Фемистокла также радовало, что среди пришедших афинян не было Аристида, Эпикида и еще нескольких граждан, обладавших даром красноречия; они могли помешать осуществлению задуманного. То, что этих ораторов не было сегодня на Пниксе, не было случайностью. Фемистокл и его друзья позаботились, чтобы сложившиеся обстоятельства не позволили самым опасным недоброжелателям прийти сегодня на собрание.

Наконец секретари подали знак архонтам, что можно начинать процедуру открытия экклесии.

Фемистокл поднялся на возвышение и занял свое место на скамье архонтов рядом с коллегами. Острым взглядом он окинул вершину холма, напоминавшую людской муравейник. Но густые светлые брови вдруг сомкнулись на переносье, а на лбу залегли суровые морщины: Фемистокл узнал в одной из припозднившихся фигур Аристида.

Аристид проталкивался туда, где расположились аристократы, выделявшиеся своими яркими одеяниями на фоне неброских плащей простонародья. Самый непримиримый недруг все-таки вырвался из объятий Стесилая! При всей своей неприязни к Аристиду Фемистокл не мог не почувствовать невольное уважение к нему за такой поступок.

Пока шло обсуждение малозначительных дел, в собрании царило спокойствие. Но это было затишье перед бурей, которая разразилась хором негодующих голосов и возмущенных криков, едва Фемистокл закончил свое выступление, предлагая согражданам отказаться от лаврийского серебра ради сильного афинского флота.

Архонтам с трудом удалось восстановить порядок. Начались прения. Ораторы выступали один за другим: кто-то поддерживал Фемистокла, кто-то нет. Явного перевеса не было ни у его сторонников, ни у противников.

Но вот слово взял Аристид.

- Граждане афинские! - начал он. - Здесь так много говорилось о доблести и счастье, что если я в своей речи не коснусь того же, то, наверное, буду неверно понят большинством присутствующих. Если вдуматься, к чему призывает нас Фемистокл? Он хочет посадить афинян на суда, отняв у них щит и копье, вручив взамен весло и корабельный руль. Безопасная морская торговля это, конечно, большое благо для Афин. Однако наше государство во все времена славилось не оборотистыми купцами, но доблестью предков, полученной в сухопутных сражениях. Говоря о славе морских побед, Фемистокл намерен унизить афинский народ до гребной скамейки. В своем намерении сокрушить эгинцев он забывает, что афиняне побеждали в прошлом и более сильных недругов, например халкидян и беотийцев. Причем побеждали конницей и гоплитами. Хорошо ли, граждане афинские, отказываться от верного и устоявшегося ради смутного и определенного, подумайте сами.

Если на суше наша гоплитская фаланга способна победить любого врага, то на море победа часто зависит не от доблести войска, а от ветра и волн. Я знаю, что это бесполезно доказывать Фемистоклу, который в своем упрямстве подобен глухому, поэтому я обращаюсь к вам, граждане афинские. Сегодня он желает отнять у народа причитающиеся ему деньги с целью постройки флота. А завтра, если вы, сограждане, поддержите его, этот честолюбец обложит поборами не только государство, но и всех вас под предлогом содержания этого самого флота, без которого мы до сих пор прекрасно обходились.

Речь Аристида была долгой. После его выступления произошел перелом. Почти все ораторы, поднимавшиеся на возвышение, резко выступали против предложения Фемистокла. В основном это были люди знатные и богатые.

Видя, что дело близится к голосованию, на котором все решится, Фемистокл поднялся на трибуну, чтобы ободрить своих сторонников и постараться своими доводами затмить доводы Аристида.

- Граждане афинские! - обратился к народу Фемистокл. - Уважаемый всеми Аристид говорил тут о былых победах афинского войска над Халкидой и Фивами. Они, вне всякого сомнения, могущественнее какой-то Эгины. Спора нет. Однако весь позор нашего положения в том и заключается, что, победив сильных врагов, мы вынуждены терпеть обиды от врага гораздо более слабого. Покуда такие, как Аристид, с восторгом рассуждают о доблести наших отцов и дедов, в это самое время эгинцы, ни с кем не советуясь и никого не опасаясь, решают, какое торговое судно с понтийским зерном пропустить в Аттику, а какое задержать. Аристиду и его друзьям-эвпатридам голод не страшен, поскольку они владеют самой плодородной землей в Аттике. Нехватка хлеба грозит в первую очередь безземельным, а также малоземельным афинянам, коих в нашем государстве большинство. В качестве примера, граждане афинские, я хочу привести коринфян, которые тоже являются соседями эгинцев, однако торгуют где хотят и не испытывают перебоев с подвозом хлеба, ибо имеют сильный боевой флот. Напомню вам также, граждане афинские, про критского царя Миноса, который благодаря сильному флоту установил некогда свою гегемонию по всей Эгеиде. Даже Афины платили Миносу страшную дань юношами и девушками до тех пор, покуда храбрый Тезей не избавил наше государство от этого унизительного побора. Не могу не упомянуть и про древнего афинского царя Менесфея, потомка Эрехтея, войско которого ходило на кораблях вместе с Агамемноном и Менелаем осаждать Трою. Ныне афиняне горды тем, что в знаменитой Троянской войне участвовали и наши далекие предки, родоначальники ионян. Но если бы среди советников царя Менесфея оказался бы человек вроде Аристида, то в гомеровском списке кораблей не было бы вот этих строк:

Затем началось голосование, которое осуществлялось в собрании афинян простым поднятием рук.

Секретари, поделив вершину Пникса на секторы, сначала подсчитали голоса за предложение Фемистокла, потом были сосчитаны голоса против. У каждого секретаря в руках была навощенная табличка, куда записывались полученные результаты. После этого все таблички переходили к коллегии архонтов, которые определяли общий результат голосования.

Итог был таков: за предложение Фемистокла высказалось шесть тысяч четыреста тридцать граждан, против - шесть тысяч триста шестьдесят.