Глава десятая
Анна Иоанновна опять приболела. Врачам не ахти как доверяя, императрица доверилась одному палачу, который в пытках отлично познал все слабые места в человеке. Болезни палач угадывал «по жилам и по воде» (иначе – щупал пульс и мочу смотрел). Взялся он лечить государыню глазами раков речных, которых вылавливал по ночам с лучиною у берегов речек столичных – Мойки да Фонтанки («в раке в голове два камешка белые есть, и теи камешки истерти меленько и дати немочному»).
Реляции из армии, на Дунай вступившей, были бодры.
– Бог-то велик! – сказала царица Бужениновой, среди подушек на постели посиживая. – Недаром я молюсь ему почасту… Эвон дела-то наши каково хороши! Теперь, что ни скажи мы агарянам, они любой мир с нами подпишут.
Шуты возились возле постели, придуриваясь. Князь Голицын-Квасник мычал невразумительно. Иногда, в прояснение придя, становился разумен он и доходчив. Но больше идиотствовал, и было не понять – то ли дурак, то ли притворяется дураком. Лейб-подъедала Авдотья Буженинова, до пупа обвешенная ворохами бус цветных, скрестив под собой ноги в шальварах, держала попугая на пальце.
– Матка, – просила она царицу, – озамужь ты меня.
– Не смеши ты нас, баба глупая… Где я мужа сыщу на таку уродину? Уймись, бесстыдница! Подай-ка вот лучше моську.
Буженинова вскинула на постель к царице моську, попугай взлетел с руки калмычки, стал биться в стекла окон дворцовых. Квасник распахнул рамы оконные и птицу из неволи выпустил.
– Ах ты… враг! – закричала Анна Иоанновна. – Ты зачем же это птицу упустил? Твоя она, што ли? Ты разве платил за нее?
Моська, трясясь от ярости, облаивала курьера, застывшего в дверях покоев царицы и малость обалдевшего от увиденной им картины. Анна Иоанновна велела ему подойти к постели.
– Откуда ты, добрый молодец? – спросила ласково.
– Из Вены, матушка. Не спал, не ел – гнал лошадей.
– Давно ль выехал?
– За восемь ден отмахал…
Курьера повели в баню – мыть, а потом на кухни – кормить. Шутов из покоев выгнали. Анна Иоанновна насунула на ноги туфли, велела огня зажечь. Камер-лакеи затеплили двенадцать свечей, придвинули шандалы к столику императрицы. Карл VI писал, что он со слезами на глазах уведомляет ея величество о заключении его министерством невыгодного мира с великим визирем и об уступке Белграда, но что тем не менее необходимо сдержать слово, данное туркам… Анна Иоанновна кулаком по столу треснула, подпрыгнула песочница с чернильницей. Едва не плача, воскликнула:
– Да что ж они натворили там, бесстыжие? Не вольны они срамные прелиминарии писать, коли мы – главный противник Турции, мы эту войнищу от начала и до конца делали…
Скособочив рот, она завыла, как ревут деревенские бабы. Немцы немцами, но честь России она тоже не забывала.
– Гей, гей, гей! Остермана сюда…
Но предстал не Остерман, а Иогашка Эйхлер:
– Его сиятельства вице-канцлеры больны сильно, совсем ног лишились, явиться к вашему величеству не способны сей день.
– Да он еще меня переживет, знаю я хвори его! Чтоб был здесь, не то велю гайдукам силком доставить… Ступай с этим!
Остерман прибыл, такой бедняжка. Даже голову на грудь свесил. Восковые пальцы российского заправилы безжизненно покоились на коленях. Анна Иоанновна широким шагом подошла к нему и козырек сорвала с лица его. Прямо к носу ему прелиминарии венские подсунула тряся и спрашивала:
– Это кто изгадил нашу российскую милость? Твои друзья из Вены? Да где это видано, чтобы страну, которая столько кровищи пролила, теперь перед всей Европой за чужие грехи бесчестили? Вот… гляди! Это плоды политик твоих… не воротись, гляди!
Двенадцать свечей горели высоким трепетным пламенем. Остерман, козырька лишившись, глаза ладонями закрыл. Так, словно глазам его больно было от света яркого. А между пальцев взором настороженным продолжал за императрицей следить.
– Ваше величество, – невозмутимо отвечал он, – за Вену не поручусь, но зато всегда могу за вас поручиться… Вы же сами доверили Версалю вести переговоры о мире. И мир, как бы он ни был унизителен, вам предстоит за благо божие принять. Ибо соседний враг – Швеция – силен кораблями многопушечными, и вскоре следует нападения ждать… Я всегда был врагом Франции и всегда стоял за альянс с Веною. Спешу доложить вашему величеству, что флот короля Франции уже входит в море Балтийское. А… зачем?
Анна Иоанновна бессильно поникла:
– На что хоть надеяться-то нам?
– На благоразумие маркиза де Вильнева.
– Да благоразумие-то его не русское, чай, а версальское.
Лицо Остермана отразило молитвенное блаженство:
– Всевышний не оставит государыню, столь великую!
Императрица заплакала:
– Плачу, а надобно бы радость изображать… Миних-то армию далеко увел, гляди, как бы сгоряча в Турцию не въехал, потом его, упрямого, оттуда клещами будет не вытянуть.
– Миниха надо остановить, – сказал Остерман. – Французы теперь следить за нашей армией станут, чтобы мы далеко не ушли.
– Ну, дожили мы, Андрей Иваныч… ай, ай!
И все двенадцать свечей – одну за другой – Анна Иоанновна загасила пальцами, даже не ощутив от волнения боли ожогов.
* * *
Казалось, что дорога на Царьград чрез земли славянские, земли зеленые, открыта… Армия русская больше не встречала сопротивления противника, еще вчера столь опасного. Прут к осени обмелел, гусары и драгуны шли вброд, разводя теплые воды реки грудями лошадиными. Для пехоты навели тет-де-поны, и армия маршировала, отчаянно галдя, встревожена той радостью, какую испытать дано только армии побеждающей… Легионы Вели-паши бежали за Дунай и дальше, грабя и убивая встречных, чтобы возместить багаж, утраченный при Ставучанах и Хотине! Шайки янычарские скакали на лошадях в поисках самого Вели-паши, дабы отрубить ему голову за поражение в битве с русскими…
Славянское солнце стояло в этом году высоко!
За маршами армий российских с упованием следили приневоленные народы балканские и карпатские. Чаяли они спасения от рабства через штык русский. По владениям Габсбургов и султана турецкого поднимались на борьбу народы и племена славянские, готовые соединить судьбу свою с судьбою России!
Прекрасны были долы молдаванские, буйно отцветала лоза виноградная, золотым руном вспыхивали по холмам ягнята бессарабские… Миних внимательно осмотрелся вокруг себя.
– Какая дивная землица! – сказал он пастору Мартенсу. – Она ничуть не хуже Лифляндии с ее жесткой репой…
А сам думал: «Киевское княжение вряд ли уступят мне, а вот царем молдаванским я бы побыл с великим удовольствием». Лазутчики донесли фельдмаршалу, что вассал турецкий Григорий Гика бежал из Ясс вослед туркам. Молдавия осталась без господаря.
Миних живо повернулся в седле к Мартенсу:
– Вы слышали, мой падре? Место господаря молдаванского свободно… Разве я не гожусь для престола в Яссах?
– Престол займет князь Антиох Кантемир.
– Куда ему, мизераблю такому… Сковырну!
Нетерпение его усилилось, и в кольце конвоя казачьего Миних поскакал на Яссы впереди армии. Он истерзал лошадь шпорами. А на всем пути армии, до самых Ясс, толпы селян встречали воинство русское, просили подданства российского. «Молдавские статы, – отписывал Миних в столицу, – оказывали немалую радость, видя такую славную христианскую армию, которая, как они говорили, к их избавлению пришла…» Ясские бояре в высоких барашковых шапках, безмолвные жены их, в шали закутанные, земно кланялись войскам российским. Буджайская орда бежала в степи очаковские, ничто теперь отныне покоя молдаван не тревожило. Они кричали от чистого сердца:
– Хотим с Россией – на веки веков!
Обедню торжественную служил сам митрополит. Звонили колокола храмов и били пушки цитадельные, когда «статы» молдаванские подписали договор о вступлении народа Молдавии в подданство российское. Миних глядел на Яссы, как на будущую резиденцию свою. Велел он планы с города снимать, пионерам фольварки возводить, на верках уже ставили пушки. Погожие дни прозрачно текли над холмами зелеными. Тонкие паутины осени плыли в воздухе, запутываясь в садах, отяжеленных плодоносяще, и в волосах красивой молдаванки, что держала в зубах яркую розу…
– Виват! – орали солдаты на улицах, и звонко проливалось на землю рубиновое вино, то сладкое, то кислое, пустели кувшины.
Офицеры – в ликовании успеха – рассуждали запальчиво:
– Ныне мы ногою твердой на Дунае и на Днестре уже встали. Будет тута для отечества нашего Рейн русский с винами шипучими… А даст бог, и в кампанью следующую развернем штандарты гвардии на столицу султанскую… Виват!
Последние петухи, отходя к ночи, кричали над Яссами. Возле криниц с водою вкусною скрипели «журавли» и стучали бадьи на коромыслах. Теплый вечер опускался на края благодатные, когда послышался мягкий топот копыт, тупо колотящих горячую пыль. Напротив хаты Миниха из седла почти выпал курьер петербургский, измученный долгой скачкой.
– Пакет… Миниху… от ея величества!
Фельдмаршал слушал чтение бумаг, сводя лоб в морщины, и вдруг лицо его стало серым, как гипс.
– Держите маршала! – выкрикнул пастор.
Манштейн, мощный геркулес, подхватил было Миниха, но не смог удержать его грузного тела. Фельдмаршал плашмя рухнул на пол мазанки молдаванской. Кровь отхлынула от его лица.
Не сразу он пришел в себя и встал, произнеся:
– Манштейн, читай уж до конца… один черт!
Манштейн прочел: австрийцы сами по себе, Россию даже не предупредив, заключили мир с турками. Остерман указывал Миниху остановить продвижение армии… В хату ставки набились генералы, рвали из рук Манштейна письма, читали, бранились:
– Позора мира такого нам не снести… Будь прокляты цесарцы! Неужто мы теперь уйдем из Молдавии?
Честолюбивые планы Миниха порушились: не бывать ему господарем молдаванским. Уронив голову на стол, фельдмаршал рыдал, как дитя, которого в конце скучного обеда обделили сладким блюдом. Парик свалился с головы Миниха, блестела яркая лысина, а злые турецкие блохи прыгали по столу средь чашек, графинов, стаканчиков и тарелок с объедками.
Все молчали. Но вот Миних встал и вытер слезы:
– Бить в барабаны и литавры! Объявляем поход. Следуем дальше – на Царьград! Господа генералитет, поднимайте армию…
Армию сорвали с бивуаков – двинули на Буджак, на Бендеры, завоевывая край, утверждаясь в нем. Миних депешировал в Вену:
«…нам ненавистен позорный мир. Со стороны русских берут крепости, со стороны имперцев их срывают. Русские завоевывают княжества, а имперцы отдают неприятелю целые королевства. Русские доводят неприятеля до крайности, а имперцы уступают ему все, чего он захочет и что может умножить его спесь… Где же, я вас спрашиваю, этот Священный Союз?»
Манштейн прервал его писание, доложив:
– Экселенц! К вам прибыл атташе французский барон де Тотт, чтобы проследить за исполнением договора о мире.
– Пусть его покормят. Французу я всегда рад…
Миних схватил перо, в ярости закончил письмо Карлу VI:
«Если не захотят даровать нам мир на выгодных условиях и вознаградить нас за Хотин и Молдавию, то я с помощью божией буду продолжать враждебные действия!»
Но атташе Франции за тем и прибыл в ставку русскую, чтобы действия военные пресечь. И проследить за отводом русской могучей армии – прочь, назад, за Дунай, к рубежам прежним… Повеяло ветром конъюнктур новых, сулящих новые выгоды, и Миних, винца подвыпив, увел французского посла далеко в степь.
– Когда увидите кардинала Флери, – сказал фельдмаршал без свидетелей, – передайте ему, что Миних всегда считал себя французом, лишь состоящим на службе короны российской…
Анна Даниловна Трубецкая вскоре принесла Миниху сына – Алексея. Осень стучалась дождями в молдаванские хаты. Пожухли травы на полянах, через луга пойменные шли по домам от холодных ручьев жирные гуси… Русские генералы, оскорбленные в своих жертвах, были с Минихом солидарны, и никакими силами их из Молдавии было не вывести. Приказ царицы не исполнялся: русские солдаты устраивались зимовать в деревнях молдаванских.
Крестьяне просили их жалобно:
– Вы уж не оставьте нас опять в неволе у турчина.
– Мы люди маленькие, – отвечали солдаты. – Мы бы вас и не оставили, нам тут с вами хорошо бы… Да как министры там?
Молдавия доцвела в печали осени поздней. Уходить было стыдно. Но уйти пришлось. На околицах деревень русских провожали плачущие молдаване. Последний раз потчевали солдат вином и брынзой.
– Прощайте, люди добрые! Даст бог, еще возвратимся…
– Придите, – отвечали молдаване. – Хоть к сынам нашим!
По улицам ясским ехал юный музыкант на коне. Все в орлах, в бахроме и позолоте, висли по бокам его лошади гулкие полковые литавры. Конь ступал под ездоком – в грохоте, и громадные котлы российских литавр мощно гудели над покинутою страной, словно раскаты громов пророческих… Вот это было страшно!
* * *
Из войны русско-турецкой победительницей вышла… Франция.
Белградский мир стал для России едва ли не унизительней мира Прутского при Петре I. Но тогда унижение можно было оправдать, ибо армия русская попалась в капкан армиям турецким вместе с императором и его женою. А сейчас подлый мир Австрии ударил ее ножом в спину на пути к новым викториям, и вместо лавров России достались чужие плевки.
Маркиз де Вильнев – от лица России – разбазаривал туркам завоевания солдат русских. Хотин, Яссы, Кинбурн, Очаков – все отдал! Возобновлять строительство города на Таган-Роге русские не имели права. От источника реки Конские Воды, впадавшей в Днепр, была проведена линия по карте до реки Берды, впадавшей в море Азовское, и эта линия стала новым рубежом России. По сути дела, Россия обрела от побед лишь небольшой кусок степей безжизненных, которые даром давай – не надо, ибо там, в степях этих, бродили разбойные таборы орды ногайской.
– Россия, – говорил де Вильнев туркам, – все-таки пролила немало крови в войне этой, и она не смирится, если кусок хлеба черствого мы не помажем ей маслицем… Что дадим им?
Турки и слышать более про Азов не хотели, они говорили маркизу: пусть русские забирают его себе, но крепость в Азове срыть надо заподлицо со степью, чтобы там пустыня осталась.
– Азов, – доказывали турки маркизу, – стал за последние годы развратной куртизанкой, которая столь много раз меняла поклонников, что более недостойна иметь мужа верного…
Россия, согласно договору, обязана была свой флот разломать и никогда более не плавать в морях Черном и Азовском – даже под торговым флагом. Купцы русские имели право перевозить товары свои только на кораблях турецких. Блистательная Порта соглашалась пропускать через свои пределы беспрепятственно паломников российских, идущих в Иерусалим на поклонение.
В прелиминариях договорных турки Российскую империю обозначали на старый лад, – как дикую страну Московию.
– А иначе и нельзя, – убеждали они де Вильнева. – Если скажешь «Россия», а не «Московия», народ османский не поймет, с какой страной мы воевали и с кем мир теперь заключаем…
– Боюсь, – вздыхал де Вильнев, – что русские возмутятся и царица не ратифицирует этой гадкой для России удавки.
Но паруса кораблей шведских, серые от дождей осенних, уже мерещились в окнах дворца Зимнего, и Анна Иоанновна поспешно апробовала трактат мира Белградского.
Только потом при дворе словно очухались:
– Батюшки святы! Про пленных-то мы позабыли…
Верно, о выдаче Турцией пленных на родину маркиз не проявил заботы. Анна Иоанновна тоже махнула ручкой:
– Ну и пущай околевают в полоне агарянском! Честные-то слуги престолу моему в плен добром не сдаются…
Елизавета Петровна, вступив на престол, до самого конца своего царствования будет выкупать из плена турецкого воинов русских, попавших в неволю басурманскую при Анне Иоанновне. Позже историки писали: «Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры; но такого постыдно-смешного договора, как Белградский 1739 года, ей заключать еще не доводилось и авось не доведется! Вся эта дорогая фанфаронада была делом „талантов“ тогдашнего петербургского правительства и дипломатических дел мастера Остермана…»
Андрей Иванович Остерман – мастер! – сказал:
– С маркизом де Вильневом за его услуги империи нашей расплатиться следует вполне достойно и величественно…
Анна Иоанновна послала в дар маркизу 15 000 талеров и орден империи – Андрея Первозванного. Захлопнув кошелек и опоясав себя голубым муаром высшей русской кавалерии, маркиз де Вильнев был предельно возмущен:
– Пора бы уж им знать, что я мужчина! Неужели Россия столь обнищала, что не может одарить и моей любовницы?
Анна Иоанновна послала фаворитке дипломата французского драгоценный перстень с громадным бриллиантом.
Так закончилась эта война, стоившая России несметных миллионов и 100 000 людских жизней. Теперь (рассудили в Петербурге) надобно ждать, когда армия из похода возвратится, и можно открывать в столице парадные торжества по случаю наступившего мира.
– Лавров побольше! – приказала Анна Иоанновна. – Пущай каждый гвардеец станет лавреатом, яко в Риме Древнем. А для сего случая провести по домам обыски повальные. И весь лавровый лист, какой на кухнях домов частных сыщется, в казну ради торжества отобрать!
Древние греки лавровый лист не только вплетали в венки триумфаторам-лауреатам. Они еще и ели лавровый лист, дабы приобрести от него дар святого пророчества. В древности люди свято верили, что лавр спасает человека от нечаянной молнии.
Правительство Анны Иоанновны лавры вкушало изобильно, но дара пророческого не обрело. Молния справедливости исторической уж скопила свою ярость в тучах, над Россией плывущих, и разящий клинок молнии этой будет для многих неожиданным…
