Глава шестнадцатая
Обратный курьер от Анны Иоанновны сыскал фельдмаршала на подворье Киево-Печерской лавры. Небритый и голодный гонец вручил Миниху конверт и тут же свалился в непробудном сне.
– Созвать генералитет, – велел Миних.
Генералам своим он сказал:
– Россия, кажется, так и помрет перед Австрией всегда виновата. За все, за все мы виноваты… одни мы! Даже за то, что турки под Белградом цесарцев беспощадно лупят. Вот письмо от ея величества, государыни нашей премудрой. В нем она указует нам: срочно разворачивать армию обратно. Одним махом брать Бендеры и неприступную Хотинскую крепость, дабы плюгавых союзников наших из белградской беды выручать.
Он швырнул на стол жезл фельдмаршальский.
– Кладу перед вами самое дорогое, что имею, – объявил Миних. – Ежели кто из вас, генералы мои, возьмется армию в нынешнем ее состоянии с квартир зимних в поход поднять, кто развернет ее на Днестр, откуда пришли мы едва живы, кто Бендеры штурмовать станет, тому… Тому герою сразу вручаю жезл сей! А сам уйду в отставку, чтобы разводить куриц яйценоских и нумизматикой заниматься.
Генералы молчали, взвешивая меру отчаяния фельдмаршала. Румянцев все же решился взять жезл в руки, подержал его над столом, словно примериваясь к нему, удобен ли в ладони?
– Тяжеловат… – И положил жезл обратно.
Другие даже не глянули на эту короткую дубинку, дающую всемогущество и славу. Петербург не ведал, в каком гиблом состоянии выбралась армия на Украину, чума шла по следам, хватая солдат за пятки, в села и города уже вторгаясь.
Генералы пришли к согласному выводу:
– Неисполним приказ! Армию стронуть – армию погубить…
Миних хватко вцепился в свой жезл:
– Так и отпишу! Не мое то мнение – коллегиальное…
Россия в этой злополучной кампании лишилась двух флотилий, Днепровской и Азовской, сожженных моряками, чтобы врагу не достались. Очаков вымер – в стойкости! – от чумы, и Миних повелел форты его взорвать, а живым оставить крепость на произвол судьбы. Кинбурн тоже отдали туркам (не удержать было). Остался лишь один Азов… Страшно подумать! Выход к морю Черному, к которому издревле столь упорно стремилась Россия, опять потерян. В этом году Россия вернулась к тем рубежам, с которых и начиналась эта война.
Анна Иоанновна еще раз перечла последнее доношение от Миниха; в нем, ссылаясь на общее мнение генералитета, фельдмаршал отказывался повторять в этом году поход, суля разгром и поражение; это письмо императрица показала Остерману.
– Запутались мы в политике, – произнесла печально. – Остался нам Азовчик, будто грошик последний в кармане. Сколько лет отцарствовала, всегда по твоим советам Вене кланялась, а Версалю издали кукиш показывала… А теперь мы должны к Версалю на поклон идти, сами уже невольны в войне и мире. Что делать, граф?
Остерман отвечал ей спокойно:
– Ну что ж. Станем готовить посла для Парижа…
Разговор велся во дворце Зимнем, скучном и неуютном. Бурный ливень затоплял улицы, в Неве клокотала вспученная вода. Медные драконы с крыши дворцовой низвергали громокипящие потоки из своих луженых пастей с красными языками. Анна твердо стояла посреди зала на трехцветных паркетах, в плашках которого были звезды изображены… Спросила:
– Кого же послать? Бестужев-Рюмин, что в Стокгольме посольствует, весьма хитер. Может, его в Париж перекинуть?
Остерман в колясочке раскатывал легонько между картин шпалерных – «Вирсавия купающаяся» и «Орел, голубя терзающий». В окнах зеркальных виделась ему окрестность дворцовая, неказистая и унылейшая: особняки-развалюхи, наспех строенные – тяп-ляп! – вельможами при Петре I, некрасивые ряды конюшен придворных, мастерские Адмиралтейства – в копоти…
Драконы неустанно гремели водой на крыше.
– При теперешних обстоятельствах, – рассудил Остерман, – когда в Швеции «колпаки» со «шляпами» воюют, опасно Бестужева из Стокгольма убирать. Не лучше ли нам переслать во Францию из Лондона князя Антиоха Кантемира, который столь знатен?
– Ладно, – согласилась Анна со вздохом. – Пущай мамалыжник в Париж едет. Да пиши ему, чтобы нижайше в Версале кланялся. И пусть добьется скорейшей присылки к нам посла из Франции, которому ты, Андрей Иваныч, здесь тоже кланяться станешь…
Нет, Остерман никогда не изменит своей любви к Австрии!
* * *
Князь Антиох Кантемир, поэт и дипломат, скучнейше проводил дни в Лондоне, и все виды его строились теперь на походах графа Миниха. Если русская армия освободит от турок княжество Молдаванское, то хотел он быть царем в Молдавии. А тогда уж «тигрица» Варька Черкасская с венцом не станет тянуть далее: пойдет под корону! Между тем время шло, и вокруг Антиоха забегали уже детишки – его дети, на стороне приблудные. И дождался сатирик, о короне мечтающий, что Миних не только Молдавию у турок не похитил, но и прежде взятое растерял… Печальны были дела княжеские!
Для начала Остерман повелел Кантемиру вступить в приятельство с послом французским в Лондоне. И передать ему, что Россия согласна на дружбу с Версалем. Но все это выражать надо так, будто Кантемир своей волей желает дружбы России с Францией, а Петербург пока об этом помалкивает. Получив приказ ехать послом в Париж, понял князь Антиох, что его ждет крутая перемена в жизни. И навсегда распростился со своей «тигрицей» в стихах, где Варьку гордую под именем Сильвии как следует дегтем измазал:
Сильвия круглую грудь редко покрывает,
Смешком сладким всякому льстит, очком мигает,
Белится, румянится, мушек с двадцать носит.
Сильвия легко дает, кто чего ни попросит…
«Такова и матушка была в ея лета!» – закончил Кантемир свое прощание с невестой и поспешил с отъездом в Париж, где князя порадовало известие от Остермана, что вдовая его свояченица стала женою принца Гессен-Гомбургского, – родственные связи поэта усилились, как бы готовя судьбу Антиоха к высоким предначертаниям. Но французам, как видно, не польстило знатное происхождение поэта: верительных грамот от Кантемира они не принимали…
Наконец посол предстал перед мудрым старцем кардиналом Флери.
– Вы оставили в Англии немало друзей, – сказал он Кантемиру. – Боюсь, что вам придется забыть о них. Они будут плохими советниками для вас, если вы искренне желаете сближения Франции с Россией… А что у вас с глазами, друг мой?
– Больны. Я даже вашу эминенцию вижу как в тумане. Пребывание в Париже станет воистину благотворно для меня, ибо здесь проживает знаменитый окулист Жандрон…
Флери всмотрелся в смуглое лицо посла, изуродованное страшной оспой, даже губы поэта были в корявинах; из-под пышного парика, локоны которого были картинно разбросаны по плечам, за кардиналом зорко следили глаза молдаванского феодала – черные и блестящие, как маслины.
– Да, – произнес Флери со вздохом, – даже по лицу видно, что вы нерусский… Как жаль! – уязвил он Антиоха намеренно. – Неужели Россия столь бедна талантами, что даже в Версаль не могла прислать русского?
Французские газеты в это время печатали авторов, которые утверждали, что настоящее правительство России недолговечно; оно столь ненавистно в народе русском, что… стоит ли вообще вступать с Петербургом в альянсы политические? Кантемир же настаивал на скорейшей отправке французского посла в Россию, и кардинал Флери донес об этом королю.
– Спешить не следует, – отвечал Людовик. – Пусть русские в полной мере испытают, что Франция в них мало нуждается. Турки пока побеждают; еще неясно, как образуются дела шведские… Впрочем, – сказал король, зевнув, – давно болтается без дела граф Вогренан. Подсуньте-ка его для приманки… И пусть он тянет со своим отъездом. Между тем мы подыщем для Петербурга достойного посла, чтобы всем немцам в России стало от него тошно.
Кантемир навестил Вогренана, стал убеждать его как можно скорее отправляться в Россию, где его ждут.
– Позвольте, – отвечал хитрец, – мне надо запастись всем нужным для жизни в Петербурге. Парижские газеты пишут, что в России страшный голод, там люди поедают трупы… А где я там достану мебель? Кто мне карету починит? У вас там лес и лес. И волки бегают по улицам городов… Скажите, разве у вас часы не из елок делают? О боже! За что наказал меня король, посылая в эту ужасную страну?..
Он хитрил. Поедет в Россию совсем другой человек.
Не человек, а пленительный дьявол в обличье маркиза!
* * *
Словно корабль, вернувшийся в гавань, Бенигну Бирон слуги разряжали от тяжести одежд пышнейших. Когда на герцогине не стало ни трещавших роб, ни лент, ни драгоценностей, ни даже парика, превратилась Биронша в иссохшуюся и сварливую бабенку с глазами в красных ячменях… Мужу своему она пожаловалась:
– Напрасно ты Волынского хвалишь – невоспитан. Я ему с кресла тронного две руки протянула, а он только одну поцеловал…
Затихал дворец Летний, в саду ветер качал деревья, в окна скоблились взъерошенные черные ветви. Через бироновскую половину дворца проследовала в свои покои Анна Иоанновна.
– Ты сразу придешь сегодня? – спросила она Бирона.
– Сначала поднимусь наверх, – ответил он царице…
Накинув телогрей, герцог поднялся на башенку дворца, где стоял его телескоп. Через линзы Бирон разглядел Юпитер, что предвещало появление в эту ночь на свет новых епископов, губернаторов и банкиров. В золотом ободе ярко горела Венера, сулящая сегодня рождение прекрасных дам, аптекарей, портных, сукноторговцев, проституток и заядлых посетителей трактиров… Осенняя влага туманила линзы. Бирон в потемках башни листал перед собой рукопись древних астрологов, купленную им недавно у заезжего флорентийца:
– Что-то неясно мне сегодня в расстановке светил моих. И это гибельный поход Миниха… Почему так? Неужели кабалистика числ темных неверна? – бормотал он. – В предстоящем тысяча семьсот тридцать девятом году я не должен беды ожидать, ибо это число никак не делится на два. Но для меня зато станет опасен год следующий за ним – год тысяча семьсот сороковой… Да, очень страшен будет для меня год этот, который делится сразу на многие доли…
Бирон откинулся на спинку кресла, глядя в небо, и над ним холодно просвечивала бездна ночи, мерцающая галактиками.
– Нестойко положение мое! – сказал он.
Герцог спустился в опочивальню спящей царицы. Сначала со свечой в руке он заглянул в ночную посудину. В мутной, как прокисшее пиво, урине императрицы Бирон разглядел кровавые нити. Это внесло еще большее беспокойство в душу его. О боже, как непрочен мир! На чем же зиждется его могущество? Только на этой вот стареющей, полнокровной от сытости женщине, что ждет его в постели царской. Ему уже под пятьдесят, и скоро он служить ей столь угодно как мужчина не сможет. Правда, корона Кетлеров укроет его голову от позора, но…
Бирон размышлял. Но ведь случись, что Анны вообще не станет рядом, она помрет, и – как знать? – не свалится ли с головы его корона? Возникнет гнев. Возможны бунты… А как спастись от русских? Ведь не всегда бежать возможно…
Анна Иоанновна открыла глаза, подвинулась в постели:
– Ложись, Яган. Чего ты бродишь по ночам, как вор? И сам не спишь, и мне спать вволю не даешь.
– Прости, милая Анхен, – ответил Бирон. – Я сейчас был в башне у телескопа, а теперь мне надобно спуститься в подвал… Ты спи, мое сокровище, и дальше. О, как ты дорога мне!..
Спускаясь в подвал, Бирон продолжал думать. Ведь он может бежать из России лишь по земле или воде. Однако на дорогах и на морях его способны настигнуть. И только в воздухе, под пеленою облаков, он будет в безопасности… В подвале у него свои дела – ужасные дела!
…В народе русском долго жило смутное преданье. В нем память сохранилась о подьячем, который при царице Анне сумел под облака взнестись. И сказывали люди, будто Бирон отпустил летуна домой, в награду отсыпав ему целый сундук золота. А слуги герцога, завидуя чужому счастью, напали по дороге на подьячего и убили его ради богатой добычи. Такова легенда…
А – истина? Бирон замуровал летуна в подвале, велев уморить его голодом. Из прошлого дошли глухие отголоски, якобы воздухоплаватель не пожелал изобретением своим ни с кем делиться. А герцог сам хотел владеть чудесным способом летать. Однако, сколько ни старался Бирон, машина в небеса не поднималась. На помощь герцогу призваны были ученые академики; будто и сам великий Леонард Эйлер над «самолетом» этим безуспешно мудрствовал. Но уже никто не мог оторвать машину от земли, чтоб запустить ее под облака…
Вот тогда-то Бирон и закричал.
– Скорее вниз… в подвале разбивайте кладку! Если он еще дышит, зовите врача Дювернуа, чтоб жизнь ему вернул.
Ломы с грохотом обрушили кирпичную кладку. Бирон опоздал. Длинная борода, отросшая в заточении, уткнулась в грудь летуна-подьячего. А по телу уже ползла зеленущая плесень и бегали по лицу юркие мокрицы…
* * *
Август III, сын Августа Сильного, курфюрст саксонский и король польский, позавтракав с шутами, облачился в халат, который и не снимал уже до вечера. Паштет ему привозили из Страсбурга, шоколад из Вены, угрей из Гамбурга, он курил табак турецкий. Время от времени из клубов табачного дыма вырывались слова Августа:
– Брюль, а есть ли у меня деньги?
– Полно, ваше величество…
Канцлер окружал своего повелителя картинами и музыкой, фаворитками и шутами. Целых два часа они выбирали парик для поездки в оперу. Выбрали парик фиолетового цвета, дополнительно присыпав его алмазною пудрой…
В опере Августа III напугал дерзкий смех молодого придворного, который не страшился аплодировать раньше курфюрста.
– Брюль, кто этот наглец? – спросил Август.
– Так может смеяться только граф Мориц Линар, выгнанный из Петербурга за преступную связь с малолетней принцессой Анной Мекленбургской… Прикажете удалить паршивца из оперы?
Август III велел звать Линара в свою ложу.
– Я должен вас огорчить, – сказал он ему. – Из Вены уже выехал в Петербург маркиз де Ботта, чтобы ускорить свадьбу вашей любовницы с племянником австрийского кесаря.
Линар взмахнул шляпой, украшенной аграфом и перьями.
– Ускорить свадьбу с принцессой Анной венская политика способна. Но никакая политика, пусть даже самая мудрая, не способна сделать женщину счастливой… Сделать ее счастливой могу только я!
Августа III потрясла самоуверенность красавца.
– Брюль, – повернулся он к канцлеру, – никогда не посылайте этого мота и ферлакура в Петербург… даже курьером!
– Курьером я и не поеду – у меня иная судьба.
– Вот как? Но если бы вас снова послали в Петербург, что бы вы там, Линар, делали?
– Что-нибудь…
– Этого мало!
– Граф Бирон сейчас тоже делает «что-нибудь», и поверьте, у него нет минуты свободного времени.
– На что вы намекаете! Это уже наглость!
– Это… политика, – отвечал Линар. – Разве вам, ваше величество, не хотелось бы, сидя на престоле Саксонии, управлять с моей помощью великой Российской империей?
– Но это невозможно…
– Но так и будет! – ответил Линар.
