Глава пятая
Фельдмаршал в сердцах выговорил Анне Даниловне:
– Сударыня, вы распустили своего мужа, совсем уже от рук отбился. Теперь, на потеху всему миру, я вынужден брать Очаков без осадной артиллерии…
Но княгиня Трубецкая уже поднаторела в боевых походах и на испуг не давалась; она ответила Миниху:
– Мой муж не виноват, коли телега корабля надежней…
Посреди золы и пепла сгоревших трав возник, плескаясь разноцветными шелками, роскошный и объемный, шатер фельдмаршала. Пригнувшись низко под его навесом, внутрь пронырнул австрийский атташе при русской армии – фон Беренклу.
– Неужели это правда? – воскликнул он. – Существуют законы батальные, и брать Очаков сейчас – значит преступать традиции.
– Русская армия тем и живет, что разрушает традиции.
– Но… вспомните хотя бы Гегельсберг! – сказал Беренклу. – Здесь, под Очаковом, вы прольете еще больше крови.
– Россия людьми богата, – отвечал Миних. – Если их не жалеют во дни мира, то я других не добрее и не стану жалеть людей во дни военные – ради конкетов.
– Но знайте, граф: турки – отличные стрелки. Они переколотят всех ваших солдат, как негодных собак.
Миних чуть не вытолкал цесарца прочь:
– Эй, только не учить меня! Солдаты русские – это вам не собаки. И вы не упорхните в Вену раньше времени – сначала убедитесь, что они будут погибать храбрецами…
Когда имперский атташе удалился, Миних потаенно признался Мартенсу, другу близкому, другу сердечному:
– Конечно, мой падре, этот цесарец прав: штурмовать Очаков – безумие! Любой уважающий себя полководец в Европе, подойдя к такой цитадели, счел бы за разумное поворотить армию обратно. И никто бы не упрекнул его на ретираде. Но… здесь не Европа!
Остатками воды, уже загнившей в бочке, Миних ополоснул лицо после бритья. Велел созвать в шатер генералитет. И генералам объявил:
– Читаю вам приказ: «Атака придает солдату бодрость и поселяет в других уважение к атакующему, а пребывание в недействии уменьшает дух в войсках и заставляет их терять надежду к виктории…» Очаков этот мерзкий станем брать штурмом! Промедли мы – и из Бендер подойдет громадная армия визиря, сплошь из янычар жестоких состояща! Решайтесь…
Громыхнула с фасов Очакова пушка; первое ядро разбилось возле шатра, раздирая шелковый заполог, и принц Гессен-Гомбургский сразу доложил Миниху, что он смертельно болен.
– Только не умрите без причастия. А вы, принц Антон, – спросил Миних, – не заболеете по праву титула своего?
Принц Брауншвейгский поклонился:
– Мне перед женитьбою страхом болеть не пристало…
Ворота Очакова раскрылись, словно заслоны больших и жарких печек. Густые толпы янычар с ятаганами побежали на русский лагерь. Их встретили казаки саблями, а бомбардиры били из полевых пушек. Усеяв поле трупами, янычары убрались в Очаков, и ворота медленно затворились за ними.
Генерал Кейт снова начал придираться к Миниху:
– Штурм – ладно! Но… где же план Очакова? Отсюда я вижу только стены, на которых выставлены головы казненных христиан. Подобных наблюдений для штурма мало. Кто скажет, господа, как построен Очаков? Сколько пушек? Какая геометрия его фасов?
Миних этого не знал и отпустил генералов от себя.
– Друг мой, – с укоризною сказал ему пастор. – Нельзя же постоянно рассчитывать лишь на удачу в делах военных, как в игре картежной. Генерал Кейт прав, и если там глубокий ров, то… Скажи, чем ты его засыплешь?
– Проклятый Трубецкой! Он не привез фашинник… Где генерал Румянцев со своими банными вениками?
Явился Румянцев и сообщил, что они все веники съели.
– Как съели? – поразился Миних.
– А так, – мрачно отвечал Румянцев. – Взяли и съели. Хлеба-то ведь нет, Трубецкой не привез муки, опять сподличал…
После его ухода Миних набил трубку табаком, сказал:
– Все ясно, падре. Фашин нет. Веников нет.
– Как же солдаты пойдут через ров?
– Пойдут по трупам.
– Но там же… ров.
– Вот они и засыплют его… трупами!
Было жарко. Солнце стояло высоко. Лучи били вниз.
* * *
Миних не успел объявить штурма – он начался сам по себе, помимо воли фельдмаршала, и Миних был вынужден, как запоздавший гость, примкнуть к его буйной стихии. Случилось это так…
Еще с ночи послали с лопатами большой отряд солдат и землекопов – для возведения редута. Ночка выпала темная, места вокруг незнакомые, и оттого заблудился отряд в предместьях города. Блуждал он средь садов и кладбищ, ели солдаты какие-то ягоды – не русские. Заборов, разделяющих владения, здесь не было: каждый турок окапывал свою усадьбу канавой. И вот русский отряд мужиков и солдат всю ночь мыкался по этим канавам, словно леший их там водил. А к рассвету закатился под самый глясис Очакова и залег там. Нечаянно образовался аванпост для штурма…
Миних, узнав об этом, велел отряду землекопов под глясисом и оставаться, артиллерию же наказал перетащить в сады.
– Мне нужен пожар, – горячился он. – Пожар в Очакове!
Пожары часто вспыхивали в городе, но гарнизон быстро гасил их. Солдаты измучились, редуты копая. Небо прочеркивали, словно кометы, огненные полосы раскаленных на кострах ядер. Утром удалось пушкарям вызвать в Очакове сильный пожар.
– Горит! – разбудили Миниха. – Здорово полыхает.
– Хорошо. Пусть канониры стреляют прямо в очаг пожара, чтобы турки не смогли его угасить…
Огонь уже охватывал улицы в центре города.
– Боюсь, что турки потушат этот пожар. Дабы этого не случилось, надо всех басурман вытащить на стены… Где Кейт?
Явился Кейт (мрачный). Миних ему рта не дал открыть:
– С двумя полками выступайте под стены крепости.
– Как близко? На ружейный выстрел?
– Да! И старайтесь выманить весь гарнизон на стены…
По раннему холодку безмолвно тронулись полки. Вдали виднелось море, а там – полно кораблей турецких. Кейт приказ исполнил: его солдаты стрельбою выманили турок на вал, а пожары в Очакове сразу стали усиливаться…
– Ну, как там Кейт? – спрашивал Миних.
– Кейт в огне, – отвечали ему. – Он стоит под валом.
– Скачите к нему. Пусть продвинется еще ближе…
Кажется, Миних решил избавиться от своего соперника. Манштейн застал Кейта сидящим на земле за кустом винограда. Генерал-аншеф зажимал пальцами рану на плече. Кровь била сильно, все пальцы Кейта были ярко-лаковыми от крови. А повсюду, в самых невообразимых позах, валялись убитые стрелки… Манштейн сказал:
– Фельдмаршал приказал продвинуться еще дальше.
– Куда дальше? – спросил Кейт. – На тот свет?
Манштейн помчался обратно к шатру ставки. Миних кусал белые от пыли губы. Было ясно, что штурм обречен на бесполезное кровопролитие. Но уже били полковые литавры, зовуще пели гобои и флейты. Ухали ядрами пудовые мортиры. Поспевая за ними, залфировали маленькие пушчонки-близнята… Миних приказал:
– Теперь пусть Кейт выходит из-за редута.
Солдаты с мужеством исполнили первый приказ фельдмаршала, когда их вдруг настиг, коварный и жестокий, второй приказ.
– Немыслимо! – заорал Кейт, стоя среди убитых. – Если нас здесь умерщвляют без отмщения, то… куда же я двинусь теперь из редута? Манштейн, вы же грамотный офицер, так оглянитесь вокруг меня: храбрецы уже лежат труп на трупе…
Повинуясь окрику генерал-аншефа, русские солдаты все же вышли из-за редута. На открытой местности турки стали безжалостно истреблять их пулями. Мортиры осыпали их горстями ржавых гнутых гвоздей, оставлявших в теле болезненные раны… Манштейн возвратился к Миниху со словами:
– Кейт не выдержит. Там и железо согнется.
– Кейт не выдержит, так солдаты его не согнутся…
Миних качнулся в седле, его длинные, как кинжалы, шпоры испанского образца вонзились коню в бока, жестоко раня животное.
– Вперед! – велел он своей пышной свите.
Кавалькада всадников, блещущая бронзой и сталью, парчой и золотом, неслась за Минихом, вся в пыльной бестолочи сражения. Дым несло от Очакова, застилало море и даль степную.
– Ах! – вскрикнул юный паж, кулем слетая с лошади.
Свита пронеслась над ним, топча убитого…
Войска под командой Румянцева и Карла Бирена продвинулись до глясиса, и Миних вдруг сказал Манштейну:
– Лети опять до Кейта – пусть входит в город…
Потеряв много крови, бледнее смерти, Кейт отвечал:
– Смешно! Если моих солдат решил убить фельдмаршал, то мог бы расстрелять нас и без штурма… В какой вступать мне город? Вон стены высятся, будто в Иерихоне, а как я заберусь на них? Когда меня вперед послали, мне дали хоть одну лестницу?
– Но таков приказ, – отвечал Манштейн…
Огонь между тем бушевал над Очаковом, треск пожаров был слышен уже издалека. Войска сходились ближе к глясису, полки змеились среди садов. В окружении Миниха возникло замешательство. Все чаще падали под пулями офицеры конвоя. Под принцем Антоном Брауншвейгским раненая лошадь жалобно заржала, подломясь в ногах передних.
Австрийские атташе бросились к Миниху:
– Поберегите принца! От жизни его высочества зависит судьба престола российского… Нельзя же так рисковать.
– Но я не звал принца скакать за мною следом…
Однако стрельба турок была столь губительна, что Миних тоже завернул обратно. А на прощание он крикнул Румянцеву:
– Город, слава богу, горит. Вы продолжайте натиск…
Войска кругами сходились вокруг крепости. Со стороны лиманов, прямо по мелководьям моря, вздымая тучи брызг, проскакала конница казачья. Наконец солдаты вышли ко рву и тут встали.
– Ров непреодолим, – доложили Миниху.
– Но стоять там, где стоят, – велел фельдмаршал упрямо. – Коли уж до рва добрались, то ретирады не будет…
Вот когда начался ад! Атакующие сбились в кучу под стенами крепости – ни вперед, ни назад. Турки, ожесточась, засыпали их бомбами и пулями. Однако солдаты русские не отступили. Они ждали, что генералы разберутся в обстановке и все поправится. Им казалось, что возникла заминка, – не больше!
Но генералы были бессильны против упрямства Миниха.
Прошел один час – под бомбами армия еще ждала.
Минул час второй – продолжали стоять, умирая…
Бессмысленная смерть: стой и жди, когда в тебя прицелятся и поразят без помехи. Из горящего Очакова несло смрадом и горячим вихрем, в котором кружились крупные искры и головешки. Плечи храбрецов осыпало раскаленным пеплом.
Миниха навестил фон Беренклу:
– Я вам говорил, что ваших солдат перебьют, как собак…
На третьем часу бесцельной выдержки, убедясь, что их послали на верную смерть и бросили, русские побежали. Сразу же распахнулись ворота Очакова, из них выметнули вопящие толпы, и турки стали зверски добивать бегущих. Ни один раненый не уцелел – они погибли сразу под кривыми всполохами ятяганов.
– Мы погибли… о боже! – закричал Миних в отчаянии.
В ярости он засадил свою шпагу в землю до самого эфеса. Рвал на себе кафтан, хрипел, выл. Потом фельдмаршал рухнул наземь и покатился в низину большим чурбаном. Воя, он грыз землю.
– Где честь и слава мои? Великий боже, ты меня покинул!
Теперь уже все понимали, что Миних погубил армию.
К нему подошел с распятием суровый Мартенс:
– На тебя смотрят люди… встань!
Он поднялся, почти безумный начал искать виноватых:
– Кейта ко мне! Подлец, он сорвал мне штурм…
Перед ним предстал измученный ранами Кейт.
– Ты почему стоишь здесь живым? – орал на него Миних. – Только ты один виноват в том, что солдаты бегут…
Жаркий ветер, рванувшись от Очакова, сорвал парик с головы шотландца, и заплескались космы его седых волос. Кейт положил ярко-красную ладонь на вычурный эфес боевой сабли.
– Фельдмаршал! – отвечал Кейт с угрозой в голосе. – Можете говорить что угодно, но прошу вас помнить, что я нахожусь при оружии и чести еще не потерял…
Миних горько рыдал, грызя костяшки пальцев.
– Все пропало… все и навсегда! – бормотал он жалко.
И вдруг…
Могучий порыв горячего вихря швырнул Кейта прямо на Миниха.
Фельдмаршал упал, сшибая на своем пути пастора.
Мартенс опрокинул стол в шатре, звончато билась посуда.
А с высоты, закрывая всех своим шелестящим куполом, рухнул на людей прогоревший шатер… Что случилось?
Именно сейчас, когда казалось, что все потеряно, случилось то, чего никто не ожидал. В крепости Очакова от пожара взорвались гигантские запасы порохов. Из-под обломков шатра Миних выпутывался с восторженной бранью, упоенно рыча:
– Виктория! Мы победили…Урра-а!
* * *
Этим взрывом разом убило 6000 турок в крепости (запасы пороха были в Очакове велики). А сколько неприятеля покалечило – того неизвестно. Над тем местом, где рвануло до небес боевые магазины, теперь нависло черное облако. От массы порохов, сгоревших в единое мгновение, сразу стало нечем дышать.
– Манштейн! Трубу мне… быстро.
Миних через оптику увидел, как турки поспешно снимают со стен Очакова бунчуки, сдергивают с пик головы казненных христиан, бросая их в ров, наполненный телами. Потом заревели с фасов варварские трубы, прося русских не стрелять. На вертлявой кобыле с отстрелянными ушами выскочил из цитадели баши-чаус, посланный от сераскира. В парламентера никто не выстрелил, и баши-чаус, тираня кобылу нагайкой, проскакал среди русских воинов до самого шатра Миниха. Максим Бобриков устало выслушал его и повернулся к фельдмаршалу:
– Вам повезло, граф: сераскир просит перемирия.
– Даю, даю, даю, – согласился Миних.
Но Румянцев издалека уже слал своего гонца, который после бешеной скачки почти выпал из седла на землю.
– Не надо перемирия! – закричал он. – Не надо, не надо… Гусары наши и казаки уже ворвались в Очаков с моря!
Миних пришел в себя. Отряхнулся от пепла.
– Козыри опять в моих руках… Бобриков, перетолмачь послу, чтобы передал сераскиру: теперь фельдмаршал Миних перемирия не дает. Российская армия примет лишь дискрецию полную. С пушками, знаменами, бунчуками, багажом и всем гарнизоном…
Грянул новый взрыв большой силы. Одна из стен Очакова, дрогнув, медленно упала, обнажая внутренность цитадели. Спасаясь от огня, стали выбегать из города жители. Кидались в море обожженные. Сераскир со своим гаремом тоже хотел к морю пробиться. Казаки плетьми загнали их обратно в крепость. Только одна галера с беглецами успела уйти, другие были потоплены на виду всей армии. Флот турецкий, боясь плена, обрубил канаты якорей; воздевши паруса, он поспешил в Стамбул, чтобы ужаснуть Турцию (а заодно и Францию) падением Очакова…
Миних сиял, но Беренклу подпортил ему настроение:
– А все-таки Очаков взят не полководческим искусством, а единственно лишь случайностью. Так воевать нельзя.
Венский атташе был прав. Миних замешкался с ответом, но тут к нему приблизился настырный генерал-аншеф Кейт:
– Я требую суда. Пусть суд отыщет истинного виновника, кто под огонь людей поставил бессмысленно и жестоко!
Мимо шатра фельдмаршала проводили толпы пленных. Турки, татары, ногайцы, спаги, негры, арабы, босняки, арнауты… Немало было женщин с детьми. Одиноких красавиц офицеры тащили к себе, юную черкешенку вытянул из толпы и Манштейн:
– Теперь будешь со мною. А прошлое забудь…
Из колонны пленных с криком рванулись люди.
– Мы – греки! – кричали они, воздевая руки.
Миних повернулся к штаб-доктору Павлу Кондоиди:
– Вы тоже византиец… поговорите с земляками.
Кондоиди скоро вернулся со словами:
– Процба грецкая – цлузыть в руцкой армий зелают.
– Принять всех греков волонтерами! – распорядился Миних. – А пленных гнать и дальше: России рабы нужны…
Серыми хлопьями оседал на землю пороховой угар. В шатер к фельдмаршалу проник принц Гессен-Гомбургский:
– Вы можете меня поздравить – я чувствую немалое облегчение от болезни, секрет которой врачам неведом… Господин архиятер, – обратился он к Иоганну Фишеру, – не можете ли вы меня вылечить?
Ученый врач, автор книги «Старость и продление жизни», Фишер отвечал принцу, что в аптеках Европы не сыскать лекарства от трусости.
– Но русская фармакопея, ваше высочество, считает, что чеснок и каша гречневая способны придать человеку храбрости…
– Я не свинья, – обиделся принц…
Всю ночь в шатрах гремела музыка и звенели бокалы.
Миних с Анной Даниловной принимали поздравления.
– Да здравствует великий Миних! – кричали подхалимы…
Пастор Мартенс (хитрый) подмигнул Манштейну:
– Наш экселенц почти велик…
С факелами в руках по садам и холмам бродили офицеры с солдатами. Собирали убитых для общего отпевания. Уложили по могилам 24 000 трупов.
