Глава одиннадцатая

Споры о власти

Полагая, что, убив магов-самозванцев, заговорщики свершили благодеяние во славу Ахеменидов и Персидской державы, были неприятно удивлены тем приемом, какой устроила им персидская знать. Головы магов, выставленные на всеобщее обозрение в тронном зале дворца, вызвали у многих персов немало споров и кпивотолков. Если мертвая голова Гауматы ни у кого не вызывала сомнений в том, что это именно он, то голову Смердиса не только знать, но и простолюдины считали головой Бардии. Признаки, что отличали самозванца от истинного царя, остались на теле Смердиса, да и то могли служить неопровержимым доказательством лишь для обитательниц гарема. Для большинства людей, видевших «царя» всегда в одежде и на расстоянии, Смердис оставался Бардией, будь он живой или мертвый. Отсутствие же одного уха никто не воспринимал серьезным доказательством, равно как и те странности, которые замечали за «царем» в последнее время. На свидетельства жен и сестер Бардии и вовсе никто не обращал внимания, полагая, что их уста вещают то, что угодно заговорщикам. Был момент, когда знатные вельможи из царской свиты уже призвали стражу, чтобы схватить заговорщиков. И лишь вмешательство старого Арсама и его сына Гистаспа предотвратило это.

Арсам настолько хорошо знал Бардию, что после осмотра безжизненной головы Смердиса сразу понял, что это не сын Кира. То же самое сказали Уштан и Каргуш, прибывшие в Экбатаны вместе с Арсамом.

– Вы хотите казнить этих людей, обвиняя их в убийстве Бардии? Тогда казните и меня вместе с ними, – заявил царским приближенным Арсам, становясь рядом с заговорщиками. – Я готов поклясться всеми богами-язата, что вот эта выставленная здесь голова, – он ткнул пальцем в мертвые глаза Смердиса, – принадлежит кому угодно, только не Бардии. Не сыну Кира, клянусь в том!

Гистасп поддержал отца:

– Разве утверждения кадусиев, телохранителей Бардии, ничего не стоят? Ведь они все как один говорят, что царь не был одноухим. Телохранители Бардии тоже утверждают, что это голова Смердиса, а не Бардии!

– Кадусии мстят Бардии даже мертвому за то, что он удалил их от себя, – недоверчиво покачал головой знатный перс. – Кадусиям верить нельзя.

– Это не Бардия отстранил кадусиев от охраны дворца, а самозванец Смердис. И именно потому, что кадусии со временем могли распознать, что он не сын Кира, – воскликнул Отана, доказывая свою правоту.

– Зачем же тогда понадобилось убивать самозванца? – прозвучал еще один недоверчивый голос. – Надо было доставить его сюда живым, чтобы послушать, что он скажет. Легко теперь обвинять мертвеца!

– И Гаумату не следовало убивать. Ведь он в любом случае был свидетелем злодеяния, когда вместо Смердиса в крепости был убит Бардия. А как теперь это проверить?

– Видимо, Отана и его сообщники не хотели, чтобы Гаумата свидетельствовал против них, – звучали голоса недовольных.

Причем недовольных было столько, что заговорщики не успевали отвечать на обвинения, которые так и сыпались на них со всех сторон.

Наконец Гистасп предложил доставить из Сикайавати тела братьев-магов как последнее и решающее доказательство правоты заговорщиков. Поскольку все устали от споров, то предложение Гистаспа было принято. Обезглавленные тела были привезены в Экбатаны, однако до нового разбирательства дело так и не дошло.

Мидийцы, большинство из которых были из племени магов, огромной толпой ввалились во дворец, дабы отомстить за Гаумату и Смердиса. Сражение завязалось сразу в нескольких дворцовых залах, где разместились многие персидские вельможи, приехавшие в Экбатаны на праздник. Давняя вражда между персами и мидийцами вспыхнула с новой силой. Персы, и те, кто были на стороне заговорщиков, и те, кто были против них, невольно объединились и начали одолевать магов, вытеснив их на дворцовый двор.

На помощь магам пришли мидийцы из племени будиев, к которым присоединились струхаты и аризанты. Побоище перекинулось в город.

Персы одержали верх лишь потому, что часть мидян сражалась на их стороне. За годы персидского господства мидийцы из племени паретакенов через обоюдные браки настолько сроднились с персами, что коренные мидийцы зачастую не делали различия меж ними. Тем более что, соседствуя с маспиями и пасаргадами, паретакены усвоили и персидский диалект, распространенный на всем протяжении юго-восточного Загроса.

Потерпев поражение, маги, будии, струхаты и аризанты бежали из Экбатан и рассеялись в горах. Мидяне пригрозили персам, что скоро вернутся в еще большем числе, чтобы жестоко отомстить им за убийство Смердиса, Гауматы и последнего мидийского царя Астиага.

Уверенность заговорщиков в том, что одержанная победа послужит сплочению персидской знати и прекратит враждебные споры вокруг убитых братьев-магов, очень скоро растаяла. Многие персидские вельможи покинули Экбатаны, видя, что заговорщики не намерены следовать древнему персидскому обычаю – выбирать царя путем народного голосования, но каждый сам норовит стать царем. Стремление же заговорщиков овладеть троном возрастало по мере того, как в Экбатаны стекались преданные им воины и слуги из Персиды, Суз, Гиркании, Сирии и Кармании. Вдобавок заговорщиков поддерживал знатный мидиец Тахмаспада, имевший в Экбатанах много друзей и родственников. По сути дела, люди Тахмаспады держали под своей властью весь город и ближние к нему селения мидийского племени бусов. Заговорщики и их сторонники-персы владели покуда лишь царским дворцом за семью стенами.

И вот наступил день, в который должно было решиться, кто же станет во главе персидской державы.

В небольшом зале со стенами из желтого известняка собралось восемь человек. То были известные нам Гистасп, Отана, Гобрий, Интаферн, Мегабиз, Дарий, Гидарн и Аспатин, сын Прексаспа.

Старый Арсам, которого тоже пригласили на это совещание, почему-то наотрез отказался присутствовать.

По старшинству первым держал речь Гистасп, заявивший, что он не претендует на царский трон, поскольку рисковал меньше остальных.

– С меня довольно того, что в претендентах на царскую тиару есть и мой сын, – сказал он в заключение.

Аспатин хотел было последовать примеру Гистаспа, сказав, что он и вовсе был в стороне от дела и прибыл в Экбатаны, когда все уже было кончено. Но заговорщики единодушно возразили против этого, в том числе и Гистасп, говоря, что если бы не Прексасп, его отец, заподозривший подмену Бардии, их заговор и вовсе мог бы не состояться. К тому же Аспатин рисковал жизнью не меньше, ибо ищейки магов-самозванцев повсюду разыскивали его сразу же после убийства Прексаспа.

Один лишь Отана предпочел помалкивать.

Это смутило Аспатина. Он сказал, что для него важнее слово Отаны, ибо именно у него в доме он нашел прибежище, да и по годам годится Отане в сыновья.

Тронутый словами Аспатина, Отана промолвил: пусть сын Прексаспа присутствует в числе претендентов на царский трон, он достоин этого.

– Но дело в том, что я вообще против самой царской власти, – добавил он, к изумлению всех присутствующих. В возникшей тишине Отана пояснил:

– По-моему, не следует опять отдавать власть в руки одного-единственного державного владыки. Это плохо для государства, ужасно для всех приближенных. Ведь вы помните, до чего доходило своеволие Камбиза, испытали на себе его жестокость и подлость. Как же может быть благоустроенным государство, если самодержец волен творить все, что пожелает? Даже самый благородный человек, будучи облечен такой непомерной властью, вряд ли останется верен своим прежним убеждениям. От богатства и роскоши, его окружающих, в нем неминуемо зарождается высокомерие, а зависть и без того присуща человеческой натуре. А у кого имеются оба этих порока, тот не гарантирован и от прочих. И тогда властелин начинает творить множество преступных деяний: одни – из-за пресыщения своеволием, другие – опять-таки из-за зависти.

Конечно, такой властелин должен быть лишен зависти, ибо ему, как государю принадлежит все. Однако по своей натуре царь зачастую относится к своим подданным, исходя из совершенно противоположного взгляда. Ведь он завидует тем, кто умнее его, кто более независим в своих суждениях, ненавидит их и убирает от себя подальше, а приближает лишь никчемных, тех, кто лицемерит и лебезит перед ним. Самодержец – это человек, с которым ладить труднее всего на свете. Более всего он склонен внимать клевете. За сдержанное одобрение его поступков он распаляется, видя в этом недостаточную к себе почтительность, а, напротив, за высокое уважение он недоволен тобой, считая льстецом. Еще раз вспомните Камбиза.

Но вот я перехожу к самому плохому. Царь вправе нарушать обычаи и традиции народа, насилует женщин, предает людей казни без всякого суда. Что же касается народного правления, то оно прежде всего обладает преимуществом перед всеми другими видами, потому что можно контролировать всех и каждого. Народ-правитель не творит ничего из того, что позволяет себе царь. Ведь народ управляет, раздавая государственные должности по жребию, и эти должности ответственны, а все решения зависят от народного собрания. Итак, я предлагаю уничтожить единовластие и сделать народ владыкой державы, ибо только у народного правления все блага и преимущества.

Эффект от сказанного Отаной был таков, что если бы он вместо этого обругал всех присутствующих самыми непристойными словами, то их удивление и разочарование были бы гораздо меньше.

– Отана, неужели ты так дурно думаешь об всех нас, полагая, что каждый из нас способен на те низости и жестокости, какие творил Камбиз? – воскликнул Интаферн, привстав со своего сиденья.

– Не пойму, что плохого в царской власти, – пожал плечами Гидарн. – Разве стоит брать во внимание Камбиза и тем более Смердиса, который и правил-то всего ничего? У персов был и более достойный правитель – Кир Великий.

– Отана, я просто не верю своим ушам, – растерянно пробормотал Гистасп. – Вот к чему привело тебя посещение греческих городов, где правит демос. Разве можно доверять могущественное государство власти толпы? Тогда начнется хаос, неразбериха…

Гобрий, только-только оправившийся от раны, взирал на Отану с немым упреком. Аспатин тоже ошеломленно молчал. Не проронил ни слова и Дарий.

– Я не хотел оскорбить никого из вас, друзья мои, – сказал Отана. – Просто я знаю, что неограниченная власть сильно меняет человека в дурную сторону. Наши предки в стародавние времена знали об этом, потому и ограничивали власть царя народным собранием. Решающее слово всегда было за народом-войском, а не за царем. Греки, живущие на побережье Эгейского моря, в свое время тоже познав самодурство царей, сделали разумный выбор в пользу демократии. Жаль, что персы пока еще не доросли до этого.

– Неужели нам, персам, следует брать пример с каких-то греков, живущих так далеко от нас? – возмутился Мегабиз. – Я тоже не считаю царей совершенными, им свойственны и грехи, и заблуждения, ибо они, в отличие от богов, смертны. Но отдать верховную власть народу? Право, Отана, это далеко не самое мудрое решение. Действительно, нет ничего безрассуднее и разнузданнее всем недовольной черни. Поэтому нам, спасаясь от высокомерия царя, недопустимо подпасть под владычество необузданной толпы. Ведь царь по крайней мере ведает, что творит, народ же в гневе вовсе не ведает этого. Откуда же, в самом деле, разум у народа, если он не учен и не обладает никакой врожденной доблестью? Очертя голову, подобно бурному весеннему потоку, без всякого рассуждения, бросается народ к кормилу правления. Не думая о благе государства, о собственном благе. Нет, пусть народовластие ценит лишь тот, кто желает зла персам!

По моему мнению, самое лучшее – это доверить верховную власть тесному кругу высшей знати, в их числе будем и мы. Ведь именно от элиты будут исходить и лучшие решения в государственных делах.

Высказав свою точку зрения, Мегабиз опустился на свое место рядом с Интаферном.

Затем слово взял Гидарн:

– По-моему, Мегабиз верно отозвался о народе. Однако у меня иной взгляд на власть олигархов. Если мы возьмем из трех предложенных нам на выбор форм правления каждую в ее самом совершенном виде, то есть совершенную демократию, совершенную олигархию и совершенную монархию, то именно царская власть заслуживает гораздо большего предпочтения. Ведь нет, кажется, ничего прекраснее правления одного мудрого властелина. Вспомните Кира Великого, который создал державу Ахеменидов, завоевал Мидию, Лидию, малоазийские греческие города, покорил Вавилон и Месопотамию, думал о благе персов, но не унижал и покоренные народы.

Царь, если он честен и благороден, безупречно управляет державою, исходя из наилучших побуждений, и при единоличной власти будут сохраняться в тайне решения, направленные против врагов. Напротив, при олигархии, если даже богатая элита и старается приносить пользу обществу, то все равно между каждым из олигархов постоянно будут возникать ожесточенные распри. Ведь каждый из них захочет первенствовать и проводить в жизнь свои замыслы. У них непременно начнется яростная вражда, междоусобица, а от этого и проистекают смуты. Несущие беды народу, кровопролития, и в конце концов побеждает средь них сильнейший – или самый коварный, и все кончается правлением одного-единственного, он-то и провозглашает себя царем. Так что и олигархия, и власть демоса недолговечны, ибо демократия тоже выдвигает одного народного вождя, который умеет убеждать или делать вид, что он – за народ, и в конце концов снова возникает единовластие. Вот почему я считаю, что лучшая форма управления государством – это монархия. Должен быть один царь, харизматический лидер, которого любят, которому верят, и народ за такого царя готов в огонь и в воду, царь дарует людям права и свободы, защищает страну от нападения врагов, он – высший судия на земле, свято хранит традиции, верен предкам. Если же он жесток и подл, народ отворачивается от него, а приближенные составляют заговор и убирают такого правителя, дабы избрать нового – достойного, честного и справедливого. Камбиз не избежал возмездия за свои деяния, Бардия был добр и прекраснодушен, но, к сожалению, пал жертвой излишней доверчивости, приблизив к себе мидийца Гаумату и его братца. Царь должен быть сильным, мужественным и дальновидным – и политиком, и воином…

С мнением Гидарна согласились решительно все, за исключением Отаны и Мегабиза. Дарий же был молчалив и сдержан.

Интаферн обратился к нему, желая услышать из уст Дария его точку зрения.

Взоры всех устремились на сына Гистаспа, невозмутимо разглядывавшего двустворчатые высокие двери из белого тополя с вырезанными на них изображениями фигур фраваши в полный рост.

После паузы, собравшись с мыслями, Дарий сказал:

– Я думаю, Гидарн прав, как никто. Всей полнотою власти должен обладать царь, ибо самое худшее – это дележ власти. При этом царю следует опираться на умных советников, на элиту и на народ-войско, поскольку один человек может стоять во главе государства, но сделать государство процветающим без преданных помощников невозможно, как невозможно выиграть ни одной битвы без закаленных воинов. По-моему, взяв все самое лучшее в правлении от демократии и олигархии, персидская монархия может стать и крепче, и совершеннее. Но царь, действительно, должен быть и мудрым политиком, и храбрым воином, в этом нет сомнения.

– Золотые слова! – восхищенно произнес Гобрий. – При демократии и олигархии люди пишут законы, которые сами же нарушают, и зачастую ставят корысть выше блага государства. У персов же издревле правитель считался воплощением законов для народа. Да будет так и впредь!

Отана, поняв, что его предложение о власти демоса отвергнуто, вновь обратился к собравшимся:

– Друзья! Итак, решено: один из нас должен стать царем. Будет ли он избран по жребию, волею персидского народа или как-нибудь иначе – во всяком случае, я отказываюсь соперничать с вами. Я не желаю ни сам властвовать, ни быть подвластным и отказываюсь от царского трона с тем условием, чтобы ни я сам, ни мои потомки никогда не подчинялись никому из вас.

Все присутствующие согласились с просьбой Отаны из уважения к нему.

Затем заговорщики стали держать совет, как же справедливее всего поставить царя. Прежде всего они решили: если один из них будет избран царем, то пусть выделит Отане наследственное владение, а также жалует ему и всем его потомкам ежегодно по наилучшей индийской одежде и посылает другие почетные дары. К такому решению они пришли единодушно, ведь именно Отана первым задумал уничтожить магов-самозванцев и привлек всех остальных к заговору. Все же прочие участники заговора могут по желанию входить без доклада в царские покои, если только царь не почивает у своей жены. Решили также обязать царя взять себе супругу только из семейств заговорщиков.

О том же, кто из них станет царем, решили положиться на волю судьбы: чей конь первым заржет при восходе солнца, когда шестеро заговорщиков выедут за городские ворота, тот и будет царем. Судьба ли то была или просто жребий – как знать… Заговорщики в этом «судьбоносном» для державы решении вели себя как дети.

На этом совещание закончилось.

Дворец в Экбатанах поражал своими размерами и роскошью всякого, кто попадал сюда.

Круглые и шестигранные массивные колонны соседствовали здесь с отполированными до зеркального блеска полами из белого и розового мрамора. Закругленные створы дверных проемов всюду были украшены белыми розетками на фоне чередующихся красных и синих квадратов либо были выложены блестящими пластинками из ярко-зеленого нефрита. Стены залов были окрашены в однотонные цвета – от бордово-красного до нежно-голубого – с неизменной линией геометрических орнаментов, выполненных белой краской в верхней части стен.

Понизу стены были сплошь украшены барельефами, вывезенными мидийскими царями из поверженной Ассирии. На серо-голубоватых прямоугольных плитах из мягкого известняка и туфа резчики по камню искусно вырезали изображения охоты ассирийских царей на львов и оленей. С других плит хищно взирали странные демоны с птичьими головами и телом человека с огромными крыльями за плечами. Сцены сражений, вереницы пленников и процессии дарителей из покоренных Ассирией городов и царств – все это было мастерски изображено на фризах, окаймлявших нижнюю часть стен.

Самое большое впечатление производили огромные крылатые быки с человеческими головами. Эти исполины высотой в три человеческих роста, высеченные из черного и серого известняка, стояли у входа в тронный зал, у главных ворот и у парадной лестницы во дворце Киаксара. То были шеду – духи-покровители ассирийских царей.

Мидийцы, со своей извечной страстью перенимать чужие обычаи и приспосабливать чужих богов к своим укоренившимся священным обрядам, вывезли этих крылатых каменных демонов из древнего города Ашшура. Крылатые быки-шеду должны были оберегать покой мидийских владык. Впрочем, эти исполины не спасли мидийского царя Астиага от поражения в войне с персами, как не спасли они последних ассирийских царей от победоносных вторжений тех же мидян.

Дарий часто подолгу разглядывал человекоголовых быков, которые казались ему живыми существами. Проходя впервые мимо двух исполинских шеду при входе во дворец, Дарий воочию увидел, как эти каменные изваяния одновременно сделали шаг вперед!

Позднее Дарию объяснили, что подобный эффект достигается за счет третьей передней ноги, которая не видна спереди, зато хорошо заметна сбоку. И все же Дарию казалось, что ночами крылатые быки разгуливают по залам дворца, ему даже порой мерещился гулкий цокот их тяжелых копыт. Поэтому на ночь Дарий покрепче запирал дверь в свою спальню, хотя понимал, что она явно низковата для таких гигантов.

Однако сегодня Дарию не пришлось погулять по дворцу.

– Довольно таращиться на каменных истуканов, сын мой, – сказал Гистасп, пригласив его в свои покои. – С тобой желает встретиться Атосса, дочь Кира.

Дарий был смущен этим известием, но постарался не подать виду.

Он многое слышал об Атоссе, о том, как она умна и проницательна, как похожа на своего великого отца и внешностью, и характером. Про Атоссу говорили, что ей следовало родиться мужчиной, тогда наследие Кира оказалось бы в надежных руках.

Эта встреча была обставлена всевозможными предосторожностями. Гистасп явно старался сделать так, чтобы об этом не узнали остальные заговорщики.

Дарий был несколько озадачен таким поведением отца, но ни о чем его не спрашивал, ибо видел по его лицу, что Гистасп не расположен отвечать на прямые вопросы.

Пожилой евнух с желтым лицом сопровождал Гистаспа и Дария до узкой длинной галереи, обставленной большими кадками с землей, в которых были высажены всевозможные пышно распускающиеся растения с большими листьями и красивыми цветами. Затем евнух и Гистасп остались у подножия широкой каменной лестницы с перилами из белого мрамора, а Дарий, следуя наставлениям отца, взошел по ступеням на галерею.

Он не сразу заметил Атоссу из-за густой зелени и слепящих потоков солнечного света, падавших из узких окон. Лишь сделав несколько шагов вдоль густых насаждений, Дарий вдруг узрел впереди статную женскую фигуру в длинном розовом платье и белой накидке с бахромой.

На почтительный поклон юноши Атосса ответила изысканным приветствием:

– Луна и солнце радуются, глядя на тебя, Дарий. Возрадуюсь и я!

– Твои слова как мед, прелестная дочь Кира, – Дарий поклонился и приложил правую руку к сердцу.

Пристальный взгляд серо-зеленых глаз, подведенных сурьмой, слегка смутил Дария. Он глубоко вздохнул, не зная, что сказать.

– Так это ты убил мага Смердиса? – спросила Атосса.

– Да, – ответил Дарий, удивляясь тембру голоса, который удивительно подходил к ее внешности.

Казалось, женщина с таким удивительным грудным голосом, не слишком высокие тона которого гармонично преломлялись едва заметными контральтовыми звуками, не способна лгать и тем более нести какую-нибудь чушь. Голос Атоссы действовал на Дария слегка завораживающе, словно обволакивал, расслабляя его волю.

По взгляду Атоссы Дарий понял, что она удивлена тем, как ему, не обладавшему мощным телосложением, удалось одолеть гиганта Смердиса.

– Ты, наверное, смел и ловок? – спросила она.

Дарий ответил, что из всех заговорщиков самым смелым был, пожалуй, Гобрий, а самым ловким – Интаферн.

– Однако ловкость не спасла Интаферна от потери глаза, – заметила Атосса.

– В узком коридоре Интаферну было трудно увернуться от стрелы, – пояснил Дарий.

Атосса пожелала узнать в подробностях, как заговорщики расправились с братьями-магами.

Дарий обрисовал все случившееся в крепости Сикайавати скупыми скомканными фразами, словно стесняясь своего участия в этом деле.

«А он скромен и, кажется, не глуп, – отметила про себя Атосса, внимая Дарию. – Нос у него, конечно, длинноват, и рот не особенно красив, зато усы и борода придают ему мужественности. Он робеет предо мною – это хорошо».

– Рассказчик из тебя неважный, – с улыбкой промолвила Атосса, когда Дарий умолк. – Твой отец, хоть и не участвовал в убийстве магов, но рассказывает об этом более занимательно. Я полагаю, он поведал тебе, что ты станешь моим мужем.

Заметив тень смятения на лице Дария, Атосса удивленно приподняла одну бровь.

«Неужели я неприятна ему? – мелькнуло у нее в голове. – Этого только не хватало!»

– Боюсь, мой отец рано обнадежил тебя, – пробормотал Дарий, не смея взглянуть Атоссе в глаза. – Кто станет царем и твоим мужем, Атосса, еще неизвестно. В данном случае от моего отца ничего не зависит.

– Ты ошибаешься, мой милый юноша, – произнесла Атосса тоном метрессы. – Твой хитроумный отец уже все предопределил заранее. Царем станешь ты, Дарий.

– Но это невозможно… – Дарий был в полной растерянности. – Все зависит завтра на рассвете от моего коня. Не мог же отец заранее договориться с конем!

– Я вижу, ты вовсе не стремишься к царскому трону, дружок, – не то с одобрением, не то с осуждением проговорила Атосса, и улыбка исчезла с ее губ. – Почему? Ведь ты – Ахеменид. И ты достоин царской тиары.

– Есть люди достойнее меня, – помедлив, ответил Дарий.

«Он наивен и нечестолюбив, – с удовлетворением подумала Атосса, – именно такой супруг мне и нужен. Моего честолюбия нам хватит на двоих!»

После встречи с Атоссой у Дария возникло подозрение, что отец ведет какую-то нечестную игру. Ведь задумка с выбором царя при помощи лошади, которая должна заржать на восходе прежде других, принадлежит ему.

«Стало быть, отец подстроил какую-то ловушку, заведомо зная, что в таком состязании выиграю именно я, – размышлял Дарий. – Остальные ему поверили, полагая, что он предложил самый беспристрастный способ выбора царя. А на деле все просто купились на его обман».

Он хотел было поговорить об этом с отцом, но Гистасп куда-то исчез и не появлялся до глубокого вечера. Потратив на бесплодные ожидания остаток дня, Дарий с мрачными мыслями лег спать.

Раннее пробуждение не вызвало у него ничего, кроме головной боли. Слуга, стоявший возле его ложа, мягким, но требовательным голосом упрашивал Дария встать и одеться.

– Конь уже готов, – добавил он.

Дарий спросил, проснулся ли отец. Узнав, что отец ожидает его во внутреннем дворе, он стал торопливо одеваться.

При виде хозяина жеребец издал короткое радостное ржание. Дарий похлопал своего любимца по сильной гибкой шее. Конюх Эбар, державший жеребца под уздцы, поклонился юноше.

К Дарию приблизились отец и дед.

Старый Арсам обратился к внуку со словами напутствия, делая акцент на торжественности момента:

– Хочу верить, Дарий, что богами тебе уготован славный жизненный путь, начало которому будет положено в это утро. Молись Ахурамазде и всем богам-язата, и удача будет с тобою!

– Смелее, сын мой, – сказал Гистасп. – Ты достоин царской тиары. Предначертанное судьбою не изменить.

От пространного намека, прозвучавшего в последних словах отца, волнение в душе Дария улеглось, он успокоился.

«Даже если отец и приготовил какую-нибудь уловку, значит такова воля судьбы, – подумалось ему. – Хитрость – не подлость и потому не карается богами».

Дарий с легкостью вскочил на широкую спину своего каурого скакуна и ударил пятками в его тугие бока.

Горячий жеребец рванулся вперед, едва не сбив с ног Эбара.

Шестеро заговорщиков, каждый на своем коне, встретились на площади перед дворцом, вернее, перед внешней из семи стен, окружавших дворцовые постройки. Все были разодетыв самые лучшие одежды. И лишь один Дарий появился в короткой замшевой куртке с нашитыми на ней бронзовыми бляхами и в широких штанах, заправленных в грубые кожаные постолы. На голове у Дария был самый обычный кидарис, в то время как у прочих заговорщиков на головах красовались высокие тиары из мягкого белого войлока. Каждый из них слегка примял верх своей тиары, поскольку прямую тиару с расправленным верхом позволялось носить только царю. Видимо, каждый из соперников Дария уповал на то, что именно его конь принесет ему желанную царскую власть, тогда победителю останется сделать самую малость – расправить верх своей тиары, дабы обрести приличествующий царю вид.

Выехав из городских ворот, заговорщики остановили коней на холме, который прекрасно просматривался с ближайшей городской башни. На башне и на стене, примыкавшей к ней, собралось множество горожан, желавших увидеть воочию, как будет проходить состязание.

Шестеро всадников выстроились полукругом на плоской вершине холма, устремив взоры на восток, туда, где над далекими седыми вершинами гор уже виднелось красное зарево восходящего дневного светила.

Ждать пришлось недолго.

Как только золотистый край показался из-за ночных облаков, висевших над горами, жеребец Дария тряхнул гривой и, выгнув шею, протяжно и призывно заржал. Эхо подхватило этот призыв, и ржание Дариева коня разнеслось далеко-далеко.

Гидарн, находившийся к Дарию ближе всех, вздрогнул от неожиданности. Интаферн со злостью огрел своего коня плетью. Мегабиз в отчаянии уронил голову на грудь.

Гобрий улыбнулся Дарию и приветственно взмахнул рукой.

– Приветствие царю должно сопровождаться земным поклоном, – заметил Гобрию Аспатин и, соскочив с лошади, опустился на колени, отвесив Дарию, сидевшему на коне, земной поклон.

Гобрий без колебаний сделал то же самое.

Интаферн, Гидарн и Мегабиз нехотя последовали их примеру.

Глядя на склоненные спины своих сообщников по заговору, Дарий старался унять бурлящую в сердце радость. Одна и та же мысль птицей билась у него в голове: «Отныне я – царь! Я – царь! Царь царей!»

Словно приветствуя Дария, из-за туч на бледно-голубые небеса наконец-то выкатился красный диск солнца.