Глава 6
САМАРКАНД, «ЖЕМЧУЖИНА ВОСТОКА»
1396–1398 годы
Так изобилен и богат этот город и его земля, что просто удивительно. А за это богатство он и был назван Самарканте, а его настоящее имя Симескинт, что значит Богатое селение, Так, симес означает у них большой, а кинт — селение, и отсюда пошло название Самарканте.
Руи Гонсалес де Клавихо. «Посольство к Тамерлану, 1403–1406»
Самарканд, это самое прекрасное лицо, которое Земля когда-либо обращала к солнцу.
Амин Маалуф. «Самарканд»
Жители Самарканда радостными криками встретили Тимура, когда он въехал в свою любимую столицу после четырех лет отлучки. На улицы высыпали 150000 жителей, жаждавших хотя бы мельком увидеть триумф своего великого императора. По разным причинам ранее до них долетали только слухи. Тимур заболел; он при смерти; он оправился и движется на север; он разбит, и Тохтамыш идет на юг, чтобы разорить Марвераннахр.
Улицы Самарканда были украшены с невероятной пышностью, чтобы приветствовать императора, идущего во главе своей армии. Многочисленные роскошные парки и виноградники, цветущие сады и рощи дополняли праздничную картину. Помпезности приема соответствовало великолепие триумфального шествия Тимура, казалось, что войска половины мира вошли в город, неся добычу со всей Азии. Язди писал: «Со всех сторон были видны гирлянды цветов и украшений, амфитеатры, музыканты, играющие новые мелодии в честь его величества. Стены домов были завешаны коврами, крыши убраны материей, а в лавках выставлены забавные диковины. На улицы высыпало огромное множество народа, а мостовые были покрыты бархатом, сатином и шелком, по которым шли лошади». По этим роскошным подстилкам шли согбенные рабы, не обращавшие внимания на окружающее их великолепие. За ними скакали конные лучники в самых роскошных своих нарядах, их бесконечные колонны втягивались в город. Дальше их ждало разгульное пиршество в ознаменование победы, шум которого мог достичь небес. Бурный прием завершился заявлением Тимура, что он освобождает своих подданных от налогов на три года.
Тимур имел все основания быть удовлетворенным своими достижениями. Пятилетний поход завершился за четыре года. Персия была приведена к покорности, усмирена взбунтовавшаяся Грузия, Ирак беспомощно склонился перед ним. А самое главное — его злейший враг Тохтамыш был разбит, а Золотая Орда уничтожена. Внешняя угроза Марвераннахру была окончательно устранена. После того, как утомленные верблюды и лошади привезли в Самарканд новые сокровища, захваченные во время похода, империя вошла в зенит славы.
Тимуру уже пошел шестьдесят первый год. Более половины столетия он носился в седле по азиатским просторам. В походах он переносил и ужасную летнюю жару, и лютые зимние холода. И не было никаких признаков того, что возраст начинает брать свое. Летом 1392 года он опасно заболел, но это протянулось всего месяц, когда в начале похода на запад он оказался в постели. Марвераннахр содрогался при известии об этой болезни, осознав, что судьба империи зависит от одного человека. Какими бы ни были личные качества его сыновей и внуков — двое сыновей, Джахангир и Омар-Шейх, умерли раньше Тимура, - ни один из них не обладал его несгибаемой волей, талантом правителя и гением полководца. Во время этой болезни Аллах проявил мудрость и милосердие и вмешался, чтобы спасти Тимура. Но, если смотреть вперед, кто может угадать желания Всемогущего? Постепенно спина императора начала гнуться, хромота стала более заметной, Азраил, ангел смерти, не собирался ждать слишком долго.
Такие напоминания о смертности вполне естественны, когда человек достигает возраста Тимура. Многие, если не все люди, разменивая седьмой десяток, постепенно отходят от активной деятельности, стараясь побольше и спокойно отдыхать на склоне жизни. Но Тимур оказался совсем иным человеком. Его карьера завоевателя резко отличала его от других. После скромного начала он сумел захватить контроль над обширными территориями Азии, захватывая бывшие владения Чингис-хана одно за другим. Сначала он стал повелителем заново объединенного улуса Джагатая. Затем он забросил свою сеть на запад, прибрав к рукам владения Хулагидов и включив их в свою империю. Затем он повернулся на север и заполучил под свою руку огромный улус Джучи — Золотую Орду. Даже среди самых крупных вождей Азии он не имел себе равных. Хотя ему уже исполнилось более 60 лет, он совсем не собирался как-то успокаиваться. Труды по строительству империи продолжались, хотя это было сопряжено с большими нагрузками — физическими, интеллектуальными, эмоциональными. Он даже стал более напористым, чем прежде. Казалось, заботы о процветании империи вдыхают в него новую энергию.
Историки традиционно обвиняют Тимура за то, что он не сумел передать своим преемникам прочную империю. Хотя его праправнук Бабур основал в Индии династию Моголов, которая просуществовала до XIX века, действительно, империя Тимуридов оказалась краткоживущей. Буквально через сто лет после смерти Тимура она прекратила существовать. Причиной такой недолговечности оказалась система личной власти, которую он установил. Короче говоря, сам Тимур и был властью. Беатрис Форбс Манц в своей работе писала: «Его правительство было правительством одного человека, который вмешивался во все дела своих подчиненных и требовал прямой и безоговорочной верности ото всех — верности не государству, не правительству, но себе лично. Во время его жизни его администрация прекрасно служила этой цели».
Тимур сумел создать две параллельные структуры для управления империей. Первой было правительство, построенное по тюрко-монгольским образцам, с его наследственными чиновничьими должностями, как это было в соседних кочевых империях вроде Золотой Орды и ильханства. А второй была персидская бюрократия, существовавшая у оседлых народов на западе. Первая занималась делами судебными и военными, а вторая — финансовыми, в основном сбором налогов. Впрочем, области деятельности обеих в значительной степени перекрывали друг друга.
Персидские писцы и джагатайские амиры работали бок о бок, надзирая за местными судами — диванами, которые были созданы по всей империи. Их проверки местных властей временами вскрывали случаи крупного воровства и коррупции, наказанием за которые была смерть. Вместе они трудились, и когда требовалось собрать выкуп с покоренных городов или переписать захваченные сокровища. Тимур сохранил старую монгольскую военную систему должностей даруг — местных правителей, обычно даруя их выходцам из рода Джагатая. Эти правители, как ни странно, не должны были оставаться в своих региональных центрах. Вместо этого от них требовали повсюду сопровождать армию Тимура.
Как подметила Форбс Мапц, самое удивительное, что открывается при изучении административной системы Тимура, — это размытость и неопределенность в определениях официальных должностей и связанных с ними обязанностей. Например, традиционно считалось, что товачи обязаны заниматься комплектованием армии императора — это предполагало, что они обладают достаточной властью, однако не только они решали эту важнейшую задачу. Не менее часто для этой цели привлекались амиры.
На практике структура правительства Тимура имела не столь важное значение, если вспомнить о масштабах власти, принадлежавшей ему лично. Тимур проводил жизнь в седле, не прекращая походов. Он не уделял слишком много энергии совершенствованию государственных механизмов. Власть даруг и диванов, принцев и амиров напрямую зависела от императора.
Поднимаясь к высшей власти, Тимур умело манипулировал разными племенами, добиваясь их верности. Став императором, он продолжал эту политику. Он неохотно назначал амирами своей армии племенных вождей, которые уже имели некоторое влияние на своих соплеменников. Такое назначение дало бы им слишком много власти. Если только было возможно, Тимур передавал высшие посты своим сыновьям и внукам, принцам императорской фамилии. Омар-Шейх, его второй сын, правил Ферганой, а позднее королевством Фарс. Когда он погиб на поле боя в Курдистане, эти земли были переданы его сыну Пир-Мухаммеду, внуку Тимура. Другой внук, которого также звали Пир-Мухаммед, сын Джахангира, позднее унаследовал королевство Газни, современный Афганистан. Мираншах, до своего окончательного отстранения от власти, имел в управлении королевство Хулагу, занимающее северную Персию, Азербайджан и Багдад. Шахрух некоторое время был правителем Самарканда. Позднее он был назначен правителем Хорасана со столицей в Герате. Но при этом ни одному члену императорской фамилии не позволялось набрать слишком большое могущество. В течение всей своей жизни
Тимур не позволял ни одному из принцев королевской крови начать оспаривать его престол. Он столь ревностно охранял свою власть, что до самой смерти его официальный наследник был лишен личной власти и военных сил, которые требовались, чтобы упрочить это положение. Империя Тимура была личным творением одного человека.
Завоеватель-кочевник в стиле Чингис-хана, он всегда демонстрировал презрение к оседлой жизни крестьян. Его энергия была неисчерпаемой, а вся его жизнь проходила в вечном движении — от города к городу, от пастбища к пастбищу, через пустыни, через горы, через степи и реки. Снова и снова его армия проходила тысячи миль по самой трудной местности, наносила разгромные поражения различным противникам, возвращалась в Самарканд, а потом, после недолгого отдыха, отправлялась в новый поход. Единственной паузой в этом безостановочном кружении была зима, когда армия становилась лагерем на несколько самых холодных месяцев. Это был основополагающий принцип, однако не непреложный закон, потому что были несколько случаев, когда непреклонный Тимур приказывал дрожащим от холода воинам отправляться в поход даже в январе. Впрочем, бывали случаи, когда амирам удавалось уговорить Тимура подождать, чтобы дать воинам побольше времени оправиться от пережитого во время последнего похода. Однако это непрерывное движение обязательно продолжалось, и многочисленная орда конных лучников неслась дальше. Острые стрелы и разящие мечи оставляли позади себя дымящиеся руины, груды мертвых тел и пирамиды черепов — ужасный инструмент террора. Караваны лошадей и верблюдов везли назад самые фантастическое сокровища, награбленные при разорении величайших городов мира. Лишь один раз за всю жизнь Тимур сделал продолжительную остановку в Самарканде. Это было именно сейчас.
Гарольд Лэмб пишет, что Тимур любил Самарканд, как «старый мужчина любит молодую девушку». В действительности будет более точным сказать, что он поклонялся ему с энергией молодого человека, пытающегося завоевать любовь прекрасной, но пожилой женщины. Любовь эта началась в 1366 году, когда Тимуру исполнился 31 год, и он вместе с Хусейном, тогда еще своим союзником, взял город мечом, отбив его у сарбадаров. Это была его первая значительная победа, его первый значительный захват и теперь его жизнь была связана с городом, чье имя, как имена Вавилона и Рима, гремело в течение двух тысячелетий. Он всегда вспоминал эти дни, как момент рождения своего желания владеть всем миром. Отныне Самарканд занимал самое главное место в его мироздании. Клавихо отмечал: «Самарканд действительно был самым первым из городов, которые он завоевал, и одним из тех, что он всегда ставил превыше остальных, сделав его сокровищницей своей империи».
Первым желанием Тимура было приодеть свою возлюбленную, окружить ее ожерельем крепостных стен, чтобы защитить от захватчиков. Это было противно его характеру, более того, это нарушало все традиции кочевников Чингис-хана, которые не принимали оседлой жизни и всего связанного с ней — городов, рынков, полей — предавая это анафеме. Монголы, которые не разделяли романтических чувств Тимура по отношению к Самарканду, в 1220 году примчались к этому городу, который окружали толстые стены с двенадцатью железными воротами, защищенными башнями. Гарнизон из 10000 тюркских воинов и 20 слонов «устрашающего вида» не сумел помешать диким ордам сровнять с землей и стены, и сам город. Согласно легенде язычник Чингис-хан сказал мусульманам Хорезма: «Я наказание божье. Если бы вы не совершили великие грехи, бог не послал бы меня вам в наказание». После этого ужасающего урагана, когда город «погрузился в океан опустошения и был пожран огнем гибели», Самарканд остался совершенно беззащитным. Строительные работы Тимура 150 лет спустя после монгольского нашествия стали первой попыткой восстановления внешних стен. Это показывает, какое огромное значение придавал Тимур Самарканду.
До самого конца своей жизни Тимур носился по всему миру, штурмуя, разоряя, грабя, захватывая, и все это во имя большей славы своей любимой столицы. Он неистовствовал по всей Азии, словно ничего иного не умел, но всегда возвращался порадовать Самарканд новыми трофеями и добычей. Захваченные в других странах ученые, писатели, философы и историки были собраны в новых академиях и библиотеках, которые он построил, чтобы придать интеллектуальный блеск городу. Арабшах говорит, что Тимур «брал повсюду и собирал в Самарканде самые различные плоды. Поэтому город стал средоточием чудесного мастерства и редкого искусства, так как туда были привезены все, кто превосходил иных в умении и был знаменит своим искусством». Священники и святые проповедовали паству в мечетях, которые множились, словно грибы, по всему городу. Их высокие голубые купола сверкали среди облаков, их помещения блистали золотом и бирюзой. Тут и там мелькали яркие искры, идиллические оазисы спокойствия, разбросанные по пригородам. Азия отдала Тимуру своих лучших музыкантов, художников и ремесленников, которые придали Самарканду поистине королевское величие. Из Персии, культурной столицы континента, прибыли поэты и художники, миниатюристы, каллиграфы, музыканты и архитекторы. Сирия прислала ткачей шелка, стеклодувов и оружейников. После падения Дели из Индии прибыли каменщики, строители и гранильщики драгоценных камней. Малая Азия поставляла златокузнецов, оружейных мастеров и прядильщиков. Это был один из самых космополитичных городов в мире. Мусульманское население состояло из тюрок, арабов и мавров. Христиан представляли православные греки, армяне, католики, якобиты, несториане. Рядом с ними жили индуисты и зороастрийцы. Самарканд был плавильным горном языков, религий и обычаев, образцом имперского великолепия, демонстрацией неизменной любви одного человека.
Описание «Самарканды», которое дал Кристофер Марло, было в достаточной степени точным. Обвиненный в отклонении от норм, которое он допустил в своем шедевре «Табурлейн Великий», тем не менее, Марло великолепно изображает гордого и мстительного императора в тот момент, когда Тимур расхваливает славу своего города.
Тогда родной мой город Самарканд
И Зеравшана светлые струи —
Краса и гордость царственной столицы —
Прославятся до дальних стран земли,
Затем, что там я выстрою дворец.
Чьи башни вознесутся до небес,
Затмив навеки славу Илиона.
Толпой царей плененных окруженный,
Проеду улицей, в броне как солнце;
Над шлемом будут гордо развеваться
Огромных три пера с алмазной пряжкой,
Как знак того, что трижды был увенчан
Короною могучий Тамерлан.
В сердце этого величественного города находился символ его могущества, сильно укрепленный дворец Кок-Сарай (Синий Дворец), который одновременно служил цитаделью, сокровищницей, тюрьмой, оружейной мастерской, где работали пленные механики и оружейники. Высокие стены содрогались от грохота и лязга молотов, когда мускулистые мужчины ковали панцири и шлемы, изготавливали луки и стрелы. Другие выдували стекло для императорских дворцов. Рядом кожевенники кроили кожи для солдатских сапог. Прядильщики были усажены за работу над грудами льняной кудели и конопляной пеньки — новых растений, которые Тимур приказал сеять рядом с городом, чтобы обеспечить канатами свои мангонели и другие осадные машины, с помощью которых он сокрушал сопротивляющиеся города и замки. Здесь также хранились архивы. В сокровищнице стояли набитые монетами сундуки, хранились награбленные по всей Азии сокровища. Тут же, в приемных залах, император иногда вершил суд.
При всей своей неуемной кипучести Самарканд был той осью, вокруг которой вращался Тимур. В течение 35 лет походов и войн именно из этого города он каждый раз выходил — что неизменно влекло несчастья для его противников — и сюда же возвращался с триумфом. Он вернулся в этот город в 1381 году, разграбив Герат, и снова в 1384 году — после захвата Систана, Заранджа и Кандагара в южном Афганистане. Он вернулся в Самарканд в 1392 году, разгромив Тохтамыша. Самарканд, Рим Востока, любовался на диковины, которые великолепный император собирал по всей земле.
В 1396 году, после очередной серии побед в Персии, Месопотамии и кипчакских степях, Тимур еще раз вернулся в Самарканд. Здесь он оставался два года, временно сменив войну на мир, чтобы спокойно посвятить себя самым крупным строительным проектам. Мир, как говорится, миром, но Тимур занялся прославлением свой столицы со всей той яростной энергией, которую проявлял во время войны.
* * *
8 сентября 1404 года, после путешествия из Кадиса, которое растянулось на 15 месяцев и почти на 6000 миль, запыленный и уставший испанский посол Руи Гонсалес де Клавихо въехал на улицы Самарканда вместе со своей скромной свитой. Он привез с собой типичное европейское невежество относительно всего, что происходит на Востоке, и был страшно поражен, когда увидел, что город значительно превосходит Севилью, и в нем проживают 150000 человек.
К Самарканду подъезжаешь через «большие пригороды», которые, как отметил пораженный посол, с претензией названы в честь великих городов Востока, которые захватил Тимур, — Багдад, Дамаск, Каир, Шираз и Султания. Это должно было показать, что по сравнению с имперской столицей, Жемчужиной Востока, Садом Сердца, все они не более чем провинциальные городишки. Эти прилегающие к городу районы густо населены, там растет множество садов и виноградников, на открытых площадях устроены рынки.
«Город Самарканте расположен на равнине и окружен земляным валом и очень глубокими рвами. Он немного больше города Севильи, того, что внутри [городской стены], а за городом выстроено много домов, примыкающих [к нему] с разных сторон как предместья. Весь город окружен садами и виноградниками, которые тянутся в иных местах на полторы лиги, а в других — на две. А город стоит среди них. Между этими садами пролегают улицы и площади, очень населенные, где живет много народа и где продается хлеб, мясо и многое другое. Так что то, что находится за валом\ более населено, [чем сам город]. В этих загородных садах много больших и знаменитых построек, и у самого сеньора там есть дворцы и главные погреба. Кроме того, у знатных горожан есть в этих садах свои дома и помещения. И столько этих садов и виноградников вокруг города, что когда подъезжаешь к нему, то кажется, что приближаешься к [целому] лесу высоких деревьев и посередине его [стоит] сам город».
Клавихо не пришлось слишком долго жать аудиенции у Бича Божьего. Это произошло в месте с пышным названием Боги Дилькушо — Пленяющий Сердце Сад, одном из самых прославленных парков Тимура, спланированном и разбитом во время двухлетнего пребывания императора в столице, чтобы отметить свою женитьбу на принцессе Тукал-хатун, дочери могульского хана Хызр-Ходжи, в 1397 году. Сад лежал чуть восточнее Самарканда среди знаменитых лугов Кани-гиль. От Бирюзовых Ворот в городской стене прямая аллея, обсаженная соснами, ведет к летнему дворцу. В своих мемуарах Бабур вспоминает множество картин с изображениями индийского похода Тимура. Это было здание по-истине имперских размеров — три этажа, сверкающий купол, лес колонн.
Через несколько часов после прибытия испанец передал двум придворным дары короля Энрике III Кастильского. После окончания формальностей его повели дальше новые сопровождающие, которые поддерживали посла под руки. Наконец они вошли в новый сад, попав туда через высокие ворота, искусно украшенные прекрасными синими и золотыми изразцами. Пройдя мимо привратников с палицами, они столкнулись с шестью огромными слонами, на спинах которых были установлены миниатюрные замки. Они исполняли различные трюки, повинуясь своим вожатым. Посол и его товарищи прошли далее, сопровождаемые придворными все более высокого ранга. Наконец они предстали перед Халил-Султаном, внуком Тимура и сыном Мираншаха. Ему они передали письмо короля Испании, адресованное Повелителю Счастливого Сочетания Планет. Аудиенцию можно было начинать. Наблюдательный посол оставил нам подробный портрет самого великолепного восточного деспота.
«Царь находился будто на крыльце перед входной дверью в прекрасный дом, там стоявший; он сидел на возвышении, поставленном на земле, и перед ним был фонтан, который бил вверх, а в фонтане были красные яблоки. Царь сидел на маленьком матрасе из вышитой шёлковой материи, а локтем опирался на круглую подушку. На нём была надета одежда из шёлковой материи, гладкой без рисунка, а на голове высокая белая шапка с рубином наверху, с жемчугом и драгоценными камнями».
Аудиенция прошла успешно, у испанцев осталось твердое впечатление, что Тимур считает себя повелителем мира, называя испанского монарха не иначе как «мой сын король». Тимур признавал, что Энрике III «является первым из королей франков, который правит в дальнем конце земли, его народ считается великим и знаменитым». Однако ведь это была всего лишь ничтожная Европа, земля франков. Власть и богатство Тимура многократно превосходили все это, а потому не стоит удивляться его снисходительному отношению к мелким государствам Запада.
Описание Самарканда в начале XV века, в период расцвета империи Тимура, которое оставил Клавихо, не имеет себе равных. Посол, восхищаясь великолепными садами и парками, с трудом верил собственным глазам. Всего он насчитал в Самарканде 15 или 16 садов с пышными названиями вроде Боги Бихишт — Райского Сада, Боги Накши Джахон — Сада Картины Мира и Боги Баланд — Сада на Возвышенности, все с дворцами, безупречными лужайками, полянами, журчащими ручьями, озерами, цветниками, беседками и клумбами. Там был также Боги Майдон — Сад-Площадь, в котором находился двухэтажный Дворец сорока колонн, затем Боги Чинар — Сад Чинар (платанов), где Клавихо увидел строительство неописуемо прекрасного дворца. Границы Боги Нав — Нового Сада определяли четыре башни, стоящие по углам, а их связывали высокие стены длиной более мили каждая. В центра сада располагалась фруктовая роща, а в центре рощи — дворец. «Дворец с огромным садом был самым прекрасным из всех, что мы посетили до сих пор. Его здания были украшены синими и золотыми изразцами самой великолепной работы». Внутри находятся мраморные скульптуры, а полы покрывает мозаика из черного дерева и слоновой кости. Если верить Бабуру над входом были написаны изречения из Корана, причем такими крупными буквами, что их можно было прочитать с расстояния двух миль.
В этом лабиринте дворцов и садов Тимур скользил подобно величаво шествующему льву, проводя несколько дней в одном из них, чтобы затем перебраться в другой. Через неделю после прибытия Клавихо пригласили на императорский пир в другой сад, засаженный фруктовыми деревьями, между которыми вились мощеные дорожки. Все вокруг было закрыто шелковыми навесами и вышитыми полотнищами, чтобы обеспечить тень. В центре сада находился богато украшенный дворец, где испанцев провели в спальню императора — изящный альков с изразцовыми стенами. Перед ширмой из золота и серебра на небольшом возвышении лежал маленький шелковый тюфяк, расшитый золотом. Стены были затянуты занавесями розового шелка, расшитыми серебряным орнаментом и украшенными изумрудами, жемчугами и другими драгоценными камнями. Шелк чуть колыхался на слабом сквозняке. Перед входом в эти палаты стояли два золотых столика, на которых находились золотые кувшины. Два из них были украшены крупными жемчугами, изумрудами и бирюзой и в каждом у носика был вправлен рубин. Рядом с ними стояли золотые чаши, точно так же украшенные жемчугом и рубинами. Клавихо был просто поражен.
В Боги Шимол — Северном Саду, одном из самых причудливых творений Тимура, находилось еще одно грандиозное строение, которым Тимур занимался с 1396 по 1398 год. Оно было типичным в том плане, что для него использовались самые лучшие материалы, а работы вели самые знаменитые мастера империи. Мрамор для дворца везли из Тебриза, художников и резчиков привезли из Персии. За работами надзирал прославленный Абдул-Хайи, которого Тимур захватил в 1393 году в Багдаде. Фрески в этом дворце, как и фрески Регистана, уцелели до наших дней и были прямым вызовом запретам ислама, что, вероятно, было символом непревзойденной гордыни Тимура, его безграничной самоуверенности, а также его достаточно безразличного отношения к религии. Эти фрески, как писал Арабшах, изображают «его приближенных и его самого, когда-то улыбающегося, когда-то сурового, представляют его битвы и осады, его переговоры с королями, амирами и правителями, мудрецами и богачами, султанов, приносящих ему дань, и дары ему со всех сторон света, и охотничьи сети и засады, и сражения в Индии, Деште и Персии, и как он одерживает победы, и как враг рассеян и обращен в бегство, портреты его сыновей и внуков, амиров и воинов, его многолюдные пиры, чаши вина и виночерпии и игроки на цитре, картины радости, его любовных встреч, наложниц его величества и королевских жен, и многие другие вещи, которые имели место в реальности за время его жизни, были показаны во множестве, и все, что было новым и неожиданным, и он ничего не пропустил и не преувеличил из этого. И потому он хотел, чтобы все, кто знал о его делах, мог видеть, как это происходило».
Но Клавихо столь восхитила не одна только выдающаяся красота этих парков и дворцов. Его также поразили их размеры. За два года пребывания в Самарканде и рядом с ним Тимур заложил еще один парк Боги Тахта Караша. 'Он был настолько обширен, что, как рассказывает Арабшах, когда один из рабочих потерял там свою лошадь, отыскать ее удалось только через шесть месяцев. По всему городу было высажено так много фруктовых деревьев, что даже сто фунтов фруктов нельзя было продать «за одно зернышко горчицы».
Это была плодородная земля, омываемая водами реки Зарафшан, и она давала богатые урожаи зерна и хлопка. Виноградная лоза чуть не ломалась под тяжестью ягод. Пастбища были просто великолепны и для крупного, и для мелкого скота. «Поголовье скота было великолепным, животные и птица были прекрасно откормлены», — одобрительно отмечает посол. Там были овцы с курдюками такими толстыми, что они весили по 20 фунтов. Даже когда Тимур и его армия стояли лагерем на соседних лугах Кани-гиль и потребность в мясе была очень велика, пара овец все равно стоила не более дуката. Куда бы Клавихо ни посмотрел, он всюду видел провизию. Хотя он был трезвенником — к большому неудовольствию Тимура, — испанец был гурманом и с удивлением отмечал разнообразие пиши. Хлеб имелся повсюду, а рис продавали задешево в огромных количествах. Повсюду на площадях мясники продавали свежее мясо, готовое к употреблению, а также кур, фазанов и куропаток, фрукты и овощи, в том числе деликатесные самаркандские дыни. Они росли в таких количествах, что многое удавалось сохранять целый год.
В течение тех трех месяцев, которые Клавихо провел в Самарканде, на него самое большое впечатление произвели богатейшие рынки. Стоя на великой Хорасанской дороге, идущей на восток из Багдада к границам Китая, Самарканд за время правления Тимура превратился в крупный торговый центр еще и потому, что северный торговый путь после того, как Тимур разгромил Золотую Орду, отклонился на юг. На базарах Клавихо видел шерсть, кожи и меха из России и Татарии, шелка, рубины, алмазы, агаты, жемчуга, мускус и пряности из Китая. Караваны из Индии доставляли мускатный орех, гвоздику, мускатный цвет, корицу, имбирь и манну. Сирия и Малая Азия поставляли одежду, стекло, металлические изделия. В Самарканде имелись в изобилии не только продукты сельского хозяйства, он был центром производства шелка, крепа и тафты. Кто-то специализировался на производстве шерстяных тканей и шелковой одежды. Во время последнего пира Клавихо с удивлением увидел королевские шатры, украшенные серой белкой и горностаем, «самым дорогим мехом на свете».
Если Зарафшан поил город, торговля кормила и обогащала его. В город регулярно приходили караваны, которые привозили добычу из последнего похода, неизменно поступала дань от все возрастающего количества вассальных правителей. Но именно торговля и пошлины, которые взимал императорский казначей, были основой процветания империи. Тимур всегда очень внимательно следил за этим, и Клавихо даже предположил, что он имел здесь свой собственный интерес. «Торговля всегда поощрялась Тимуром, чтобы сделать его столицу самым благородным из городов», — писал он.
Испанец четыре месяца ехал по суше из Трабзона в Самарканд, и это позволило ему понаблюдать, как ведется торговля между этими землями. Безусловным достижением Тимура было то, что ребенок мог безбоязненно пройти от западной границы его империи до восточной, неся кошелек с золотом, и Клавихо заметил по этому поводу, что «вся страна жила в покое под управлением Тимура». Когда он двигался к Самарканду по хорошо известным караванным дорогам, он сам видел богатые рынки, удивительные строения и признаки богатства, которые рождала процветающая торговля. «Тебриз очень большой и процветающий город, где множество товаров, и ежедневно идет бойкая торговля», — писал он, восхищаясь мощеными улицами и площадями, прекрасными зданиями, украшенными синими и золотыми изразцами, изящными питьевыми фонтанами, богато украшенными мечетями и шикарными банями. Когда Клавихо приехал в Султанию, то увидел город, даже еще более важный «для обмена товарами и деньгами». В нем было так много торгозцев, что «ежегодно огромная сумма пошлин доставлялась в императорскую казну».
Когда Клавихо проезжал через эти экзотические восточные города, каждый новый шаг приближал его к имперской столице. И у него неизбежно должны были возникать вопросы о том, действительно ли Европа превосходит дикий и некультурный Восток. На протяжении нескольких тысяч миль он видел свидетельства безжалостной дисциплины, которую правители Тимура насаждали в городах и деревнях. «Куда бы мы ни прибыли и что бы мы ни попросили, если только жители города или селения не могли доставить это быстро, несмотря на время суток, их начинали безжалостно избивать, причиняя такие страдания, что было удивительно это видеть». Послы и гонцы неслись по стране из края в край, получая лошадей на почтовых станциях. Они погоняли их столь жестоко, что трупы валялись вдоль всех дорог.
Тот, кто держал в покорности такие обширные территории, поистине был великим императором.
Когда он наконец достиг Самарканда, уже начиналась осень; уставший от тягот дороги, Клавихо встретил ее окончание с облегчением. «Богатство и изобилие этой великой столицы и ее окрестностей таково, что можно лишь удивляться!» — восклицает он. Христианский мир ранее считался самым сильным. Разгром, который устроил в 1396 году крестоносцам Баязид, несколько поколебал эту уверенность, но в глубине души Клавихо все еще верил, что меч христианства возьмет верх над саблями Востока. Теперь, когда он с изумлением смотрел на сверкающие ворота Самарканда, на его величественные бирюзовые купола, его божественные парки и дворцы, он пытался прогнать прочь беспокойные мысли. Еще до того, как послы прибыли в Самарканд, Клавихо в достаточной мере познакомился с империей, чтобы понять: во всем христианском мире нет человека, равного тому, кто правит этими землями. Европа внезапно превратилась к крошечное местечко где-то очень-очень далеко.
* * *
Поэт Джеймс Элрой Флетчер некогда назвал дорогу в Самарканд золотой, но сегодня в ней не осталось ничего золотого. Здесь и там до самого горизонта тянутся хлопковые поля, которые мало изменились со времен Тимура. Однако они лучше любой песни рассказывают печальную историю. Хлопок остается ключевой культурой Узбекистана, где все еще живут коммунистические привычки. Когда ясным осенним утром я подъезжал к городу со стороны Ташкента через вопиющую нищету пригородов — когда-то созданные Тимуром районы Багдад, Дамаск, Каир, Шираз и Султания, колонна из более чем сотни древних автобусов, набитых молодыми мужчинами и женщинами, проехала в противоположном направлении. Я спросил моего товарища по путешествию Фархада, кто они и куда направляются.
«А, это студенты едут собирать хлопок», — ответил он.
Я выразил удивление тому, что нашлось так много добровольцев на столь адскую работу.
Фархад удивленно уставился на меня. «Конечно же, они не добровольцы. Они должны собирать хлопок, или власти их просто вышибут из университета. Нет сбора хлопка — нет учебы».
Он сам вылетел из университета досрочно еще во времена Советского Союза потому что не мог справиться с тяжелой принудительной работой. Тогда, как и сейчас, студентов, отказывавшихся собирать хлопок, отчисляли из университета. «Все это сохранилось до сих пор. Ничего не изменилось, только сейчас это тщательнее скрывается. Хлопковые поля в основном находятся далеко от главных шоссе, поэтому иностранцы вроде вас не могут видеть, что там происходит».
Так золотая дорога на Самарканд все еще носит на себе позорные родимые пятна коммунизма. Когда впервые появилась пьеса Джеймса Элроя Флеккера, Самарканд рисовался в воображении жителей Европы самым романтичным из городов, далеким и экзотическим. Впрочем, для многих и сегодня он остается таким же. Само его название было связано с образами караванов с пряностями и колоссальными сокровищами, которые бредут сквозь песчаные бури, также вспоминались великолепные дворцы и роскошные сады, тянущиеся, насколько хватает глаз. Он представлял собой квинтэссенцию роскоши и могущества, оазис изящества и покоя в мире восточного варварства. Но уже в первые десятилетия XX века эти тщательно взлелеянные образы оказались иллюзорными. Большая Игра, эпоха элегантности, давно закончилась. Новорожденная советская империя поползла на юг, чтобы захватить бывшие владения Тимура.
В 1917 году русские заняли Самарканд, и красный флаг взвился над великой площадью Регистан (буквально — песчаное место). В 1924 году была создана Узбекская Советская Социалистическая Республика, а еще через год Самарканд был объязлен ее столицей. Наступала новая эра прогресса. Повсюду замелькали материальные свидетельства советского эксперимента. Заводы, школы, больницы и многоэтажные дома вырастали там и здесь. Широкие, обсаженные деревьями проспекты заменили старый лабиринт узеньких переулков. Место расположения Синего Дворца Тимура превратилось в площадь имени Ленина, средоточие новой культуры, где находились ее символы — Дом Советов, театр оперы и балета. Беспорядочная, неорганизованная жизнь Самарканда была заорганизована и упорядочена. И что самое интересное — началось восстановление величайших памятников города, которые многие века пребывали в забвении.
* * *
Регистан, центральная площадь старого Самарканда, вот уже полтысячелетия потрясает приезжих своими размерами и великолепием. Там находятся три памятника, которые всегда считались апофеозом градостроительной деятельности Тимуридов. Это ансамбль, который сам Тимур не узнал бы, потому что каждое из трех его медресе построены уже после смерти завоевателя.
Медресе Улугбека, названное в честь его внука, является самым старым из трех. Оно было построено между 1417 и 1420 годами, более чем через 10 лет после смерти императора, и занимает западную часть площади. На высоком портале (110 футов) изображены созвездия, что является данью уважения королю-астроному, который также изучал математику, медицину, музыку, поэзию, историю, философию, теологию. Куфическая надпись гласит: «Этот великолепный фасад столь высок, что дважды может достать до неба, а вес его таков, что земля едва не трескается». Геометрические узоры, выложенные из глазурованных и неглазурованных кирпичей, причудливым зигзагом бегут по внешней стене. Эта техника известна под названием хазараф, или «тысяча волн». В этих узорах можно видеть святые имена, выложенные плитками из бирюзы глубокого синего цвета.
Через этот великолепный портал потрясенный посетитель проходит, склонив голову, и оказывается на площади шириной около 90 футов, вокруг которой расположены на двух этажах 50 похожих на кельи комнаток. Там сотня лучших студентов склонилась над кораном. Зимой они дрожат от ледяного ветра, в летнюю жару обливаются потом. Долгие часы унылого чтения вслух заставляют их щипать себя, чтобы не уснуть над священной книгой. Они поднимают воспаленные глаза на портал мечети на юго-западной стороне двора, где крупная надпись напоминает им о славе этого медресе и величии его покровителя: «Этот портал построен, чтобы напоминать рай… там находятся учителя истины в науках полезных для религии под надзором величайшего из султанов». Над приглушенным бормотанием в учебных помещениях, над посвистывающими ветрами подобно зорким часовым стоит пара минаретов. На них видны надписи, выложенные бирюзовыми и сине-зелеными плитками. Они напоминают минареты на восточной стороне площади. Ближе к вершинам, упирающимся в небеса, надписи становятся крупнее. Вокруг минаретов вьется многократно повторенное слово «Аллах», написанное жирными белыми буквами с синей каймой.
Медресе Улугбека оставалось учебным заведением до конца XVII века. В XVIII веке его судьба оказалась столь неприглядной, что наверняка ужаснула бы и взбесила человека, носившего это имя. Сначала знаменитое училище пришло в полный упадок, а затем возродилось в качестве зернохранилища. В начале XX века оно снова вернулось было к своему первоначальному назначению, и эхо во дворе вторило напевным повторам стихов корана. Но 60 студентов получили предупреждение, что в учебные комнаты заходить небезопасно из-за того, что стены потрескались.
Прямо напротив медресе Улугбека стоит не менее впечатляющий портал с двумя минаретами по бокам, который принадлежит медресе Шир-Дор (Логово льва). Его строили два века спустя, с 1619 по 1636 год. Первое, что посетитель замечает в портале помимо его огромных размеров, которые отличают «се три памятника Регистана, стилизованные изображения львов, распростертых вдоль белых панелей на фоне двух солнц с человеческими лицами. Это еще одно нарушение исламских традиций. Легенда говорит, что архитектор жизнью заплатил за свою ересь. Портал украшает надпись: «Искусный акробат мысли, взбираясь по веревке воображения, никогда не достигнет высоты его запретных минаретов». Чуть позади великолепный фасад, чуть наклоненный с каждой стороны, и два лазурных купола, характерные для архитектурного стиля Тимуридов.
На севере завершает ансамбль чуть более крупное медресе Тилля-Кари, построенное в 1646—60 годах. Хотя оно чуть ниже соседей, медресе занимает значительно большую площадь — квадрат со стороной 230 футов. Два этажа комнат для учеников — худжра с западной стороны увенчаны еще одним куполом, на этот раз уже более крупным и внушительным, покрытым сверкающими на солнце плитками.
Будущий вице-король Индии Джордж Керзон, который в 1888 году посетил Самарканд будучи еще простым членом парламента, стал одним из тех, на кого площадь произвела совершенно неизгладимое впечатление. «Регистан в Самарканде был оригинальной и великолепной площадью, пусть даже сегодня он лежит в руинах. Я не знаю ничего на Востоке, что могло бы приблизиться к его массивной простоте и величию, и ничего не знаю в Европе, что могло хотя бы вступить в состязание с ним. Ни один европейский комплекс нельзя даже сравнивать с ним, так как мы неспособны подчеркивать открытое пространство, которое в любом западном городе будет с трех сторон из четырех подавлено готическими соборами».
Как архитектурный комплекс Регистан в его первоначальном состоянии был ярчайшей драгоценностью исламского мира. Его потрясающая симметрия, пышность порталов, украшенных сложными узорами, элегантность куфических надписей, сочетание цветов — лазурного, зеленого, жёлтого и темно-синего — на фоне блеклой пустыни, а самое главное, огромные размеры просто приковывают к себе 234 глаз. Но Керзон говорил русским, а потом и узбекам о необходимости реставрации ветшающих памятников. Сегодня в облике площади появилось нечто новое и искусственное. Реставраторы несколько перестарались, мозаичные детали выглядят слишком совершенными, а синяя майолика слишком блестящая для столь древних зданий.
Регистан стал исламским Диснейлендом, безупречным и почти лишенным недостатков. Естественный процесс старения был приостановлен, износ и разрушения были сведены к минимуму. Это понятно, учитывая желание заполучить доллары туристов, однако реставрация несколько выхолостила дух старины. Через несколько минут прогулки по Регистану я обнаружил, что меня ведут полюбоваться на покосившийся минарет медресе Улугбека, который реставраторы не сумели выпрямить. Полицейский а обмен на два доллара вытащил полированный ключ и открыл дверь, предложив нам подняться на вершину Падающей башни, только не Пизы, а Самарканда.
Тимур не мог взглянуть вниз на площадь Регистан с этого минарета, потому что ни сам минарет, ни остальной комплекс еще не были построены при жизни императора. (Однако он был использован как наблюдательный пункт спустя сто лет спустя, когда Бабур сражался против узбеков.) Но если бы завоеватель сумел подняться на эти заоблачные высоты, его холодный расчетливый взор увидел бы внизу перекрестки своей столицы, не медресе Шир-Дон или Тил-ля-Кари, а прикрытый куполом базар, к которому сходятся шесть главных дорог.
Эти важнейшие артерии проходили мимо голубых куполов мечетей, медресе и мавзолеев, через несколько базаров, которые различались по видам товаров. Здесь были ткачи, кузнецы, златокузнецы, горшечники, изготовители луков и стрел, неизменно беспокойное мастеровое племя, собранное со всех углов процветающей империи Тимура. Наконец дороги, выбегающие с площади Регистан, подходили к шести воротам в городской стене, толстом земляном вале диаметром около 5 миль, окруженном глубоким рвом, который Тимур восстановил после опустошительного нашествия Чингиса.
С вершины минарета Самарканд казался морем сверкающих синих куполов и радужных порталов, разбросанных, насколько хватало взора. Лишь на самом горизонте серая пустыня напоминала берег этого океана, готовая в любой момент поглотить город, если только сияние хоть немного ослабнет. И здесь, посреди ослепительного сверкания, в нескольких сотнях ярдов на северо-восток от Регистана, чуть южнее Железных Ворот, которые находятся между Афросиябом (древним Самаркандом) и недавно построенными жилыми кварталами, стоит мечеть Биби-ханум — мечеть матери-королевы — гордость и радость Тимура.
Кафедральная мечеть стада одним из его величайших проектов, огромным высоким зданием, которое входило в число самых колоссальных памятников, построенных в мусульманском мире. Это была дань его многочисленным победам. Строительство началось в 1399 году, когда Тимур вернулся в столицу, ободренный молниеносным захватом Дели. Если верить Клавихо, это была «наиболее благородная из мечетей, которые мы посетили в Самарканде». Вероятно, в последние годы жизни император все чаще задумывался о том, что и он смертен, и решил начать строить во имя Аллаха, оставив бренные мирские проекты, которые он раньше предпочитал.
Хильда Хукхэм предположила, что, скорее всего, на строительство мечети Тимура подтолкнуло то, что он увидел в Фирузабаде в Индии. Хотя вполне вероятно, что это был масджид Джаханпанаха в Дели. Еще одним возможным образцом для подражания была великая мечеть Омейядов в Дамаске, которую Тимур видел из своего лагеря перед городом в 1401 году. «С какого бы направления вы не приближались к городу, вы видите этот купол, возвышающийся над всем, словно подвешенный в воздухе», — вздыхает Ибн Баттута. Во всех более ранних постройках Тимура купола сделаны по персидскому образцу — без наклона наружу от основания. Мечеть Биби-ханум и мавзолей Гур-Эмир с их величественными куполами стали родоначальниками нового стиля, который после смерти императора развили Тимуриды. Потом он перешел к Моголам в Индию, где был использован с потрясающим эффектом при строительстве Тадж-Махала. Стиль был позднее завезен в Россию, где нашел свое наивысшее воплощение в куполах московского Кремля.
Клавихо говорит, что кафедральная мечеть была построена в память о матери старшей жены Тимура Сарай Мульк-ханум. Другие утверждают, что она была построена в честь самой жены, так как ее прозвище было Биби-ханум. Впрочем, летописи умалчивают о таких деталях, но, какими бы ни были причины, при строительстве этого здания Тимур дал волю своим ужасным инстинктам. За работы отвечали два амира: ходжа Махмуд Дауд и Мухаммед Джалад. Они посылали Тимуру ежедневные отчеты. В их распоряжении была огромная армия высококвалифицированных рабочих, куда каждый человек отбирался за свои способности. Резчики из Басры и Багдада работали рядом с каменщиками из Азербайджана, Фарса и Индии, стекольщиками из Дамаска и механиками из Самарканда. Самой крупной неожиданностью для местных зевак стали 95 слонов, которые таскали мраморные блоки, доставленные из Азербайджана, Персии и Индии. Животные, которых Тимур использовал только на поле боя, впервые показались в Самарканде.
В 1404 году, когда мечеть уже была почти достроена, рабочие были удивлены внезапным прибытием Тимура, только что вернувшегося из победоносного Пятилетнего похода. На императора произвел столь неприятное впечатление входной портал, что он немедленно приказал его снести и заложить новый фундамент. Клавихо сообщает, что портал был слишком низок, Арабшах говорит, что его просто затмил фасад строящегося прямо напротив медресе Сарай Мульк-ханум. Какова бы ни была причина, но Тимур пришел в бешенство. Два амира, надзиравшие за строительством, были приговорены к смерти. Для Мухаммеда Джалада, как рассказывает Арабшах, Тимур приберег исключительно мучительный способ казни.
«Едва увидев мечеть, он тут же приговорил Мухаммеда Джалада к смерти, и потому они опрокинули его ничком, и привязали за ноги, и тащили его по земле лицом вниз до тех пор, пока таким образом не разорвали его на куски. АТимур забрал себе все его имущество, слуг и детей. У него были самые разные причины для такого поступка. Самая же главная была следующей: королева, старшая жена Тимура, приказала построить медресе, и по какой-то причине архитекторы и геометры решили, что его надлежит строить прямо напротив мечети. Они установили высокие колонны, подняли его стены и потолки выше мечети* поэтому оно было прочнее и стояло выше. Но поскольку Тимур по натуре был подобен леопарду, а по характеру — льву, ни одна голова не смела подниматься выше его, он заставлял ее опуститься; ни одна спина не смела быть крепче его, он ломал такую, и потому все подобное очень задевало его. А потому, когда он увидел великую высоту медресе и то, что оно выглядит более горделиво, чем его собственная постройка, его грудь наполнилась гневом, он воспылал и, как всегда делал, обрушился на надсмотрщиков, и те не нашли удачи, на которую надеялись».
Теперь Тимур лично контролировал строительство. Так как плохое здоровье не позволяло ему долго оставаться в седле, он ежедневно прибывал на стройку в носилках. Его поглощенность работой поразила Клавихо.
«Мечеть, которую сеньор приказал построить в честь матери своей жены Каньо, была самая почитаемая в городе. Когда она была закончена, сеньор остался недоволен передней стенкой, которая была [слишком] низка, и приказал сломать ее. Перед ней выкопали две ямы, чтобы через них разобрать фундамент, а чтобы работа спорилась, сеньор сказал, что сам берется вести наблюдение за одной частью [работ], а двум своим приближенным велел наблюдать за другой половиной, чтобы знать, кто скорее закончит свое задание. А сеньор [в это время] уже был дряхл, не мог ни ходить, ни ездить верхом, а [передвигался] только в носилках. И он приказывал каждый день приносить его туда на носилках и оставался там некоторое время, торопя работающих. Потом он велел доставлять туда вареное мясо и бросать его сверху тем, кто работал в яме, как будто они собаки. А когда он своими руками бросал [это мясо], то так побуждал [к работе], что нельзя не удивляться. Иногда же сеньор приказывал бросать в ямы деньги. И над этой постройкой работали так день и ночь. Это строительство и [сооружение] улицы приостановили [только] из-за того, что пошел снег».
Пока Тимур находился рядом, строительство шло днем и ночью. Результат был потрясающим. Тесаный камень и мрамор, изразцовые плитки, голубые и золотые фрески, шелковые занавеси и роскошные ковры превратили мечеть в нечто неподражаемое. Ее размеры были уникальными, так как она занимала участок 350 на 500 футов. Входной портал имел высоту более 100 футов, но над возвышались ним две башни высотой 150 футов, которые пронзали небосвод, точно копья, и смотрели вниз на двор, обрамленный галереей с 400 куполами, которые поддерживали 400 мраморных колонн. Куфические надписи изречений из корана бежали вокруг основания величественного купола. Буквы были так велики, что их можно было читать с расстояния несколько миль. «Купол был бы уникальным, если бы небо не было его копией, арка была бы единственной, но Млечный Путь повторял ее», — восхищается придворный историк.
Качество и разнообразие орнаментов просто потрясали. Огромные поверхности были покрыты глазурованными кирпичами, выложенными в технике хазарбах, их покрывали куфические надписи, славящие Аллаха и его пророка. В некоторых местах эти славословия прерывали изящные арочные панели. В других они сбегали по диагонали вдоль фасада причудливыми зигзагами. Все видимые стены мечети сверкали различными цветами. Входной портал и галереи ивана были покрыты мозаичным фаянсом со вставками из полированного кирпича, каменными плитами и майоликой. Спиральные полосы голубых плиток уводили глаз к небу, а тесаный камень держал колоссальное здание на земле.
Надписи на входном портале прославляли Тимура. Из них следовало, что работы начались в 1399 году, а закончились в 1403 — 04. «Великий султан, столп государства и религии, амир Тимур Гураган ибн Тарагай ибн Биргул ибн Айлангир ибн Ичил ибн аль-амир Карачар Ноян, да хранит бог его царство, с божьей помощью завершил эту джами (пятничную мечеть) в году 806-м», — гласит надпись, вырезанная на камне над главным входом.
Сняв минареты с крыш массивных иванов и поместив их по бокам подобно контрфорсам у крепостных ворот, Тимур резко отошел от стиля ильханов, придав своей кафедральной мечети облик военно-религиозного сооружения грандиозных размеров. Какое еще требуется доказательство того, что этот человек считал себя Мечом Ислама? Но были и другие важные архитектурные нововведения. Новым было сочетание продольных иванов с куполами, отходящее от традиционного двора мечети с четырьмя иванами. Оно опять возникает в Масджид-и-Шах в Исфагане, а позднее эта конструкция повторяется-в мечетях Моголов в Индии.
Но хотя кафедральная мечеть Тимура и была колоссальным сооружением, она была построена довольно быстро. Личное вмешательство императора, завершившееся казнью двух амиров, надзиравших за строительством, несомненно, подстегивало рабочих и надзирателей. Вероятно, они даже срезали кое-какие углы, торопясь закончить здание и избежать гнева императора. Вероятно, фундамент был сделан слишком слабым, чтобы выдержать такое огромное сооружение. Точные причины неизвестны, однако едва мечеть была завершена, она начала рушиться. Это слегка охладило пыл верующих, которые предпочитали возносить молитвы без оглядки на стены, и начали посещать другие мечети. Однако стены сохранились, и в XIX веке мечеть превратили в хлопковый рынок и конюшни для царских офицеров. Бухарские эмиры уже вывезли из нее все, что представляло собой хоть какую-то ценность, и в первую очередь ворота из семи металлов, которые были переплавлены на монеты. В 1897 году Самарканд пострадал от землетрясения, и мечеть получила смертельный удар.
Сегодня главное здание мечети стоит закрытым для посетителей, его внутренние помещения разорены и погружены во мрак. Проникнув через решетку в темноту, я увидел большой полуразрушенный зал, на стенах которого остались лишь жалкие следы фресок на штукатурке. Однако кое-где все еще стояли монументы, засвидетельствовавшие царственный облик Тимура. Восстановленные более тщательно, чем сияющие памятники Регистана, двойные башни входа изящно вздымались в небеса. Детали узора на фасаде, такие же прекрасные, как все в Самарканде, были заново обведены синим и бежевым.
С вершины башен, заплатив за подъем требуемую взятку, я рассматривал Самарканд. Дул ласковый теплый ветер, и город виднелся позади неизменных куполов мечети, цвета лазури с коричневыми пятнами там, где отпала плитка и проглядывала простая терракота. Во дворе перед порталом находился массивный аналой из монгольского мрамора, подаренный королем-астрономом Улугбеком. Раньше там лежал коран Отмана, но когда русские захватили эту священную книгу и отправили ее в Санкт-Петербург во второй половине XIX века, он был убран из рушащейся мечети ради собственной безопасности и оставлен прямо на открытом воздухе под ударами стихий. Далеко внизу от моего наблюдательного пункта я заметил тяжеловесную матрону с дочерью. Молодая женщина проползала под аналоем, снова падала на землю и опять скрывалась под ним. Легенда говорит, что бесплодная женщина, которая три раза проползет под аналоем, будет благословлена ребенком.
Глядя вниз, на лежащую в руинах славу мечети, я гадал, повлияла ли ее печальная судьба на статус Тимура и уважение к нему либо послужила поводом для новых насмешек, которыми чаще всего сопровождалось его имя на Западе. Вероятно, если бы она сохранилась в более целом виде, мечеть внесла бы огромный вклад в авторитет величайшего завоевателя исламского мира, напоминая всем, кто ее видел, что, хотя Тимур и был кровавым тираном, он все-таки оставался дальновидным и культурным человеком, более сложной и любопытной фигурой, чем Александр Великий или Чингис-хан. Монументальность его архитектурных творений, разумность пропорций, качество использованных материалов и искусство мастеров — всё это было заметно в сохранившихся остатках знаменитого комплекса. Язди в своих комментариях восхищается непревзойденными размерами мечети, и его слова пришли мне на память, когда я смотрел на бирюзовые купола города:
Как чудесно высоко строение,
верхние этажи которого суть рай,
И его великолепие способно смутить величайшие умы.
В этом случае панегирист вряд ли что-то преувеличил.
* * *
Если мечеть Биби-ханум была самым экстравагантным религиозным строением Тимура в Самарканде, мавзолей Шах-и-Зинда (Живой Король) был наиболее почитаемым. Само место, которое находилось вне городских стен к северо-западу от столицы на месте древнего селения Афросияб, за несколько веков до Тимура пришло в упадок, но под его покровительством стало важным центром паломничества. Тимур пытался превратить Самарканд в Мекку Центральной Азии.
Мавзолей существовал по крайней мере в XII веке, но орды Чингис-хана стерли его с лица земли. Единственное, что уцелело после нашествия монголов, — это гробница Кусама ибн Аббаса, двоюродного брата пророка Мухаммеда, который, как считается, прибыл в провинцию Согдиана, куда входили Самарканд и Бухара, в 676 году. Обуреваемый жаждой миссионерства, Кусам был полон решимости обратить в ислам зороастрийцев-огнепоклонников. Однако местное население плохо отнеслось к иностранцу-проповеднику, и вскоре Кусаму отрубили голову. Легенда рассказывает, что после этого Кусам поднял свою голову и прыгнул в колодец, где и покоится по сей день, готовый восстать и вернуться, когда придет время. Арабы почитали его как великого мученика, и таким образом зародился культ Живого Короля. Несколько столетий могила привлекала верующих. «Жители Самарканда приходили посетить ее каждое воскресенье четверг. Татары также приходили посетить ее и прочитать молитву. Они приводили коров, овец, приносили дирхемы и динары. Все это шло на содержание гробницы и лечебницы», — писал Ибн Баттута.
Тимур стремился увеличить популярность и престиж Шах-и-Зинды, превратив ее в королевскую усыпальницу. Также было разрешено хоронить там отважных амиров, и во второй половине XIV века комплекс превратился в одну из драгоценнейших жемчужин в архитектурном ожерелье Самарканда. Две сестры Тимура были похоронены здесь, а также другие родственники императора и амиры, которые верно служили ему. Это был образец несравненного искусства мастеров, каменщиков, каллиграфов и художников. Улицу мертвых украшала синяя майолика всех мыслимых оттенков. Голубые купола сверкали словно маяки на солнце, а стоящие вокруг более скромные купола из терракоты оттеняли их блеск.
Жестокие перипетии истории XX века привели к тому, что Советы превратили Шах-и-Зинду в анти-исламский музей. Теперь, освободившись от кандалов коммунизма, он начал возрождаться и превращается в одну из самых великолепных достопримечательностей Самарканда. Однажды вечером мы с Фархадом отправились на такси к некрополю. Наш водитель, отставной армейский офицер, был совершенно равнодушен к кампании по реабилитации Тимура, развернутой правительством. «Вы знаете, в армии солдат сейчас заставляют изучать биографию Тимура, так как он был великим воином, изучать выигранные им сражения, и пытаются заставить новую армию Узбекистана проникнуться его духом. Конечно, хорошо твердить о Тимуре каждую минуту, но какой в этом прок? Сравнения не могут быть точными. Тимур хорошо обращался со своими солдатами. А наша пенсия недостаточна, чтобы прожить на нее. Это правительство не может даже прокормить свой народ».
Мы прошли через красивый портал Улугбека и купольные входные залы, после чего вошли на территорию комплекса. С одной стороны высились знакомые синие купола, венчающие мавзолей кази Задеха Руми, самый большой по размерам. Говорят, там покоится тело кормилицы Тимура. Далее мы идем по узкой тенистой улице, по обеим сторонам которой находятся высокие стены двух прекраснейших гробниц. Первая — это мавзолей Шади Мульк-аги, построенный в 1372 году, и там похоронена племянница Тимура. «Это сад, в котором похоронено Сокровище удачи. Это могила, в которой утеряна драгоценная жемчужина», — гласит надпись, обрамляющая дверь. Позднее там же была похоронена старшая сестра Тимура Туркан-ага. Не считая мавзолея Рухабад, расположенного в центре города, — одного из немногих памятников Самарканда, датированных временем правления Тимура, — это был первый из куполов простого кирпича, который я видел. Его сдержанная простота резко контрастировала с ослепительным бирюзовым небом над головой, с замысловатыми панелями из резной и глазурованной терракоты и майолики внизу. Он справедливо считается одним из самых блестящих образцов использования керамики, так как весь его фасад и внутренние помещения покрыты плитками, выполненными в самой различной манере.
Зато внутри затененная гробница расписана с прямо-таки вызывающей роскошью, без малейшего признака скоромной сдержанности. Большие прямоугольные панели украшены медальонами, а стены разрисованы гексаграммами. По краям их обрамляют витиеватые куфические надписи, которые создают впечатление какого-то диковинного ковра. Внутренние углы украшены свисающими мукарнас, или узорчатыми сталактитами. А выше, на вершине купола, сияет великолепная звезда. Ее восемь лучей делят небосвод на восемь частей, и каждый. украшен медальоном в виде капли с изображением солнца и шести планет красного, зеленого» и ярко-желтого цветов.
Прямо напротив стоит гробница Ширин Бики-ага, еще одной сестры императора, воздвигнутая 10 лет спустя. Она украшена вьющимся мозаичным узором из синего, желтого, белого и зеленого фаянса, который привлекает внимание изображениями растений и изящной каллиграфической надписью цвета охры, идущей поверх мозаики. Внутри, под двойным куполом, находится шестнадцатиугольная усыпальница. Столбы солнечного света спускаются в нее через окна, украшенные разноцветными витражами. Они позволяют видеть золотые фрески, гирлянду зеленых шестиугольников, летящих журавлей и райских птиц.
Ближе к концу улицы находится мечеть Туман-ага и могильный комплекс, названный в честь одной из любимых жен Тимура. Ей был 21 год, когда император, едва разменявший пятый десяток, женился на ней. Райский Сад был устроен именно для нее. Гробницу Туман-аги воздвигли в 1405 году, через год после смерти ее мужа, незадолго до того, как внук Тимура Халил-Султан заставил ее выйти за амира Шейх Нур ад-дина. Несчастная женщина овдовела второй раз, когда ее муж был убит в 1411 году в сражении с армией Шахруха.
У подножия портала, искрящегося разноцветным фаянсом, над резной дверью видна печальная надпись: «Могила — это дверь, в которую должен войти каждый». На порталах мечети можно найти еще более воодушевляющие высказывания: «Поспеши с молитвой перед похоронами и поспеши с раскаянием перед смертью». Внутри мавзолея жена Тимура спит под куполом вечной ночи, а голубое небо с рассыпанными золотыми звездами смотрит на невинный пейзаж — цветущие деревья и клумбы.
В конце улицы, за гробницей Кутлуг-аги, еще одной жены императора, находится еще одно место паломничества, восхитительно прохладная мечеть Кусама ибн Аббаса, которая вздымает к небу три больших купола. В центре здания заратхона (комната паломников), которая была перестроена в 1334 году, за два года до рождения Тимура, полыхает яркими изразцами. Элегантная гирлянда голубых шестиугольников бежит вокруг комнаты, обрамленная фаянсовыми плитками синего, зеленого и белого цветов.
Святое сердце Шах-и-Зинды находится в этой маленькой комнате, видимой сквозь деревянную решетку. Там находится огромная четырехэтажная гробница Кусама ибн Аббаса. Ее стены украшены узорчатой майоликой и расписаны изречениями из корана. «Те, кто убит во имя Аллаха, не умирают. Они остаются жить вечно», — гласит одна из них.
* * *
В конце бульвара Самаркандского университета, прохладного проспекта, обсаженного высокими платанами, который ведет к улице Регистан, стоит монументальная статуя короля, восседающего на троне. Он смотрит вниз, прямо на Регистан. Даже сидячая статуя Тимура имеет высоту 15 футов. Борода коротко подстрижена, голову венчает роскошная корона. Руки скрещены, а правая ладонь лежит на рукояти кривой сабли, висящей на левом боку. Развевающийся плащ с широкой каймой по краям покрывает его мощные плечи, простой кафтан ниспадает на колени. Под ним обрисовываются тяжелые сапоги. Статуя господствует над всем бульваром, как того и хотел скульптор.
Так Самарканд воздает должное Тимуру, установив свой вариант статуи императора, хотя в Ташкенте предпочли конную. Рассеянный свет просачивается сквозь кроны деревьев и играет на постаменте. Ниже по улице группа мальчишек удит рыбу в водоеме рядом с рестораном. Другие плещутся и плавают в фонтане, брызги воды играют всеми цветами радуги у них на спинах. Кучки студентов проходят мимо. «Жигули» и несколько более крупные «Волги» — старые советские машины, которые все еще господствуют на дорогах Узбекистана, — мчатся по дороге, хотя всем им давно требуется ремонт. Легкий ветерок несколько смягчает ужасную жару.
Два такси остановились на обочине дороги под статуей. Маленькая женщина осторожно вылезла из машины, стараясь не помять свое свадебное платье. Со всеми этими оборочками и рюшами она выглядит так, словно только что вырвалась из серьезной склоки. За ней из машины неловко вылезает жених в плохо сидящем темном костюме и берет ее под руку. После этого парочка смотрит на статую Тимура, которая находится несколько выше уровня дороги, и начинает медленно и торжественно подниматься к ней. Позади них идут матери в традиционных узбекских шелковых платьях икат, начинают приводить в порядок наряды невесты и жениха, расправляют оборки платья, смахивают пылинки с плеч жениха, пока остальные родственники вылезают из такси.
Жених и невеста следуют вверх по ступеням с должным почтением. У ног статуи женщина кладет букет цветов на мраморную плиту. Затем к парочке подходит профессиональный фотограф с камерой советских времен и делает снимки перед статуей и под ней. Суровый король смотрит вниз, на центр своей столицы, знакомым отстраненным взглядом. Затем делаются новые снимки невесты и жениха вместе с их родными, и вторая часть церемонии завершена. Группа спускается обратно. Парочка уже была в загсе и зарегистрировала свои отношения, а сюда они приехали просто для того, чтобы засвидетельствовать свое уважение Тимуру и испросить у него благословения.
Едва отъехали эти такси, как появился следующий кортеж. Еще одна невеста с женихом выгрузились на дорогу, и процедура повторилась заново. Снова шуршание свадебного платья. Медленный проход наверх к статуе. Новый букет. Новые фотоснимки.
Пока я следил за этим, до меня дошло, что эти процессии знаменуют собой радикальные перемены в судьбе. Кто мог раньше предвидеть такое? Кто мог предсказать, как история посмеется над Тимуром? В течение шести веков после 248 смерти историки старательно не обращали на него внимания, потом Советы пытались вообще стереть память о нем, а сейчас он превратился в отца нации. Глядя на величайшие памятники города, Тимур наконец вышел из тени и вернулся в свой любимый Самарканд.
* * *
К началу 1398 года Тимур уже провел почти два года в Самарканде, что по его меркам равнялось вечности. Но этот перерыв в его военных мероприятиях не был таким уж невыгодным, как может показаться, и во многом помог замаскировать его приготовления на других фронтах. Различные архитектурные работы — знаменитые парки и сады, дворцы — придали новый блеск его столице, которая увеличилась за время его правления в несколько раз в размерах и в богатстве. Жемчужина Ислама, Центр Мироздания, Самарканд стал предметом зависти всего мира.
Работа над всеми этими экстравагантными улучшениями занимала только часть времени Тимура. Беспокойный, как всегда, завоеватель смотрел вперед, собирая разведывательные данные, запасая провизию для воинов, планируя будущие завоевания. Впервые в жизни его глаза обратились на восток, где маячил самый могущественный противник — китайский император династии Мин. Война с правителем Китая давно привлекала Тимура. Это был шанс завоевать неслыханную славу, обрушив меч ислама на неверных в самом темном уголке мира. Более важно, что это был случай испробовать свои силы в поединке с самым сильным из земных правителей.
Приготовления к этой войне начались в 1398 году. Казалось очевидным, куда именно поведет честолюбие императора, а вместе с ним и его армию. Но Тимур был совершенно непредсказуемым оппортунистом. Он знал, что королевство Дели, находящееся в 1000 миль к югу, опасно ослабело и его раздирает гражданская война. В 1394 году его правитель Насир уд-дин Мухаммед Туглук умер после 6 лет правления, В том же году ангел смерти Азраил унес и его сына Хумаюна, которые просидел на троне всего шесть недель. Его преждевременная смерть дала старт ожесточенным раздорам вокруг наследства. Историк Феришта писал: «Несчастья государства с каждым днем множились. Омрас (великие правители) Фирузабада и некоторых провинций взяли сторону Насрут-шаха. Те, кто находился вДели и других городах, поддержали претензии на титул Мухаммеда Туглука. Правительство погрязло в спорах, гражданская война бушевала повсюду. Создалось неслыханное положение: два короля во главе армий оспаривали друг у друга столицу».
До сих пор, если исключить повторяющиеся походы в Могулистан, Тимур всегда смотрел на запад, разыскивая объекты для завоеваний. Теперь началась подготовка войны с Китаем. А пока она шла, молниеносный набег на Дели должен был обезопасить южные границы, а также принести новые сокровища в результате разграбления Индии. Но была и третья причина. «Его решимость <завоевать Дели> укреплялась давно повторяющимися фразами о том, что идолопоклонство стремится расширить свое грязное влияние через страны, зависимые от Дели и Мултана. И так как от времени мысли этого апостола бедствий обращались к войне за религию, казалось не слишком важным, куда именно он двинется дальше — на юг или на восток», — писал Дэвид Прайс в начале XIX века в работе, посвященной истории Индии.
Для стареющего императора особенно соблазнительной была возможность приобрести великую славу, ведя священную войну против неверных, которые повернулись спиной к исламу. Хотя он уже достиг очень многого в своих завоеваниях, в пределах мусульманского мира его пока что ценили не слишком высоко. Действительно, когда он смотрел на соседних правителей-мусульман, то должен был чувствовать, что еще не достиг их статуса, хотя и много потрудился для мира ислама. В Каире сидел халиф. В Багдаде — Защитник Веры. Султан Баязид, оттоманский император, называл 250 себя Мечом Веры. Эти три человека считали Тимура не более чем варваром-язычником.
Был еще один важный повод для работы. До сих пор все, кто бросал ему вызов, были сломлены и уничтожены. Да вообще существует ли на земле сила, способная противостоять ему? Для правителя с такими дарованиями, имеющего глубокий интерес к истории и военную карьеру, не омраченную ни одним поражением, было бы совершенно естественным сравнить себя с величайшими фигурами античности. Александр Великий едва сумел пересечь реку Инд. Чингис-хан тоже почти не сумел продвинуться по территории Индии. Ни один завоеватель в мире не сумел добраться до Дели.
Тимур изложил свою идею принцам и амирам. Что они думают о новом походе против врагов веры через заснеженные горы? Они лишь ошарашенно уставились на императора. «Реки! Горы и пустыни! Воины, одетые в доспехи! И слоны, уничтожители людей!» — забормотали они. Наверняка император не говорит об этой рискованной затее всерьез?
Мухаммед-Султан, разочарованный их трусостью, оборвал все протесты, воззвав к их жадности и чувству чести.
«Вся страна Индия полна золота и драгоценных камней, там находятся семнадцать золотых и серебряных шахт, алмазы и рубины, fi изумруды, и олово, и железо, и сталь, и медь, и ртуть, и растения, пригодные для изготовления одежд, и ароматические растения, и сахарный тростник. Эта страна, которая всегда зелена и цветуща. Климат страны приятен и восхитителен. Сейчас, так как ее обитатели в основном исповедуют многобожие и идолопоклонство, а также почитают солнце, по велению бога и его пророка наше право завоевать их».
Сын императора Шахрух также высказался на совете. Он заявил: «Индия очень богатая страна. Какой бы султан ни захватил ее, он становится господином четырех углов света. Если же под руководством нашего амира мы захватим Индию, мы станем господами семи климатов».
Император сдержанно усмехнулся. Он уже принял решение. Его внук принц Пир-Мухаммед Джахангир был послан вперед захватить священный город Мултан (сегодня в Пакистане) и осадил его. Товани снова занялись своим делом. Они должны были поднять численность армии до 90000 человек. Затем в марте 1398 года император созвал традиционный курултай, на котором ясно изложил свои намерения.
«Хотя истинную веру и соблюдают в Индии во многих местах, значительная часть королевства населена идолопоклонниками. Султаны Дели ослабели в своей защите веры. Мусульманские правители заняты сбором дани с этих неверных. Коран говорит, что высочайшей чести человек может достичь в войне с врагами нашей религии. Пророк Мухаммед тоже советует это. Мусульманские воины, погибшие в войне за веру, сразу переносятся прямо в рай. Теперь, когда империи Ирана и Турана и большей части Азии находятся под нашим правлением, и мир содрогается при каждом нашем движении, судьба предоставила нам самую благоприятную возможность. Войска двинутся на юг, а не на восток. Индия со всем ее беспорядком открывает нам двери».
