Лето на осень перевалило, дни сделались короче, ночами холодало. Из дальней, степной сторожи прискакал в Москву гонец с вестью тревожной. По слухам, крымцы большую орду сколачивают. По всему видать, неспроста, в набег готовятся. А на Русь ли пойдут, на Литву ли - Бог знает, куда они коней направят.

А вскорости в один из дождливых осенних дней явился в Москву из Крыма мурза Керим и потребовал встречу с государем Иваном Третьим. В те дни Иван Васильевич был в Твери у князя Михаила. А когда Москву покидал, говорил жене:

- Аль я не добра Твери желаю, Марья? Так почто брат твой Михаиле душой лукавит? Ну, боярский Новгород к Литве ближе, да у тех и своя корысть. Но Тверь-то, Тверь, эвон как скособочило! А я-то мнил, князь тверской Михайло помнит, как наши отцы дружбу водили и как нас с тобой, Марья, венчали… Не хочет, не хочет Михайло знать, что Казимир Москве недруг и на земли наши вотчинные зарится…

Прибыл Керим в Москву и сразу в Кремль: подавай ему государя Ивана. Никто в Москве на татарина и внимания бы не обратил, стража бы его из дворца взашей прогнала, да был мурза князь необычный, племянник крымского хана Гирея, а гирейская орда - гнездо разбойное.

Созвал Иван Молодой бояр сообща решить, какой ответ мурзе дать. Старый князь Стрига-Оболенский заметил:

- Прими его, княжич, ты ноне государем Иваном великим князем назван. Вот и помудрствуй.

Сидевший рядом со Стригой боярин Беззубцев согласно закивал:

- Пусть мурза голос твой, великий князь, услышит.

И бояре разом заквохтали, загудели:

- Воистину, призови, великий князь, Керима. Крымский хан с нами ноне дружбу водит!

- Не злоби, князь, крымцев!

Мурзу ввели. Небольшой, кривоногий, в зеленом халате и войлочном малахае, он повел по палате раскосыми глазами, заговорил без толмача :

- После снегов крымская орда в набег на Литву пойдет. Велено передать, чтоб урусы не посылали дружину в защиту Казимира.

С высоты отцовского кресла великий князь Иван Молодой спокойно выслушал слова татарина. А мурзу, видно, юность князя сразила. По палате взглядом зыркнет и снова упрется в Ивана. Скуластое лицо, поросшее редкой щетиной, кровью налилось. Однако речь закончил:

- Великий хан недоволен: отчего московский князь давно не шлет поминки хану Гирею?

Иван нахмурился:

- Москва с Гиреем в дружбе, так к чему государю в защиту недруга Казимира воинов своих слать? А хану ответ таков: по морозу и снежному первопутку поминки наши повезем в Крым.

Встал, дав понять, что прием окончен. Бояре, покидая палату, переглядывались. И только Хрипун-Ряполовский, крякнув, промолвил:

- Ответ княжича Ивана великого князя достоин.

Всю ночь сыпал сухой пушистый снег, и к рассвету он уже шапками лежал на крышах домов и изб, на боярских теремах и маковках церквей.

- К урожаю, - радовались новгородцы, - на сырую землю лег.

Из города выбрались засветло. Марфа Борецкая, дородная, в лисьей шубе и полушалке, вышла на высокое крыльцо посмотреть, как Дмитрий в дорогу собрался. Перекрестила сына:

- С Богом! Знаешь, о чем с Казимиром говорить. А мы его сторону возьмем.

И ушла, величественная, власть свою зная. Дмитрий завалился на добрую охапку сухого сена, кинул коротко:

- Гони, Архип.

Крепкотелый мужик, стоя на коленях, направил розвальни со двора к городским воротам. Кованые, массивные, они медленно открылись, выпуская из Новгорода сына Борецкой.

Стражник удивленно пожал плечами:

- Отчего боярин в розвальнях? Нет бы в возке, а то и в карете?

Архип, одетый в овчинный тулуп и заячий треух, повернул на Псков. Правил лихо, и пара застоявшихся сытых коней бежала резво.

Закутавшись, Дмитрий полулежал в розвальнях, думал о предстоящей дороге. Ездового он выбрал не случайно: предан Архип Борецким и силой Бог не обидел. Коли что, в драке помощник надежный.

Тут же, на дне розвальней, стояли берестяные коробья с дорожной снедью и бочонок с гречневым пивом.

Молчит Дмитрий, молчит и Архип. Кони несут легко, рвут постромки. До Пскова полторы сотни верст, в сутки уложились. Всю дорогу на рысях шли. Далее ели в пути.

Город миновали стороной. Архип ни о чем не спросил.

До Вильно кони чуть сбавили ход: притомились.

Ко всему, через Западную Двину искали мосток: лед еще тонкий, морозы не заковали.

Бревенчатый мосток сыскался чуть выше по течению. Осторожно перебрались по бревенчатому настилу, и снова покатили розвальни мимо соснового леса, ельника и голого дубняка.

К исходу четвертых суток стали встречаться литовские поселения, просторные избы, риги, копенки сена. У самого Вильно людное местечко с костелом, шинком, домишками.

Вот и Вильно. Сюда Дмитрий приезжал однажды. Королевский замок мрачной громадой навис над городом. Архип направил розвальни к мосту через ров. Пока ехали, Дмитрий обратил внимание на множество жолнеров из королевского воинства. Они бродили толпами, топтались у шинка - низкой избы с соломенной крышей.

Усатый ротмистр остановил розвальни. Дмитрий поднялся, назвался, и ротмистр взмахом руки велел впустить новгородцев в замок. Вскоре к ним вышел дворецкий и, взяв письмо Марфы, отправился к Казимиру.

С моря потянуло теплом, и снег перешел в моросящий дождь. Одеваясь, Дмитрий уложил под кафтан ответ Казимира…

На вторые сутки дворецкий повел новгородца к королю. Они прошли темным коридором, освещенным горящими плошками, мимо стоящих на карауле рыцарей и у высокой двухстворчатой двери остановились. Дворецкий подал знак, рыцари распахнули створы, и Борецкий увидел короля. Он был один в просторном зале, где по стенам висели картины и охотничьи трофеи. Король восседал в высоком кресле и пристально разглядывал новгородца. Он выглядел усталым. Под глазами выделялись набрякшие мешки, а воротник темного костюма подпирал жилистую шею.

Казимир, пригладив бородку клинышком, щипнул стрельчатые усы. Резким голосом выкрикнул:

- Боярыня Марфа просит покровительства Новгороду от великого князя Московского! Но разве она забыла, когда я три года тому назад предлагал Новгороду защиту, однако новгородцы отказались? Напомни, боярин, о том Марфе. И ныне я готов принять Новгород под свою защиту, но пусть новгородцы на вече просят меня и не признают себя вотчиной великого князя Московского…

На выезде из Вильно Дмитрий завернул в шинок, щец горячих похлебать. Пока Архип привязывал коней, молодой боярин по подгнившим ступенькам спустился в шинок. У низкого входа едва голову о притолоку не расшиб, шапка волчья удар смягчила.

В полутемном шинке свет едва просачивался через верхнее оконце, затянутое бычьим пузырем. Пахло пережаренным луком, кислой капустой и еще чем-то - Дмитрий не разобрал.

По длинному дощатому столу, невесть когда мытому, резво бегали тараканы. Боярин расстегнул кунью шубу, шапку скинул. Подбежал хозяин.

- Щец, да понаваристей и погорячей.

В шинок с шумом ввалились два жолнера из королевского воинства. Постояли, осмотрелись, о чем-то поговорили меж собой, и один из них, верно постарше, направился к новгородцу.

Не ожидал Дмитрий, что жолнер закричит визгливо и примется стаскивать с него шубу. Поднялся Дмитрий, хотел жолнера оттолкнуть, но в шинок ворвался Архип. Ударом кулака сшиб королевского воина, вторым ударом другого. Не дожидаясь, пока хозяин шинка принесет щи, новгородцы выбрались на свежий воздух, уселись в розвальни и погнали из города. Дмитрий рассмеялся:

- Во, Архип, не дал ты мне и щей отведать. - Сбросив шапку, потеребил волосы: - Однако теперь гони. Как бы литвины за нами вдогон не кинулись…