Глава 4
Алела рябина на морозе, и ягоды ее падали на снег каплями крови.
Молодой великий князь, выехав за городские ворота, поскакал дорогой на Троице-Сергиеву лавру. Осадив коня, осмотрелся.
Впереди заснеженное поле искрится блестками, лес в стороне в шапках пуховых.
Пустынно.
Князь Иван прищурился.
Он отправился навстречу отцовскому поезду, пятый день как выехавшему в Троице-Сергиеву лавру на богомолье.
Конь перебирал копытами, рвался с поводьев, но Иван оглаживал его горячую холку.
- Охолонь, охолонь!
Пустил коня в рысь, и тот пошел, приплясывая.
Иван Молодой любил такую пору. Дышалось легко, и молодость гоняла кровь. Забывалась ордынская угроза и новгородская смута…
Подумал о Глаше, теплой, ласковой. Стоит шепнуть, и она придет. Иван не задумывался, что он великий князь, а у Глаши кровь крестьянская. Любовь все пересиливала…
«А может, это и не любовь? - спрашивал иногда он себя. - Тогда что же?»
Молодой князь Иван здесь, в заснеженном поле, был один. Ему хотелось кричать во весь голос и с этим криком взлететь. Он был счастлив…
Посмотрел вперед, но там было пустынно. Иван уже намерился повернуть коня, только доскакать вон до того перелеска.
Приподнимаясь в стременах, скакал, и из-под копыт по накатанной дороге разлетались брызги снега.
Неожиданно вдали показалась санная карета. Она насторожила молодого великого князя. Это была карета великой княгини, но она не катилась, она неслась. Вспугнутые кони несли карету. Упряжь рвалась, и Иван понял, что кони не остановятся сами. Они будут нести карету даже тогда, когда она опрокинется.
Те, кто в карете, - а в ней, наверно, великая княгиня, - разобьются. Кони остановятся тогда, когда сорвутся с постромков.
Ездовые на первой упряжи что-то кричат в испуге. Кричат и скачущие оружные дворяне. И это еще больше подхлестывает лошадей.
- Матерь Божья! - только и вскрикнул молодой великий князь и рванул коня навстречу мчавшейся карете…
И когда казалось, что кони вот-вот сомнут великого князя с лошадью, он развернул ее поперек передней упряжи. Кони вздыбились и остановились.
Подъехали испуганные оружные рынды. Кричали ездовые. В открывшуюся дверь вывалилась из кареты великая княгиня Софья. Она пыталась что-то крикнуть молодому великому князю, но тот уже, повернув коня, поскакал к Москве…
Вечером воротившийся из Троице-Сергиевой лавры Иван Третий сказал Ивану Молодому:
- Что остановил коней, спасибо. Но не могу понять, почему ты не захотел выслушать Софью?
Между ним, Иваном Молодым, и Софьей намечалась невидимая трещина. Она сама по себе ширилась, грозила перерасти во вражду.
Пока был холодок в отношениях. Его замечали не все. Но те, кто уловил, занимали одни сторону великой княгини, другие - молодого князя.
Изредка, улучив момент, Софья говорила государю:
- Сердцем чую, неугодна я Ивану Молодому. Но чем?
Иван Третий мрачно усмехался:
- Нет, княгиня, тебе мнится.
Однако капля за каплей слова Софьи копились в душе князя водицей озерной. Не жаловалась Софья по мелочи, роняла государю слова весомые о молодом великом князе.
Не думал Иван Третий обращать на это внимание, но сам того не уловил, когда стал замечать отчуждение сына от мачехи.
А кто из них прав?
Заснеженная Москва сугробами огородилась. Сугробы на улицах вдоль ветхих плетней и высоких заборов. Избы и домишки по оконца в снегу зарылись. Только хоромы боярские двухъярусные с высокими ступенями в расчищенных подворьях красуются.
Домик Саньки бревенчатый, островерхий. Сени просторные и комнаты светлые. Одна - кухня с полками у стены для посуды глиняной, обожженной, ложек деревянных, чугуночка для варки стряпни всякой. А вторая горница - постель, рядном крытая, лавки и стол, да еще сундучок, скованный полосовым железом.
На столе поставец для свечи, а на стене подставка для плошки. Но Настена больше на кухне лучинки жжет, обгоревшие остатки в глиняный тазик с водой плюхаются.
Домик у Саньки светлый, оконца в рамах, переплет мелкий, не бычьими пузырями окна затянуты, а в италийских стекольцах.
Придет Александр, сын Гаврилы, из Кремля, где стоит их полк дворянский, - а служба у него хоть и не хлопотная, но в отъездах частых, дома гостем редким бывает, - сядет на кухне за столом, Настеной любуется. Она у него ладная, сноровистая, на подворье успевает и в доме: хлебы выпечет, щи и кашу гречневую сварит.
У печки зыбка, в ней до поры малец Санькин, тоже Санька, качался. Теперь Санька подрос, и Александр ему кроватку со стенками соорудил, чтоб во сне не вывалился.
Ест Александр за чистым столом, Настена его добела каменьями отчищала. Не снуют по столешнице тараканы, а в подполье не шебуршат мыши.
Привадила Настена бродячего кота. Отъелся он, отоспался и день-деньской ходит по дому к удовольствию маленького Саньки.
Так и протекает жизнь у Александра из рати полка дворянского.
С Чудского озера дуют на Псков ветры: зимой пронзительные, с весны влажные. Они ударяются о замшелые башни и крепостные стены, хозяйничают в посаде и городе. Ветры ворошат соломенные крыши рубленых изб, вращают тесовых петушков на боярских теремах. Зимой ветры скользят по льду реки Великой, в иную погоду будоражат воду.
Стоит Псков на пути вторжения немцев на Русь, перекрывает дорогу и князьям литовским.
Всегда утверждали, что Псков - младший брат Новгорода, и коли грозила Пскову вражеская сила то поднимался на рать старший брат. Новгороду угрожали - псковичи за оружие брались.
Миновали годы, и так было.
Но вот пошли на Новгород великие князья московские, подступили их полки к стенам городским, и не поднялись псковичи в защиту новгородцев, на сторону Москвы переметнулись и даже ратников своих на Новгород выставили.
Покорен Псков, у Москвы защиты ищет от немецких рыцарей. Последний год они начали тревожить псковичей. Того и гляди, к Пскову подступят.
Неймется немцам, давно на земли псковские покушаются. Вот и шлют псковичи в Москву великим князьям грамоты, чтоб встали с полками на западном рубеже…
Боярин псковский, посол города Пскова, Ивана Третьего и Ивана Молодого застал в подмосковном селе Острове. Великие князья сидели на лавках за дощатым столом, ели из одной миски крутую кашу. Тут же и грамоту псковичей прочитали.
Иван Третий бровями шевельнул, рукой по столешнице пристукнул:
- Обиды чинить псковичам не позволим. Псков наша земля. Поди запамятовали рыцари, как предков их Александр Невский на Чудском озере бивал?..
В ноябрьскую стужу, когда надвигались рождественские праздники, из Москвы ушли полки князя воеводы Даниила Холмского, чтобы встать в Пскове лагерем на Заваличье.
Смотрит Александр, сын Гаврилы, как сходятся в Псков ратные люди из многих городов русских: из Юрьева и Мурома, Переяславля и Коломны, Костромы и Ростова, Дмитрова и Ярославля. Всех принял Псков.
И подумал Александр, что не Москва и не Великое княжество Московское встали на защиту псковичей, а вся русская земля поднялась!
Расположились полки Даниилы Холмского на западном порубежье, и притихли немецкие рыцари. А вскоре и «Данильев мир» подписали с Псковом и Новгородом…
Весна приходит на Русь позже, чем в степь. Еще стоят морозы в Москве и леса не стряхнули снег с вершин деревьев, а степь уже оголилась, пробились первые полевые цветы, и зеленым покровом начала прорастать отпаровавшая земля.
Могучая Волга, древний Итиль, вздыхала долго, будто с зимней устали, потом покрылась змеевидными извилинами и враз с треском задвигалась, полезла глыбой на глыбу и огромными льдинами поплыла в низовья…
С первым теплом мурза Гилим начал готовиться в дальнюю дорогу. Закупил у гостей торговых редких пряностей из жарких стран, они места в багаже не занимают, а торговому человеку веры с ними больше, закупил камней всяких, украшений дорогих.
Путь избрал Волгой до Нижнего, а оттуда через разные городки сушей до Москвы. А там, если удача выпадет, Гилим подастся в Новгород.
Из торгового Новгорода мурза Гилим под личиной купца сараевского уж как-нибудь доберется до княжества Литовского…
Проходили дни за днями. Пригревало солнце, и сходил снег с земли Московской. Из-под таявших сугробов бежали ручьи, незаметно открылся лес, набухли почки, скоро деревья оденутся в зелень.
По Волге за глыбами льда кашицей поплыла шуга, потянулась в низовья. Вскорости и первые торговые гости начали собираться в дорогу, грузили связки с товарами на корабли. У причалов шумно: крики, споры…
Настал день, и потянулись из Сарая торговые корабли в Нижний Новгород.
С ними отправился и мурза Гилим.
В первый набег Ахмата великая княгиня Софья родила дочь. Государь огорчился, сына хотел, наследника от Палеологов, но вида не подал. Смирился быстро. Пока есть преемник на великое княжество Московское - Иван Молодой…
Ивана Третьего ордынская опасность заботила. Да и Новгород Великий как саднящая рана. Неспокойно в городе, зреет гнойник, чуть что - и прорвет.
Если бы не Ахмат, повел бы сызнова рать на новгородцев. Или послал бы великого князя Ивана Молодого.
Ан нет, Золотая Орда нависла над Московской Русью. Только стоит отправить полки на Новгород, как Ахмат вторгнется.
И у государя мелькнула мысль: а не отвезти ли в Сарай требуемую дань?
Но тут же он отбросил прочь черную думу. Раз поступишься, вдругорядь, а потом и станешь сызнова ордынским данником…
Из покоев Иван Третий заглянул к сыну, присел на край лавки, устланной медвежьей шкурой. Спросил:
- В голову не возьму, сыне, как с Ахматом быть? Настырный он, от дани не отступает.
Иван Молодой сел с отцом рядом, хотел обнять, да поостерегся: как бы гнев отцовский не накликать.
- Государь, порви ярлыки Ахмата. Да на Думе разорви и выгони гонцов татарских. Чтоб знал хан, кто мы есть. Лют он, да мы его лютость осилим. Иначе ордынцы нас холопами звать будут…
Оставив слова сына без ответа, Иван Третий молча поднялся и, насупив поседевшие кустистые брови, ушел на половину великой княгини Софьи.
Догорала последняя звезда, а сараевского священника сон не брал. Мысли беспокойные одна за другой голову лезли. Дома, на Руси, когда такое случалось, выйдет он на свежий воздух, на небо посмотрит, вдаль лаза переведет, туда, где леса и луг приречный, - легко станет. За городской стеной хоромы и избы. А здесь, в Сарае, чужбина.
О московском великом князе Иване Васильевиче вспомнил, о государе, какому Господь повелел Русь собирать, удельщину ликвидировать. Нелегкую ношу взвалили на себя государи московские, помоги им Боже! Священник вздохнул:
- О-хо-хо, неисповедимы пути твои, Господи, об одном прошу - единения Руси, величия земле русской!..
Православная церковь в Сарае располагалась поблизости от иудейской синагоги.
Церковь бедная, в прежние лета, когда удельные князья приезжали на поклон к ханам, они жертвовали на приход. А ныне, бывает, по неделям никто в церковь не заглянет.
Разве что приходил исповедаться Теймураз, верный слуга хана Ахмата. Пошепчется со священником, получит отпущение грехов и исчезнет, будто его и не было.
В прошлую зиму поведал Теймураз о неудачах темников Абдулы и Селима и как бы невзначай заметил, то года два-три хан не намерен идти походом на Москву. Ахмат соберет всю Золотую Орду, и с казахских степей, и с предгорий Кавказа. А еще говорил Теймураз, что хан пошлет верного ему человека с ярлыком к литовскому великому князю Казимиру.
Удалился Теймураз, закрыл священник церковь, шел к себе в домик. А поутру заглянул в лавку купца Геворка, рассказал, что услышал от слуги хана Ахмата.
Знал священник, купец Геворк на Русь по торговым делам собирается.
Из Новгорода Великого в Москву к великим князьям явились челобитчики. Жаловались, именитые люди новгородские притесняют народ, обиды чинят. Москву ни во что не ставят. Новгород вольный город, сказывают, вечевой. Хотят под Казимиром жить.
Иван Третий гнев копил до поры. Все на Золотую Орду поглядывал. Но когда от верных людей получил известие, что хан в ближайшие годы на Русь походом не пойдет, решил: отправиться в Новгород не войной, миром, как ходят в отчие земли, суд вершить по справедливости…
