Желания
Следующее утро, как обычно, я провела в храме Тота. Когда вернулась, меня дожидался Ней.
— Пришел посланец, — сказал он, — нас приглашают на пир. Через шесть дней фараон устраивает большое празднество в честь победы над врагом. Мне позволено взять с собой четверых мужчин, кого сочту нужным, и пять женщин. Конечно, пойдешь ты, но другим женщинам вряд ли нужно там быть. Египтяне — не мы, они не понимают, что мы не выставляем своих женщин напоказ.
Я посмотрела ему прямо в глаза:
— В Пилосе женщины свободно появлялись и на праздниках, и на званых обедах.
Ней покраснел:
— Ты… м-м… знаешь, как египетские женщины одеваются… на пиры?.. Ну, в Тамиате я видел… и…
Я чуть не рассмеялась.
— Я знаю, как они одеваются, когда идут в храм или за покупками. Право слово, Ней, ты будто никогда не видел женской груди.
Его лицо сделалось пунцовым.
— Ну не нарумяненной же… А еще они… э-э… красят соски…
— Ты, должно быть, пристально их разглядывал.
Он потупился — и я с жалостью поняла, что да, наверное, разглядывал…
— Конечно, я пойду, — сказала я, откидывая от лица волосы. — Почему бы мне не присутствовать там, где свободно появляются египетские жрицы. И я поговорю с женщинами — может, кому-то будет интересно. Кто из мужчин пойдет?
— Ксандр, — ответил он сразу же. — Марей, кормчий «Жемчужины». И Аминтер, хотя вряд ли ему там поправится.
Аминтер и вправду неподатлив и чужд перемен. Он отличный моряк, но с людьми сходится тяжело, к чужеземцам подозрителен. Всю жизнь плавать по разным землям и не выучить ни слова на другом языке — это может только он. От Иамарада, конечно, было бы больше проку, но Иамарад погиб.
— И мой отец, конечно, — договорил Ней.
— Конечно, — ответила я. Анхис и Аминтер, должно быть, прекрасно друг с другом поладят. Идела — молодая жена Марея, вызволенная вместе с другими из Миллаванды, — наверное, тоже захочет пойти. Даже после рабства она осталась живой и любознательной. Уже в Египте у нее случился выкидыш, но теперь, когда муж благополучно вернулся из битвы, она снова ожила.
Вместо пяти женщин набралось всего три. Многие отказывались — то ли из страха общаться с египтянами, то ли опасаясь за свое доброе имя. У Тии грудной ребенок, ей нельзя отлучаться надолго. На пир захотела пойти Идела и, к моему изумлению, Лида.
— Меня, поди, не каждый день зовут на царский ужин, — заявила она. — Я не откажусь, даже если заставят идти в чем мать родила.
— Обнажаться все же, думаю, не нужно, — ответила я, хотя совершенно не представляла себе, что надеть.
Поэтому я спросила у Хри.
Его лицо прорезалось морщинками, он улыбнулся.
— О, ты будешь выглядеть великолепно, — сказал он. — И все, кто пойдет на пир. Приходите сюда, в храм, подберем вам подобающие одежды.
Я начала было отказываться, но он меня остановил:
— Считай это моим подарком. Считай, что я лишь отвечаю на гостеприимство и щедрость Приама, проявленные ко мне в Вилусе. И скажи об этом царевичу. Он должен быть особенно прекрасен в этот день. Я все устрою.
Поэтому в полдень шестого дня мы вместе пришли в храм Тота. По виду Ксандра и Аминтера можно было предположить, что их ведут по меньшей мере на казнь.
Лиду, Иделу и меня проводили в длинную купальню под открытым небом. Пространство между колоннами заполняли пальмы и густые растения в огромных кадках, совершенно отделяя нас от мужской купальни по соседству.
Ко мне подошла прислужница с кувшинчиком благовонного масла и бритвой.
— Так, как подобает жрицам? — спросила она.
— Да, — сказала я. — Все как у вас принято. Кроме волос на голове.
Я уже знала, что в Черной Земле знатные женщины бреют голову наголо и их замысловатые косички — всего лишь парик.
Она кивнула и принялась умащать меня, сбривая волоски со всего тела. Окунувшись после этого в бассейн, я с удивлением разглядывала непривычно гладкую, без единого волоска, кожу — и руки, и ноги, и даже треугольник внизу живота, — словно у младенца.
Лида прыгнула в бассейн вслед за мной. Она тоже выглядела непривычно.
— Теперь знаю, почему им не так жарко, — посмеиваясь, сказала она. — Прислужница говорит, египтянки купаются два раза в день. А еще выщипывают волосы насовсем. И мужчины тоже. Представляешь — выдергивают бороду по волоску, как только она начинает расти!
— Вот откуда такие гладкие лица, — сказала я. Внезапно до меня дошло. — Лида, а как ты умудрилась поговорить с прислужницей?
Она фыркнула.
— А как я хожу на торжище каждый день — менять эти вечные бобы на что-нибудь поприличнее? Долго ли набраться слов, чтобы поболтать? Я и в Библе выучилась тамошнему языку.
Я улыбнулась:
— Не то что Аминтер.
— Да уж, Аминтер с чужеземцем и слова не скажет. — Лида проплыла до края бассейна, и я вдруг вспомнила льняную реку. Когда я ребенком училась плавать, Лида держала меня на руках — я совсем об этом забыла. Внезапно мне стало так тоскливо без матери…
Лида, должно быть, увидела мое лицо. А может, ей самой вспомнилась река, у которой мы жили так долго.
— Ничего, детка. Будь твоя мать здесь — она бы тобой гордилась. Я вправляла твою ногу, когда тебя опрокинуло колесницей, но ты выжила только ее заботами. Упорства ей было не занимать, это уж точно.
Ее руки двигались в прозрачной воде, глаза смотрели куда-то вдаль.
— Из Вилусы нас везли на одном корабле. Всех рабынь, кто по жребию угодил к царю Нестору. Она была хорошенькая — ахейцы мимо не прошли, еще и сильно избили. Много рабынь тогда умерло, но она держалась, несгибаемая как не знаю кто. Когда подплывали к Пилосу, уже стало ясно, что будет ребенок. Одна такая, из наших, ночью кинулась в море, и я положила себе не спускать глаз с твоей матери.
Лида посмотрела на меня, двинув бровью.
— Она смекнула, чего я боюсь, глянула на меня эдак пронзительно, ну вот как ты, и говорит: «Лида, я не собираюсь себя убивать. У меня родится сын, он вырастет и отрежет им все, чем делают детей».
Я было засмеялась, но тут же умолкла.
— Вместо сына родилась я…
— Точно. Она и не представляла, сколько ты для нас сделаешь — приведешь к родичам и потом в вольную землю. Уж кто-кто, а она бы точно тобой гордилась.
У меня из глаз хлынули слезы. Я стояла по пояс в воде в храмовом бассейне где-то посреди Египта — и плакала.
Лида, приблизившись, обняла меня:
— Ничего, девочка. Ты ведь никогда не пожалуешься, вечно сама с собой. Как и все, кого коснулись боги. Но даже тебе нужен кто-то близкий.
Я ничего не ответила, лишь продолжала плакать, уткнувшись в ее плечо.
— Ну ладно, ладно, — успокаивающе сказала она. — Пойдем, пускай их прислужницы наведут тебе красоту. Ты, поди, никогда этим и не занималась.
— Нет. — Я чуть всхлипнула. — Какая разница, красива ли Смерть.
— Ты сегодня не Смерть, — ответила Лида.
Я одевалась уже в сумерках. Хри сказал прислужницам, что я должна выглядеть как верховные жрицы Египта, и мной занялись всерьез. Девушки принесли мне невесомое одеяние из тончайшего белого льна — такого прозрачного, что сквозь него ясно просвечивали все линии тела. Нижняя часть его, заложенная десятками волнистых складок в мизинец шириной, высоко под грудью стягивалась поясом из золоченой кожи. Плечи и грудь — нарумяненную, с темными сосками — прикрывала красиво задрапированная накидка из тонкого льна, спереди и сзади падающая до талии. Поверх нее лежало золотое оплечье, унизанное синими и красными стеклянными бусинами. На обнаженных руках позванивали золотые браслеты, мочки ушей украшала пара золотых колец. Прислужницы долго сомневались, что делать с волосами, но в конце концов заплели их в двенадцать косичек, завязав каждую золотым шнуром. Потом мне накрасили лицо.
Впервые для меня это делал кто-то другой. Пока ты не пифия, нельзя накладывать церемониальную краску, а после у меня не было учениц. Кианна когда-нибудь до этого дорастет, но еще много лет ее крошечные ручки будут слишком слабы, чтобы очертить мне углем глаза.
Прислужницы выкрасили мне веки в цвет лазури и подвели глаза черным. Нарумяненные щеки, губы того же оттенка, что соски… Когда наконец передо мной поставили полированное зеркало, я едва могла себя узнать. Из зеркала на меня смотрела хрупкая египтянка с высокой грудью; в черных глазах притаилось пламя, на губах застыла таинственная улыбка.
— Ты красива, — произнесла одна из прислужниц. — Здесь, в Черной Земле, ценится такая красота. — Она легко провела пальцами по моей щеке. — У тебя хорошие кости. В смерти ты будешь прекрасна.
— Я и есть Смерть, — отрешенно проговорила я. На мгновение мне привиделось другое лицо — увенчанное уреем, священным змеем Египта.
— Но в Черной Земле Смерть прекрасна, — сказала она. — Представая пред троном Осириса, нужно остерегаться: красота Исиды ослепляет нас так же, как красота луны ослепляет всякого, кто долго пробыл под землей.
Я почувствовала Ее шепот рядом с собой. «Мое лицо может быть и таким», — сказала Она.
— Мое лицо может быть и таким, — повторила я, удивленно тронув губы.
Из-за двери послышался голос Хри:
— Пора, дочь Вилусы! Бери остальных женщин и выходи! Носилки ждут, пора в путь!
Мы вышли в освещенный факелами двор. Ней, выбритый и одетый в уложенную складками льняную юбку, ждал у передних носилок, в которых он поедет вместе с Хри. Золотой браслет царевны привычно охватывал его руку выше локтя. Рядом с Неем стоял Ксандр.
Черные волосы, откинутые назад, скрепляла золотая пряжка, льняную юбку стягивал золоченый кожаный пояс. Гладкая смуглая грудь чуть блестела от благовонного масла, в котором смешались запахи мирры, и розы, и чего-то еще. Он увидел меня и, раскрыв рот, потянул Нея за руку.
Ней обернулся и тоже раскрыл рот, но, будучи царевичем, овладел собой быстрее Ксандра.
— Сивилла…
— Царевич Эней, — ответила я с достоинством, подходя и становясь рядом. Если двигаться медленно, то хромота почти незаметна.
— Ты совсем другая… — проговорил Ксандр.
Ней улыбнулся:
— Ты такая красивая! — Его глаза подтверждали, что это правда. Я не привыкла, чтобы мужчины так на меня смотрели, и взгляд Нея вызывал странное смущение.
— Пора, пора! — поторопил Хри. — Нам нельзя опаздывать, давайте рассаживаться в носилки!
Он повел рукой, приглашая Нея сесть вместе с ним, я скользнула во вторые носилки рядом с Ксандром: всю дорогу терпеть на себе презрительный взгляд Анхиса или смятенный взгляд Аминтера было бы выше моих сил. Я не могла скрыть улыбки, когда увидела, что рядом с Анхисом садится Лида. Пусть только он попробует почитать ей нравоучения!
Дворцовые рабы подняли носилки, впереди пошли мальчики-факелоносцы. Ксандр долго молчал, пока наконец не отважился повести глазами в мою сторону.
— Ты такая нарядная… — Он усиленно смотрел выше моей шеи, но я, поворачивая голову, заметила, как взгляд его скользнул по груди и животу — почти обнаженным, прикрытым лишь прозрачной тканью.
— Спасибо, — ответила я. — Ты тоже замечательно выглядишь.
И до самого дворца мы не обменялись больше ни словом.
Обычно египтяне едят, сидя на табуретах вокруг стола или просто на полу. Но на пиршествах ставят длинные низкие столики с разбросанными вокруг них подушками, чтобы гости могли сидеть или полулежать так, как им удобно. В этот раз на возвышении в конце зала стояли еще три отдельных стола — для царя и его приближенных. За центральным в одиночестве восседал сам фараон, увенчанный двойной короной; его черные глаза пристально оглядывали собрание. Левый стол предназначался для царевны.
Ее белое одеяние струилось складками, широчайшее оплечье из лазурита и драгоценных камней доходило едва ли не до талии. Усыпанная украшениями высокая прическа, унизанные перстнями пальцы… От перстней к запястью тянулась тончайшая золотая сетка, так что золотом сверкала вся кисть руки.
Нас проводили к столу в дальнем конце зала, где сидели кормчие кораблей и низшие жрецы. Мы едва успели разместиться на подушках, как зазвучали арфа и флейта и слуги начали разносить угощение.
Передо мной поставили фаршированного утенка с нежной сердцевиной пальмы, сушеную рыбу на джутовых листьях, оливки из Ахеи и морские мидии. По чашам разливали темно-красное сладкое вино из Библа и соседних земель, к нему подали печенье из миндальной муки, покрытое кунжутной массой.
Мы ели, разговаривали, посматривали на других гостей, как вдруг к Нею подошел прислужник.
— Царевна Басетамон желает видеть царевича Энея рядом с собой, — произнес он уважительно.
Ней поднял глаза:
— Вот как. Да. Хорошо. — Он встал и последовал за прислужником. Я видела, как он глубоко, чуть ли не до пола, поклонился царевне, затем простерся перед фараоном.
— Ему не пристало… — решительно начал Анхис.
— Тише, — оборвала его я.
— Так нужно, — сказал Аминтер. — Если фараон будет к нам благосклонен, мы можем остаться у него на службе. Мы для этого достаточно повоевали.
Я удивленно взглянула на него. Он пожал плечами:
— Я хочу здесь остаться. Вкусная еда, достойный правитель, приятная погода. И изобилие всего, что нужно для жизни. — Он задумчиво прикусил утиное крылышко. — С меня достаточно. Мои сыновья должны расти там, где им не грозит рабство. Я только порадуюсь, если Ней договорится с царем.
Я не спускала глаз с возвышения.
Фараон обратился к Нею, тот что-то произнес в ответ. Царевна, явно довольная его словами, похлопала по подушке рядом с собой и потянула Нея за руку. Он сел, почти касаясь ее плечом, и что-то сказал. Она засмеялась и протянула ему половинку миндального печенья.
Ней взял печенье с едва заметным кивком, не сводя глаз с ее лица.
Аминтер вслед за мной посмотрел на Нея и пожал плечами:
— Любым способом.
Анхис побледнел от злобы:
— Раскрашенная шлюха!
— Хочешь, чтобы нас убили? — прошипела я. — Мы у них в гостях! Даже наша одежда — и та принадлежит им, а не нам!
— Мой сын не обязан…
— Я его уведу, — сказала Лида, поднимаясь. Марей, бросив извиняющийся взгляд на жену, тоже встал и помог Лиде вывести все еще бурчащего Анхиса. Никто не заметил — слуги то и дело сновали взад-вперед, отвлекая гостей, и к тому же на помосте между столами началось выступление танцоров.
Ней, склонившись к Басетамон и едва не касаясь локтем ее груди, чему-то смеялся.
«Уж ее-то грудь ему не мешает», — пробормотала я тихо.
Ксандр проследил мой взгляд и поморщился.
— Он чуть не тонет в ее глазах. Ты бы посмотрела в Тамиате. Никому не приходило в голову, что мы, чужеземцы, можем понимать их язык, и там то и дело отпускали шутки и бились об заклад: когда же царевна приберет к рукам нового дикаря — грозного и соблазнительного зверя. — Он пожал плечами. — В Египте женщины заводят любовников открыто, не стесняясь. А тут вдруг кто-то новый, такой диковинный…
Я взглянула в ту сторону. Грозный зверь, не иначе. Он и впрямь напоминает молодого льва.
— И такой великолепный, — договорила я. Мне не случалось видеть людей красивее Нея. Сейчас, одетый в царские одежды, он выглядел так, что не устояла бы ни одна женщина.
Ксандр кивнул.
— А что мы можем выставить против сокровищ Египта? — Едва заметная насмешка, прозвучавшая в голосе, явно относилась к нему самому.
— Дружбу и верность. Ведь мы его друзья, — ответила я.
— Я его друг — до конца жизни, до последнего вздоха. И не променяю это ни на что. — Ксандр поднес к губам чашу. Темные глаза смотрели внимательно и серьезно.
— Я тоже его друг, — ответила я. — И его сивилла. Это все, что мне судили боги. — Я знала это слишком хорошо. И не нужно желать иного. Он мой царевич, я его прорицательница…
Ксандр посмотрел на меня искоса, словно хотел что-то сказать.
Я подняла тяжелую чашу и передала ему в руки. Ней очарован царевной, и не мне на это жаловаться, но Ксандр оставался собой. По каким бы морям нас ни носило, что бы ни выпало нам на долю — Ксандр был все таким же пытливым, умным и искренним, каким я его знала.
Мимолетно улыбнувшись, Ксандр поднес чашу к моим губам, и я отпила вина из его рук, словно мы заключали союз. Теплый взгляд его глаз, таких же черных, как мои, не отрывался от меня ни на миг.
— Друзья, — повторил он.
— До конца, — ответила я, зная, что для меня это останется истинным еще долгие годы.
Возвращались мы всего лишь вчетвером. Анхис, Марей и Лида ушли раньше, Ней остался во дворце. Носилки доставили нас к казармам; Аминтер, пьяно пошатнувшись, нетвердой походкой направился к себе, Идела сразу побежала узнавать, как добрался Марей. Я вышла к пристани.
Накрахмаленные складки моего одеяния разгладились и опали, серьги в ушах казались невероятно тяжелыми, ладони пахли жареным мясом. После невыносимо душного пиршественного зала, пропитанного запахами благовоний, ароматических конусов, лампового масла, еды и душистых притираний двухсот гостей, прохлада реки приносила облегчение.
Шаги за спиной — я знала, что это Ксандр. Подойдя, он остановился рядом; мы вместе смотрели, как гаснут огни во дворце. Через некоторое время он сел на причал и сбросил золоченые сандалии. Я тоже скинула обувь и села рядом с ним, болтая ногами в речной воде. При бледном свете луны искалеченная щиколотка, прочерченная синими жилками, выглядела странным подобием живой плоти. Капли воды, падая на кожу, вспыхивали слабыми отблесками.
Плечи наши едва соприкасались.
Огни над водой меркли один за другим. Какой-то из них загасила царевна в своей опочивальне, увлекая Нея на ароматные простыни. Или, может быть, она оставила зажженным последний светильник, чтобы видеть над собой его золотистую кожу…
Интересно, о том же ли думал Ксандр. Наверное, да.
— Завтра верну одежды обратно в храм, — сказала я.
— Конечно, — ответил он. Мы посидели в молчании, Ксандр покачивал ногой в воде. — Ты многому учишься? Ну, у Хри…
— Да. В мире столько всего, о чем я даже не знала, что я этого не знаю. Звучит путано.
— Да нет, понятно, — отозвался Ксандр. — Тебе там нравится.
— Да.
А как иначе? Я ведь тянусь не к пиршествам и изысканной еде, мой голод могут утолить лишь знания, собранные в храме Тота, — все знания мира.
Ксандр вздохнул:
— Нам нельзя здесь остаться. Иначе мы сделаемся такими же, как нубийцы и ливийцы, что служат фараону.
— Ты о чем?
— У них нет своих богов, они не живут своим народом. Они не рабы, но принадлежат Египту. И Египет никогда не даст им воли. — Ксандр качнул ногой в воде. — Я видел их в Тамиате. Дикари! Чужеземцы! Пасынки богов! Люди, обделенные счастьем родиться в Черной Земле… — Голос звучал язвительно. Ксандр посмотрел в мою сторону и объяснил: — Египтяне не стесняются разговаривать при мне — наверное, считают бессловесной скотиной.
Я улыбнулась:
— Им невдомек, как быстро ты учишься языкам. — В Ксандре и вправду поначалу трудно распознать живой ум: он обычно молчалив и неохотно высказывается на людях.
— Египтяне с удовольствием позволяют нам служить их благу. Они даже могут преломить с нами хлеб. Но мы не такие, как они. Мы отпрыски ничтожных народов, мелких богов. Здесь уважают только рожденных в Черной Земле. Худшие из них относятся к нам, дикарям, с презрением. Лучшие испытывают к нам такую искреннюю жалость!..
— У них все-таки есть основания, — проговорила я. — Посмотри на землю, которую они создали. Разве у нас есть что с ней сравнить?
— Наше достоинство. И мужество, — ответил он. — Значимо не то, что боги дали тебе при рождении, а то, как ты с этим обходишься.
— Иногда данное при рождении еще как значимо, — произнесла я, вспомнив о детях рабынь — детях насилия.
— Меня добивает эта их жалость, — сказал Ксандр. — Им жаль нас, рожденных не в Египте! Но если мы будем лезть из кожи, то еще можем стать людьми!
— Они не такие, — ответила я, вспомнив храмовых прислужниц, которые старались сделать меня красивой, и Хри, который слушал мои сказания как равный, как служитель таких же богов.
— Да? Неужели они приходят сюда, к нам? Едят нашу еду, празднуют наши праздники?
— Хри так и делал. Он был гостем Приама.
— Возможно. Из всего бывают исключения. Но большинству из них нет дела до того, что происходит за пределами Египта. Они не знают, где лежат наши земли, и их это не гнетет. Им безразлично. Их внимания заслуживает только то, что происходит здесь.
— Ксандр, но кто, кроме Египта, мог остановить Неоптолема с его гигантским флотом? У кого еще есть такая мощь?
— Ни у кого. Но нам от этого не легче. И островитянам тоже. Тут Ней прав.
— Если бы Египет пал, было бы много хуже, — произнесла я. — Ксандр, неужели ты так завидуешь их спокойствию и процветанию?
— Нет, мне лишь претит их самодовольство. Они не знают забот, они даже не утруждаются тем, чтобы защищать своих детей, — они просто берут наемников, которые делают за них грязную работу. Думаешь, мне нравится убивать? Думаешь, я люблю то, чем мне приходится заниматься?
Его глаза вспыхивали огнем, я не отрывала взгляда от его лица.
— Я всегда хотел только одного — быть моряком, — сказал он. — А остальное… Это лучше, чем смерть. И это нужно для Нея. Поэтому я делаю что могу. Но все же я не Ней. И ненавижу убивать. И содрогаюсь каждый раз, снова и снова.
— Ты хорошо владеешь этим ремеслом. — Я вспомнила юного ахейца на улице Библа. В Ксандре не было тогда ни жажды крови, ни безудержной боевой ярости, но лишь пугающее, ледяное сострадание.
Его губы сжались тверже.
— Да.
Я пыталась найти нужные слова.
— Ксандр, так будет не всегда. Когда-то наши невзгоды кончатся, и настанет время возделывать поля и растить деревья. И выходить в море за рыбой. Придет конец нашим странствиям, нам снова откроется мирная жизнь.
— Ты правда в это веришь?
— Да. Я видела это будущее для Нея.
Он посмотрел мне в лицо:
— Значит, мы здесь не останемся.
— Нет. Наша судьба лежит за пределами Египта.
«Как бы я ни желала иного», — мысленно добавила я. Хранилища свитков, и долгие медленные дни, и размеренный ритм храма, и величавые церемонии в честь богов — я могла о таком только мечтать. Здесь я была бы счастлива, не взыскуя иной любви, кроме любви Владычицы, — здесь, в спокойной тиши жреческого служения.
Я встала.
— Мы не останемся в Египте. Твое желание сбудется, — произнесла я и поспешила прочь, пока он не заметил моих слез.
Ней вернулся только к полудню на следующий день, я его не видела. Аминтер с удовольствием рассказал мне, что фараон пообещал взять нас на службу и назначил хорошее содержание и что Ней ответил согласием. Насвистывая, Аминтер отправился дальше по делам. Несмотря на незнание языка, Египет его вполне устраивал.
Как и меня.
Я отправилась в храм Тота с тяжелым сердцем. Мне нечего было сказать Хри — да и о чем? Он всегда относился ко мне с неизменной добротой. А Ней, кажется, собрался оставить нас в Египте навечно.
Чуть ли не все время он проводил во дворце, и я понимала, что это значит. Он возвращался веселым, от него веяло тонким ароматом мирры и драгоценных смол, белая льняная юбка делала его похожим на египетского царевича. Он даже подстриг волосы, их теперь покрывала головная повязка — как у тех воинов, что в блеске и великолепии смотрели на меня со стенных изображений в храме Тота.
А меня снедало беспокойство. Уроки Хри несли мне радость, но остаток дня я чуть не сходила с ума, сидя с Тией и Полирой во дворе у жаровни, где вечно варились опостылевшие египетские бобы.
Хри почувствовал мое смятение. Однажды утром, вместо того чтобы продолжать занятия, он попросил меня вернуться после заката.
— Зачем? — спросила я.
— Тебе пора узнать звезды.
Я хотела было отказаться — с чего бы мне появляться в храме ночью. Но, поразмыслив, решила пойти. Наши корабли определяют путь по звездам, и чем лучше я буду знать небо — тем больше от меня будет пользы Ксандру.
Стоя рядом с Хри на крыше главного храма, я смотрела на знакомые звезды, названия которых знала с детства, и запоминала их имена на языке кемет. Ночь сгущалась, огни в городе тускнели и гасли, и звезды в прозрачных небесах над пустыней сияли чисто и ярко. Чернота делалась все плотнее и оттого казалась бездонной.
— Видишь? — тихо сказал Хри. — Там океан.
— Даже можно что-то рассмотреть вдали, — ответила я. — Туманные блики здесь и там. Едва заметные, словно светящие из немыслимой дали.
— Глаза у меня не те, что в юности, — сказал Хри. — Сейчас мелкие звезды от меня скрыты.
Бледный отблеск в Андромеде, словно тонкий мерцающий диск.
— Если б я видела яснее…
Хри усмехнулся про себя.
— Если б ты видела яснее, ты разглядела бы очертания звезд. И знала бы небесные пути.
— Да, — отозвалась я, почти различая их в черных глубинах небес. — И соткала бы корабль из лунного света и серебра, и им правил бы Ксандр. — Я улыбнулась Хри. — Мы уплыли бы за пределы звездных морей, к неизвестным островам дальнего океана, где никто до нас не бывал.
— А ветер, что наполнит ваши паруса, зовется желанием, — проговорил Хри. — Желание — это то, что дает крылья нашему ба. Кто обуян такой жаждой, тот непременно найдет свое.
— Непременно?
Хри потрепал меня по руке:
— Научись быть терпеливой. Тебе еще не время пускаться в путь.
Я так и не узнала тогда, говорил ли он о звездном океане или о более близких морях, лежащих между Черной Землей и остальным миром.
