Итак, пока Сигэмори готовился к отъезду, Мунэмори мало-помалу перенимал обязанности брата. Каждое утро, едва рассветет, он являлся во дворец, одетый по всем правилам — в черную чиновничью мантию и шелковую шапочку, проходил в кабинет Сигэмори, расположенный в Министерских палатах, и просматривал наметки будущего переустройства старых дворцовых залов. Одобрял он только те, которые Сигэмори уже подписал, а после выслушивал советы от придворных министров по поводу приготовлений к грядущим Праздникам ирисов и Ткачихи. И здесь он поступал сходным образом, одобряя лишь то, что наметил для него Сигэмори. уголках дворца, не вызывая нареканий или подозрений.

Поздним утром он шел на смотр распорядителей — убедиться, что те одеты и держат себя сообразно уставу. Далее Мунэмори посещал каждый из министерских кабинетов, справлялся, нет ли в чем нужды, и подтверждал заявки на снабжение рисом и шелком. Пополудни он скромно обедал в обществе Тайра средних рангов, а после обеда опрашивал всяческих начальников дворцовой стражи и сыскной службы. Следом наступал черед самых разных, часто соперничавших, военных ведомств Дворцового города, где Мунэмори приходилось играть роль увещателя и мирового судьи, заверять Правую стражу в том, что ее почитают не меньше Левой, а Ведомство привратной стражи снабжается ничуть не хуже, чем Ведомство дворцовой.

Вечером Мунэмори наносил визит сестре-императрице — справиться о нуждах маленького наследника и ее самой.

Все это Мунэмори исполнял в точном согласии с наставлениями Сигэмори, притом так деловито и невозмутимо, что вскоре даже Фудзивара и прочая, не родственная Тайра знать сменила настороженность на безразличие и перестала его замечать. С течением времени Мунэмори обрел возможность бывать во всех уголках дворца, не вызывая нареканий или подозрений.

Так истекло полмесяца, и вот на двенадцатый день пятой луны эпохи Дзисё Мунэмори получил наконец весть о том, что Сигэмори отбыл в Кумано, как и было обещано. В урочное время Мунэмори явился во дворец, но на этот раз принес с собой длинный сундук лакированного дерева. Внутри лежало несколько зимних парчовых кимоно и двойник Кусанаги, взятый из святилища в Исэ. Похоже, Сигэмори не поскупился, заручаясь молчанием жрецов. Даже храмовые служки не знали, что им поручили доставить в дом Мунэмори.

Утреннюю проверку распорядителей Мунэмори устроил в зале, смежном с покоем Веерного окна, где в это время содержались священные сокровища. Под конец смотра он открыл сундук и сказал:

— Князь Сигэмори прислал это в дар вашим слугам, уповая, что их молитвы помогут ему в путешествии. Но что это? О, да они зимние! Должно быть, сундуки перепутали. Прошу прощения, господа. Я немедленно прослежу, чтобы все исправили.

Распорядители вежливо откланялись, заверяя, что не держат обиды, что щедрый князь Сигэмори попросту ошибся и они непременно помянут его в молитвах.

Мунэмори поблагодарил их и распустил. Оставшись один, он сдвинул перегородку, ведущую в покой Веерного окна, и перенес сундук туда.

Внутри ему встретились две юные служанки — полулежа на полу, они слагали стихи. На стене позади них висел Кусанаги и нить изогнутой яшмы. Зерцало, очевидно, покоилось в императорском святилище. Еще один знак наступления упадка, как сказал призрак Син-ина: императорские регалии стерегут не воины, а две неразумные девчонки. «Что ж, тем лучше для меня», — подумал Мунэмори.

Длинные иссиня-черные волосы девушек струились по плечам, словно плавные штрихи туши, и Мунэмори вдруг осознал, как долго был лишен прелести женского общества.

Одна из них подняла глаза и, лукаво улыбнувшись, спрятала личико за широким рукавом.

— Глядите, великий Тайра забрел меж цветущих вишен… Вы заблудились, владыка?

Мунэмори пришел в себя.

— Вы разве не слышали — вас зовут распорядители! Они хотят объявить что-то важное всей дворцовой челяди. Вам лучше поторопиться.

Девушки ахнули и сели, в стеснении разглаживая кимоно: по правилам этикета, они должны были вставать незаметно, таиться от чужих глаз, и, что всего важнее, не оставлять сокровища без присмотра.

— Я покараулю здесь, дамы, — сказал Мунэмори, — пока вы не пришлете кого-нибудь на свое место.

Девушки низко ему поклонились:

— Благодарствуем, любезнейший и добрейший…

— Ступайте, ступайте, а не то вас выбранят за нерасторопность.

Служанки подхватили долгополые кимоно и поспешили из комнаты.

Когда сёдзи за ними затворилась, Мунэмори вытащил меч-двойник из сундука и прошел к стене. Там он извлек настоящий Кусанаги из ножен, чувствуя, как тот задрожал с легким гулом. Держа за рукоять, он вложил в ножны подделку, а Кусанаги упрятал в сундук, закидав сверху кимоно. Наконец Мунэмори захлопнул крышку и уселся на сундук сверху.

Не прошло и пяти минут, как служанки вернулись. Из-за двери слышалась их перепалка:

— Будешь знать, как в другой раз грубить!

— Да? А кто обозвал главного распорядителя… ой, прошу прощения, господин Тайра. Оказалось, вышла ошибка. Нас вовсе не звали.

— Неужели? — произнес Мунэмори, нахмурившись как можно суровее.

— Видимо, так. Те, кто нам встретился, ничего такого не слышали.

Мунэмори вздохнул, шурша бумагой в руке:

— Понятно, почему Сигэмори не выносит своих распорядителей. Капризны, как весенний ветер. Кстати, очаровательное сочинение. — Он помахал листком. — Здесь, если не ошибаюсь, намек на регента — вот, про «старый корень, иссохший и согбенный»?

Одна из девушек испуганно закрыла рот ладонью:

— Вы читали наши стихи?

— Я большой любитель поэзии. А вы довольно тонко подмечаете… изъяны тех, кто вас окружает. Да, и поправьте меня, если это не любовная песнь к… самому императору!

— Господин, умоляю! — вскричали девушки, бросаясь к двери, чтобы ее захлопнуть. — Прошу, не рассказывайте никому о том, что прочли! Это лишь глупости, черновые заметки! Мы и думать не смели, чтобы показывать их кому-то. Не говорите никому, пожалуйста!

Мунэмори изобразил самую теплую улыбку:

— Думаю, для этого не будет причин. — Он отложил листки и поднялся. — Теперь я удалюсь, пока вам из-за меня не досталось. Однако если кому-то из вас понадобятся наставления… в искусстве стихосложения, буду счастлив помочь. Я, знаете ли, овдовел, и некому больше скрасить мои одинокие ночи. Помочь юному дарованию развить талант… это может быть к обоюдной пользе, не так ли?

Девушки зарделись и принужденно захихикали в рукава. Мунэмори поднял сундук и, удостоив их легким поклоном, вышел из комнаты, зная, что отныне они если и вспомнят о мече, то в наипоследнюю очередь.

В полдень Мунэмори сослался на желудочное недомогание и, приняв травяного настоя, присланного Лекарской палатой, а также извинившись перед Ведомством охраны, покинул дворец. Однако домой возвращаться не стал.

Его повозка долго петляла проулками и наконец оказалась там, где он некогда навещал даму из хижины Высокого тростника. Еще вчера здесь жила ее престарелая мать, но Мунэмори послал к ней слугу с дарами — рисом и золотом, в знак, как он выразился, «извинений за тяготы, которые, возможно, причинил их семейству». Дом, который давно обветшал и покосился, он выкупил, и к его приезду там было пусто. Тростник в саду разросся так буйно, что скрыл посетителя из виду, едва он вошел в ворота.

Мунэмори прошел в гостиную с сундуком в руках, и вокруг его сандалий закружились крошечные пыльные вихри. Воздух внутри был спертым и тяжелым от влаги, как водится в начале лета. В лучах солнца, пробивавшихся сквозь треснувшую ставню и порванную бумагу, порхали золотые пылинки.

Мунэмори поставил ларь посреди комнаты и опустился перед ним на пол. Несмотря на страх перед Син-ином и его жуткими поручениями, сейчас он чувствовал себя вознагражденным за все, что ему пришлось вынести. Никогда еще не обладал он такой властью. «Благодарю, Амида, за то, что дал мне дожить до сего дня», — твердил в уме Мунэмори, поднимая крышку.

Пошарив среди кимоно, он нащупал рукоять Кусанаги, вынул древний клинок из сундука и почтительно перенес на веранду. Выбрав себе опору среди раскрошившихся, прогнивших досок, Мунэмори поднял меч высоко над головой, устремив острием в зенит.

— Кровью моих царственных предков, — вывел он, — я повелеваю тобой, Кусанаги. Именем отца моего отца, императора древности, я повелеваю тобой. Именем отца матери, который тебя выковал, я повелеваю: призови мне ветры! Призови самый страшный вихрь, какой знавала эта земля!

Мунэмори в испуге ахнул: по рукояти, меж его рук, а затем и по острию зазмеилась молния. Сияющей стрелой она ударила в небеса, где тотчас начали сгущаться тучи. Они мчались отовсюду, сбиваясь, как морская пена, подергиваясь рябью, словно шелковое полотно. Небо наливалось свинцом, а потом вдруг стало тошнотворным, изжелта-зеленым. Дневной свет померк до сумерек.

И явились ветры: вздымая полы одежд, хлопая рукавами Мунэмори, точно крыльями вспугнутых птиц. Тростник зашумел, заскрипел стеблями, раскачиваясь во все стороны. Зловеще загромыхала черепица.

Потом Мунэмори услышал рев: грохот тысяч и тысяч всадников, мчащихся по равнине Канто, неумолчный гром, как если бы сами боги превратились в барабанщиков тайко или монахов-заклинателей, чью скороговорку не в силах различить ни одно ухо. А ветер все усиливался: рвал с головы чиновничью шапку, захлестывал полы одежд, и вот уж в его завываниях Мунэмори померещились вопли и стоны мстительных призраков, оседлавших грозу. На миг ему даже почудился голос покойницы жены, выкликавшей его имя.

Проследив взглядом вдоль лезвия, Мунэмори увидел, как черные тучи закрутились воронкой, свиваясь все туже и туже, а из самого сгустка выпятился гигантский щуп и, точно черная драконья лапа, потянулся прямо к нему.

— Не-е-ет! — закричал Мунэмори, едва различая свой голос в ураганном реве. — Туда! — Он указал Кусанаги к востоку, в сторону императорского дворца. — Иди туда!

Медленно-медленно хобот смерча извился и направился на восток. На глазах у Мунэмори его ноздря коснулась земли всего в нескольких кварталах поодаль. Мунэмори едва стоял на ногах — ветры хлестали его, давили к земле. То и дело приходилось увертываться от летящих выломанных досок и кусков кровли. Половицы веранды тряслись и вздрагивали как бешеные, норовя сбросить. Грохотало так, что Мунэмори испугался за свои уши.

Удерживать Кусанаги стало невыносимо. Он рвался вверх и вперед, словно стремясь выскочить из рук навстречу темному вихрю. Мунэмори из последних сил стискивал рукоятку; тело ломило от напряжения. Он знал, что никогда не отличался стойкостью, и судорожно гадал, сколько еще продержится.

Мгновения тянулись как часы, и вскоре к потусторонним воплям призраков примешались настоящие крики. Соломенные кровли целиком поднимались в воздух, кружа, как опавшие листья. Огромные куски жилищ подхватывало с земли, словно цветы, сорванные детской рукой.

В какой-то миг Мунэмори понял, что больше не выдержит. Когда пол под ним вздыбился, он прокричал:

— Прекрати! Я велю тебе, Кусанаги: прекрати бурю! Кровью Рюдзина и всех императоров, великой Аматэрасу, прекрати! — И, собрав остаток сил, он пригнул острие меча книзу.

Ветры утихли, и жуткая длань поднялась обратно к небу. Тучи стали рассеиваться. С высоты градом посыпались обломки и камни. Кусанаги ринулся вниз и вонзился в доску у ног Мунэмори. Руки свело, словно два изогнутых стальных бруса, он едва мог пошевелить ими, не говоря о том, чтобы согнуть. Наконец Мунэмори удалось отлепить чуть не присохшие к рукоятке пальцы. Он развернулся и медленно побрел назад в дом, волоча за собой Кусанаги. Гостиная лишилась половины кровли, а в двух стенах зияли дыры. Прошаркав к сундуку, Мунэмори с размаху швырнул в него меч и закрыл крышку, потом упал рядом на пол и забылся сном.