Прошло два месяца. Зимние снега и льды растаяли, превратив императорский сад в болото жидкой грязи. Из всех времен года это нравилось Кэнрэймон-ин меньше всего — воздух хотя и потеплел, но деревья стоят голые и ни одно не цветет. Недуг, одолевавший ее всю зиму, наконец отступил, зато навалилась новая напасть, лишив всякого аппетита.

«Быть может, это божья кара за Кусанаги?» — гадала она.

Однако, не дождавшись в срок обыкновенного женского, Кэнрэймон-ин задумалась, вспоминая матушкины наставления. Она послала за министром — начальником Лекарской палаты, а тот, в свою очередь, прислал старую монахиню-врачевательницу.

Старушка принялась ощупывать и тыкать императрицу в самые укромные места, бормоча слова Лотосовой сутры. Кэнрэймон-ин, отвернувшись, разглядывала унылый сад, пытаясь сосредоточиться на ином, чтобы не вскрикнуть или не поморщиться от непривычного прикосновения.

— Давно ли у вашего величества задерживаются истечения?

— Дней десять, кажется.

— А когда вы почувствовали недомогание?

— По-моему, около четырнадцати дней назад.

— Сколько вашему величеству лет?

— Двадцать три.

— Значит, вы родились в год Змеи? — Да.

— А государь, ваш супруг?

— В год Петуха.

— М-м… — Монахиня наконец откинулась на пятках с довольным видом. — Могу я огласить кое-что для придворных, госпожа?

— Огласить?

— Да, что вы понесли.

— А-а… Да, конечно. — Кэнрэймон-ин улыбнулась, хотя и несколько болезненно.

— Не бойтесь, госпожа. Все будет хорошо. — Старушка низко поклонилась и, шустрее, чем можно было ожидать для ее возраста, просеменила за алые занавеси к сёдзи. В проходе она снова опустилась на колени и вывела: — Радуйтесь: государыня в тягости!

Из дверей императрицыной опочивальни весть разнеслась по столице подобно недавнему пожару. Кэнрэймон-ин так и слышала, как за бумагой перегородок о ней шепчутся слуги и царедворцы. Ее неизменно удивляло, почему такие сугубо личные вещи вызывают всеобщее любопытство. Однако она была императрицей, и в ее жизни почти не осталось личного.

Кэнрэймон-ин оглядела живот, в котором еще не скоро уга-дается маленькая жизнь.

— Значит, ты и станешь тем самым императором Тайра, — прошептала она. — А пока, малыш, расти себе в тепле и покое.

Неизвестно, какой мир тебя встретит, когда ты появишься на свет.

Мунэмори тоже был во дворце по своей надобности, когда до него долетела счастливая новость. Он не мешкая велел закладывать упряжку и отбыл в Нисихатидзё, радуясь возможности рассказать обо всем отцу.

Повозка шла неровно, и Мунэмори подбрасывало на ухабах, однако он не жаловался. Вознице было велено гнать во весь опор, что он и делал, покрикивая:

— Посторонись! Дорогу высокому вельможе, благородному Тайра! Расступитесь перед моим хозяином!

Мунэмори тем временем грезил о будущем, которое таило в себе радостное известие. Уж теперь-то судьба повернется к нему лицом: маленький император, верно, оценит заслуги дяди Мунэмори и пожалует ему высокую должность. «Быть может, именно так я сделаюсь главой Тайра, — размышлял Мунэмори. — Быть может, однажды мне даже доверят пост канцлера».

Вскоре во дворец можно будет наведываться еще чаще — через месяц-другой жена Мунэмори сама должна разрешиться от бремени. «Если родится сын, они с наследным принцем смогут играть вместе, а меня в это время будут приглашать на чай к Такакуре. Если родится девочка, когда-нибудь она, возможно, составит партию маленькому императору — ведь они нередко женятся на родственницах, — и тогда у меня самого, вероятно, будет внук-император».

Так в Нисихатидзё Мунэмори приехал хмельным от тщеславных грез и потребовал, чтобы его немедля отвели к отцу.

Киёмори был удивлен и раздосадован его появлением. Мунэмори отметил, как тот осунулся и поседел с их последней встречи. «Стареет, — сказал он себе. — Немудрено, что Тайра перестали ему подчиняться».

— Мунэмори? Что это значит? Или ты разучился себя вести? Забыл, кто в семье главный?

— Радуйся, отец: у меня для тебя хорошее известие. Твоя дочь — моя сестра — в тягости!

Его усилия были тотчас вознаграждены. Киёмори поднял брови и расплылся в улыбке:

— В тягости? Да это же превосходно! Наконец-то!

И вот уже вся усадьба бурлила, переваривая счастливую новость, а Мунэмори, вокруг которого поднялся этот переполох, купался в лучах радости и умиления, точно шарик из чайных листьев. Киёмори оставил его ужинать, и весь вечер они поднимали чарку за чаркой за здравие каждого члена государевой семьи, не обойдя даже Го-Сиракаву. Поучаствовать в празднестве прибыли и другие Тайра, в том числе младшие братья Мунэмори — Сигэхира и Томомори, вместе с матерью, Нии-но-Амой. Мунэмори не без отрады отметил, что старшего из них, блистательного Сигэмори, среди гостей не было.

Глубоко после заката явился слуга из челяди Мунэмори.

— Господин, вам следует немедленно возвращаться.

— Что? Ступай прочь. Приеду, когда все закончу.

— Простите, что докучаю, господин, но дело не терпит.

— Это жена тебя послала, так?

— Она… то есть да, господин, я прибыл из-за нее. Только тут Мунэмори заметил, что глаза у слуги припухли, а сам он — белее мела.

— Что случилось? Ей нездоровится?

— Будет лучше не обсуждать этого при остальных. Прошу, господин, поезжайте домой, и узнаете сами.

Нии-но-Ама услышала разговор, обернулась и сказала:

— Не будь чурбаном, Мунэмори. Ступай повидайся с женой. Итак, Мунэмори снова забрался в карету, на сей раз в самом дурном расположении духа, и затрясся по ухабам, предвкушая расправу. «Если это очередной каприз, пусть пеняет на себя. Света белого невзвидит! А хотя бы и заболела — надо быть осторожнее!» Колеса и воловьи копыта скрипели по грязной мостовой, навевая глубочайшее уныние.

Когда же наконец повозка перевалила через поперечину ворот, Мунэмори выглянул в оконце. В усадьбе было темно, словно фонарей не зажигали, а изнутри доносился плач. Чувствуя, как сердце сковывает ужас, Мунэмори выскочил из кареты и ринулся в дом — тщетно слуги пытались остановить его, хватая за рукава.

Мунэмори вбежал в опочивальню и увидел там лежащее тело, обернутое в белый шелк с кровавыми пятнами по краям. Вокруг сгрудились плачущие служанки и монахи, выводящие сутры. При появлении хозяина все встрепенулись и посмотрели в его сторону.

Он упал на колени.

— Ч-что здесь случилось?

— Дитя… — простонала одна из женщин сквозь слезы. — Оно пошло слишком рано. Мы пытались помочь, но кровь… было так много крови….

У Мунэмори нахлынули слезы. С комом в горле, еле выдавливая слова, он спросил:

— А ребенок? Что с ребенком? Женщина лишь покачала головой.

— Нет! — закричал Мунэмори и бросился к телу, расталкивая сидящих. Он схватил завернутые в саван плечи жены и встряхнул ее. — Как?! Как ты посмела?! Мы же могли родить императора! — Тут Мунэмори упал ей на грудь и зашелся в рыданиях.

Его обступили слуги, принялись мягко оттаскивать за рукава.

— Господин, так нельзя! Оставьте заботы монахам. Вы ничего не могли поделать. Господин, вас никто не винит. — И Мунэмори дал себя увести в темный зал, где потом долго сидел и рыдал, утирая рукавом слезы. Слуги приносили ему чай и горячие освященные полотенца, чтобы очистить руки от скверны после прикосновения к покойнице. Мунэмори потребовал оставить его одного, что и было исполнено.

Собираясь мало-помалу с мыслями, он задумался над тем, что сказали слуги, — будто ему не в чем себя винить.

— Так ли это? — пробормотал он вслух. И в тот же миг уловил в воздухе запах гари. Подняв глаза, Мунэмори увидел бестелесную тень Син-ина, сидящую напротив него.

— Мунэмори-сан, — произнес призрак с царственным кивком. — О чем плачешь?

— Значит, этого ты хотел? — выкрикнул Мунэмори. — Это и есть та самая жертва, которая ничего мне не стоила?

— Когда мы договаривались, — протянул демон-дух, — твоя жена была для тебя пустым местом.

— Я снова к ней привязался!

— Откуда мне было знать, что так выйдет?

— А ребенок… Зачем ты его отнял? Призрак пожал плечами:

— Что в нем особенного? Заведешь другого.

Мунэмори сплюнул, схватил освященное полотенце и запустил им в Син-ина, но призрак уклонился без труда, так что оно жалкой тряпицей шмякнулось в стену.

— Желаешь расторгнуть сделку? — продолжил Син-ин. — Пожалуйста: уверен, отыщутся и другие желающие обеспечить Тайра великую славу. Я заметил, у тебя есть еще братья.

— Ну уж нет! — взревел Мунэмори, сжав кулаки. — Я свое отдал сполна, так что черед за тобой!

— Будь покоен, — отозвался Син-ин. — Свою часть уговора я исполню.

— Только попробуй обмануть, — процедил Мунэмори.

— Ой, чуть не забыл. Когда твоей сестре, императрице, приспеет рожать, ты проследишь за тем, чтобы ее отвезли в Рокухару. Надеюсь, не забыл еще, какое крыло подойдет лучше всего?

— Гостевые покои, — вяло проронил Мунэмори, — где вы обитали.

— Где я все еще обитаю — время от времени, — поправил его Син-ин. — Чтобы ничего не упускать из виду. С тех пор как Киёмори и Токико оттуда уехали, челядь до ужаса халатно относится к подновлению оберегов. А поскольку Энрякудзи все еще лежит в руинах, моей братии стало куда вольготнее находиться в столице. А все благодаря тебе.

— Рад услужить, — выдавил Мунэмори. — Но зачем?

— Что зачем?

— Зачем ей рожать в Рокухаре?

— А почему бы мне не поприветствовать нового родственника? Все первые люди почитают необходимым посетить императорские родины. Разве я не из их числа?

— В каком же качестве вы будете… их посещать? На мгновение глаза Син-ина сверкнули льдом.

— Неразумно слугам допрашивать господина. Со временем ты все узнаешь. — Затем его черты потеплели. — Однако приободрись, Мунэмори-сан, и береги себя. Скоро у тебя появится племянник — будущий император. — И, многозначительно усмехнувшись, призрак исчез. А Мунэмори со стоном бросился на пол, разрывая свои шелка в клочья.