В ту самую ночь, в тот самый час монах Сайко стоял на углу улицы в юго-восточной части Хэйан-Кё, там, где обыкновенно селились художники и актеры. Он тоже почувствовал, как на юго-востоке поднялся теплый вихрь, и улыбнулся. «Разум женщины слаб», — сказал Син-ин и был прав.

Сайко отправился на близлежащий постоялый двор, поприветствовал хозяина и поднялся по деревянной лестнице на второй этаж.

Там его с радостью и нетерпением встретили три молодые женщины и юноша. Последние часы они определенно провели за уборкой, хотя пол так и остался усеян сценическими кимоно, веерами, шелковыми шарфами и прочими принадлежностями их ремесла. Девушки, несомненно, происходили из низших классов: в комнате не было ни одного занавеса ките, и посетителя встречали, не пряча лиц.

— Какая честь принимать вас у себя, ваша святость, — сказала одна из танцовщиц — миловидная, хотя и чересчур худая.

— Мне повезло, что я вас нашел, — отозвался Сайко, кланяясь всем по очереди. — Государь-инок очень щепетилен в выборе танцовщиц к своему Празднеству Ткачихи. Хотя впереди еще два месяца, ин попросил меня задаться поиском — таково уж его свойство. Много улиц я исходил, много народу порасс-прашивал: кто лучше всех, кто лучше всех? Вы поразитесь, как часто мне называли ваши имена.

Танцовщицы улыбчиво закивали. Сайко хлопнул в ладоши.

— Давайте же освежимся, а потом вы покажете мне свое мастерство.

Он послал в харчевню этажом ниже за кувшинами саке, рисом и соленьями. Разносчицы все принесли вместе с тремя жаровнями, на которых тотчас приготовили рыбу для Сайко и девушек. Когда кушать было подано, монах предусмотрительно устроился у входной двери.

Расходы его не заботили, ибо жалованье старшему советнику отрекшегося императора полагалось богатое. Зато танцовщицы пировали, как в Чистой земле. Судя по всему, таких яств они отродясь не видали.

После того как сосуды с саке и сливовым вином опустели — в основном стараниями девушек, — Сайко снова хлопнул в ладоши и объявил:

— Довольно угощаться! Теперь покажите мне свое прославленное искусство, за которое вас так хвалили.

— Таносико! — обратились трое артистов к худенькой товарке. — Ты среди нас лучшая, тебе и начинать.

Девушка застенчиво улыбнулась и встала, слегка пошатываясь. Видимо, выпитое слишком сильно сказалось на ее слабом существе. Остальные подвинулись, чтобы дать ей простор, а Таносико накинула курточку из шелковой парчи. Наряд был ей великоват и явно поношен, с чужого плеча, а широкие рукава слегка мели пол. Юноша взял маленький барабан и принялся отбивать неторопливый ритм. Таносико вытянула руки, склонила головку и плавно задвигалась, то и дело кланяясь и низко поводя рукавами. Даже во хмелю ей удавалось вовремя кивать в такт барабану и похлопывать веером о ладонь. Сайко пришло на ум, что, будь у девушки хорошая семья и правильное воспитание, ей был бы обеспечен успех. «Увы, придется бедняжке уповать на счастье в следующей жизни».

Когда Таносико исполнила один слегка нетвердый пируэт, Сайко прервал ее:

— Великолепное движение! Покажи-ка еще раз! Девушка, краснея, снова выполнила па, с трудом сохранив равновесие.

— Восхитительно! Я знаю, владыка подобные танцы обожает! Подойди, дай мне взглянуть поближе.

Таносико, едва слышно вздохнув, подошла туда, где сидел монах — рядом с кухонными жаровнями, — и снова изобразила пируэт, широко раскинув руки. Ее рукава пролетели над открытыми углями. Один зацепился за решетку. Таносико этого не заметила и следующим движением потянула жаровню на себя, просыпав угли на подол куртки и соломенную циновку. Солома и ткань немедленно вспыхнули. Таносико взвизгнула, заметив пламя. Ее подруга в попытке погасить огонь выплеснула в него содержимое вин ной бутыли, отчего тот только сильнее разгорелся.

Сайко вскочил, сбив еще одну жаровню.

— Блаженный Амида! Я сейчас же приведу подмогу! — Он выскочил из Дверей и сбежал по ступенькам на улицу, не ответив на удивленные восклицания хозяина. Очутившись снаружи, Сайко тут же сбавил шаг и побрел как ни в чем не бывало. Нашел выше по улице темную арку и стал наблюдать за ночлежкой.

Вскоре из чердачных окон стало вырываться пламя, сквозь рев которого слышались отчаянные предсмертные крики танцовщиц. Огонь переметнулся на кровлю и мигом ее поглотил: Хэйан-Кё не видел дождя уже несколько месяцев. К тому же ничто так не горит, как сухая солома.

Мимо Сайко неслись люди с полными ведрами наперевес, но монаха это уже не волновало. Он кивал им и благословлял на ходу, зная, что огонь не остановить.

Юго-восточный ветер до того усилился, что запросто перебрасывал искры с крыши ночлежки на соседние дома. Их деревянные кровли вспыхивали одна за другой, и вот уже целый квартал стоял, объятый пламенем. Незадачливые пожарные бросались на улицы в горящей одежде. Жители домов в спешке давили друг друга, а напуганные волы и лошади — и того больше. Женщины с горящими рукавами метались туда-сюда с воплями боли и страха, поджигая телеги, паланкины, других беженцев.

Когда пожар разросся, улицы потонули в дыму, и даже те, кому удалось спастись от огня, падали наземь, задыхаясь и судорожно глотая воздух, точно рыбы на берегу. Пылающие дома один за другим взрывались от жара, их соломенные кровли разлетались по сторонам, неся кругом погибель.

Сайко улыбался. Всего в нескольких кварталах к северо-западу — точно с подветренной стороны — лежал дворец императора. Теперь уже было ясно, что ни водоносные бригады, ни высокие стены, ни молитвы жрецов не помешают ужасной стихии поглотить весь Дворцовый город. То, что государя с супругой там нет, не имело значения. Их гибель в задачу не входила. Поджог затевался, чтобы посеять среди горожан смятение и безнадежность, что и было достигнуто.

Сайко поспешил на запад, смешавшись с толпой беженцев. Его будоражила мысль о том, как из ничтожной каверзы могло вырасти огромное зло, достаточное, чтобы перевернуть мир. Он с нетерпением ждал полуночного доклада.

«Син-ин будет доволен».