Ранним утром девятого дня одиннадцатой луны государь-инок Го-Сиракава сидел в приемном покое, благодушно озирая собрание. Царедворцы первого ранга, все в черном, явились обсудить предновогодние назначения и обязанности, которые следовало распределить меж оставшимися знатными семьями. «Наконец-то, — думал Го-Сиракава, — все идет как положено». Он чувствовал себя императором — тем, кем должен был быть с самого начала.

За последние месяцы Тайра удалось выиграть несколько мелких сражений вдоль Западного морского пути, а теперь они строили крепости и преграды, надеясь подчинить себе западные земли. Го-Сиракаве наконец удалось выставить грубияна Ёсинаку и его войско из столицы под предлогом угрозы Тайра. Пока Ёсинака сражался — с переменным успехом, — Го-Сиракава надеялся, что какая-нибудь меткая стрела Тайра избавит его от трудов.

В ту пору четырехлетний внук Го-Сиракавы, принц Го-Тоба — дитя одной из многочисленных дам Такакуры — был призван во дворец и назначен наследником трона, готовым занять его, чуть только Тайра признают, что Антоку лишился прав властвовать. Фактически страной правили два императора, хотя Го-Сиракава всячески уповал на недолговечность столь необычайного положения.

Сквозь щель в ставнях пробрался зимний сквозняк, потрепав Го-Сиракаву за рукав. Он даже не поежился. На мгновение ему показалось, будто в зале кто-то зло рассмеялся, но никто из сановников не улыбнулся, так что он счел это наваждением.

Однако через миг со стороны главных ворот Ходзидзё долетел звон буддийского гром-колокола. Кто-то пытался развеять злые силы или изгнать призрака. Вельможи в замешательстве обратили лица к Го-Сиракаве.

— Что происходит?

Государь-инок немедля велел слуге пойти и узнать, что стряслось у ворот.

Вслед за тем во дворе послышались крики, а за ними — боевой рев тысячной толпы. Над крышей дворца засвистели стрелы. Кое-какие врезались в нее с глухим стуком, и вскоре снаружи повеяло гарью и дымом.

Тут сёдзи распахнулась.

— На нас напали! — вскричал слуга и привалился к косяку с торчащей из плеча стрелой. — Ёсинака взбунтовался! Скорее спасайтесь!

Сановники повскакали на ноги, толкаясь и сбивая друг друга в смятении.

— Позаботьтесь о юном императоре! — крикнул Го-Сиракава в пространство, пробиваясь к ближайшему потайному проходу. Взяв с собой двух челядинцев, он торопливо прокрался подпольем главного чертога и вышел у одноместного паланкина, припрятанного в нише у задних ворот усадьбы. Го-Сиракава забрался в кабинку и скорчился внутри, а слуга взялись за шесты. Во внешней стене Ходзидзё имелась лазейка, которую паланкин беспрепятственно миновал, однако едва слуги вышли на улицу, как их остановил небольшой отряд конников с белым флагом Минамото. Воины натянули тетивы, целя точно в паланкин.

— Что за трус царедворец хотел мимо нас проскользнуть? — прорычал один.

Передний носильщик бросил шесты и поднял руки:

— Это ин, его владычество государь-инок! Не стреляйте! Если вы прольете монаршую кровь, ни за что вашим душам не видать Чистой земли.

Го-Сиракава открыл плетеную дверцу и высунулся, оглядывая воинов.

Конники неподвижно глазели на него миг-другой, а затем медленно опустили луки. Они неуверенно переглянулись.

— Кто ты, какого рода? — спросил Го-Сиракава у одного, по всему — предводителя.

— Сиро Юкицуна, из края Синано, — отозвался тот.

— Ну так знай же, Сиро Юкицуна, что все истинные Минамото служат государевой воле под началом единственно своего сегуна, Ёритомо. Ёсинака затеял мятеж, воспротивился императорскому указу. Он раздает вам ложные приказания. Не пятнайте же доброго имени, пособляя ему в этом отступничестве.

Воины снова переглянулись.

— Все верно, — произнес Юкицуна. — Я сам слышал, как Ёсинака похвалялся сделать себя императором.

— Он лишился рассудка, — согласился его соратник. — Забыл всякую честь и приличия.

Как один, конники спешились и преклонили колено перед императорским паланкином.

— Минамото всегда почитали государеву волю, владыка. Позвольте же сопровождать вас в безопасное место.

Итак, Го-Сиракаву доставили в усадьбу Годзё, где Сиро Юкицуна и его люди взяли прежнего императора под опеку. Однако безопасность эта была зыбкой. К вечеру в усадьбу прибыло послание от Ёсинаки:

«Вашего дворца Ходзидзё отныне не существует. Я снял больше пяти тысяч голов тех, кого мы полонили — вельмож, воинов и монахов, а среди них настоятеля Мэйуна. Завтра их вывесят на Изменничьем дереве в знак недовольства вашим правлением. Больше меня не тревожьте, или я сожгу и Годзё. Записи о будущих назначениях я захватил и уничтожил. Отныне я сам буду решать, кто какой чин получит. Себя пока что назначу начальником императорской конюшни и властителем земли Тамба. Вы должны будете пожаловать мне звание сэйи-тайсёгуна и возвести в четвертый придворный ранг, чтобы я мог превзойти своего брата Минамото-но Ёритомо. Его же велю объявить отступником и издать особую грамоту, дабы я мог с полным правом послать против него войска…»

Перечень приказов и повелений был долгим, и Го-Сиракава вздохнул с тяжестью на сердце:

— Умеют же боги показать нам наши же немощи! Только утром я с гордостью размышляло своем могуществе, а теперь… еще один мой дворец сожжен, сторонники перебиты, а сам я снова сижу взаперти.

Многие из стоявших в пустом зале Годзё невольно прослезились, когда Го-Сиракава составлял указ, называя Ёритомо изменником. Он хотел отправить другого гонца с тайным посланием к сегуну Камакуры — заверить, что грамота писана под давлением, но всякого, кто покидал Годзё, самураи Ёсинаки обыскивали, а потайных ходов здесь не было. Так, посланец отбыл с новым указом, а Го-Сиракава затворился от мира — ждать, что принесет ему судьба.