Глава 24
Сам великий шар,
Все, что ему достанется в наследство, сгинет
И, как и этот отшумевший праздник,
Пройдет бесследно…
Уильям Шекспир. «Буря»
29 июня 1613 года
Театр «Глобус»
— Ну как, готов к нашему великому дню? — с ухмылкой поинтересовался Джон Хемминг у Генри Кондела.
— Ты уверен… что мы не совершаем ошибки? — вопросом на вопрос ответил тот.
— Подумай сам, — стараясь не выдать своего раздражения, сказал Хемминг, словно пытаясь что-то объяснить малому ребенку. — Мы ведь с тобой актеры. Лицедейство — то, чем мы занимаемся. В свое время Кит Марло был легендой — благодаря тому, что он писал, что он делал и кем был. Бог знает, какие слухи ходили о его смерти. И вот теперь, когда доподлинно известно, что Кит Марло жив, что он не умер в 1593 году, что он наблюдал за нами в течение двадцати лет, — да это будет самое великое торжество над смертью со времен Иисуса. Самый драматический момент нашей жизни! Да что там нашей! Всех, кто будет при этом присутствовать! Вспомни речь старого Уилла в «Генрихе Пятом»! О том, как те, кто не участвовал в битве при Азенкуре, будут всю свою жизнь кусать локти. Подумай сам, как будут терзаться те, кому не довелось увидеть, как великий Марло вновь заявит о себе во весь голос. И где? В самом театре «Глобус»! Перед королевской труппой! А на следующий день ее актеры уже сыграют на этих самых подмостках его запрещенную пьесу. — Хемминг подошел к Конделу и обнял его за плечи. — Иногда сама история ставит перед нами вопрос, и ответ на него может быть только утвердительным.
Кондел на минуту задумался.
— Но ведь это не так! — возразил он. — Можно подумать, ты не знаешь, что представляли собой тексты, которые присылал Марло. «Ричард Второй», «Ричард Третий», «Юлий Цезарь»… Нет, и в них, конечно, имелись удачные места — но по большей части это были безумные, никому не понятные вирши! Мы с тобой прекрасно знаем, что лишь стараниями Уилла они превращались в пьесы, которые можно ставить для зрителей. Так неужели теперь возможно предать его ради человека, который в первой своей жизни только и делал, что отравлял людям существование, и, похоже, намерен делать то же самое и после своего воскрешения? Джон, неужто мы откажем нашему другу в праве считаться истинным автором этих пьес? Это равносильно тому, как если бы у него отнять искусство!
— Искусство! — фыркнул Хемминг. — К черту искусство! Какое отношение к нему имеем мы, актеры? Наше дело сделать так, чтобы народ, позабыв о делах, толпами валил на этот берег реки взглянуть на нас. Нет, безусловно, здесь ценят самих себя. Мы не устраиваем после спектакля петушиных боев или травли медведя, — после этих слов Хемминг принялся расхаживать взад-вперед, — как эти жалкие дешевые театрики, где играют на потребу простонародья. А разве мы, случись выбирать между пустым брюхом и сытой жизнью, разве мы погнушались бы и не опустились бы до дешевых потех? Ты согласен голодать во имя искусства? Согласен? Признайся честно.
— Пожалуй, нет, — ответил со вздохом Кондел, — но будь я королем и веди я переговоры о заключении мира, то предпочел бы встать на сторону Шекспира, а не Кита Марло.
— Забудем об этом! — воскликнул Хемминг. — Не переживай, Уилл как-нибудь справится. По крайней мере, без денег он не останется.
— И все равно мне как-то не по себе…
— Довольно! Всю жизнь он только тем и занимался, что присваивал себе чужие заслуги. И вот теперь один из настоящих авторов потребовал свою законную долю. Воистину длань Божья! А Шекспир пусть возвращается к себе в Стратфорд, там у него и недвижимость, и свое дело. Не так уж и плохо для заурядного актеришки. Так что не мучайся. Не пройдет и полугода, как мы будем сидеть с ним где-нибудь в таверне и со смехом вспоминать эту историю!
Последнее утверждение показалось Конделу весьма сомнительным, тем более что в задуманном спектакле ему предстояло сыграть свою роль. Одно он знал наверняка: сосредоточиться на пьесе ему не удастся. Потому что его мысли будет занимать другое — то, что за ней последует и как это воспримет публика. Подумать только, Кит Марло! Убитый в пьяной драке двадцать лет назад в самом расцвете творческих сил. И что же? Оказывается, он жив! И сейчас находится не где-нибудь, а здесь, в театре «Глобус»! Более того, все эти годы Кит продолжал пусть даже из могилы общаться со своими почитателями. Нужно непременно уговорить его, чтобы он написал продолжение «Доктора Фауста»! А то вдруг опять умрет. По-настоящему. Ведь это лишь вопрос времени, причем весьма скорого времени, если судить по тому, как он выглядит. А пока Марло жив, было бы грешно на нем не заработать.
Им крупно повезло, что Кит Марло пришел именно сюда. Хемминг никак не мог успокоиться. Что было бы, отправься он в «Розу» или «Красного быка»? От одной только подобной мысли Хемминг был готов скрежетать зубами. К счастью, это все-таки «Глобус». Впрочем, так должно было быть всегда.
— И когда же его выход? — спросил вслух Кондел. Они с Бербеджем доверили переговоры Хеммингу.
— Он… не сказал… — рассеянно ответил тот. — Известно лишь, что как только спектакль закончится, Марло обратится к публике с Галереи лордов. Он написал для Бербеджа десять строк, и когда тот их произнесет, заговорит сам.
Та часть театра, где располагалась сцена, имела соломенную крышу, нижняя часть которой представляла собой раскрашенный свод. Лишь пара футов отделяла крышу от башни, с которой трубачи возвещали о начале спектакля или же, если требовал сюжет какой-либо пьесы, палили пушки. Непосредственно под крышей располагалась так называемая Галерея лордов. Места на ней предназначались для привилегированной публики, готовой выложить за это удовольствие лишнюю монету. С высоты сцена была видна как на ладони. Правда, имелось одно неудобство: нередко место на галерее приходилось делить с музыкантами. Однако сегодня музыкантов отсюда прогнали, и те были вынуждены расположиться сбоку от сцены. Билеты для зрителей на галерею также решили не продавать. Сегодня ее хозяин — Марло; это трибуна, с которой он возвестит о своем втором пришествии.
Поговорив, Хемминг с Конделом разошлись. Оба влились в шумную толпу актеров, которым сегодня предстояло сыграть для почти полного зала пьесу «Все правда».
* * *
Сколько же времени Кит Марло вел жизнь человека-невидимки? Все эти годы, а если быть точным, два десятка лет он был вынужден скрывать от людей то, чем гордился больше всего, — свое имя. Два десятка лет, прожитых в страхе быть узнанным. И вот теперь судьба подарила ему шанс вновь во всеуслышание заявить о себе.
Нет, Кит не станет входить в театр в самом начале спектакля. Этим он только привлечет ненужное внимание, тем более что его наверняка ищут. К чему рисковать? Марло уже и без того упустил один момент торжества — когда леди Грэшем и ее дети были полностью в его власти. А все потому, что его узнали. На сей раз он дождется начала представления и лишь затем проскользнет на Галерею лордов, закутавшись в плащ и надвинув на лицо капюшон. Нож, который Марло прихватил с собой, был острым как бритва. Он легко разрежет холст, натянутый под самой крышей. И тогда в образовавшееся отверстие на зрителей полетят рукописи пьес шарлатана по имени Шекспир, они появятся на свет, как младенец из чрева матери, вспоротого ножом хирурга. Чистовики рукописей. Он поймает один или два из них. «Ричарда Третьего» — это наверняка, а может, еще и «Ричарда Второго». Марло написал его давным-давно, находясь в далекой стране, причем его версия гораздо лучше той, которую приписывает себе этот стратфордский выскочка, со всеми якобы сделанными им «улучшениями и поправками». Затем он дождется окончания спектакля. Великий Бербедж произнесет свой текст — вместо эпилога он прочтет десять строчек, которые великий Кристофер Марло написал собственной рукой, которые на протяжении двадцати лет не раз переписывал, мечтая о том моменте, когда они прозвучат со сцены. После чего он возвестит о себе. И когда переполох в зале уляжется, Кристофер Марло объявит, что на следующий день зритель увидит его новый шедевр — «Падение Люцифера».
Как только представление началось, улица перед «Глобусом» словно вымерла. Уличные торговцы ушли, и только слуги сторожили лошадей по ту сторону выбеленных известью стен. Марло прошмыгнул внутрь сквозь черный вход. Привратник был предупрежден и кивнул в знак того, что узнал его и пропускает внутрь. Дальше лестница — хочешь не хочешь, а придется ее преодолеть. Вот только как это сделать, если ноги не ощущают под собой деревянных ступеней? Марло почувствовал, как в нем закипает гнев. Как это, должно быть, смехотворно смотрится со стороны — вот он шагает вверх, а взгляд устремлен под ноги, подошвы ног осторожно нащупывают ступени.
Ага, вот и Галерея лордов. Прямо над головой, скрытая за натянутым холстом, соломенная крыша. Марло положил на пол свою собственную рукопись «Падение Люцифера», достал нож и полоснул по холсту. Тот провис, а потом один за другим словно бы выплюнул три перевязанные лентами свитка. Воистину кесарево сечение — с той разницей, что на бумагах нет ни капли крови.
Внизу, на сцене, облаченный в смехотворно пышный костюм, к зрителям вышел Пролог. Его появление тотчас вызвало в зале свист и улюлюканье. К сожалению, Галерея лордов была скрыта занавесом, отчего произносимые на сцене слова звучали глухо и неразборчиво.
— Я не затем пришел, чтоб вас смешить! — объявил Пролог.
— Да нам и без того смешно! — раздался чей-то возглас, и зрительный зал взорвался хохотом.
…и вот теперь,
Столь чинно, благородно
Мы поведем торжественный рассказ,
Историю, что ранит прямо в сердце,
И вас самих растрогает до слез.
Итак, мы начинаем наше…
Пролог произносил свои слова, а тем временем из прорези в холщовом потолке сыпались все новые и новые рукописи. Марло опустился на колени, ловил их дрожащими руками, разворачивал, пробовал читать.
Тем временем приближалась кульминация пьесы. Ага, вот и нужные слова. Мальчик, игравший Анну Болейн, тоненьким голосом продекламировал:
— Вы не могли бы показать мне…
И лорд Сэндис отвечал:
— Я уже сказал вашей светлости,
что они будут говорить еще раз…
И в этот момент пропели трубы, раздалась барабанная дробь, где-то наверху дважды прокатился раскат грома, от которого содрогнулись тонкие театральные стены. Это на башне вхолостую выстрелили две пушки. От произведенного ими грохота зазвенело в ушах.
— Боже милостивый!.. — воскликнул человек, приставленный к пушкам.
Сегодня утром он заранее заложил в орудия заряды послабее, после чего ушел в таверну побаловать себя элем. По звуку выстрелов пушкарь тотчас сообразил, что что-то не так. Из жерл обоих орудий вырвались огромные языки пламени, а вслед за ними — какие-то пылающие комья. Пушкарь мог поклясться, что не забивал в стволы ничего подобного. Огненные клубки упали по обеим сторонам соломенной крыши. Пушкарь в панике искал глазами ведро с водой и песок, которые на всякий случай всегда держал под рукой. Проклятие! На месте их не оказалось. И куда только они могли подеваться?
Солома вспыхнула почти мгновенно. В первые минуты было больше жара, чем дыма. Единственным признаком того, что крыша горит, было дрожащее марево раскаленного воздуха. Но уже в следующую минуту огонь проник под первый слой соломы, и та задымилась. Сначала едва заметно, потом все сильнее и сильнее.
Зрители ничего не замечали — их внимание заворожили уханье пушек, рев труб и барабанная дробь. Между тем огненный язык уже бежал дальше по соломенной крыше, и не было никого, кто мог бы его остановить. Вернее, сразу два языка устремились навстречу друг другу с обеих сторон сцены, чтобы встретиться как раз посередине, над Галереей лордов.
Наконец-то до зрителей дошло, что происходит. Марло удовлетворенно отметил про себя, что народ в зале переполошился. Правда, дальше разглядывать рукописи, выпавшие из прорехи в холсте, ему помешала отнюдь не паника среди зрителей. Внимание Кита привлекли какие-то непонятные звуки. Показалось, будто рядом с ним был кто-то еще. Хемминг? Кондел? Марло обернулся с заискивающей улыбкой на лице. Через мгновение улыбка пропала.
— Добрый день! — спокойно обратился к нему Генри Грэшем. — Если не ошибаюсь, мы уже встречались с вами раньше. Ах да, вы уже знакомы с моей женой.
* * *
Генри Кондел ткнул носком башмака в небольшую кучку золы. Вот и все, что осталось от «Глобуса». Его «Глобуса». Как же они надеялись, что 29 июня 1613 года войдет в историю как день, когда Кристофер Марло восстанет из гроба! Ведь они дали ему эту возможность. Впрочем, 29 июня все равно войдет в историю — как день, когда театр «Глобус» сгорел дотла. Одному Богу известно, куда подевался Марло. Никто не видел, как он входил в театр. Что до бесценных рукописей Уилла, то теперь, как говорится, пиши пропало. Наверняка канули в небытие вместе с театром. Впрочем, спасибо и на том, что их не украли. Марло наверняка потребует назад деньги, а заодно захочет, чтобы поставили его пьесу.
При этой мысли Конделу сделалось веселее на душе. Черт возьми, они ведь еще могут выполнить вторую половину сделки. Ведь еще остался «Блэкфрайерс». Нет, конечно, зальчик там крохотный, но все-таки это тоже театр. А они по-прежнему лучшая актерская труппа во всей Англии. Все, что им нужно, — это текст пьесы. Марло обещал принести рукопись еще вчера. «Ничего, потерпим. Уж если он двадцать лет жил после собственной смерти, то что нам стоит подождать еще пару дней?» А когда Марло вновь придет, на этот раз с рукописью, они заключат с ним новый договор. Какая ему разница, где вновь предстать перед зрителями: в «Глобусе» или в тесном зальчике театра «Блэкфрайерс»?
Взгляд Кондела привлек какой-то черный комок в куче золы. Он подошел ближе. В нос ему тотчас ударил тошнотворный запах. Актер поморщился. Наверное, под крышей театра свили гнезда какие-то птицы, иначе откуда здесь вонь обгоревшей плоти? Хорошо еще, что обошлось без человеческих жертв. Пожар начался с крыши, и первой загорелась Галерея лордов. Им еще крупно повезло — Марло звонкой монетой заплатил за то, чтобы на галерею никого не пустили.
Народ из зала вывели быстро. Правда, на одном из зрителей, когда тот выходил на улицу, загорелась одежда. И вновь везение — рядом оказался какой-то любитель Мельпомены, который сообразил потушить пламя бутылкой эля.
Кондел взял в руки палку и поковырял комок. Половина его была бесформенной, расплавившись в горниле пожара, однако вторую половину при желании можно было узнать. Это был железный ошейник, от которого тянулся обрывок цепи. Черт побери, в каком же спектакле они пользуются этой бутафорией? Ах да, в «Тамерлане», там у них массовка с пленниками. И как он сразу не вспомнил? Наверное, ошейник свалился откуда-то с Галереи лордов. Да, жаль, что их старый добрый «Глобус» был построен не из железа, вздохнул Кондел. Тогда бы он точно не сгорел.
Ладно, будем утешать себя тем, что это несчастный случай. Ведь ни Марло, ни Шекспиру не пришло быв голову подпалить театр.