Книга: Совесть короля
Назад: Глава 21
Дальше: Глава 23

Глава 22

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж…
Уильям Шекспир. Сонет № 66
Конец февраля — начало марта 1613 года
Дом на Стрэнде, Лондон
Одно сэр Генри знал доподлинно: он попал в ад. Тело его терзала мучительная, жгучая боль — впрочем, такая и полагалась грешникам в этом месте. А еще жар — нестерпимый, непрекращающийся жар. Но почему здесь так темно? Неужели Люциферу не угодно, чтобы его пленники не только чувствовали прикосновение языков пламени, но и видели их? И откуда здесь взялись какие-то голоса? Негромкие, невнятные, доносящиеся словно издалека. А еще редкие мгновения умиротворения, когда его будто обволакивает прохладный бальзам… Непонятно. Впрочем, на то, чтобы понять, у него впереди есть целая вечность.
Хотя Грэшем почувствовал лишь один взрыв, на самом деле их прогрохотало два. Первый — когда огонь подобрался к пороховым бочкам на неуправляемом галеасе. Второй — когда баркас, с которого Грэшем спрыгнул в воду, тоже взлетел на воздух — не иначе как из чувства солидарности с венецианцем. Этот взрыв был направлен главным образом вверх — инженеры укрепили пороховые бочки железными листами так, чтобы в небо вырвался фонтан разноцветного огня. И все равно взрывная волна накрыла шлюпку, в которой сидела Джейн с детьми. В какой-то момент та уже видела себя вместе с Уолтером и Анной на дне реки, с железными ошейниками на шее, однако в следующее мгновение рядом раздался глухой удар, и к ним протянулись чьи-то руки. Дом. Дом на Стрэнде. Их собственная лодка, самая большая, самая крепкая и устойчивая, и главное — в ней были люди, ее верные слуги.
Манион находился во второй лодке. В какой-то миг он увидел на фоне озарившегося ослепительной вспышкой неба силуэт хозяина, взмывшего ввысь подобно птице. Сам он лишь слегка пригнулся, когда их накрыло на удивление слабой взрывной волной — лодка закрутилась на одном месте, а людям на какое-то время заложило уши. Потом Манион увидел тело на поверхности воды — одежда разорвана в клочья, кровавый след на белой коже. Он тотчас велел своим людям налечь на весла, но когда от тела хозяина его отделяли считанные ярды, оно пошло ко дну. Не раздумывая Манион прыгнул в воду, опускаясь все ниже и ниже в кромешную черную мглу. Но вот его руки что-то нащупали. Волосы! Волосы хозяина! Крепко обхватив сэра Генри за грудь, Манион рванулся вверх.
Сначала все решили, что Грэшем мертв. В предплечье, чуть повыше локтя, застряла острая щепка. Одна нога сломана. Дыхания нет. Манион положил сэра Генри и трижды изо всех сил нажал на грудь. Затем перевернул хозяина на живот, свесил его голову через борт и несколько раз стукнул кулаком по спине. Минута. Две. Никакого результата. Но что это? В следующий миг тело утопленника дернулось, затем изогнулось, а потом изо рта Грэшема фонтаном хлынула рвота. Манион подождал, пока изо рта хозяина вытекут остатки речной воды, затем перевернул его и вновь принялся давить на грудную клетку. Затем вновь пару секунд выждал, после чего припал ртом к его рту. Он убрал свои губы от холодных и посиневших губ сэра Генри, лишь когда тело Грэшема вновь содрогнулось в конвульсиях, а губы сами втянули воздух. Обхватив хозяина, словно ребенка, плотно прижав его к себе, Манион велел грести домой.
Они не отходили от его постели. Дыхание было слабым, прерывистым и грозило прекратиться в любое мгновение. Сам сэр Генри находился без сознания, которое, похоже, не спешило к нему возвращаться. Приглашенные врачи лишь покачали головами, сбились кучкой в углу, о чем-то посовещались, а потом предложили обильное кровопускание.
Грэшем и без того был весь в крови, когда его принесли домой, так что Джейн возмутилась против такого решения, особенно когда представила себе, как острый скальпель вонзается в истерзанное тело мужа. Господь наполнил его организм необходимым количеством крови, едва ли не половину которой он уже потерял. Так зачем отнимать последние остатки? Манион стал на ее сторону.
— Послушайте, хозяйка, — сказал он. — Пусть я никакой не лекарь, но мы с хозяином насмотрелись на своем веку, как люди истекают кровью, да и самим не раз случалось получать раны. Скажу прямо — сэр Генри не любитель кровопусканий. Однажды у него была лихорадка, и он не дал пустить себе кровь. Просто наотрез отказался. Мы с ним повидали, как люди истекают кровью. Я имею в виду: по совету врачей. И ни разу я не заметил, чтобы им после этого бывало лучше. Обычно становилось только хуже.
Так как же поступить?
— Нет, — негромко, но твердо ответила она докторам. — Никаких кровопусканий. Оставьте его в покое.
Доктор Напьер заставил ждать себя целую вечность — по крайней мере, им так показалось, хотя Джейн и знала, что он примчится к ним по первому же зову. Между тем состояние сэра Генри резко ухудшилось. Рана в предплечье, откуда они вытащили щепку, побагровела и не затягивалась, грозя в любое мгновение обернуться гангреной, а это значило, что в лучшем случае ее муж лишится руки, в худшем — они потеряют его самого.
Напьер провел у постели больного около часа. Первым делом он потребовал, чтобы в камине развели огонь и закрыли всё окна и двери. Как только в спальне сделалось жарко, он снял с кровати все простыни и раздел самого Грэшема донага.
— Теперь его нужно вымыть. Пусть принесут горячую воду и мыло, — распорядился он, после чего обратился к Джейн и Маниону: — Я прошу, чтобы вы поняли одну вещь. Полагаю, вы сильная женщина, судя по тому, что вам пришлось пережить на реке. Иногда, когда человек попадает в воду и какое-то время не дышит, с его мозгом происходят странные вещи. Такое впечатление, что его покидает все на свете — способность мыслить, способность отвечать за свои поступки, он словно перестает быть самим собой, а его мозг следит лишь за тем, чтобы тело выполняло свои основные функции. И я не могу гарантировать вам, что такого не произойдет с вашим мужем. Вы должны быть готовы ко всему.
— Это все? — спросила Джейн упавшим голосом.
— О, если бы! Во-первых, вот это. — И он достал две коробочки с мазями: одна с белой, другая с коричневой. — Каждый вечер, в девять часов, кладите ему на кончик языка вот такое количество лекарства… Обязательно следите за тем, чтобы ваш муж не выплюнул даже малой толики. Мазь сама растворится во рту. Главное, чтобы дозу он получал регулярно, строго по часам и полностью.
— Что это? Уж не рог ли единорога? — поинтересовался Манион, охочий до экзотических снадобий.
— Нет, — резко ответил Напьер. — Первая приготовлена из плесени, растущей в сырости на коре некоторых деревьев. Вторая представляет собой особое сочетание корней и трав.
— Наверное, как корень мандрагоры, — не унимался Манион. Он слышал, что мандрагора вырастает в тех местах, где мужчина изверг на землю свое семя. Говорили также, что она кричит, когда ее пытаются выкопать. Напьер не удостоил его ответом: вместе этого он давал дальнейшие указания. Больного следовало держать в тепле, однако каждый час протирать влажной тканью. И еще нужно постоянно вливать ему в рот говяжий бульон.
— Большую часть он будет извергать с рвотой, но кое-что задержится в желудке. Кладите ему в рот по крошке пшеничного хлеба, но следите за тем, чтобы она не попала в дыхательное горло. Пусть она будет у него во рту, пока не растворится. Давайте также ему мед и сласти. Любую здоровую пищу, которая быстро растворяется. — Напьер посмотрел на больного и задумчиво сказал: — По всей видимости, ему кажется, будто он умер. Смерть еще не забрала его к себе, но непременно сделает это, если сэр Генри слишком надолго задержится возле ее дверей. Нам, простым смертным, никак не достучаться до сознания того, кто там стоит. А вот обоняние — сильное чувство, и запахи ваш муж в состоянии улавливать. На какой из них он особенно сильно реагирует?
— Мои духи, — смущенно ответила Джейн, потупив взор.
— Свежий хлеб и бекон, жаренный на вертеле, — поспешил добавить Манион. — А еще хорошее вино…
— Музыка! — воскликнула Джейн. — Он обожает музыку!
— В таком случае капайте ему на подушку ваши духи, — ответил Напьер, — и пусть в его комнате играет музыка. Да, полчаса музыки, полчаса тишины. Держите в комнате свежий хлеб. Жарьте бекон. И молитесь.
— Мой муж не верит в Бога, — ответила Джейн. Страшное признание, за которым могло последовать не менее жуткое наказание. Однако она верила этому странному педантичному человеку.
— Зато Бог наверняка верит в него, — с улыбкой ответил Напьер и вздохнул. — Ваша милость, если вы позволите, я останусь при сэре Генри, пока он не выздоровеет.
* * *
Так начались их бдения. Джейн проводила у постели мужа почти все время. Лишь когда усталость начинала брать свое и она буквально валилась с ног, ее сменял верный Манион. Несколько часов благословенного сна, и Джейн вновь спешила к постели больного. По совету Напьера к Грэшему несколько раз приводили детей.
— Дети сильнее, чем мы о них думаем, — сказал врач. — Они живут в мире, который не понимают, и это непонимание постоянно порождает в их душах страх. Чем чаще они — в разумных пределах, разумеется, — сталкиваются с реальной жизнью, тем меньше в них страха. Чем меньше в них страха, тем смелее они станут, когда вырастут.
«Не многовато ли они уже узнали?» — спрашивала себя Джейн, когда перед ее мысленным взором возникали сцены пережитого ужаса.
— Тот человек был ублюдком? — спросил ее как-то раз Уолтер, вспомнив слова Грэшема.
— А что такое дурная болезнь? — невинно поинтересовалась Анна.
Внешне ни один из детей не выказывал признаков потрясения, однако оба предпочитали не заговаривать на эту тему. Джейн попросила слуг, чтобы те ненавязчиво расспросили их, но сын и дочь упорно молчали. После подобных расспросов Анна как-то раз проснулась ночью с криком, и Джейн решила оставить детей в покое. Телесные раны заживут быстро, душевные затянутся со временем, но никогда не заживут полностью, с грустью подумала она. Ни ее собственные раны, ни раны ее детей.
Бдения продолжались. Мазь, которую Напьер велел давать больному, кажется, подействовала. Во всяком случае, краснота вокруг раны в предплечье спала. Сломанная нога также потихоньку срасталась. Но сам Грэшем по-прежнему сохранял неподвижность: дыхание едва уловимо, глаза закрыты, лицо — отрешенная маска.
* * *
Если кто и выиграл в этой ситуации, так это Манион. Рядом с постелью Грэшема он устроил настоящую кухню — на вертеле с веселым шипением жарился бекон, нос щекотал аромат свежеиспеченного хлеба, не говоря уже о вине. Вино Маниону приносили для того, чтобы сэр Генри обонял его аромат. Но коль бутылка открыта, что еще остается? Разве только осушить ее до дна. А стоило Маииону опорожнить бутылку, как он заваливался спать где-нибудь в углу, и тогда стены комнаты сотрясал могучий храп. Для Джейн постоянное присутствие Маниона стало столь же естественным, как небо над головой, она даже не будила его.
— Самое опасное время — это раннее утро, — с самого начала предостерег ее Напьер. — В эти часы я бы советовал вам не отходить от него. Говорите с ним. Понимаю, вам будет нелегко, и все же говорите.
* * *
Была половина третьего. И Лондон, и их дом были объяты сном. Лишь пламя свечи давало дрожащий неверный свет. С минуты на минуту придет слуга, чтобы подбросить в камин угля. Где-то через час, крякнув, проснется Манион, увидит, что уснул в углу, начнет извиняться. Она, конечно, не станет даже его слушать, лишь отойдет в сторонку, чтобы ополоснуть лицо, а может, даже сумеет урвать несколько часов спасительного сна. Затем постепенно проснется и весь дом, и лишь для ее мужа утреннее пробуждение ничего не значит, словно он лишен и зрения, и слуха. Он лишь лежал на постели и еле слышно дышал.
И Джейн заговорила с ним. Она рассказала мужу о том, что случилось в их доме. О том, как глупый поваренок добавил в мясной пирог сахару вместо соли и как рассердился на него повар. О том, что родители Юного Тома подхватили лихорадку, которая, казалось, вот-вот сведет их обоих в могилу, и что бедняга Том разрывался между ними и своим любимым сэром Генри. О том, что в городе трудно купить хорошее свежее мясо, а которое есть — слишком дорого, а вчера молоко принесли уже кислым, хотя крестьянин клялся и божился, что оно только-только из-под коровы. Наверняка какая-нибудь старая ведьма сглазила его стадо. Во всяком случае, именно это прохиндей заявил в свое оправдание.
Когда новости кончились, Джейн принялась рассказывать Грэшему о детях. Как маленькая Анна спросила у нее, что такое дурная болезнь, и как она попыталась ответить, стараясь не навредить своим ответом невинной детской душе, но Анна есть Анна, дочь моментально поняла, что мать от нее что-то утаивает, хотя и не стала задавать новых вопросов. Видимо, внутреннее чутье подсказало малышке, что не стоит лишний раз огорчать маму.
А потом Джейн заговорила о том, как любит его. Как, будучи еще маленькой девочкой, которая за свою короткую жизнь натерпелась и голода, и побоев, увидела, что к ним в деревню въехал верхом худой, осунувшийся мужчина, однако, судя по виду, лорд, а рядом с ним другой человек, огромный, как гора. «И как только богач может быть таким худым и таким несчастным?» — подумала она тогда. Но зато какой красавец! Он заговорил с ней у пруда, но тут из дома вышел отчим и принялся хлестать ее розгой, и тогда он… он сломал отчиму руку. Завязалась драка, и все кончилось тем, что она уехала вместе с ним из ненавистной деревни. Увозил ее оттуда, посадив в свое седло, человек-гора. Она кричала, требовала, чтобы ее выслушали, и им ничего другого не оставалось, как ее выслушать, и она заявила, что коль скоро спас ее именно он, то она согласна ехать лишь на его лошади и ни на какой другой. И тогда Грэшем, презрительно скривив рот, посадил ее к себе, и они с триумфом въехали в Лондон. И в тот самый первый миг, едва увидев его, своего рыцаря в грязных доспехах, она решила, что он будет единственным мужчиной в ее жизни. До этого ей не раз приходилось отбиваться от домогательств со стороны других мужчин и даже парней из числа прислуги. Правда, стоило смерить такого навязчивого ухажера презрительным взглядом, как тот спешил оставить ее в покое. Она была создана не для них, не для этих мужланов. А дальше она взялась вести его дом, сама не отдавая себе в том отчета, стала его экономкой, а потом, в один прекрасный вечер, заставила его взглянуть на себя как на женщину.
А поскольку Джейн была одинока, страшно одинока и более чем когда-либо боялась потерять того, кто был смыслом всей ее жизни, то поведала ему о пережитом ужасе, когда она, прижимая к себе детей, тряслась в карете, а карету швыряло из стороны в сторону, и она боялась, что они вылетят на дорогу. И как потом карета замерла на месте, и чьи-то руки грубо вытащили ее наружу, и она в гневе и страхе потянулась за ножом, который всегда носила в ножнах на ноге, но в этот момент кто-то нанес ей удар по голове. Она рассказала, как потом пришла в себя и, к своему ужасу, обнаружила, что, словно рабыня, связана и скована по рукам и ногам. Рассказала о полной своей беспомощности перед лицом жуткого монстра. О том, как укоряла себя за то… что сразу не заподозрила неладное. Вот он, ее муж, на ее месте сразу бы все понял. Она же просто слабая, глупая женщина — ее место в кладовой, где она проверяла припасы; когда же ей выпало настоящее испытание, она сделалась беспомощной, как ребенок. А потом она с ужасом поняла, что сейчас произойдет с ней, и ее едва не вырвало от омерзения. Сейчас, на глазах у детей, это гадкое, покрытое гнойными язвами чудовище надругается над ней, и она не сможет ничего сделать! Машинально Джейн сильнее сжала руку мужа в своей, а сама посмотрела на огонь, словно в языках пламени узрела свой собственный ад. Неужели она родилась на свет для того, чтобы принять в себя этого гнусного сатира? Впрочем, со многими женщинами случались вещи и похуже, но они молча сносили унижения. Да, но только не на глазах у детей! А дурная болезнь! Ведь это наверняка сифилис. И как потом жить, хотя неизвестно, сколько еще проживешь, как потом посмотреть в глаза мужу? И тогда пришел ответ: она откусит себе язык и умрет. Она как можно шире открыла рот, готовясь исполнить намерение, но в этот момент в их лодку врезалась другая…
Джейн тяжело дышала, ее пальцы впились в руку мужа. Ответное рукопожатие. Не веря своим глазам, она посмотрела вниз. Его рука нежно сжимала ее пальцы.
Джейн склонилась над сэром Генри. Его глаза были по-прежнему закрыты. Из глаз жены на веки Грэшема капнули, одна за другой, три огромные слезы.
— Тепло, — произнес он. — Тепло.
Открыв один глаз, сэр Генри пару раз мигнул и вновь прикрыл веко. Джейн тотчас схватила лежавшее рядом полотенце и вытерла мужу лицо. Он говорил с трудом, едва слышно, полушепотом. Джейн припала ухом почти к самым его губам.
— Почему я не там… — прохрипел он, — почему я не там… — Затем что-то еще, на этот раз чуть слышнее и с открытыми глазами: — Ты для меня никогда не умрешь… Никогда.
Джейн закричала от радости, закричала во весь голос, чтобы ее слышали все в доме. Разбуженный криком Манион вскочил, словно услышал сигнал тревоги и сейчас ринется в бой с проклятыми испанцами.
«Если он вдруг очнется, — еще в самом начале предупредил доктор Напьер, — говорите с ним, постарайтесь не дать ему снова впасть в забытье».
В своей решимости Джейн не ведала меры. Она плакала, трещала без умолку, не давая мужу сомкнуть глаз, заставляла говорить его самого — в общем, заставляла жить.
«Быть мертвым гораздо легче, — подумал Грэшем. — Гораздо спокойнее. Гораздо тише. Но здесь все-таки лучше». Он заглянул Джейн в глаза и улыбнулся.
Назад: Глава 21
Дальше: Глава 23