Глава 12
Нет места на земле, в котором восславляли бы убийства.
Уильям Шекспир. «Гамлет»
Сентябрь 1612 года
Грэнвилл-колледж и Кингс-колледж, Кембридж
Увы, того, кого они искали, и след простыл. Подобное и раньше не раз случалось в жизни Грэшема, но из всех возможных случаев этот вызывал в нем непреодолимое беспокойство и желание обязательно добиться поставленной цели. Он устал от безделья. Сочетание напряжения и бездействия превратило его в некое подобие гончей, которая от ярости кусает свой собственный хвост, потому что хозяин упорно отказывается спустить ее с поводка. По всей видимости, Шекспир покинул город сразу же после событий, произошедших в театре «Глобус». Нанятые Манионом люди прочесали в поисках создателя «Гамлета» весь Лондон, а затем и Стратфорд, однако так его и не нашли. Утешало одно — покушений на жизнь Грэшема или членов его семьи больше не предпринималось.
Тем не менее предстоящий вечер обещал быть довольно интересным. «Неужели я превращаюсь в ночное создание?» — подумал Грэшем, облачаясь для предстоящего ужина в мантию. Для студентов колледжа, как и для крестьян, ежедневные труды начинались на рассвете и заканчивались на закате. Таким образом, главная трапеза в Грэнвилл-колледже приходилась на полдень. Свечи и лампы являлись непозволительной роскошью, слуги ложились спать пораньше, чтобы, встав спозаранку, развести в каминах и печах огонь; студентов же нужно было любой ценой убедить в том, что ночь — это не день. Так что главная трапеза происходила при ярком свете. Однако сэр Генри учредил и оплачивал три вечерних пиршества в год. Происходили они в главном зале колледжа, который также был построен на его деньги.
Зачем ему понадобились лишние траты? На этот вопрос Грэшем затруднялся дать быстрый ответ. Желтоватый мерцающий свет свечей, падавший на развешанные по стенам зала портреты, завораживал, резко контрастируя с красными отблесками огня огромного камина. Такое освещение придавало ужинам атмосферу некоего счастливого тайного сговора: непринужденные разговоры под еду и выпивку, раскрепощение от всяческих запретов… Грэшем получал удовольствие от тепла, шума и света, бросавших вызов всепоглощающей тьме и тишине ночи.
До начала ужина преподаватели колледжа встретились в «профессорской». Сквозь плотно закрытые дубовые двери в комнату проникал гомон студенческих голосов. «Профессорская» была нововведением: до сих пор местом шумных сборищ служили местные таверны. Алан Сайдсмит, лишенный примет возраста президент колледжа, приветствовал прибывающих преподавателей и их гостей с бокалом в руке. Грэшем еще никогда не видел Сайдсмита без бокала в руке, причем ни разу — пьяным. В этот вечер Алан также пригласил особого гостя.
— Постарайтесь сегодня не упасть лицом в грязь, сэр Генри! — шутливо предупредил он Грэшема. — Сам епископ епархии Или обратился ко мне с просьбой позволить присутствовать на сегодняшнем ужине.
— Обратился с просьбой? — удивился Грэшем.
— Именно, — кивнул Сайдсмит. — Несколько недель назад он выступал у нас в городе с проповедями, и я побывал на одной из них. Мы с ним любовались новой колокольней. Если мне не изменяет память, епископ сказал, что если колледж сочтет уместным пригласить его, он с готовностью примет подобное предложение. Кстати, он поинтересовался, будете ли вы присутствовать на ужине.
Инстинкт самосохранения давно развесил в сознании Грэшема крошечные колокольчики, которые в случае внезапной опасности отзывались гулом набата. Донесшийся до него звон показался оглушительным. Попросить о приглашении на ужин мог лишь один из выдающихся богословов Кембриджа, а также бывший хозяин Пембрук-Холла. Не могла ли загадочная репутация сэра Генри стать дополнительным соблазном для велеречивого прелата? Оценит ли он общество приглашенного Грэшемом гостя — это совсем другое дело. Найдут ли епископ Ланселот Эндрюс и сэр Эдвард Кок общий язык? Сэр Генри имел самые серьезные сомнения на этот счет. И все же такие странные встречи были вполне в духе жизни колледжа — столкновение взглядов, идей, яростные споры и необычные комбинации единомышленников. Мысль о том, что Кок приглашен на ужин в качестве его гостя, позабавила Грэшема. Подобное давало ему самому некое преимущество, вынуждало сэра Эдварда подчиняться ритуалам, распространявшимся на всех приглашенных. Кроме того, это встреча в родных для Грэшема стенах. Кок вышел из стен Тринити-колледжа, однако сэр Генри надеялся, что любопытство по поводу Грэнвилл-колледжа возобладает над обычной подозрительностью старого законника. Хотелось бы еще надеяться, что под броней, защищавшей истинные чувства Кока от бурь внешнего мира, по-прежнему таилась очарованность университетом, свойственная всем, кто вышел из его стен.
— Как вам нравятся наши комнаты? — учтиво осведомился Грэшем, когда сэр Эдвард бочком проскользнул в «профессорскую». Кок никогда не ходил так, как ходят обычные люди. Он либо величественно шествовал, либо проскальзывал бочком. Помещения, которые имел в виду сэр Генри, были построены специально на тот случай, если король Яков пожелает почтить Грэнвилл-колледж своим присутствием.
— Очень даже неплохи, благодарю вас, сэр Генри, — сухо ответил Кок. Его взгляд скользнул по лицу собеседника — как обычно, в надежде обнаружить превосходство, слабость или другие тщательно спрятанные чувства. — Даже для короля.
«А он не лишен чувства юмора», — отметил про себя Грэшем. И хотя юмор этот был сух и резок, все-таки это был юмор. Неужели Кок предлагает ему оливковую ветвь мира? Нет, скорее, поросль ядовитого смертоносного плюща. Сэр Генри жестом пригласил гостя отойти в сторону и уединиться в одном из эркеров, не заметив даже, с какой естественной, ненаигранной учтивостью обратился к своему злейшему врагу.
— Давайте, если вы не имеете ничего против, устроим университетский вечер. Но сначала я предлагаю уладить одно дело. Если не возражаете, мы справимся с ним очень быстро, — сказал Грэшем.
«Боже, отчего мне так хорошо?» — подумал он, ощущая удивительную душевную легкость. По всей видимости, сказывалось благотворное воздействие колледжа. Если в его стенах и имели место злословие и грошовые интриги, то лишь в соответствии с заведенными правилами. Злословие же и интриги королевского двора в своей разрушительной силе не ведали никаких правил, никаких границ. Для кембриджского колледжа невольно напрашивалось сравнение с земным раем, жизнь при дворе являла собой настоящий ад.
В глазах Кока появилось странное выражение. Он оглянулся через плечо и лишь после этого кивком выразил согласие. «Тебе никогда не стать шпионом, — подумал Грэшем. — Взгляд через плечо обязательно подскажет тому, кто следит за тобой, что предстоящий разговор тебя беспокоит. Для внимательного наблюдателя это равносильно откровенному признанию вины».
— Во-первых, я знаю, что интересующие вас документы находятся в руках Марло. — Левый глаз Кока задергался от непроизвольного тика. — Он уже пытался убить меня. Вам, очевидно, известно о недавнем происшествии в театре.
Сэр Эдвард залился краской. Большинство людей мгновенно бледнеют, услышав неожиданное известие. Неужели прилившая к лицу кровь — свидетельство гнева? Неужто Кок настолько зол на него?
— Я приказал своим людям его найти. Они разыскивают Марло повсюду — и здесь, и в Лондоне. И непременно отыщут, достанут даже из-под земли.
— И когда же вы рассчитываете его найти? — резким, неприятным тоном поинтересовался Кок. В его вопросе не было вызова — просто любопытство.
«Значит, дружок, тебе все известно, — подумал Грэшем. — Ты знаешь, кто такой кембриджский книготорговец. Знаешь не хуже, чем знал Сесил. И все же не посчитал нужным поставить меня в известность».
Кок сощурил глаза. Грэшем не стал тянуть с ответом:
— Сегодня вечером. Или через три месяца. Кто возьмется сказать точно? Терпение — самая важная вещь для нас, сэр Эдвард. Не будь такой вещи, как терпение, напряжение сожрало бы нас изнутри, сожгло бы нашу душу… Еще одна забота — Шекспир. Он тоже исчез, его нет ни в Лондоне, ни в Стратфорде.
— Шекспир всегда вызывал у нас гораздо меньше забот, — отозвался Кок с нарочитой поспешностью. — Не мог ли ваш Марло убить и его?
Неуверенность в голосе Кок попытался скрыть под непроницаемой маской; лицо его напоминало застывший лик вылепленной из гипса статуи. Было в этом нечто пугающее. Сэр Генри знал: в жизни этим человеком движут две вещи — тщеславие и гордыня, однако при соприкосновении с его здравым рассудком эмоции и энергия воплощаются в нечто твердое и холодное, как сталь. Его собственные амбиции. Неужели сэр Эдвард способен полюбить другое человеческое существо?..
— Марло уже предпринял весьма театральную попытку убить меня. Зная об этом, Шекспир вполне мог скрыться в каком-нибудь надежном месте.
Истинная причина смерти старого Бена была известна лишь единицам. Один из этих людей пожелал поговорить с сэром Генри, но лишь рассчитывая на увесистый кошель, способный потягаться по весу с корабельным якорем.
— Что вы скажете по поводу Овербери? — спросил Грэшем. Он уже написал Коку письмо, в котором подробно изложил обстоятельства побоища в «Глобусе», и потому задал вопрос, что называется, в лоб. Ему не терпелось узнать, стоял ли сэр Томас за покушением на его собственную жизнь и жизнь Джейн.
Кок вздохнул, правда, несколько театрально. На какой-то короткий миг стал заметен его истинный возраст: что-то около шестидесяти.
— Насколько я могу судить, Овербери ничего не известно о случившемся. Но он непредсказуем. — В голосе Кока прозвучали недобрые нотки. — Единственное, что о нем можно сказать точно: Овербери чрезвычайно заносчив. Мое предположение зиждется на том, с какой страстностью он выразил желание убить вас и ваших близких, одновременно с этим отрицая свою причастность к покушению. Если бы ваша смерть действительно входила в его намерения, он наверняка разболтал бы об этом всем и каждому.
Сэра Эдварда подчас отличала завидная честность. Уловка, достойная восхищения, подумал Грэшем. Короткие мгновения искренности порой способны оправдать долгие месяцы лжи.
— Думаю, нам следует присоединиться к собравшимся, — предложил Грэшем. — Но прежде чем мы это сделаем, введите меня в курс нынешней обстановки при дворе. Обеспокоен ли его величество пропажей писем? И вообще, известно ли ему, что письма пропали?
— Его величество король? Я рассказал ему о случившемся, что стоило мне немалых душевных терзаний, — признался Кок. — Однако я счел это своим долгом.
Вот как? Похищение писем — свидетельство глупости Овербери и Карра. Король вполне мог посчитать, что Роберт Сесил доверял Коку больше, чем всем остальным. Еще бы, ведь сэр Эдвард — человек благоразумный и осмотрительный, он не из тех, кто готов открыть секреты всему миру. Стоит ли удивляться, что старый лис поспешил взять расследование в свои руки.
— Его величество, разумеется, обеспокоен, — продолжил Кок. — Кстати сказать, письма были написаны его рукой.
Что только осложняет дело. Интересно, что вынуждает мужчин доверять секреты бумаге? Да и женщин, если на то пошло? Не это ли сгубило Марию Стюарт, королеву Шотландскую, и не это ли едва не поставило на край гибели Елизавету?
— И все же его величество… в последнее время кажется мне каким-то рассеянным, — закончил свою фразу Кок.
Рассеянным? Скорее, он вечно пьян и не желает обременять себя заботами о государстве. Король еще не назначил преемника Сесила, хотя все полагали, что место покойного со дня на день займет красавец Роберт Карр. Из чего следовало, что истинная власть окажется в руках сэра Томаса Овербери.
— Не будем удаляться друг от друга, — небрежно произнес Грэшем. — А теперь позвольте мне представить вас враждующему клану, который я называю моими преподавателями…
* * *
Какие бы последствия ни имело приглашение Кока и Эндрюса, оно, несомненно, воодушевило преподавателей колледжа. В этот вечер Грэнвилл-колледж принимал в своих стенах двух выдающихся людей: знаменитого богослова, автора перевода Библии на английский язык, а также величайшего правоведа современности. Такое случается далеко не каждый день.
Они проследовали в трапезную — сначала Алан Сайдсмит вместе с Эндрюсом, затем преподаватели — парами либо друг с другом, либо с гостем колледжа. Раздался стук отодвигаемых скамей — это около сотни студентов поднялись со своих мест. В зале воцарилась тишина. Еще не начало смеркаться, и золотистые лучи солнца струились через высокие окна, отражаясь от полированного дерева и столового серебра. Свечей и ламп пока не зажигали, это будет сделано лишь через пару часов. В трапезной стояли два высоких стола, рассчитанных на определенное число гостей. Вопреки обыкновению между меньшими столами не было никаких различий. В других колледжах более влиятельным и богатым лицам разрешалось покупать место за высоким столом. Также имелись отдельные столы для студентов, оплачивающих обучение. Бедные студенты, именуемые стипендиатами, занимали стол третьей категории — если, разумеется, им посчастливилось получить пансион от колледжа, а не прислуживать своим богатым сокурсникам. Грэшем первым осуществил одно простое нововведение. Только те, кто уже имел степень от Кембриджа или Оксфорда, могли сидеть за высоким столом. Поэтому в колледже сэра Генри в этот вечер и стипендиаты, и студенты, оплачивающие учебу, сидели вместе и вкушали одну и ту же пищу. Для таких совместных трапез Грэшем нанимал слуг со стороны, и те прислуживали всем пирующим. Ему хотелось, чтобы даже самые бедные учащиеся хотя бы пару раз в году чувствовали себя наравне с остальными. Они ничуть не глупее своих богатых сокурсников, так пусть же хотя бы изредка посидят за одним столом с более состоятельными товарищами. Грэшем нанял нового повара, лучшего в Кембридже, и лишь после этого назначил нового президента. Что тотчас сказалось на популярности колледжа. От желающих здесь учиться не было отбоя.
Правда, имелись два исключения из правил: рядом с обладателями кембриджской или оксфордской степени за высоким столом могли сидеть только два человека — королева Елизавета и король Яков I.
Раздался удар гонга. Из-за стола поднялся один из студентов-старшекурсников и на латыни прочел молитву. Во время обычного ужина товарищи постарались бы исподтишка ущипнуть его или хотя бы смутить всеобщим приступом кашля. В этот вечер они проявили редкое великодушие. У студента был низкий басовитый голос. Звуки латинской речи эхом отдавались от стен трапезной, придавая молитве дополнительную выразительность. Вскоре молитва отзвучала, и народ приступил к трапезе.
Хотя деньги Грэшема и спасли Грэнвилл-колледж от полного разорения, изначально его место среди преподавателей было самым скромным. Теперь же оно переместилось почти на самый верх. Согласно обычаю, гость преподавателя садился справа от приглашающего, а гость президента занимал место справа от него во главе стола. По просьбе Эндрюса Грэшем и президент поменялись гостями. Чувствуя на себе восхищенные взгляды преподавателей, сэр Эдвард Кок сел рядом с Аланом Сайдсмитом. Эндрюс занял место справа от сэра Генри в нижней части стола. Тем самым он дал возможность сидевшим там богословам сполна насладиться его обществом.
Лишь после того как зажгли свечи, Грэшем и Эндрюс наконец-то повернулись друг к другу. К этому времени оба уже оказали довольно внимания сидевшим поблизости от них сотрапезникам. Сэр Генри отметил, насколько живо и остроумно Эндрюс поведал о том, как сорок шесть богословов, собранных для перевода Священного Писания на английский язык, каждый по-своему выполнили свой долг.
— Скажите, сэр Генри, — произнес Эндрюс, — можете ли вы подтвердить дошедшие до меня слухи по поводу того, что сегодня вечером мне доведется сидеть рядом с самим Антихристом? — Глаза епископа оживленно блеснули, в голосе послышалась нескрываемая ирония.
— Прежде чем ответить, ваше преосвященство, — произнес Грэшем с ничуть не меньшей иронией, — я, пожалуй, спрошу вас, на самом ли деле я имею счастье сидеть рядом с самим Спасителем, человеком столь безгрешным и благочестивым, что его можно еще при жизни причислить к лику святых?
Епископ рассмеялся веселым, искренним смехом счастливого человека, чего Грэшем от него никак не ожидал.
— Ну что же, сэр Генри, — ответил Эндрюс, вытирая губы льняной салфеткой, — коль я столь далек от того, что вы слышали обо мне, то и вы, должно быть, в равной степени далеки от приписываемых вам качеств, кои дошли до моего слуха! Возможно ли, чтобы мы с вами при всех тех грехах или добродетелях, которые нам приписывают, являли собой лишь пару простых смертных?
— С другой стороны, — неторопливо ответил Грэшем, — есть некое удовольствие в том, чтобы вообразить себя Христом или Антихристом. Чем не тема для ученого диспута за высоким столом?
— Если вы того желаете, я с радостью принимаю ваше предложение.
Лишь немногим людям удавалось выдержать взгляд Генри Грэшема. Эндрюс был из их числа.
— Но это не более чем игра, верно? Игра в духе обычной застольной беседы. Мы с вами слишком благоразумны, чтобы поверить в то, будто кто-то из нас способен уподобиться Богу или Сатане. Думаю, ни того ни другого мы этим вечером не услышим. Нас не ждут никакие откровения, лишь вино, вкусная еда и жуткая головная боль, от которой на рассвете будут страдать многие из здесь собравшихся.
— Ваше преосвященство, — отозвался Грэшем, — если мы здесь не для того, чтобы играть словами, иллюзиями или выпячивать собственную значимость, тогда чего ради все собрались?
— Возможно, чтобы отыскать истину? — вопросом на вопрос ответил Эндрюс.
— Боюсь, — ответил сэр Генри, — что для Кембриджа это было бы великой редкостью.
— Согласен, — признался епископ. — Но вы, насколько я понимаю, человек, который сам создает прецеденты, а не рабски следует им.
Грэшем не стал торопиться с ответом.
— Значит ли это, ваше преосвященство, — сказал он, — что вы соблаговолите этим вечером создать некий прецедент и изречь некую истину?
— Я сделаю нечто большее, — изрек Эндрюс. — Я открою вам один секрет. Вернее, часть секрета. В конце концов, мне, наверное, не отыскать более удобного и безопасного места, нежели это, когда я пребываю среди столь славных людей.
«А из тебя мог бы получиться неплохой шпион, — подумал Грэшем. — В отличие от Кока…» По мере того как благодаря хорошему вину, вкусной пище и доброй компании вечер обретал магическое очарование, у гостей понемногу развязались языки и обострилась потребность высказаться. Пожалуй, нигде в мире не найти больше людей разглагольствующих и меньше людей слушающих, чем на кембриджском пиршестве, за исключением, пожалуй, лондонского суда. В этот вечер можно было осуществить любой заговор — например, предложить соседу внедрить змия в Эдемский сад, и вас точно никто не услышал бы.
— Ваше преосвященство, — обратился к своему собеседнику Грэшем, — расскажите мне о вашем желании, но не могу обещать, что сохраню просьбу в тайне. Будьте осторожны, прежде чем довериться такому человеку, как я.
— Признаюсь честно, — ответил Эндрюс, поднимая кубок к устам, но лишь слегка смочив их вином, — я пришел сюда подготовленным. Я справился с домашним заданием, сэр Генри. Я узнал у людей, что они о вас думают.
— С кем же вы беседовали обо мне, ваше преосвященство? — спросил Грэшем, заинтригованный внутренним спокойствием епископа.
— Разумеется, не с придворными, политиками или духовенством, готов в этом поклясться. Для них вы странный, угрюмый тип, которому можно доверять не более чем, скажем, Вельзевулу. Говорят, будто вы имели над Робертом Сесилом необъяснимую власть. Да что там! Даже над королем. В вас видят некую темную, взрывоопасную силу. В глазах людей вы человек, который убивал сам и отдавал приказы убивать других людей. Человек, обладающий поразительной способностью выходить целым и невредимым из самых опасных переделок. И, конечно же, человек, которому все завидуют. Завидуют вашему несметному богатству, красавице жене, прекрасным отпрыскам, уму и здоровью… Боже, сэр Генри, как же умело вы умеете вызывать зависть у окружающих!
— Благодарю вас, ваше преосвященство, за то, что признались, кого именно вы не расспрашивали обо мне. Однако мой вопрос, да простится моя невежливость, я вынужден повторить: кого же вы в таком случае расспрашивали?
— Ваших слуг, сэр Генри, — ответил Эндрюс, сделав наконец-то добрый глоток вина. Грэшем напрягся. Это не ускользнуло от внимания Эндрюса — он все-таки хороший шпион! Епископ успокаивающим жестом коснулся руки сотрапезника: — Не беспокойтесь. Они вас не подвели. Напротив, проявили себя воистину верными слугами. Я всегда обращаюсь к слугам, когда хочу побольше узнать о ком-то. Ваши прекрасно обучены общению с посторонними людьми. Подробности личной жизни господина? Куда он ездил? Как охраняется ваш дом? Расположение жилых помещений? Ваши слуги даже под пыткой не выдали бы ничего из этого. Однако как вы понимаете, любой слуга не связан никакими клятвами или обетами хранить молчание в отношении собственной гордости за хозяина или хозяйку. И даже если он не признается в этом, со стороны и без того видно, что готов отдать за господина свою жизнь.
— Нет такого человека, — смутившись, перебил Эндрюса Грэшем, — который выдержал бы пытки и не выдал все сокровенные тайны, если палач знает толк в своем ремесле. К тому же слугам не слишком часто предоставляется такой выбор — отдавать жизнь за хозяина или же нет.
— Ваши слуги вам доверяют, — ответил Эндрюс, — вам и вашей супруге. Более того, они искренне любят вас обоих. Но простите мне, если сможете, цинизм, присущий моему возрасту. На мой взгляд, доверие ценится гораздо выше любви.
Шум в трапезной сделался громче. От вина лица присутствующих раскраснелись и покрылись потом, жестикуляция сделалась более оживленной. Кто-то тыкал в собеседника пальцем, кто-то для пущей убедительности стучал по столу кулаком.
— Если не ошибаюсь, Роберт Сесил вызывал вас к себе перед смертью? — сказал Эндрюс. — Полагаю, что на этой встрече обсуждалось исчезновение неких документов и был заключен в достаточной степени нечестивый альянс между вами и вашим заклятым врагом, сэром Эдвардом Коком. Его цель — поиск названных документов, верно?
«Боже праведный, — подумал сэр Генри. — Неужели Сесил разболтал об этой встрече всему Лондону? Но какое отношение к этому делу имеет епископ Восточной Англии, полиглот, владеющий шестнадцатью языками?» Грэшем постарался ничем не проявить своих чувств, для чего придал лицу равнодушное выражение.
— Я считал, что служители Господа неизменно преданы высшей истине, ваше преосвященство. Я не представлял себе, насколько искусными они могут оказаться в области вымысла. У вас есть доказательства, что именно так все и было?
Слова Грэшема по непонятной причине достигли желаемой цели. Эндрюс изменился в лице и еле заметно напрягся, что не скрылось от сэра Генри.
— Давайте придерживаться истины, — поспешно предложил епископ, оправившись от смущения. — Многие из документов, поисками которых вы занялись, не представляют для меня никакой важности.
— И никоим образом не способны причинить вам вред? — моментально парировал Грэшем.
— Никакой важности и никакого вреда, — подтвердил Эндрюс. — Я презираю политику. Общение с придворными и королями для меня лишь вынужденная необходимость. Все они существуют как некая неизбежность, с которой приходится мириться, подобно путешествию, утомительному и долгому, или необходимости платить лавочнику за то, что тот доставляет провизию. Тем не менее, они не относятся к понятию существования, бытия. Ибо последнее — это то, что связано с человеческой душой, с духом. Именно душа возвышает нас над прочими живыми существами. Об этом вряд ли что-нибудь узнаешь, находясь при дворе или общаясь с королями…
— Какую же все-таки опасность для вас могут представлять эти самые документы?
— Вы ведь знакомы с сэром Фрэнсисом Бэконом, верно?
Очередной уход от темы разговора, очередная неожиданность для Грэшема. И вновь сэр Генри постарался ни голосом, ни лицом не выдать своего удивления.
— Мы встречались с ним.
— Сэр Фрэнсис и ваш сегодняшний гость, сэр Эдвард Кок, пребывают в состоянии непримиримой борьбы за королевскую благосклонность и за власть над Англией. Судя по всему, вы заключили союз с сэром Эдвардом.
Насколько же обманчивой может быть внешность, подумал Грэшем. Между тем Эндрюс продолжил:
— Сэр Фрэнсис явно не случайно противился моему нынешнему приходу сюда. Очень мягко, разумеется. В отличие от вас он никогда не прибегает к силе. — А вот это уже удар, подумал Грэшем, и весьма ощутимый. — Он полагает, что вам нельзя доверять. Более того, сэр Фрэнсис считает, что наша встреча равносильна самоубийству для нас обоих. Он также сказал мне, что вы уже ответили вашим хозяевам, и это совсем другие хозяева, нежели те, которым служу я. Не хуже и не лучше. Просто другие. Они ведь и впрямь другие, я не ошибся, сэр Генри?
— Как я могу это знать, если мне неизвестно, кто ваши с сэром Фрэнсисом хозяева? — ответил вопросом на вопрос Грэшем.
— Вполне справедливое замечание, — со вздохом согласился Эндрюс. — А теперь позвольте мне представить мою половину истины. Документы, которые вы ищете, — это переписка между монархом и его… другом.
— И вы, епископ англиканской церкви, осуждаете эту дружбу?
Грэшем с удовольствием отметил, что его фраза застала Эндрюса врасплох.
— Все не так однозначно, — не сразу нашелся с ответом епископ.
— Епископам позволена неоднозначная оценка?
— Пожалуй, что нет, — ответил Эндрюс. — Но данное суждение противоречиво. По крайней мере, будучи священнослужителем, ваш покорный слуга, однако, следует не столько учению церкви, сколько морали своего времени.
— Противоречиво? Но воля Божья предельно ясна. Я видел это в глазах всех клириков, с которыми мне доводилось встречаться.
— Возможно, сей клирик знает разницу между существованием в образе Божьего посланника на земле и в образе самого Господа Бога! — резко парировал Эндрюс. — А что касается неодобрения, то я крайне не одобряю похоть. Не одобрять любовь — гораздо труднее.
— А в чем же разница? — удивился Грэшем.
— Похоть удовлетворяет плотские потребности. Любовь удовлетворяет потребности души. Плоть умирает, обращаясь в прах после смерти. Плоть слаба и тленна. Душа живет вечно.
— Поэтому если человек находит утешение для души в отношениях с другим человеком и телесная близость является лишь переходом к слиянию душ, то он свободен от греха?
Ответа не последовало. Неожиданно собеседников словно окутал кокон тишины. Как им удалось отгородиться от царившего вокруг гама, создать свой собственный крохотный мирок, в котором протекало их общение?..
— Я… я… — Пожалуй, впервые в жизни Ланселот Эндрюс не смог подыскать нужные слова.
Вместо него заговорил сэр Генри Грэшем:
— Вы предложили мне секреты. Теперь позвольте мне удивить вас. Позвольте открыть одну тайну. Доверяюсь вам, прекрасно понимая, что вы не можете поклясться в ее неразглашении.
Теперь изумление появилось на лице Эндрюса. Он ожидал от Грэшема чего угодно, только не откровенности. Прозвучавшее в голосе сэра Генри напряжение пугало. Такое напряжение ни в чем не убеждает и ничего не исцеляет. Лишь выжигает на его собеседнике неустранимую отметину.
— Когда-то я любил одного человека. Однажды ночью наша любовь утратила духовный характер и обрела характер физический. Позднее этого молодого человека обвинили в моем грехе. Я был вожаком. Я был зачинщиком. Я был хозяином. И при этом представил себя жертвой. А его… казнили. Как я рыдал, как пытался возложить вину на себя! И когда…
От волнения Грэшем умолк, не в силах говорить дальше.
— И когда накануне казни творили с ним самые немыслимые вещи…
Неужели это правда? Неужели в глазах сэра Генри Грэшема действительно сверкнули слезы? В глазах человека, который слыл олицетворением темной силы, перед которой никому не устоять?
— Он проклял меня за те страдания, которые я навлек на его бедное тело и на его несчастную душу. Он умер, преисполненный ненависти ко мне. Скажите, епископ Ланселот Эндрюс, может ли англиканская церковь даровать прощение такому человеку, как я?
— Нет, — ответил Эндрюс. — Ни о каком прощении не может быть и речи. Во всяком случае, со стороны церкви. Но со стороны простого смертного вроде меня прощение возможно. И если вы готовы поверить, то можете рассчитывать на мое понимание. Хочу добавить еще кое-что. Крики умирающего человека — это муки, терзающие его, а не слова истины. Не думаю, что Иисус в предсмертных муках верил в то, что Бог Отец оставил его. И все же вы хотите услышать мое мнение на этот счет… Если вы помните последние предсмертные минуты вашего друга, то вы помните его таким, каким желали сделать его враги. Лучше помните его другим, таким, каким вы его любили. Он тоже будет помнить вас там, где его душа нашла последнее успокоение.
Увы, для Грэшема не было средства, способного очистить душу, не было волшебного снадобья, способного излечить незаживающую сердечную рану. Свою горечь он обрушил на епископа, подобно клинку, одержимый желанием низвергнуть его на грешную землю, проверить, насколько искренно излучаемое им спокойствие. Одновременно впервые за двадцать лет вслух было произнесено нечто такое, что растрогало Грэшема до глубины души. Впервые за много лет он испытал нечто близкое к душевному спокойствию.
— Теперь вам известна моя тайна, — произнес сэр Генри, возвращаясь в свое обычное расположение духа. — Вы все еще желаете поделиться со мной вашими секретами?
— Я бы с радостью это сделал, — ответил Эндрюс, на лице которого по-прежнему играла кроткая улыбка сострадания, — однако по-прежнему связан обещанием хранить тайну. Могу поведать лишь половину истины…
— Думаю, в этом может оказаться куда больше смысла, чем в тех разговорах, что идут вокруг нас. — Грэшем еле заметным кивком указал на сидящего напротив человека. Тот, заливаясь смехом, рассказывал о каком-то студенте, выливавшем ночной горшок на голову одного и того же слуги.
— Если вы найдете эти письма, то окажетесь перед выбором, — проговорил Эндрюс. — Вы можете передать их сэру Эдварду, который воспользуется ими, чтобы упрочить свое положение при дворе. Вы можете передать их сэру Фрэнсису, который поступит точно так же. Не исключено, что вы вернете их сэру Томасу Овербери, хотя существует вероятность, что он снова их потеряет. Вам также ничто не мешает попытаться самому воспользоваться ими ради собственных выгод. Но вы можете передать их мне.
— Вам, ваше преосвященство? Но вы же только что сами признались, что равнодушны к политике!
— Вы абсолютно правы. Именно поэтому я обязательно уничтожу их. Содержащиеся в них откровения способны послужить расшатыванию основ государства. Попади они в иные руки — и это послужит осуществлению чьих-то личных притязаний. Лучше бы они никогда не были написаны, но раз уж написаны, то лучше всего их сжечь.
— А разве я не могу сжечь их, попади они в мои руки?
— Увы, ваша репутация такова, что никто не поверит вашим уверениям, если даже вы и решитесь это сделать. Мне же поверят.
— Простите меня, ваше преосвященство, — промолвил Грэшем, — но у вас нет никаких причин любить его величество короля. Он отдал престол в Кентербери этой бестолочи аббату, намеренно обойдя вас. Нами правит король, который публично заявляет, что ему наплевать на религию. Откуда мне знать, что вы не воспользуетесь этими письмами для того, чтобы отомстить вашему обидчику?
— Действительно, откуда? — согласился Эндрюс. — Вам придется поверить мне на слово, точно так же, как я доверился вашей просьбе. Видите ли, сэр Фрэнсис Бэкон, вместе с которым я некоторым образом оказался замешан в данном деле, ничего не знает о моей просьбе. Он полагает, что я собрался встретиться с вами совсем по другому вопросу.
— А что, может быть какое-то другое дело? — удивился Грэшем.
— Может, — подтвердил Эндрюс. — Помимо упомянутых выше писем, есть и другие бумаги. Не буду ничего рассказывать вам об их истинной сути. Скажу только, что они способны нанести огромный вред и мне, и сэру Фрэнсису Бэкону. Вам знаком почерк Бэкона? А вот вам образчик моего… — Эндрюс вынул из кошелька сложенный в несколько раз лист с набросками какой-то проповеди. Почерк четкий, разборчивый, отметил про себя Грэшем. — Вы легко узнаете любые бумаги, начертанные рукой Бэкона и моей. Если они вдруг окажутся в ваших руках, я прошу вас уничтожить их. Не нужно даже пересылать их мне или Бэкону. Просто предайте их огню.
— И вы поверите мне на слово, если я скажу, что выполнил вашу просьбу?
— Я поверю вам, сэр Генри. Но не могу заставить вас поверить мне, это выше моих сил.
— Неужели снова любовные письма? — удивился Грэшем. Неужто Эндрюс, человек поразительной душевной чистоты, пытается скрыть грехи далекого прошлого? Неужели их с Бэконом когда-то связывали близкие отношения? Сэр Фрэнсис никогда не скрывал своей слабости к молодым мужчинам. Его дом был постоянно полон юных красавцев; он позволял им беззастенчиво жить за свой счет, что вызывало немалое злорадство со стороны недругов из числа придворных.
— Можете доверять мне, ваше преосвященство, — пообещал Грэшем, встретившись с Эндрюсом взглядом.
— Да, — согласился епископ, — пожалуй, вам я могу доверять.
* * *
Грэшем не был пьян, но отчетливо понимал, что завтра утром проснется с головной болью. Явственно ощущая собственное одиночество, он приготовился лечь в холодную постель. Джейн в эти минуты находилась дома, в безопасности, под надзором верных слуг. Манион проводил его до самого колледжа и, убедившись, что за закрытыми дверями Грэнвилл-колледжа жизни хозяина ничего не угрожает, сам отправился на ночлег.
На неожиданный шум сэр Генри среагировал мгновенно, уловив опасность неким шестым чувством. Бесшумно выхватив шпагу из ножен, он приготовился к вторжению незваных гостей. Третья половица, точнее ступенька лестницы, была специально неплотно подогнана и сильно скрипела, когда на нее наступали. В полночь она скрипнула в очередной раз, хотя весь колледж давно погрузился в сон. Однако кто-то неизвестный поднимался вверх по лестнице, ведущей к спальной комнате Грэшема.
Сэр Генри не стал закрывать внешнюю дверь, ведущую в его покои. Внутренняя была закрыта лишь на засов. Снаружи до его слуха донеслось чье-то шумное дыхание, шорох одежды, а затем и негромкий лязг поднимаемого засова. Дверь медленно приоткрылась.
Дождавшись, когда она откроется наполовину, Грэшем с силой толкнул ее обратно, сильно ударив незваного гостя по лицу. Тот, кто вознамерился самовольно проникнуть в комнату сэра Генри, был отброшен назад и, воя от боли, покатился с лестницы кубарем вниз. Забыв о возможной опасности, Грэшем молнией бросился вслед за ним.
Незваным гостем оказался Лонг-Лэнкин, который бесформенной массой рухнул на пол и сейчас пребывал почти в бессознательном состоянии. Однако он был жив.
— Какого дьявола ты сделал это, вонючий мешок с дерьмом?! — пробормотал Лонг-Лэнкин. Похоже, падение стоило ему еще нескольких зубов. Кроме того, у него был сломан нос. Все же он покорно взял дрожащими руками у Грэшема кружку с элем и осушил ее до дна.
— Какого дьявола ты шляешься ночью по колледжу? — недобрым тоном осведомился Грэшем.
— Чтобы найти вас, зачем же еще? Рассказать о том человеке, книготорговце.
— Книготорговце?
— О нем самом. Он нынче в Кембридже. Снимает комнату в доме неподалеку отсюда.
История оказалась такова. Лонг-Лэнкин направлялся домой после душевной застольной беседы в пивной и свернул в переулок, чтобы справить нужду. При этом он заметил: из-за штор в комнате на нижнем этаже пробивается свет. Решив, что это жилище какой-то местной шлюхи, он из любопытства заглянул сквозь щелку между шторами. Его взгляду предстала фигура пресловутого книготорговца. Лонг-Лэнкин тут же решил оповестить об этом сэра Генри.
— Как ты попал в колледж? — поинтересовался Грэшем. Действительно странно. Двери крепко заперты, а за воротами присматривает привратник.
— Это не так важно, — грубо ответил Лонг-Лэнкин.
Сэр Генри был другого мнения: завтра придется разбираться со сторожем. При помощи нескольких наводящих вопросов Грэшем выяснил, где именно находится комната, которую выбрал для ночлега «книготорговец», после чего отправил Лонг-Лэнкина ночевать в привратницкую, предварительно одарив в благодарность за полученные сведения несколькими монетами. Захватив с собой плащ с капюшоном, шпагу, кинжал и фонарь со створками, прикрытыми так, чтобы не был виден свет, он спустился по лестнице. Кивнув привратнику и сунув ему монету, чтобы тот не задавал липших вопросов, Грэшем вышел за ворота, свернул налево, прошел мимо церкви Святого Иоанна и, взяв курс на Трампингтонские ворота, зашагал к темной громаде Тринити-колледжа.
Ночь для тайных прогулок была явно неподходящая — лунная и безоблачная. Вскоре сэр Генри оказался в квартале скверно пахнущих бедняцких домов. Указанный Лонг-Лэнкином дом оказался на соответствующем месте, в одной из его комнат по-прежнему горел свет.
Разумно ли он поступил, решившись выйти в одиночку на улицы ночного города, где в любой подворотне поджидала опасность? Сэр Генри мог легко стать добычей грабителей, ведь на деньги, вырученные от продажи одного только плаща, целый месяц могла кормиться многодетная семья. В какой степени можно доверять словам Лонг-Лэнкина? Что, если этот бродяга и пропойца вступил с кем-то в сговор, чтобы заманить его в ловушку? Впрочем, задумываться долго над этим сэр Генри не стал и решительно зашагал дальше. Ночной холод и мертвенный свет луны навевали иные мысли. Грэшем усмехнулся про себя. Что же пугает его больше — безымянные грабители, поджидающие в неведомой подворотне, или то, как Джейн и Манион отреагируют на его непростительную беспечность? Но ведь он так долго проявлял осторожность! Чувствуя, как участился пульс, сэр Генри ускорил шаг, стараясь двигаться бесшумно по пустынной, залитой лунным светом улице.
Неожиданно до его слуха из дальнего конца переулка донесся какой-то шум. Грэшем тотчас прижался спиной к стене ближайшего деревянного дома. Здание было покосившимся и кривобоким, словно его задвинула в глубь улицы исполинская рука неведомого великана, отчего и без того сидевшая набекрень крыша нависла еще сильнее и теперь, несмотря на яркий свет луны, отбрасывала густую тень.
Какой-то человек. Плотное телосложение, тяжелая поступь бывалого воина. Неудивительно, что он топал громче, чем топает полк солдат. Остановившись перед дверью дома, незнакомец постучал несколько раз — по всей видимости, заранее оговоренным стуком. Свет переместился из занавешенной шторами комнаты и выплеснулся наружу из щели под грубой деревянной дверью. Затем дверь приоткрылась, и на пороге показалась низкорослая фигура с наброшенным на голову капюшоном.
Марло.
У Грэшема тотчас все всколыхнулось внутри. Перед ним был тот, кто совсем недавно целился из арбалета в его любимую Джейн. Стоять! Прочь эмоции, пусть первое слово будет за разумом, а не за сердцем! С возмездием можно повременить. Сейчас самое важное — выведать о противнике как можно больше.
Марло сказал незнакомцу что-то неразборчивое. Столько лет прошло, а его необычный высокий голос нисколько не изменился. Грэшем увидел, как Кит уменьшил свет фонаря до узенькой щелки, передал фонарь низкорослому незнакомцу и сделал знак следовать за ним. Одет он был как раз для ночных прогулок — плотный черный плащ и сапоги. И все та же знакомая подпрыгивающая походка.
В столь поздний час все живое на узких темных улочках скорее торопилось юркнуть в ближайшую подворотню, нежели передвигалось прогулочным шагом. И лишь какой-нибудь загулявший пьянчуга, напевая что-то себе под нос, бродил кругами в уверенности, что ноги несут его к родному дому. Грэшем шел на некотором расстоянии от своих поднадзорных, неслышно крадучись от дома к дому и стараясь держаться в тени. Вскоре стало понятно, что Марло и его спутник направляются к центру города, к церкви Кингс-колледжа.
В ярком лунном свете церковь смотрелась еще прекраснее и величественнее, чем днем.
Неужели они держат путь именно туда? Что там могло понадобиться Марло? Время уже позднее — далеко за полночь, церковь давно закрыта. Странная парочка направилась к западному приделу, к расположенной в нем двери. Неужто ее не заперли на ночь? Если у них есть ключ, то он вряд ли сможет дальше проследить за ними, ведь Марло наверняка предпочтет запереть за собой замок. Нет, ключа у него нет… Дверь открылась без всяких усилий. Двое быстро скользнули в нее, и она тихо закрылась. Судя по всему, кто-то, получивший за это соответствующую мзду, оставил ее открытой. Что ж, подобное куда более разумно, более практично и менее рискованно, чем передача ключа чужому человеку.
Словно на крыльях, Грэшем подлетел к толстой дубовой, окованной железом двери. Изнутри не доносилось ни единого звука. Он осторожно приподнял массивную ручку — та оказалась смазанной маслом. Не иначе как это сделано заранее.
Сэр Генри секунду помедлил, затем толкнул дверь, и та без каких-либо усилий открылась. Нервы его были напряжены до предела. Неужели так бывает всегда, когда люди рискуют жизнью? Да, такое случается в бою или в момент наивысшего наслаждения при близости с женщиной. Если он сейчас войдет внутрь, то непременно столкнется с двумя полуночными бродягами, которые, однако, прекрасно знают, куда идут и с какой целью. Ожидать чьей-то помощи не приходится. Действовать придется в одиночку. Если Грэшема здесь убьют, то его смерть останется загадкой, непонятной и необъяснимой. О ней будут примерно полгода судачить в местных тавернах, после чего найдут новую тему для разговоров, а его гибель станет частью легенд Кембриджа. Шпион, найденный мертвым в церкви Кингс-колледжа. Будут ли о нем вспоминать так же, как о Марло, чья смерть навеки останется загадкой?
Сделав, чтобы собраться с мужеством, три неслышных, но глубоких вздоха, Грэшем столь же неслышно скользнул внутрь. Стены церкви трудно было назвать стенами, скорее, это были окна — днем они вспыхивали настоящим буйством красок, а в ярком свете полной луны казались зловещим лоскутным одеялом. Окна уходили высоко вверх к ребристому сводчатому потолку, на котором в эти минуты играли причудливые узоры света и тени. Стоило редкому облачку проплыть мимо лика луны, и церковь тотчас укутывало сплошное покрывало темноты. Грэшем застыл в дверном проеме. Он очень тихо и осторожно проскользнул в помещение. Сэр Генри замер. Он ожидал в любое мгновение услышать, как кто-то громко втянет в себя воздух перед тем, как нанести ему удар.
Ничего подобного. Тишина. Впрочем, нет. Еле различимый скрежещущий звук, доносящийся как будто из-за двери или иного препятствия где-то там, в углу, где узкий дверной проем ведет вверх, на крышу, через одну из угловых башен. Сжимая в руке шлагу, сэр Генри безмолвной тенью скользнул по каменному полу. Ход на башню был открыт. До слуха Грэшема донесся негромкий стук — Марло и его спутник поднимались вверх по узкой винтовой лестнице. Должно быть, один из них нечаянно сбросил ногой вниз крошечный камешек, и тот покатился вниз по каменным ступеням. Еле различимый днем, ночью этот стук прозвучал громко, подобно ударам гонга. По всей видимости, он напугал Марло и второго человека, потому что они перестали двигаться дальше. Вновь воцарилась тишина. Спустя какое-то мгновение, тяжело дыша, они продолжили путь наверх. «Да, силенок вам явно не хватает, — подумал Грэшем. — Впрочем, чего ожидать от гниющего изнутри Марло, умирающего вот уже в третий раз?»
Грэшем осторожно ступил на первую ступеньку. Ее поверхность была гладкой и холодной. Мягкая кожа сапог как будто поцеловала камень лестницы, неслышно, беззвучно. Боковую сторону башни прорезали высокие узкие окна, больше походившие на бойницы — из таких обычно стреляли лучники.
Глаза Грэшема к этому времени привыкли к темноте; чтобы разглядеть ступеньки, ему вполне хватало проникавшего в окна лунного света. Только бы никаких подвохов, мрачно подумал сэр Генри. В былые времена он сталкивался с этой уловкой не раз: десять — двенадцать ступеней одинаковой высоты, затем одна или две на пару дюймов выше остальных. Вздумай кто-то штурмом взять церковь и бегом подняться на самый верх, последствия могли оказаться самыми катастрофическими. Штурмующие то и дело спотыкались бы и падали.
Сэр Генри уже почти подошел к первому выходу, который вел к зазору между верхом изысканного ребристого свода, являвшегося потолком, и деревянной кровлей. Небольшая дверь открывалась в каменный коридор, проходивший по всей длине церкви. Там также имелись окна, и пятна лунного света перемежались черными дырами мрака. Справа вверх уходил коридор, который вел к верхней части свода. Несмотря на всю свою кажущуюся легкость, удивительной красоты ребристый свод, словно парящий в воздухе, был сложен из тяжелого камня; так что карнизы, к которым тянулись каннелюры, весили более тонны каждый. Неудивительно, что свод этот в центральной своей части легко мог выдержать вес взрослого человека. В сущности, две половинки каменной крыши сходились посередине, опирались друг на друга, поддерживая свой огромный вес и передавая его контрфорсам боковых стен.
Свет! Но не холодный лунный, а лучи лампы! Марло бормотал что-то невнятное, скорее всего, чертыхался. Его спутник неуклюже пытался дотянуться туда, где стропила крыши опирались на внешнюю часть стены. Позади каждой балки имелась выемка глубиной около фута — аккуратно сложенная каменщиками ниша. Спутник Марло промычал что-то неразборчивое и вытащил оттуда какой-то сверток, похожий на промасленную холщовую сумку.
Бумаги! Бумаги!!! Те самые, что вот уже столько времени не дают спать спокойно ни ему, ни другим людям. Это они!..
Что ж, место для тайника выбрано на редкость удачно. Пространство между кровлей и сводом было сухим и хорошо проветривалось. Здесь бумаге не грозили ни плесень, ни гниение, хотя одному Богу известно, сколько пыли накопилось там за долгие годы. Изогнутые стропила образовывали нечто вроде алькова, вернее, нескольких альковов. Кому пришло бы в голову обшарить дюжину пыльных ниш, чтобы отыскать в одной из них сумку с документами?
Марло и его спутник находились примерно на середине чердачного помещения. Фонарь они оставили стоять на искривленной поверхности церковного свода. Грэшем наугад протянул руку к ближайшему стропилу и повесил свой затемненный фонарь на железный гвоздь, коих из дерева торчало немало, и ловким движением крутанул колесико механизма. Все четыре створки фонаря мгновенно распахнулись, а сэр Генри юркнул за ближайшее стропило, спиной к двери, ведущей назад в башню.
Эффект получился поистине драматический. Ту часть чердака, где находились Марло и его спутник, залило ярким светом. Марло пронзительно вскрикнул и, крутанувшись на месте, потерял равновесие и полетел на пол. Его спутник, по-звериному прорычав что-то невнятное, бросился в направлении источника света. При этом он выхватил из-за пояса массивную деревянную дубинку, на вид столь тяжелую, что не всякий смог бы поднять ее, не говоря о том, чтобы воспользоваться ею по назначению. В тесном пространстве дубинка — опасное оружие. Грэшему как-то раз случилось стать свидетелем того, как одному искусному фехтовальщику раскроили череп таким вот куском дерева: роковой удар был нанесен с молниеносной быстротой, и шпага бедняги так и осталась в ножнах. Марло поднял голову и, увидев, как человек с дубинкой и сумкой метнулся к другому краю свода, попытался криком остановить его. Бесполезно. Потеряв дыхание, он издал лишь жалкий писк. Даже если его брутальный спутник и услышал это жалкое подобие окрика, останавливаться он явно не собирался, наоборот — желал побыстрее скрыться. Когда он, с безумным видом оглядываясь по сторонам, потянулся к фонарю, Грэшем бросился к нему и, вцепившись в ремешок сумки, висевшей у обладателя дубинки на шее, что было сил дернул. От резкого рывка спутник Марло зашатался и не без помощи со стороны Грэшема грохнулся на пол, издав при этом несколько животных звуков — нечто среднее между рычанием и плачем. А потом замолк. Рот его был открыт, и сэр Генри увидел, что у поверженного противника нет языка. Стало ясно, почему тот издавал звуки, похожие на рычание дикого зверя. Неужели он убил его? Нет, громила все еще дышит. Черт побери!..
Грэшем скорее уловил каким-то шестым чувством, нежели увидел или услышал движение со стороны крыши. Поспешно отпрянув назад, он спрятался за стропилами. В следующее мгновение мимо него со свистом пролетел метательный кинжал. Итальянской работы, успел отметить сэр Генри, прежде чем лезвие вонзилось в соседнее бревно.
Марло успел вскочить на ноги и теперь стоял, сжимая в руке еще один клинок. Глаза его излучали нескрываемую ненависть. Узнал ли он сэра Генри — неизвестно. Грэшем протянул руку, быстро выдернул из бревна кинжал и, не раздумывая, метнул обратно в Кита.
Бросок оказался слабым, излишне поспешным и поэтому в цель не попал. Вместо того чтобы вонзиться в самую середину грудной клетки, клинок значительно отклонился вправо. Марло приготовился воспользоваться вторым кинжалом и даже занес руку, намереваясь как можно точнее попасть в цель. Брошенный сэром Генри кинжал угодил ему чуть ниже запястья. Кита отбросило назад, и клинок, который сжимали его пальцы, со звоном полетел на пол. Крик, вырвавшийся из горла создателя «Тамерлана», был больше похож на безумный вопль раненого животного, нежели на человеческий голос. Такие вопли, должно быть, раздаются из разверстых дверей ада. Марло рухнул на пол, с ужасом глядя на пронзенную сталью руку. Из раны струилась кровь, впитываясь в черную ткань плаща. Издав долгий хриплый стон, Марло лишился чувств.
Впрочем, лишился ли?
Взгляд Грэшема застилала красная пелена. Его охватило непреодолимое желание остаться в живых. А для этого нужно непременно убить немое чудовище, а затем расправиться с Марло. Причем сделать это надо именно сейчас, пока они не в состоянии оказать сопротивление. Иначе они вдвоем набросятся на него.
Сэр Генри приблизил острие шпаги к горлу немого — этот станет первой его жертвой.
Рука с зажатым в ней клинком замерла.
Глупец! Неужели он злобный зверь, движимый желанием проливать человеческую кровь? Марло нужен ему живым, он должен во всем признаться, сказать всю правду. Ведь только правда поможет ему выжить, поможет выпутаться из клубка интриг, сплетенных Коком, Бэконом, Овербери, Эндрюсом, королем Яковом и призраком Роберта Сесила.
Грэшем с силой пнул немого громилу в живот. Тот даже не шелохнулся. Удовлетворенный результатом, сэр Генри разорвал на немом накидку и ее концами привязал громиле руки к туловищу. Затем для пущей надежности краями той же накидки спеленал все тело — получилось некое подобие смирительной рубашки.
Не сводя глаз с неподвижной фигуры Марло, Грэшем приблизился к поверженному противнику. Нервы были натянуты подобно струне. Нет смысла проверять, пришел ли в себя его враг. Будь Марло в сознании, он наверняка стонал бы и причитал от боли. Сэр Генри с отвращением отметил, что вокруг тела образовалась лужица крови. Брезгливо взяв поверженного врага за обутую в сапог ногу, он подтянул его к бесчувственной туше немого. Затем снял со спутника Марло пояс и связал им ноги автора «Тамерлана». Руки Кита оставались свободными: он вряд попробует развязать себе ноги — сделать это ему не позволит рана. Да и времени, чтобы спеленать Марло как младенца, у сэра Генри не было. Придется завернуть его в свой собственный камзол, постараться незаметно вынести из церкви на улицу и оттащить подальше, желательно не попавшись никому при этом на глаза. Немого пока оставим здесь, под сводами церкви, и до рассвета попробуем при помощи Маниона и других слуг его вынести. Самое главное сейчас — время, а как раз времени в распоряжении Грэшема оставалось в обрез. Но часто ли бывало в его жизни иначе?
Время остановилось. Мир оцепенел в неподвижности.
А это что за звуки?
Учащенное дыхание и звук шагов. Тихих, почти неразличимых. Легкий шорох, будто чьи-то нежнейшие ножки, стараясь двигаться как можно более бесшумно, спешили по коридору, огибавшему свод церкви.
Значит, времени у него больше нет.
Кто же это? И что он здесь делает? Может, его вспугнули звуки драки? Нет, скорее всего, неизвестный находился на крыше. Незнакомец мог получить задание открыть дверь, точнее, оставить ее открытой, забраться на крышу и дожидаться дальнейшего развития событий. А заодно повесить где-нибудь на парапете небольшой фонарик — среди ночи вряд ли кто обратит на него внимание — в знак того, что путь к тайнику свободен. Не исключено также, что с высоты своего наблюдательного поста неизвестный увидел, как Марло подошел к церкви, и спустился, чтобы поприветствовать его. В этом случае становится понятным, почему он не заметил Грэшема, скользнувшего внутрь церкви почти следом за Марло и его спутником.
Неужели этот человек и впрямь сейчас притаился на крыше? Или все-таки поджидает в коридоре снаружи? Черт побери! Из-за яркого света двух фонарей Грэшем утратил на время способность видеть в темноте. Даже если их сейчас погасить, у таинственного незнакомца все равно окажется серьезное преимущество. Увы, другого выхода у сэра Генри не оставалось. Потушив оба фонаря, он прижался спиной к стене. Фонарь Марло он оставил на самом проходе. Если этот человек сюда войдет, то непременно споткнется.
Тишина. Не слышно даже нежного дыхания ночного ветра. В крайнее окно по-прежнему лился яркий лунный свет, отчего прекрасной казалась даже крыша свода, хотя мало кто мог эту красоту оценить.
Грэшем осторожно скользнул в коридор, и, держа над головой шпагу, преодолел несколько пролетов винтовой лестницы. Если кто-нибудь попытается напасть на него сверху, то неизбежно напорется на острие шпаги. В свое время полковой капрал посмеялся над такими мерами предосторожности, назвав их повадками труса. Три недели спустя насмешник погиб при штурме крепостной башни. Это не повадки труса, это повадки осторожного человека, который желает остаться в живых даже в самых опасных обстоятельствах.
Дверь, ведущая на крышу, была распахнута. В проеме виднелась дуга ночного неба. Вот незадача! А вдруг за дверью кто-то прячется, и сейчас он получит ею прямо по лицу — точно так же как сам сэр Генри поступил буквально пару часов назад, услышав шаги Лонг-Лэнкина? Грэшем встал на последнюю ступеньку лестницы. Его лица коснулось деликатное дыхание ночного ветерка, и он ощутил, как на лбу выступили капли пота. Главное — спокойствие. Сэр Генри сделал пару бесшумных вздохов. Затем, напрягая буквально каждый мускул, выбрался сквозь дверной проем наружу. Стоило ему шагнуть за порог, как его нога застряла между грубыми досками деревянного настила. Он потерял равновесие и упал, но шпаги из рук не выпустил. Клинок громко звякнул, сэр Генри прокатился вперед. Тишина. Ни единого звука. Он поднял глаза на уровень крыши.
Ничего. Узкий проход, в котором лежал Грэшем, огибал крышу. Слева тянулась узорная каменная кладка высотой примерно до уровня плеч — парапет церкви Кингс-колледжа. Справа крыша круто уходила вверх. В ярком лунном свете было видно, что поблизости никого нет. Однако дальше, насколько хватало глаз, было темно. Где же ему спрятаться?
Ответ неожиданно нашелся сам, хотя и был сопряжен с риском. Ага, теперь понятно, что нужно сделать, чтобы отыскать врага: за считанные мгновения постараться сохранить равновесие.
Однако без риска не обойтись. Впрочем, вся его жизнь — сплошной риск. Дело не в страхе. Все люди испытывают страх. Главное — уметь победить его в себе.
К крыше была приставлена лестница из недосушенного дерева, неуклюжая, очень грубо сделанная. По ней можно подняться к самому гребню крыши. Незнакомец наверняка притаился на другой стороне. Вползти наверх? Или, встав на нижнюю перекладину, выйти к нему? Грэшем предпочел второе.
Лестница оказалась на удивление прочной. Стараясь двигаться предельно осторожно, сэр Генри вышел на крышу, тщательно контролируя каждый шаг. Одна рука с зажатой в ней шпагой поднята вверх, вторая вытянута в сторону — для сохранения равновесия. Стоило ему подумать о том, на какой высоте он находится в эти мгновения, как изнутри его сжала ледяная рука страха. С каждым шагом гребень крыши становился все ближе и ближе. Медленно, мучительно медленно верхняя линия опустилась на один уровень с его головой. Еще один шаг, и глаза Грэшема уже были над ней. Еще шаг — и его плечи…
Неизвестный притаился на противоположном скате крыши неподалеку от лестницы. Как только на фоне залитого лунным светом неба появилась голова Грэшема, он нанес удар шпагой — туда, где только что виднелись голова и шея сэра Генри.
К счастью для Грэшема, противник явно поторопился. Выжди нападавший еще мгновение, и своей шпагой он пронзил бы верхнюю часть его тела. Обычный человек, блесни перед его глазами разящая сталь клинка, отпрянул бы назад и, потеряв равновесие, кубарем полетел бы вниз. Грэшем же, наоборот, подался вперед и отбил удар почти у самого лица. Шпаги сцепились гардами, но сэру Генри удалось-таки выбить оружие из руки противника. Описав в воздухе дугу, шпага полетела вниз. Удара о землю он не услышал. Теперь незнакомец, стоявший ниже Грэшема по другую сторону гребня, одной рукой пытался выхватить кинжал, а другой крепко цеплялся за перекладину лестницы. Прицелившись противнику в горло, Грэшем безжалостно нанес второй удар.
Выбора у него не было — либо убить, либо самому быть убитым. Да и враг отнюдь не невинная овечка. Он сделал свой выбор и проиграл.
По телу неизвестного пробежала судорога. Его рука на мгновение еще крепче стиснула перекладину лестницы, однако затем пальцы разжались, и тело, скользнув по гладкой поверхности крыши, свалилось вниз, в узкий проход.
Грэшем огляделся по сторонам. Пронизанный лунным светом, на высоте пятнадцати — двадцати футов над землей клубился туман, укутывая спящий Кембридж призрачным покрывалом. Крыши домов и церковные шпили поблескивали каплями влаги. В висках у Грэшема зашумело — верный признак того, что надвигается мучительная головная боль. Она сопровождала его каждый раз, когда он проливал чужую кровь.
Грэшем спустился по лестнице на противоположном скате крыши. К великому удивлению сэра Генри, незнакомец был еще жив. Нет, конечно, он умирал, истекая кровью, однако жизнь все еще теплилась в его теле. Услышав приближение противника, умирающий повернул голову.
Грэшем замер на месте, будто пораженный ударом молнии.
Хитон. Николас Хитон, посланник Сесила. Человек, ранее верой и правдой служивший королю. И вот теперь он, облаченный в окровавленную придворную ливрею, умирает пособником Марло!
— Что общего у твоего хозяина с Марло? — прошипел Грэшем, прижав к груди Хитона кинжал.
Глаза умирающего уже почти остекленели. Сверхъестественным усилием Грэшем приподнял Хитона и, не выпуская из рук, перекинул через парапет. На землю с высоты закапала кровь.
— Ты ответишь мне?
Ответа не последовало. Николас Хитон умер, унеся с собой в мир иной известные ему секреты. Оставалось лишь догадываться, в какие тайны он был посвящен.
Еще минута, и сэр Генри столкнул мертвое тело вниз. Оно упало не сразу. Зацепившись накидкой за острый обломок камня, мертвец на мгновение повис в воздухе. Затем ткань с треском лопнула, и Хитон полетел на землю.
Что же он сказал Хитону во время последней их встречи?
«Берегись. Тому, кто высоко взлетел, больнее падать».
* * *
Марло исчез. Немой слуга лежал на прежнем месте без сознания. Судя по всему, у бывшего драматурга, а теперь заклятого врага Грэшема был при себе еще один кинжал, которым он и сумел разрезать путы. Лезвие валялось здесь же рядом.
Если Марло выполнял поручения короля Якова, его убийство могло иметь для Грэшема самые драматические последствия. Правда, сэру Генри оставалась неясна истинная суть странною союза монарха и автора «Тамерлана». Придется на досуге как следует поразмыслить на эту тему.
Прижимая к груди сумку с бумагами, Грэшем покинул церковь. Один из пособников Марло будет утром найден на земле возле церковного здания. Второго обнаружат мертвым на чердаке. Сумеет ли король Яков сохранить происшедшее в тайне? Или же завтра Кембридж будет буквально гудеть от слухов о загадочных убийствах? О людях, падающих ночью с церковных крыш?
Головная боль давала знать о себе все сильнее. Грэшем подумал: все эти слухи и пересуды сейчас не самое главное. Куда важнее то, что ему предстоит открыть сумку и ознакомиться с ее содержимым.