Книга: Летние обманы
Назад: 17
Дальше: 2

Бах на острове Рюген

1

К концу фильма глаза у него наполнились слезами. А ведь в этой картине не было хеппи-энда — героям не светило счастливое будущее, ну разве что появилась какая-то неопределенная надежда. Он и она, «созданные друг для друга», упустили свой шанс, хотя, может быть, когда-нибудь они еще встретятся. Бизнес главной героини накрылся, но она не отчаялась, начала все с нуля.
Накрылся из-за ее сестрицы, это она прибрала денежки к рукам. А начать все с нуля этой женщине удалось потому, что помог отец, ворчливый старикан, худо-бедно присматривавший за ее сынишкой, — дедок с головой, набитой вздорными идеями, — так вот, старик продал свой дом, чего никто от него не ожидал, и, получив деньги, преподнес дочери грузовичок, без которого ей пришлось бы туго. В финале отец и дочь стоят на улице, глядя на грузовичок, дочь притулилась к плечу отца, он приобнял ее одной рукой. А бизнес-то какой? Уборка и мытье улиц, помещений и прочих мест, где были совершены преступления. В последних кадрах фильма отец с дочерью снова вместе принялись за уборку, напялив синие комбинезоны и белые респираторы: работали и понимали друг друга не то что с полуслова — вообще без слов.
Все чаще с ним это случается: как дойдет до хеппи-энда, сразу глаза на мокром месте. Дышать тяжело, подступают слезы, а захочешь что-нибудь сказать, так прежде изволь проглотить комок в горле. Но по-настоящему он не плакал. А жаль, он бы поплакал, и не только в кино, когда у них там хеппи-энд, — он бы поплакал, когда одолевает тоска от мыслей о том, что брак его распался, или вспомнив, что умер лучший друг, да и вообще, почему не поплакать, если не осталось в его жизни ни надежды, ни мечты? В детстве он плакал, уткнувшись в подушку, и, наплакавшись, засыпал. А теперь вот разучился плакать.
Последний раз он по-настоящему плакал давно, много лет назад. Они с отцом в очередной раз сцепились из-за политики; в те времена такие стычки между стариками-родителями и детьми случались на каждом шагу: отцам было невмоготу смотреть, как рушилось все, ради чего они прожили жизнь, а дети бунтовали, так как старики не давали им никакой возможности по-своему — и лучше — устроить жизнь. Умом он отца понимал и даже с уважением относился к его переживаниям, ведь тому приходилось расставаться с привычным и любимым миром, он и хотел-то всего-навсего, чтобы отец, со своей стороны, понимал и уважал его желание — строить новый мир. Отец же вечно его распекал: и неразумный-де он, и опыта не набрался, и самонадеянный, и в грош не ставит любой авторитет, и об ответственности не имеет ни малейшего понятия — вот так отчитывая, бранил; в конце концов к глазам подступали слезы. Но разреветься — нет, этого торжества он отцу не доставил ни единого раза. Глотал слезы, из-за комка в горле не мог слова сказать, но все равно пер против отца.
Интересно, а его отец продал бы свой дом, чтобы подарить сыну грузовичок, если бы тот позарез был ему нужен? А напялил бы отец синий комбинезон, да еще и на нос — белый респиратор, помогал бы сыну убирать грязь за преступниками? Кто его знает… Ах, да ведь разные это вещи — его отношения с отцом и какие-то грузовички, комбинезоны и респираторы. Не в том дело, другое важно: помог бы отец, если бы, ввязавшись в какую-нибудь политическую историю, его сын потерял работу? Поддержал бы, узнав, что ему пришлось все начать с нуля, сменить профессию или уехать из страны? Или решил бы, что поделом сынку и не заслуживает он поддержки и помощи?
Даже если бы отец помог, наверняка, наверняка оказалось бы, что его помощь не имеет ничего общего с полнейшим, не требующим слов пониманием, какое было в этом кино между отцом и дочерью. Понимание, оно-то и было микроскопическим чудом хеппи-энда в затянутом и довольно невнятном финале фильма. Крохотное чудо. Чего ж удивляться, если глаза защипало.
Назад: 17
Дальше: 2