Глава 5
1
Сыпал крупными хлопьями снег, падал медленно и красиво. Деревья стояли, принарядившись в зимний убор, и казались стражами леса. Мир затих, пережидая пору снегопада, и всадники, что еще час назад ходко рысили по равнине, сейчас сдержали коней. Вдруг всех охватило странное безразличие и к спешке, и к тому, что ждало их впереди. Кони, мотая лохматыми гривами, высоко поднимали ноги, взрывая снежную пелену. Хлопья снега оседали на их гривах, таяли на горячих крупах, ложились на плечи и головы людей. Было не холодно, хотелось удальски распахнуть полушубок, подставляя грудь снегу. Ибо в воздухе уже носилась весна, и этот снегопад был последним. Сугробы уже проседали под лучами яркого солнца, и весело звенел вдалеке голосок синицы, а под снегом шумели ручьи, торопясь к рекам. Еще седмицу-другую - и начнется бурная весна.
Ватага Ивана Берладника только утром покинула Кснятин, отправившись в дозор по княжьему наказу. Велено было отыскать короткую дорогу до Углича, чтобы полки новгородцев и смольян как можно скорее достигли города и не пришлось бы попасть в распутицу. Иван сам вызвался в поход - то, что творилось в войске, его начало раздражать.
Несколько седмиц после приезда князя Изяслава прошли в ожидании. Сперва ждали подхода Давидичей, которые обещались подойти с юга, потом ждали гонцов Юрия Владимирича - как тот отзовется на предложение мира? Люди изводились пустым ожиданием, но ни Давидичи, ни гонец от Суздальского князя не показывались.
«Струсили, бабьи души, - ворчал Изяслав Мстиславич на Давидичей. - Испугались, вишь, что уговоримся мы со стрыем по-родственному, а они в стороне. А такого не ведают, что не бывать промеж нас миру!… Все они таковы - что Давидичи, что Ольжичи. Гнилое семя, одно слово! Земле нашей хуже половцев!»
Изяслав Мстиславич был муж начитанный. «Повести Временных Лет», коие подправлял по личному приказу Владимира Мономаха его друг игумен Сильвестр, чел не по одному разу, а там было сказано - враг Руси Олег Святославич Новгород-Северский. Сеял он смуту, наводил на Русь половцев, самого Мономаха со стола сгонял, сына его, именем тоже Изяслава, в бою порешил. Ну, а раз родной дед то видал, знать, так то и было. И гнилая кровь мятежного «Гориславича» отравила весь род.
Так, ворча, без надежды ждал он Давидичей, не ведая, что они давно бы пришли к нему, если бы не пришлось им идти на Медведицу правым берегом Волги, а то были места Юрия Суздальского. Забоялись Давидичи без объявления войны соваться на чужую землю, вот и стояли неподалеку, ждали своих гонцов - не начнут ли ратиться Мстиславичи и Долгорукий. Ведь, ежели уговорятся решить дело миром, что помешает им с двух сторон напасть на Черниговских князей и наказать их за то, что своекорыстно зорили Суздальские волости?
Но не приходило от Юрия Владимирича гонца - как в воду канул. Долго ждал Изяслав и не выдержал.
- Боится меня стрый, - сказал он уверенно брату Ростиславу на исходе Рождественского поста. - Стар стал. Охладела в жилах кровь. А туда же - на Киевский стол замахивается!
Вот и выступили полки, пошли походом по Суздальской земле, поселки и городки беря на щит, города покрупнее осаждая. Обозы полнились захваченным добром, потекли на Смоленскую землю сотни смердов с женами и детьми - холопы, захваченные в полон. Еще во времена Владимира Мономаха бежали люди на Волгу, к Мологе и Москве-реке, в тихое залесье, спасаясь от половецких выходов и княжеских усобиц. Спешили туда, где земли вдоволь, где можно найти уголок, над которым не трепещет боярское знамя, где можно селиться вольно. Садились на землю, рубили избы, рано или поздно попадали в кабалу к местным боярам, но все же жили спокойно. Родились тут и выросли дети, подрастали внуки - и вот детей и внуков силой погнали туда, откуда полвека и более назад убежали их родители.
Иван ехал по лесной дороге, посланный в дозор братьями Мстиславичами, но помыслы его были далеки от дозора и войны. Странные сомнения владели им. Не та это была война, которую он хотел. Что радости в бесконечных грабежах поселян? В том, чтобы скопом гнать народ из одной волости в другую? Казалось, что Мстиславичи гуляют по чужой земле оттого лишь, чтобы потом не говорить - зря ползимы простояли на Медведице. Ни им чести, ни войне укорота. Он пытался раз или два попасть на глаза Изяславу - авось великий князь захочет перемолвиться словом,.- но тот будто не замечал Берладника. А ведь хотелось только одного - чтобы великий князь выделил ему удел, и не две-три деревеньки, а городок с пригородами. И чтоб можно было не бояться за то, что через год-два отнимут у него вотчину и передадут другому. Сразись они с Юрием Суздальским, можно было бы о волости толковать. А сейчас - только время зря уходит.
Лес впереди раздался. Ватага выехала на склон, полого спускающийся к запорошенной снегом реке. По обоим берегам вставали вековые боры. На дальнем берегу виднелась деревушка в пять-шесть дворов. Налететь бы сейчас, ворваться во дворы, хватая все, что под руку подвернется. Но Иван вдруг вскинул руку и поворотил навстречу своим ватажникам.
- Други, - начал он, глядя больше на ехавших впереди Мирона, Степана да Мошку, - вон впереди деревушка. Мы таких и вчера, и третьего дня много встречали, и везде было одно и то ж. Брали все подчистую, селян в полон гнали, скотину - князю в стадо, добро - кто куда тащил. Ежели сейчас налетим и пограбим деревню - опять нам хвала. А только дело ли это, непрестанно обирать простой люд? Они, чай, невиновны в том, что у них другой князь?
- Нет… нет, верно молвишь, - заворчали ватажники, а бывший боярский холоп Михаила громко сказал:
- Ни в чем они не виновны. Мужику война не надобна - ему бы землю, чтоб пахать и избу, чтобы жить.
- Без смерда нельзя, - согласился и Иван. - Кто князя и его дружину оденет-обует, хлебом и мясом накормит? Кто хоромы князю срубит? Только смерд. А Ростислав Мстиславич и брат его Изяслав Киевский не с Юрием Суздальским - со смердами воевать затеяли.
- Так ведь это, - захлопал глазами Мошка, - сам же баял - испужался, мол, Юрий-то!
- Раз Юрий испугался, то Юрия бы и пугнуть, а волость зорить неча! - оборвал Иван. - Порешил я вот чего - пойти в глубь земель Суздальских. Поглядеть, как тут люди живут. Места тут иные - авось и нам доля иная сыщется, чем по свету плутать.
Он боялся, что его поднимут на смех, что не поймут берладники его дум, но ватага сбилась плотнее, загомонила на разные голоса:
- А чего?… Нешто и впрямь пойтить! Чай, мы, берладники, людство не забижаем! Мы супротив бояр Да князей! А смерд да мастеровой такой же, как и мы!
Небось, как и у нас, тоже стонет… Чего их зазря тревожить! Пойдем, Иване! Куда ты, туда и мы!
…Выскочившая по нужде баба долго стояла у плетня, щуря глаза и глядя на вершников, что топтались на том берегу речки. Что были за вершники, баба не знала. Она уже было совсем решилась кричать своему мужу, что пришла беда, но тут вершники стронулись с места и стали съезжать по берегу на реку. Даже не посмотрев в сторону деревни, они тронулись вверх по течению.
Баба покачала головой и нашарила под одежой оберег, беззвучно молясь Матери-Ладе за то, что отвела беду. Еще подумала баба, что и чернецу, который жил за излучиной у часовенки, надо отнести хлеба и молока - тоже небось молится по-своему, нашим богам помогает…
Петляя среди вековых лесов, иногда выползая на заливные луга, но чаще пробираясь через боры, заледенелая река вывела ватагу к огромному озеру. В устье стояло большое село. Здесь задержались. Напуганные нежданным появлением всадников, местные жители сами вынесли хлеба, выволокли пару свиней. Ватажники прямо у озера забили добычу, запалили костры и устроились на дневку.
Местные жители во главе со старостой толпились поодаль, но подходить не решались. Иван сам поманил старосту - благообразного старца с рыжинками в долгой бороде.
- Ты кто таков, старче?
- Староста сего села, звать Сычом.
- Как зовется твое село?
- А известно как - Плещеево.
- А озеро?
- И озеро тож - Плещеево. Плес у нас тут, - староста показал рукой. - Прадед мой сюда пришел, он и назвал. И речка тоже Плещеевка.
- Чьи тут земли? Вольные?
- Земли тут княжеские. Юрия Владимирича мы люди, - с достоинством ответил Сыч.
- А каков он, этот ваш князь? - прищурился Иван. - Крут иль мягок нравом?
- Молвишь тоже - мягок, - усмехнулся староста. - Нешто князья добрые бывают?… А все же обнаковенный. Как все, князь, - подумав, добавил он.
- И часто он тут бывает?
- Кажну зиму с полюдьем сам наезжает, - похвалился Сыч. - Как Святки минуют, так, стало быть, жди обоза. Иной раз задержится, но до Власьева дня всегда наезжает.
- Ну, нам ждать недосуг, - Иван махнул старосте рукой, мол, поди прочь и отвернулся к своим. Взяв на себя роль стряпухи, возле жарящихся свиных туш хозяйничал Мошка. Он срезал кусок сочного, дымящегося мяса и на ноже протянул его Ивану - снять пробу.
Плещеево озеро прошли берегом, опасаясь выходить на середину, где лед был тоньше. Там темнели полыньи. Весна уже давала о себе знать - а вдруг, да и проломится подтаявший лед под всадниками?
От озера пустились в путь напрямик. Отъехали всего версты две-три, как на дороге показались всадники. С полсотни конных торопились широкой рысью, но заметили ватагу и сдержали коней. Послышался негромкий приказ, блеснули обнаженные мечи.
Иван еле успел вскинуть руку, упреждая своих, и выехал вперед.
- Не ратиться мы с вами едем! - крикнул он. - И не на бой спешим!
Всадники помедлили, затем от них отделился один - грузный, тяжело сидевший на соловом могучем жеребце. Конь ступал расчетливо, словно понимал, что везет важную птицу.
- А вы кто такие будете? - властно спросил всадник.
По дорогому платью, по гривне, чуть поблескивающей из-под долгой, жидковатой бороды, по насупленным взглядам воев позади Иван угадал в собеседнике боярина и ответил сдержанно:
- Из Берлада мы. Я - Иван Ростиславов сын по прозвищу Берладник, а то люди мои.
- С Дуная? - блеснули из-под кустистых бровей небольшие серые глаза.
- С Дуная, - подтвердил Иван.
- А чего в моих лесах забыли?
- Шли мы по приказу Ростислава Мстиславича Смоленского воевать Суздальскую волость. Князь Ростислав и брат его Изяслав Киевский раскоротались со стрыем своим Юрием Суздальским. Да только порешили мы уйти от Ростислава. Едем, куда глаза глядят. Ищем себе лучшей доли.
- Не желаете, стало-быть, служить Мстиславичам? - непонятно отчего развеселился боярин.
- Не желаем… Вот разве что к самому Юрию в Суздаль податься. Ежели примет на службу, - молвил Иван.
Маленькие цепкие глазки вонзились в его лицо, как две иглы.
- Твоя дружина? - спросил боярин.
- Моя. И вся за мной пойдет.
- Князя сейчас в Суздале нет, - помолчав, промолвил боярин. - Однако ежели желаешь его сыскать, поезжай до реки Колокши. Там он городец рубит, Юрьевым назвать желает. Вскорости сам туда прибудет. Сыщешь ли Колокшу?
- Сыщу как-нибудь, - улыбнулся Иван.
В ответ мелькнула в маленьких глазах боярина улыбка, но тут же растаяла, затерявшись в бороде. И, повелительно махнув рукой, чтобы уступили дорогу, он проскакал мимо ватажников, взметая облачка снега из-под конских копыт. Вслед за ним проскакала его дружина.
Собственно, никакого городца Юрьева еще в помине не было. Была небольшая крепостца и деревенька подле. Все города Залесской Руси начинались с таких деревенек - ибо зачем тревожить люд, гнать с места на место, когда можно сделать проще - узнать, где смерды сами выбрали удобное место, и поставить там вместо деревушки городок. Вот и тут была уже крепостца, где покамест стояла лишь княжья изба, молодечные для дружинников, службы и клети для добра. Тут же в избе жил тиун, который следил, как юрьевцы несут княжью службу.
Он за голову схватился, когда на него свалились нежданно-негаданно две сотни голодных молодцов. Лишь слово, что велено ватажникам дожидаться тут самого Юрия Долгорукого, удержало тиуна от желания вытолкать гостей взашей. Да и как вытолкаешь, когда под его началом всего двадцать отроков, а тут столько воев! И всем палец в рот не клади!
На счастье, ждать пришлось недолго. Дня два всего прожили ватажники в крепости. Однажды поутру, когда берладники от скуки схватывались на дворе в кулачки и на мечах, услышали они со стены крик: «Князь! Князь едет!»
- Иван Ростиславич, - крикнул Мирон, вбегая во двор. - Кажись, князь Суздальский к нам!
Тиун, как ошпаренный, выскочил из избы, бросился к воротам, на ходу крича ключнице, чтоб готовила для князя пир и баньку. Сам тихо радовался: «Вот, приехал князь-надежа. Теперя погонит отсюда этих проглотов! А не то они весь княжий припас подъедят! Утробы ненасытные!»
Иван встал как вкопанный. Не то, чтобы боялся он Юрия Владимирича - просто взяло его сомнение, а согласится ли Суздальский князь взять на службу изгоя, который уже трем князьям успел послужить, да ни у одного счастья не нашел? Не придется ли сызнова пускаться в путь? К кому тогда ехать? Не в далекий ли Полоцк? А то и вовсе прочь с Руси?
Ватажники сгрудились за его спиной. Их молчаливое ожидание слегка успокоило Ивана - как-никак, эти люди были с ним все время. Они не подведут, что бы ни случилось.
Юрий Владимирич Суздальский неторопливо въезжал в распахнутые ворота крепостцы. Одного взгляда на могучего солового жеребца, на дорогую бронь, на посадку всадника хватило Ивану, чтобы изумиться и вспомнить встречу на лесной дороге. Но он еще не верил своим глазам и впился взглядом в красное с мороза, мясистое лицо с большим ноздреватым носом и маленькими ярко блестящими глазками.
Тиун поспешил придержать стремя княжьего коня. Юрий соскочил наземь с проворством, удивительным для его тучности, и сразу углядел Ивана.
- А, Берладник, - рыкнул он и повелительно махнул рукой. - Добрался-таки? Все еще желаешь мне послужить?
Иван шагнул вперед.
- Желаю, князь.
- Ну и добро. Поди, словом перемолвимся, - Юрий кивнул и широким шагом, вперевалку направился в княжий терем.
2
Задержался Иван на реке Колокше. Сперва пришлось ждать, пока сойдет поздняя, но бурная весна - снега таяли, превращая дороги в кашу, лед на реках и озерах ломался, и вешние воды выходили из берегов, заливая луга и поля. Потом медлили, дожидаясь, пока спадет полая вода, и лишь после, по еще непросохшей дороге, пустились в дорогу.
На сей раз путь Ивана лежал далеко на северо-запад, и не одни только берладники шли за ним. Придал Юрий своему новому слуге около сотни суздальцев да еще надежных людишек из числа новгородцев-перебежчиков. Они должны были служить проводниками и соглядатаями.
Юрий Долгорукий равнодушно отнесся к тому, что Мстиславичи грабят его окраины. Ну, пожгут пару деревенек, ну, посады у Кснятина и Углича порушат - так смерды опять все заново срубят. Чего копошиться? Суздальская земля была нужна Юрию лишь до того, пока не станет он Киевским князем. Ростов Великий, Ярославль, Суздаль и Владимир можно отдать сыновьям. Пущай берегут и холят. А его судьба - Киев. Он Мономашич и должен сидеть на золотом столе отца и деда. И не всяким там сыновцам-выскочкам мешать ему! Мстиславичей Юрий презрительно именовал трусами и собирал силы для решительного удара. Даже сыновей - Глеба и Ростислава - и то принес в жертву своей власти. Глеб сидел в Курске, под боком у Святослава Ольжича. А Ростислав еще зимой впотай бежал к Изяславу, жалуясь, что отец не дает ему волости, а сам он не желает участвовать в распре. Ну и пущай едет! Скатертью дорога! Пусть верят, что разваливается у него княжество. Пусть верят, что у него нет сил, что он боится, тем страшнее будет его внезапный удар. Пока же Долгорукий ездил в полюдье, следил, как рубятся крепости, как обживаются на новых местах смерды - и не забывал тревожить соседей-новгородцев. Новгород Великий держал у себя князем одного из Мстиславичей - значит, Новгород надо было наказать.
С этим и послан был Иван Берладник в далекое Подвинье.
Тихо было в северных борах Новгородчины. Не долетали сюда вести с юга Руси. Правил конем Иван, глядел на яркую зелень берез, на нежный пушок лиственичных иголок, слышал щебет птиц и знать не знал, что творится в чужих уделах. Не знал он, что Юрий собирает рати, готовясь к войне, не знал, что Изяслав и Ростислав Мстиславичи всю весну провели в Смоленске, пируя и празднуя победу - они привели более семи тысяч пленных смердов и спешили расселить их по своим уделам. Не знал, что в Киеве куют крамолу на старшего Юрьевича, Ростислава, недоброхоты, а Ольжичи наконец-то примирились с Давидичами. Не думал Иван ни о чем, живя настоящей минутой.
Доехав до малой реки, бегущей куда-то к северу, долго шли ее берегом, пока над пригорком не показалась тропа. Иван решительно свернул на нее - несколько дней дружина уже пробиралась без дорог, и любая тропка должна была вывести к человечьему жилью.
Так и случилось. Старые разлапистые ели расступились в стороны, и на всхолмии вершникам открылся погост - несколько изоб, обнесенных тыном. Такие погосты ставились еще княгиней Ольгой, когда объезжала она подвластные земли. Потом старые подновлялись или разрастались, превращаясь в городки и крепости, а в чащах лесов рубились новые.
Ворота были приотворены, и, учуяв чужаков, забрехали псы. Иван, велев ватаге ждать, с несколькими воями выехал вперед.
На погосте жили люди - заметив вершников, вслед за псами обнаружили себя и местные жители. Вышло пятеро мужиков - все кряжистые, сивобородые, с темными от многолетнего загара лицами, одетые в кожаные тулупы мехом внутрь. У двух-трех в руках были сулицы, остальные держали наготове топоры. Еще человек десять - в основном мужики помоложе - теснились в воротах, вооружившись вперемешку топорами, луками и охотничьими рогатинами.
- Эвон, каково тут княжьих людей встречают! - усмехнулся Иван, откинувшись в седле и весело кивая своим спутникам. - Уберите свои топоры. Не как тати мы пришли - мы люди княжьи!
- Какого князя будете? - недружелюбно спросил один из сивобородых.
- Ярослава Изяславича, - ответил Иван, знавший, что еще в конце осени Изяслав Мстиславич вместо брата Святополка отдал новгородцам на княжение среднего сына.
- А чего так далеко забрались? Новгород-то вона где!
- По княжьему делу. Сказывают, тут лихие людишки пошаливают - приходят с Белого моря и от самых свеев , плывут по рекам и тревожат русский люд. Вот и велено князем отправиться мне и тех людишек переловить. Вы, я вижу, с ними уже перевидались?
- Не было тут лихих людишек. Правда, зимой проходила ватага, но мы ее пугнули. А окромя полюдья, тут никого не было.
- Данщики, стало быть? - насторожился Иван. - И много мехов взяли?
- А всю дань, как нам урочено было, всю отдали. Соболей, лисиц, куниц да горностаев по точному счету.
- То добро, - Иван обернулся на своих людей. - Только меха - добыча лакомая. Налетят тати - и шерстинки не оставят… Далеко ли ушли данщики?
- Да по реке вниз поплыли, - сивобородый махнул рукой. - Там, слышь, еще один погост, сразу за излучиной. Туда направились. А куда далее - то не наше дело.
- Ну, благодарствую, - Иван поклонился в седле и, развернув коня, поспешил к своим.
Новгород ежегодно посылал сборщиков дани на Подвинье и в окрестные земли. Везли с дальних погостов меха, воск, дикий мед, кричное железо и медную руду.
Вместе с товаром новгородских мастеров и рыбой это было основное, чем торговал Новгород. В этом году из-за лютой зимы и усобицы, связанной со сменой князей, выход полюдья задержался до нового лета.
Далее вдоль реки ехали в спешке - гнали не только данщиков, но и торопились уйти от гнуса, который, оголодав после зимы, с радостным гудением набросился на людей и лошадей. Кони мотали мордами и хлестали себя хвостами по бокам. Люди тоже охлопывали то щеки, то руки. Только ветерок с реки давал какое-то отдохновение.
Приостановившись на привал, чтобы дать роздых коням, запалили костер, дымом спасаясь от гнуса. Почесывая красные, распухшие от укусов щеки, берладники ворчали:
- И что за земля такая? Дома, чай, уже сады отцвели, а тут только собираются… И зима тут дольше и лютее, и реки другие - узкие и вьются, как змеи. А болотища-то какие! На Дунае таких не сыщешь!… И лес чужой - вона, сосны да ели полнеба закрыли. И люди тут другие. Только по речи и поймешь, что Русская земля.
- Русская земля - она везде Русская, где говор привычный слышен, - говорили суздальцы. - Потому князья и не желают сидеть каждый по своему углу - раз у соседа та же речь звучит, значит, и там моя отчина… Вот и лезут…
- Не потому лезут, что чужой кусок оттяпать норовят, - встревал, не выдержав, Иван, - а потому, что каждый хочет всей землей владеть. Или хотя бы получить свой удел и там сидеть, никого не трогая…
Последнее было его давней мечтой. В мыслях он давно уже решил - как только даст ему Юрий Суздальский удел - родной ли Звенигород воротит или где еще кусок оторвет, - сядет он в нем сиднем. И никуда с земли не стронется, зубами держаться будет, а не сойдет с места! Только ежели Юрий Владимирич в поход на нового врага соберется и кликнет его на рать… А так - чего еще человеку надо, кроме своего дома?
Отдохнувшие кони несли резво. Опомниться не успели, как выехавший вперед Михаила свистом дал знать - впереди ладьи данщиков.
- Мирон, - приказал Иван, - бери людей да иди на тот берег. А то спугнем их здесь, они на ту сторону причалят - и пропала наша охота!
Мирон кивнул, поманил с собой полсотни берладников. Оглядев заросший берег, разделся и первым с конем начал переправу.
Вода была холодна, люди ойкали и со свистом втягивали воздух сквозь зубы, а перейдя реку, прыгали, чтоб согреться. Иван на своем берегу терпеливо ждал. Дождавшись, пока Миронова ватага сядет на конь, поскакал вдоль реки.
Ладьи данщиков нашли у излучины - там как раз стоял второй погост. Сами данщики шли вдоль берега. Они сперва не забоялись всадников, и лишь когда Иван закричал, приставив руки ко рту: «Стой! К берегу правь!» - заторопились, выгребая на середину.
- А ну стоять, сукины дети! - Иван осадил коня на крутом бережке. - Кому сказано - к берегу правь!
- А ты кто таков, чтоб нам указывать?
- Князя Ярослава человек!
- А мы Господину Великому Новгороду подчиняемся, а не князю! - крикнули с передней ладьи. - А ежели князев человек, грамоту кажи!
- Вот я вам укажу грамоту, - прорычал сквозь зубы Иван.
- Тады нанося - выкуси! - какой-то новгородец, встав в ладье, показал кукиш и тут же нырнул вниз, спасаясь за стену щитов.
Отвечая на дерзость князю, несколько берладников полезли за луками, и новгородцы поспешили отгрести к тому берегу - но в это время из-за кустов показались отставшие - дальний берег был лесистее, - ватажники Мирона.
- Ах, тати! - донеслось из ладей. Гребцы налегли на весла.
Всадники с двух сторон поскакали вдоль берега.
- Добром к берегу правьте! - кричал Иван. - Тогда и разговор будет другой! А не то - пеняйте на себя!
Он был уверен в победе - долго ли, коротко ли, а гребцы устанут. Только бы ночная тьма не оказала им подмоги - как-никак, места тут новгородцам привычные. У них небось проводники из местных. А в ватаге дружина и суздальцы, которые в такие дебри не заходили ни разу. А ну, как погоня будет до ночи?
Видимо, о том же думали и данщики. Когда через несколько верст впереди показался остров, они ринулись туда. Разогнавшись, ладьи с маху вылетели на мель, и новгородцы спешно, прикрываясь щитами, вытащили их носами на берег и устремились в заросли.
Река здесь была немного уже, да и берег вроде пологий, и ватажники, уверенные, что теперь беглецы никуда не денутся, сунулись было на мелководье. Иван сам ехал впереди и еле успел вскинуть к лицу щит, когда из кустов запели стрелы. Две со злым жужжанием впились в щит - одна прошила его навылет у самой руки, иные зашлепали по воде вокруг. Послышались стоны и крики раненых, заржали подстреленные лошади. Иван попятился с конем назад, напирая на столпившихся людей.
- Съела бы лиса птицу, ан летать не умеет! - послышались из зарослей крики. - Идите-ка сюда! Мы вас еще угостим! Никого не обидим!
Первая неудача раззадорила дружину. Второй раз полезли с двух сторон - с того берега своих направил в реку Мирон. Кони упрямились, задирая головы и поддавая крупом, а с острова летели стрелы. И опять падали в воду убитые и раненые, и опять ржали подстреленные лошади. Иван велел отходить к берегу. Новгородцы смеялись и кричали обидное.
Смеркалось. На охоту вылетел голодный гнус. Свежая кровь лошадиных и людских ран привлекала мошкару, но жечь костры никто не думал - злее гнуса жалила мысль о том, что новгородцы засели вот тут, под носом, и не даются в руки. Иногда они пускали стрелы - больше для того, чтобы показать, как далеко стреляют, чем из простого озорства. Стрелы задевали всадников и коней даже у самой воды, и берладники старались держаться ближе к кустам.
Сотник суздальцев вопросительно поглядывал на Ивана - что придумает этот ватажный атаман, которого его люди именуют князем?
- Чего делать будем, Иван Ростиславич? - спросил он.
- Как - чего? - тот не отрывал взгляда от острова. До ночи было еще время, но уже на заросли наползали сумерки. - Насады делать.
- Какие?
- А как на Дунае строят… Мошка, помнишь, как коломыйских купцов брали?
- Я помню! - вылез вперед Бессон, хотя в пору, когда бились берладники с купцами, сидел он в трюме на цепи.
- Тогда чего стоите? Вяжи плоты да мастери насады! Живо!
Нескольких суздальцев поостроглазее Иван послал к берегу - следить, чтоб под покровом сумерек новгородцы не вздумали стронуться с места. А остальные рассыпались по лесу, стуча топориками и ломая ветки. Десяток вершников отрядили в погост - забрать лодки-однодревки, будя сыщутся. Остальные пока готовили плоты. Их вязали легкие - два-три бревна скрутить веревкой иль вожжами и готово! На носу набрасывали настилы из хворо ста, укрепляли щиты.
Лодок пригнали всего три - одна ветхая, две поновее. На них тоже укрепили насады. Иван, как когда-то на Дунае, занял место в одной из лодок. Все было, как тогда - ночная река, окопавшиеся купцы на острове, а рядом - берладники. Только на сей раз служит он князю, а не сам по себе вышел на промысел. Но, видно, такая уж у него судьба - промышлять ради других.
Новгородцы заметили суету. В насады и установленные щиты застучали стрелы. Но, укрытые хворостом и ветками, в которых стрелы застревали, ватажники гребли споро, и вскоре передняя лодка заскребла носом по песку. Иван снова, как в тот далекий день, первым выпрямился и шагнул на остров.
Ночной, бой был короток - новгородцев было мало. Кроме того, Мироновы люди, хоть и не успели наделать насад, заслышав шум, вплавь одолели протоку со своей стороны и напали на стан. Воевать - так воевать. Новгородцев перебили всех, шесть ладей, наполовину заполненных мехами, воском и кругами сырого железа, достались берладникам.
3
Город Суздаль стоит на реке Каменке недалече от того места, где она впадает в Нерль. Земляные валы и крепостные стены видны издалека. С берегов реки везут в Суздаль камень для постройки храмов, с окрестных боров - дубы и сосны для теремов и изоб. Издалека летним ясным днем блестят купола подворья Киево-Печерского монастыря с церковью Святого Дмитрия. Не так давно, каких-то полсотни с малым лет назад спалил Суздаль Олег Святославич, уходя из города, чтоб не достался он Мстиславу Владимиричу. Тогда здесь были лишь гарь и пепел, даже соборы пострадали. А ныне - снова стоит красавец Суздаль, старейший город Залесской Руси. Даже Владимир, заложенный Мономахом, не сравнится с ним. И Ростов велик лишь прежней доблестью, а будущее - за Суздалем. Не зря Юрий Владимирич, посидев немного в этих городах, в конце концов осел на берегах Каменки.
В теплую летнюю пору подъезжал Иван Берладник к стольному граду Залесья. Позади трудные дороги Подвинья, схватки с упрямыми новгородцами и стычки с дружинами настоящего князя Ярослава Изяславича. Те настигли берладников уже на обратном пути. Была сеча, но Ярославовы люди отступили, хотя и нанесли большой урон. С досады берладники пограбили деревушки в верховьях реки Сити - мол, здесь недалече граница, а где она - мы сами решаем.
Никогда не бывавшие в Суздале, берладники крутили головами, ахали, глядя на высокие крепкие городские стены, на тесовые ворота, окованные медью и железом, на мощенные плашками улицы, на боярские усадьбы и белокаменные соборы. Дивились, толкая друг друга локтями.
- В Берлади, чай, такого нету!
- Да что Берлад! В Галиче - и то не встретишь эдакой красы!
- Да и Смоленск победнее будет…
- А про Новгород-Северский и говорить неохота. Чисто деревня за забором…
- Вот разве что в Киеве…
- Что в Киеве? - ревниво встрепенулся Юриев сотник, Данила. - Кто тут, дурья твоя голова, Киев с Суздалем сравнивает? Наш Суздаль побогаче будет! Он древний город!
- А Киев - мать городов русских! - отбрехался Бессон, который, будучи когда-то купцом, за словом при случае в карман не лез. - Нешто сыну быть краше матери?
- Ты бы еще Новгород вспомнил, - проворчал Данила. - Суздаль - краше! Не зря наш князь Юрий его ежегодно украшает!
- Иная девка тоже красится-румянится, а пройдет мимо ее подружка, с лица бела да румяна и затмит красой, - уперся Бессон. - На что Суздалю краса, ежели он и так красив? Нешто с Киевом тягаться вздумал?
- Да нужен князю твой Киев! - рассердился Данила.
- А чего ж он тогда в усобицу со Мстиславичами влез?
Иван с интересом прислушивался к разговору. Последние слова были его - он мало знал князя Долгорукого и хотел услышать хоть что-нибудь о своем новом господине.
- Как - чего? За-ради справедливости! - с видом знатного думца пояснил Данила. - Мстиславичи древнее право нарушили - негоже младшему на великом столе сидеть вперед старшего. Вот за то и карает их Юрий Владимирич…
- Не больно-то он их карает! - негромко, осторожно молвил Степан. Как боярский сын, он кое-что успел наслушаться в доме отца. - По осени да зимой тревожили Мстиславичи Суздальскую волость, а он и пальцем не шевельнул.
- Ты мне князя позорить не смей! - вскинулся на эти слова Данила. - Не нашего ума дело, чего он задумал! Иль ты крамолу куешь?
- Тихо! - повысил голос Иван, останавливая сердито засопевшего носом Степана. - Крамольников тут нету! Все мы князевы слуги. А что лишнее сболтнули - так мало ли что без умысла молвится. Придет время - все станет ясно… Однако же, ежели князю Юрию не надобен Киев, отдал бы он его Мстиславичам - пущай вершат, что хотят.
- Экой ты скорый, - смягчаясь, но еще недовольно морщась, ответил Данила. - Слыхал я, что в Турове сидит старший брат Юрия Владимирича - Вячеслав. Ему бы, а не Мстиславичам сидеть на золотом столе. Вот ради него наш князь и трудится.
Иван не стал спрашивать, почему Вячеслав Туровский сам не трудится ради своего княжения - живя в Смоленске, он слыхал, что Вячеслав стар, хвор и духом слаб, да и наследников у него нету. Сядет на великий стол - и тут же сгонят сыновцы. Нет, не ради брата старается Суздальский князь, а ради себя самого. Знать, не так уж и нужен ему Суздаль.
Проще было спросить у самого Юрия, но князя в стольном городе не случилось. На подворье сказали: Юрий Владимирич ускакал в Кидекшу, что стояла при впадении Каменки в Нерль. Там рубили новую крепость, запирая вражьим ладьям дорогу к Суздалю. Строили и пристань для торговых кораблей, князь хотел проследить за всем хозяйским взглядом. Он вообще мало бывал в своем городе - приехав с севера, пробыл тут только седмицу и умчался снова. В Кидекше он живал дольше и бывал чаще, чем в Суздале. Большой княжий терем стоял часто пустым.
Приехав с обозом новгородской пушнины в княжий терем, Иван был немного обескуражен отсутствием Юрия. Получалось, что, не отдохнув с дороги, ему и его людям опять придется скакать - теперь уже в Кидекшу. А вдруг князя нет и там? Вдруг умчался он вниз по Нерли к другим городкам и крепостям Суздальской земли?
Сотнику Даниле такие помыслы были чужды. Он сразу отправился к себе в дом, а его дружина разбрелась - жили кто где. Не имевшие своего жилья обитали в молодечных избах, остальные - в Суздале. Одноглазый бойкий княжий тиун принял у берладников возы с пушниной и повелел везти к кладовым, где меха надлежало счесть и устроить на хранение.
Сам Иван остался на красном крыльце белокаменных княжьих палат. Отсюда был хорошо виден просторный богатый двор - его обнимали жилое крыло княжьего терема, домашняя церковка и молодечные избы. Чуть позади виднелись клети и повалуши для добра. Конюшни и службы были позади терема, отсюда не видать. Где-то там был и сад. С высоты глядя, впрямь подумаешь, что Суздаль краше Киева. Но Иван успел побывать во многих городах Руси - разве что в Полоцк, Рязань и Чернигов с Новгородом не заносила его судьба. И он знал, что всяк град красен по-своему. И есть города великие и малые - так вот, Киев и Суздаль были бы равны, если бы Киев не был старшим городом на Руси. А Суздаль еще молод. Придет и его время - но пока в нем сидеть не старшему, а младшему князю. И, стало быть, не зря Юрий так тянет свои долгие руки из далекого Залесья к золотому Киевскому столу…
Скрипнула дверь, зашуршали легкие шаги.
- Ты кто таков? - послышался девичий голос. Иван обернулся. Он задумался и не заметил, как рядом появилась девушка. Нарядно одетая, на темно-русых волосах кокошник, из-под которого виднеется длинная коса с ярким накосником. Темно-вишневые глаза глядят смело и по-доброму. Что-то было в ней и чужое - и в то же время близкое, родное.
- Иван я. Ростиславич. С Берлада. Служу князю Юрию Владимиричу.
- Что-то прежде не видала я тебя при дворе, - заметила девушка.
- Так я с весны только и служу. Посылал меня князь в Подвинье, с тамошними новгородцами воевать. Я только что воротился, службу справил, а самого князя в городе нет. Вот и думаю, куда подаваться.
- Погоди тут. Чай, место сыщется.
- Так ведь не один я. Люди со мной.
- И людям найдем место!… Эй, кто там? - девушка перевесилась через перильца, глянула на двор. - Овдоха, крикни девок - пускай обед готовят дружинникам! - окликнула она бабу, высунувшуюся на шум.
- Благодарствую, - коротко поклонился Иван. - Как звать тебя, не ведаю…
Девушка расправила плечи, став сразу взрослее. Взглянула так, что у Ивана екнуло сердце.
- Ольга Юрьевна, - и сразу будто межа пролегла между княжьей дочерью и князем-изгоем.
Шел Ольге в ту пору семнадцатый год. Большинство боярышень и княжон в это время уже замужем. Но после того, как умерла матушка, половецкая княжна Аеповна, совсем еще юная девушка взяла в свои ручки княжий терем. Стала она сестрой и матушкой младшей сестренке, которой тогда было всего семь годков. Когда же Юрий женился вторично, его новая жена, византийка Ирина, с падчерицей общего языка не нашла. И жила Ольга словно цветок полевой - и княжна, и никому не нужна. Только недавно стал заботиться Юрий поискать жениха для старшей дочери, да достойного найти не мог. А пока сидела Ольга в девках, и ее младшая сестра, обрученная с Олегом Святославичем, оставалась при отце - покуда старшая не сговорена со двора, младшей о свадьбе думать нельзя!
Исподтишка Иван разглядывал княжну. Пошла она статью в старую родню - в отцову мать, английскую принцессу, а видом в деда Мономаха. И русая коса, и сине-серые глаза, и черты лица - разве что скулы были широкие, половецкие, да отцовы брови вразлет.
- Ты… ступай, - негромко молвила Ольга, вскинув глаза. - Не ровен час, увидит кто…
- Чего ж стыдиться? - неожиданно воскликнул Иван, сам кляня себя за несдержанный язык. - Аль забедно княжьей дочери на крыльце со слугой отца своего стоять? Языков злых боишься? Так я сам княжьего рода и тебе ровня!
- Князь? - она по-детски удивленно захлопала ресницами.
- Князь. Берладский… Меня так и зовут - Берладником.
- А это где такое?
Иван усмехнулся. Ему вдруг стало легко и весело.
- Далече, - он поднял голову, вглядываясь в даль, словно надеялся за рекой, посадом и подступающими к нему лесами и полями разглядеть родную Червонную Русь. - На Дунай-реке.
- А это дальше, чем Киев?
- Дальше. У самого моря Русского. Там все по-другому.
- Скажи, - попросила Ольга.
- Так не песенник я. Ладно сказывать не умею, - уперся было Иван, но девушка глядела так внимательно, что он вздохнул и послушно стал вспоминать.
- Города там другие… Галич, Звенигород, Плесненск, Перемышль… В Перемышле сперва отец мой княжил, а как он помер, так стрый-батюшка отослал меня в Звенигород и сам князем надо всей Червонной Русью стал. Города наши… они совсем, как здесь. Только каменных домов поболе.
- Вы дома из камня делаете? Леса, что ли, нету совсем? - Ольга улыбнулась шаловливо.
- Леса есть, а только не такие, как тут. У нас все больше буки растут, дубы и тополя. Аеще - каштаны…
- А это что такое?
- Навроде вашего явора , только лист побольше и орехи висят колючие. Смерды их варят и едят, а я не пробовал. А сосен и елей нет совсем. И зимы не такие лютые, как тут. Рядом же Русское море, а за ним Византия. До нее рукой подать! Наши купцы в Олешье. как к себе домой, ходят и в Византию тоже. Наш род ведь с ихними императорами в родстве - императрица Ирина мне родная тетка… А рыбу к столу ловят не только в реках, но и в море… А еще там горы есть - Угорские их зовут, потому как за ними угры живут. Прабабка моя оттуда родом, дедова мать. А к северу поскачешь - к ляхам попадешь. Ляхи деда моего, Володаря, один раз ловили. Я тогда только народился, не помню, а отец сказывал. Он в посольстве к тамошнему князю ездил, выручал родителя. Выкуп богатый заплатили - никак со всей Руси золото и серебро собирали.
Увлекшись, Иван не сразу заметил, что Ольга Юрьевна опустила глаза и отвернулась. Испугавшись, что обидел княжну, Иван коснулся ее локтя:
- Ты чего? Аль сказал что не то? Так прости - не со зла я…
Она подняла ставшие печальными глаза.
- Ничем ты меня не обидел, Иван Ростиславич, - молвила тихо и попыталась улыбнуться. - Ты про Византию сказал… что родня у тебя тамо… Три зимы назад из Византии приплыла батюшке новая жена, братцу Святославу мать, а мне мачеха. Тоже должна быть родней, а не лежит сердце.
Девушка вздохнула, отводя глаза, и Иван мягко взял ее за руку.
- Не печалься прежде времени, - сказал он. - Авось судьба твоя еще переменится и будешь счастлива.
Ольга медленно подняла голову, взглянула Ивану в лицо… румянцем вспыхнули ее круглые щеки, и она, пролепетав что-то, вырвала руку из его ладони и опрометью бросилась вон.
4
Осенью пришла с юга злая весть. Не гонец принес ее - прискакал на худом жеребце, без дружины, без казны и бояр, бросив в каком-то городце жену и детей, княжич Ростислав Юрьич. Не желая дробить свой удел, Юрий Долгорукий не выделял сыну отдельных городов в кормление, не хотел, чтобы подросшие сыны становились слишком самостоятельными, - вот и взбунтовался старший. Еще прошлой зимой ушел он в Киев, стал подручником Изяслава Мстиславича, получил от него пять городов на границе с Волынской землей. А летом дошли до великого князя слухи, что, обидясь на разорение Суздальской земли и на то, что великий князь спустил черниговским Давидичам измену и бегство Святослава Всеволодича, задумал Ростислав крамолу против Киевского князя. Не разберись, что к чему, Изяслав повелел Ростиславову дружину посадить в поруб, туда же отправить его бояр, казну отписать на себя, а самого Юрьича со словами: «Каков отец, таков и сын!» - на худой лодке с тремя ратниками отправил в Суздаль.
Иван встретил весть о возвращении Ростислава, воротясь из похода - посылал его Юрий Владимирич потревожить окраины Булгарии, а на обратном пути пройтись по Муромским и Рязанским землям, поглядеть, не готовят ли тамошние князья похода против Суздаля. Зайдя на княжье подворье в Кидекше, Иван увидел привязанного к коновязи худого, с грязными ногами и брюхом, чалого жеребца и от холопов узнал о возвращении старшего Юрьевича.
Тот в те поры сидел у отца, жаловался на свою горькую долю.
- Жену да сыновей пришлось оставить в деревне - Ярополку третий месяц всего, боялся, что малец не сдюжит, - говорил он, сутулясь под тяжелым взглядом отца. - Худо было - в простых избах ночевали, как смерды, ели, как смерды, спали… И это я, князь из Мономахова рода!
- Ярополк, что, там родился? - Юрий сидел, развалясь, еще потолстев с зимы и неприязненно смотрел на сына.
- Там… В Бужске. Который тебе Изяслав дал?
- Угу…
- А ты и рад был… щенок сопливый! - Юрий сердито засопел. - Куды ты бег? Мало тебе было тут места?
- Удела я хотел, - Ростислав смотрел на свои кулаки. - У Глеба Курск, а он моложе меня!
- Андрей, брат твой, тоже моложе тебя, однако удела у него нет, хотя тоже сыны есть…
- Андрея ты к себе приблизил. Ты его любишь больше, чем меня! - прорвало Ростислава.
- Да как у тебя язык повернулся такое сказать? - тихо рыкнул Юрий, но в этом тихом рыке было столько гнева, что Ростислав невольно подался назад. - Все вы мои сыны. Глеб Курск в бою добыл, Андрей мои полки водит. А ты… ты мое дело чуть не предал. К врагам моим перебежал… Но я на тебя за то зла не держу, - мягче добавил он, к удивлению Ростислава. - Ты все-таки сын мой. И обида тебе - обида мне. За сыновнюю обиду Изяслав поплатится… Понял ли теперь, кто тебе друг, а кто враг?
Переменчив был нрав Юрия Долгорукого, как погода по весне. Ростислав выдохнул осторожно:
- Понял, батюшка.
- А раз понял, то отправляйся-ка по городам Залесским - собирать рать на Киев!
Легко сказать - нелегко сделать. Не спешил Юрий Владимирич сесть в боевое седло. Сперва он проверил, како возводятся города и рубятся пограничные крепости. Потом послал сызнова Ивана Берладника в окрестности Торжка - пошарить там по дорогам, пощипать данщиков новгородских. Тем временем помчались гонцы в Новгород-Северский к Святославу Ольжичу и в Дикое Поле, к родне покойной жены.
Святослав Ольжич обрадовался случаю расквитаться с Изяславом. Больше года уже лежал в могиле брат Игорь. Смерть его осталась неотмщенной, Святослав был уверен, что ежели не сам Изяслав, то меньшой брат его Владимир нарочно науськивал киевлян убить Игоря. Он в свой черед отправил послов половцам и уведомил сидящего в Курске Глеба - мол, будь готов.
Шила в мешке не утаишь. Не успела встать распутица, как забеспокоилась Русь. Готовилась новая усобица, а ведь не успели затянуться раны от прежней. Давидичи наотрез отказались быть союзниками суздальского князя, припомнив ему разорение собственных вотчин. Испугался и Ростислав Смоленский. Будучи союзником Изяслава, он был уверен, что и на него падет удар. Стремясь обезопасить себя от войны, он прислал Святославу Ольжичу сватов, прося его дочери Манефы в жены для своего сына Романа. Манефе было всего двенадцать лет, но девочку увезли в Смоленск - и ничего не изменилось…
Перед самыми Святками Иван Берладник ненадолго вырвался из Суздаля и прискакал в Кидекшу.
С некоторых пор тут жили дочери князя Юрия - князь переселился в большие палаты, где обитала его вторая жена, гречанка Ирина. Занятый делами сверх меры, Иван мало и редко наезжал к княжне. Да и сейчас спешил - ворвался во двор, спрыгнул с коня, через две ступеньки взлетел на крыльцо и толкнулся в сени, громко зовя холопок.
Ольга с девками наряжалась - вечор хотели пойти на игрища. Без отца и мачехи, которая жила в Кидекше безвылазно, тоскуя по теплой солнечной Византии, она жила привольно и весело. Только редкие наезды отца заставляли ее бледнеть и смущаться.
…Помнила Ольга, как впервые увидела мачеху. Византийская принцесса была на десять лет старше ее, но держалась так неприступно и гордо, что у девушки не возникло желания подойти и приветствовать мачеху. Меньшая сестра, Софья, как-то переборола девичий стыд и приблизилась, пролепетав что-то на ромейском. Ее встретил высокомерный спокойный взор. Новая суздальская княгиня не думала, что ее муж будет так стар, что у него уже подрастают взрослые дочери. Она надеялась, что ее везут в жены молодому княжичу - и вот они, Князевы сыны, стоят подле отца. Одни старше ее, другие чуть помоложе, либо женаты, либо просватаны. С ревностью и завистью оглядела она свою новую семью.
Юрий потом выговаривал Ольге:
- Загордилась девка! Одичала совсем… Людей бегаешь, как коза… Ну, видать, пришла пора искать тебе мужа. Он тебя приучит к вежеству…
С тех пор Ольга жила в тревоге и к Ивану выскочила, думая, что грозный батюшка послал его с недоброй вестью. Даже радость, вспыхнувшая было в ней, померкла.
- От батюшки? - выдохнула княжна, ломая пальцы.
- От князя Юрия… Да только ты не пугайся так, - улыбнулся Иван, видя, как внезапно сошел румянец с круглых девичьих щек. - Отпустил он меня на час. Потом велел назад быть.
- Стало быть, ты не с вестью от него прискакал?
- Нет. К тебе я. Увидеть захотелось… Румянец опять стал заливать щеки. Ольга отвернулась, теребя косу.
- Ну, поглядел? - нарочито равнодушно молвила она. - Какова?
- Краше всех!
- Ой ли! - голос был капризен, но в глазах сквозило другое - веселое, нежное. - Правду ли баешь?
- Истинную! Хошь, побожусь, что для меня ты краше всех на свете? - Иван вскинул два перста ко лбу.
- Не божись, - Ольга быстро схватила его за руку. - Я и так верю, - прошептала совсем тихо. В горнице они были совсем одни, и Иван осторожно обнял девушку. Она встрепенулась, озираясь:
- Пусти! Не то войдет кто…
- Так веди туда, где никто нас не углядит.
- Что ты? - Ольга помотала головой. - Негоже так!
- Олюшка… Леля моя, - Иван сжал девичьи плечи, - у меня всего час времени!… Мы в поход выступаем со дня на день. Батюшка твой полки собрал. Я с ним иду на Изяслава Киевского.
- Ой! - Ольга вскрикнула и прижалась к Ивану. - Правда?
- Со дня на день выступаем…
- Ой, - девушка припала к его груди, слушая, как в глубине часто-часто бьется сердце. - Ой, лада мой… Ой, лихо-то… Ой, лишенько…
Боясь голосить, она вцепилась в Ивана, уже не думая, что их могут увидеть. А Иван тихо гладил ее по волосам и вздрагивающим плечам:
- Не тужись, Олюшка! Вот побьем Киевского князя, тогда авось выделит мне твой батюшка удел. Пошлю к нему тогда сватов. Пойдешь ли за меня?
- Иванушка, - Ольга отняла лицо от его груди. - Птицей бы полетела…
Не каждой княжне выпадает такое счастье - любить и быть любимой. Отцы сватают своих дочерей, выдавая их замуж не за княжичей и королевичей, а за военные союзы. Добро, если с годами приходит любовь. А если нет… Но ее мать любила отца, он любил ее и не сразу после кончины половецкой княжны решил жениться снова. Дед, Владимир Мономах, тоже любил и был любим своей женой Гитой. Прадед, Всеволод Ярославич, был счастлив с женой. Неужто судьба откажет в счастье?
Ольга была уверена в своем счастье, когда целовалась с Иваном посреди горницы. И молилась о нем, когда несколькими днями позже полки суздальцев выступили в поход.
Рати встретились под Переяславлем Русским. Пока Юрий Владимирич стоял под Белой Вежей, Изяслав вошел в город, соединясь со ждущими там братьями Святополком и Владимиром. Он не хотел мира, говоря, что не станет давать Долгорукому ни одного города или области, ибо тот привел половцев и Ольжичей. Но Киев не желал воевать. В самом Переяславле епископ Евфимий отказывался благословлять идущих на битву ратников. Даже бояре советовали князю не спешить. Но у него и троих его братьев были свои дружины, из Поросья пришли берендей, а в самый последний момент подоспел Владимир Давидич из Чернигова. И Изяслав Мстиславич решил - бою быть! «Я добыл Киева и Переяславля головой. Нешто ныне уступлю?» - сказал, как отрезал, и велел трубить зорю - дружинам строиться для битвы.
Встали друг против друга - с одной стороны Юрьевы полки с союзными Святославом Ольжичем и половцами. С другой - рати трех братьев-князей, полк Изяслава Давидича и берендеи с переяславльцами. Летний день серпеня-месяца выдался жарким, словно и не стояла на пороге осень. Кони лениво прядали ушами, взмахивали гривами. Всадники скучали в седлах, пешцы томились в толпе. Только стрелки не дремали - то с одной, то с другой стороны выскакивали отчаянные молодцы, пускали стрелы и скорее спешили к своим. Часть стрел долетала до противника на излете, часть втыкалась в стены щитов. Но находились и такие, что отыскивали брешь, и тогда падал убитый или раненый, зажимая стрелу ладонью, спешил к обозу.
- Чего они медлят? Чего ждут? - ворчали берладники, стоя на левом крыле вместе с дружиной князя Андрея Юрьича. - Аль сердца заячьи проглотили?
- Небось ждут, что мы первыми шагнем!
- Ишь, чего похотели! А вот ни шагу не стронемся. День клонился к вечеру. Ветерка почти не было.
Соловый жеребец Юрия Долгорукого замер под княжеским стягом с барсом. Он смотрел на полки сыновцов-Мстиславичей пристально, словно надеялся отыскать знакомые лица. Когда солнце уже ощутимо склонилось к закату и тени удлинились, а от реки начало тянуть долгожданной прохладой, махнул рукой:
- Отходи!
Трубачи поднесли рога к губам, и над полем боя прозвучали протяжные звуки - одно из войск отступало, не принимая боя.
Изяслав Мстиславич не поверил своим ушам.
- Они уходят! - воскликнул он, обращаясь к брату Владимиру. - Наша взяла!
Владимир Мстиславич был совсем отроком - семнадцатое лето только и жил на земле. Выросший без отца, он привык слушаться старших братьев, подхватив клич, когда Изяслав привстал на стременах и рывком обнажил меч:
- Вперед! Сомнем суздальцев! За Киев! За князя! Счастлив был Изяслав - стар, видно, стал стрый или понял, что есть высшая правда и не смог с нею спорить. Не в одну битву уже ходил великий князь и знал, что сейчас должно произойти - головной полк ударит в голову противника, опрокинет ее, а тут подоспеют крылья…
Первыми откачнулись берендеи. Их гортанные крики послышались в стороне от боя, и всадники на низкорослых лошадках, сбившись в кучу, стали уходить к Трубежу, далеко обходя правое крыло суздальцев. За ними и Изяслав Давидич приказал своим черниговцам отходить. Андрей Юрьич и Иван бросились было в погоню за уходящими. Они сумели настичь черниговцев, завязалась сеча - кого-то порубили, кого-то взяли в полон. Но наступающая темнота помешала берладникам и суздальцам довершить разгром.
Тем временем переяславльцы подхватили клич: «Суздаль! Суздаль!» и напали на княжеские дружины со спины.
Изяслав узнал об этом, уже увязнув в сече. К нему пробился боярин Шварн:
- Измена, княже! Верные наши ушли! Юрий одолевает!
Изяслав вскинул голову, силясь во тьме разглядеть, что деется. Но, сколько мог видеть в сизых сумерках, всюду были суздальцы и новгородцы. За спиной с гортанными криками половцы добивали дружину Владимира Мстиславича - брошенный переяславльцами, тот отходил прочь, спеша вслед берендеям.
- Бежать напирал Шварн.
Изяслав зарычал с досады, вонзая шпоры в бока коню. Тот отчаянно и зло заржал. Не теряя времени, Шварн схватил повод княжьего коня и помчался вперед. Несколько боярских и княжьих отроков, случившихся тут же, поспешили сомкнуть свои ряды. Откуда-то сбоку вынырнул брат Ростислав…
Святослав Ольжич шел в эту битву с одной мыслью - настичь убийц брата Игоря. Верные люди донесли ему, что подстрекали к убийству Радило и Добрыня, мужи Изяславовы. Лишь меньшой из братьев, юный Владимир, вел себя достойно княжьего звания. Но сам Изяслав и брат его Ростислав были врагами Ольжича.
Сердце запело в груди новгород-северского князя, когда он понял, что на его полк вынесло дружины Изяслава. Очертя голову, не мысля более ни о чем, Святослав кинулся в битву - найти и сразиться с великим князем. Но тьма наступающей ночи уберегла от встречи - прорвавшись сквозь ряды врагов, Изяслав Мстиславич ушел в Киев.
5
Несколькими днями позже в стольный град всея Руси въезжал Юрий Владимирич Долгорукий. Ему донесли, что кияне отказали братьям-Мстиславичам в помощи. Они разъехались - Изяслав на свою Волынь, а Ростислав - в Смоленск. И, хотя Изяслав еще оставался великим князем, Юрий знал, что это временно. Не зря его прозвали Долгоруким - долго тянул он из далекого Залесья жадные руки к Киеву, и вот упал в раскрытые ладони желанный плод. Ощущение власти пьянило, как вино.
В те дни Иван Берладник тоже не находил себе места от счастья. Проезжая знакомыми улицами Киева, останавливаясь у величественных храмов и заехав в Иринин монастырь повидать старого знакомца инока Ананию, он словно вернулся на три года назад, когда впервые проехал Жидовскими воротами. Когда-то давно судьба привела его в Киев в поисках своего удела. Теперь он снова в Киеве, и мечта близка, как никогда. А получив из рук великого князя удел, он сможет просить руки Ольги. Ради зятя Долгорукий не откажется пойти войной на Галич и отобьет-таки у Владимирки Володаревича Звенигород. А то и вовсе сместит его со стола.
Берладники снова гостевали на Иринином подворье. Инок Ананий - прежний игумен помер, и Ананий занял его место - ворчал на свалившихся на его седую голову незваных гостей.
- И пошто вас нанесло, ровно саранчу? - качал он головой, глядя с жалостью, как берладники подгоняют послушников, тащивших из погребов бочонки с вином. - Жили мы себе тихо-мирно, трудились и Бога славили… Эх, и за какие грехи нам такое наказание?
- Не ворчи, игумен, - Иван, засунув руки за пояс, смотрел, как его молодцы споро готовятся к трапезе. - Чай, не тати мы, а княжьи люди!
- Да князь твой - нешто не тать? - огрызался игумен.
- Юрий Владимирич - господин добрый! - запальчиво воскликнул Иван. - А ты почто великого лаешь?
- А пото, - разошелся игумен, - что не дело это - с мечом себе стола добывать! Не звали его кияне - сам пришел. Разве ж это дело? Вот погляди - накажет его Господь за такое непотребство!
- Изяслав Мстиславич занял его место не в свой черед! - кинулся на защиту Юрия Иван. - По праву Вячеславу Владимиричу княжить в Киеве, а он взял и не пустил его.
- Вячеслав киянам не надобен, - отрезал игумен. - Как и Ольжичи - суматошное племя. Изяслава-князя они сами кричали. А твово Юрия еще поглядим, как встренут!
Многое мог бы сказать Иван ворчливому игумену, но примолк. Все равно старика не переспорить, а он привык не обращать внимания на чернецов. Их дело - Богу молиться, а не в государственные дела встревать… Митрополит или там епископ - другое дело. Но чтоб каждый встречный-поперечный монах князей уму-разуму учить вздумал? Не бывать такому!
Несколько дней спустя в Киев стали съезжаться князья. Прибыл Владимир Давидич, Святослав Ольжич и Юрий Ярославич Пинский. Прискакали все сыновья-Юрьевичи. Не было лишь полоцких князей - ну, их давно на снемы не звали. Отрезанный ломоть была Полоцкая земля. Не было никому из русских князей в ней доли - и не было Всеславьичам доли в Русской земле. Не ждали и Мстиславичей. А вот Вячеслав Владимирич неожиданно приехал.
Шумно и людно сделалось на княжьем дворе - особенно когда съехались все князья вместе.
Не протолкаться было от коней и плечистых дружинников, холопы жались по углам, пережидая, чтоб не попасть под горячую руку князя иль боярина.
С той поры, как первые князья стали съезжаться на двор, Иван Берладник тоже с утра до ночи там пропадал. До мечты оставалось совсем чуть-чуть. Еще день-два - и сядут в палатах судить и рядить Землю Русскую. Мстиславичи ныне не в чести, стало быть, их земли отойдут племени Юрьевичей и его верным слугам. Иван мнил себя таковым - кто, как не он, выполнял все наказы Юрия. Кто вместе с ним был в битве у Переяславля? Кто более прочих нуждается в милостях великокняжеских?
Наконец, день снема настал. Был обещан большой пир, княжеская охота, игрища на конях по примеру западных стран.
Сперва все так и было. Ловчие подогнали к князьям туров и диких коней, на озере соколы и кречеты ловко били птицу, а пардус, дареный Святославом Ольжичем два года назад, в стремительном рывке догнал зайца.
Довольными были все. Иван раза два попался на глаза Юрию Владимиричу, даже заслужил за ловкость на игрищах похвалу и на пир шел, полный радостных предчувствий. И на самом пиру, когда поднялись первые чаши и выкрикнули здравицу великому князю Юрию Мономашичу, кричал вместе со всеми радостно и громко.
Но после пошло все не так. Князья начали разговор об уделах еще на пиру, и Юрий, не откладывая дела, стал делить землю:
- Святославу Ольжичу, как верному своему слуге, даю Новгород-Северский с городками и пригородами в вечное владение. Ему же даю Курск, все Курское Посемье, Сновск, Слуцк и землю дреговичей… Коию отымаю у племени Давидичей за то, что стояли супротив меня за Изяслава.
Владимир Давидич засопел обиженно, но промолчал.
- Брату моему Вячеславу отдаю его Туров с городами и пригородами, - продолжал Юрий. - Юрию же Ярославичу велю сидеть в Пинске с родом его. А сынам моим велю взять такие уделы… Ты, Ростислав, прими Переяславль…
- Благодарствую, батюшка, - пролепетал тот, пунцовея. Каждый князь знал, что значит владение Переяславлем - то была великая честь.
- Что, рад? - подмигнул Юрий. - Изяслав небось так тебя не дарил?… То-то… Борису даю Белгород. Глебу, забрав у него Курск, - Канев. Андрею - Вышгород.
Старшие сыновья Юрия переглядывались. Отдав им города вокруг Киева, Долгорукий словно хотел показать прочим князьям - сел я прочно, чтоб скинуть меня, попытайтесь сперва одолеть моих сыновей. Но на лице Андрея вдруг начало проступать удивление:
- А Суздаль что же? Кто в Суздале сядет?
У Долгорукого оставались еще младшие сыновья - Ярослав да Василько, не считая Святослава, которого перед самым походом родила княгиня Ирина. Ярослав с младенчества болен, Василько же сидит тут, но у него и первый пушок на губе не пробился.
- А Суздаль отдаю Васильку, - махнул рукой Юрий. - Негоже ему в дела встревать покамест. Пущай там и сидит - со Святославом вместе.
Василько зарделся, лепеча что-то смущенно-радостное. Иван Берладник впервые оглядел князей, с которыми сидел за одним столом, со странным чувством. Вот он тоже князь, но его место вровень с боярами. И сейчас, поделив уделы, все едят, пьют, веселятся, словно ничего не случилось! А он? Почто забыли его?
Утром после пира он смог пробиться к Юрию. Тот встал с распухшей головой, долго с наслаждением тянул из братины рассол да терпеливо ждал, пока постельничий нацедит стоялого меда. Потом неспешно стал одеваться к выходу. Хошь не хошь, а он ныне великий князь. А князь по завету Мономаха должен вставать рано и сам за всем доглядать. Как не хочется! Боже, спать бы еще да спать, несмотря на то, что белый день давно на дворе.
Иван ждал князя в горницах. Он вскочил ни свет ни заря и прискакал в княжеский дворец одним из первых. Холопы не сразу решили его пустить, но упредили, что ради него будить князя не станут. Вот и дожидался он в пустой горнице, глядя сквозь слюдяное оконце на двор. И вскочил, когда на пороге показался Долгорукий.
- Ты почто тут? - князь Киева и Суздаля впился в лицо Ивана чужими колючими глазами.
- Княже Юрий Владимирич, - Иван поклонился коротко, чтоб не терять достоинства. - Вчерась на пиру ты изволил сынам и слугам своим уделы в Русской земле назначить, а меня одного забыл.
- Так ты без удела? Ну и что? - как показалось, искренне удивился Долгорукий.
- Как - что? Княже, а как же я? Я ведь тоже князь! Мне свою землю надобно!
Юрий долго смотрел в лицо Берладнику, и Иван за это время успел уже решить, что его судьбе пришел конец - такое холодное и злое сделалось лицо Долгорукого.
- Ты князь какой земли? Червонной Руси?… Так я с ее князем, Владимиркой Галицким, покамест не ссорился. Вот раскоротуюсь - тогда и поглядим. Авось и отвоюю для тебя городок-другой. А покамест есть у меня для тебя дело. Собирайся в путь. Василько мой едет в Суздаль княжить - будешь при нем.
- Но княже…
- Молчать, холоп! - впервые маленькие серые глаза полыхнули злобой. - Воли много взял с князем спорить!
. - Я тоже князь! - не сдержался Берладник. Юрий словно опамятовал, что молвил лишнее. А может, опять разболелась голова, но он добавил уже мягче:
- Не гоношись, точно петух задиристый. Мне в Суздальской земле свои верные люди надобны. Бояре там зело своенравны. Как бы без моего догляда Васильком по-своему крутить не стали. Вот и будь при нем. А там поглядим.
В Суздальской земле было много земли, да мало городов. Авось, там судьба улыбнется. Да и к Ольге Юрьевне поближе.
В начале осени пустился в обратный путь суздальский полк. Дружинники и пешцы шли охотно - пусть добычи взяли мало, но и крови тоже считай не пролили. Ворочались с победой и новым князем. Суздальские бояре исподтишка приглядывались к Васильку - юный княжич малоопытен, открыт душой. Переговорить с ним по душам, поворотить его сердце в нужную сторону, оженить на боярышне - а там, глядишь, и воротятся старые времена, когда князь только в походы ходил да суд судил, а всеми делами заведовали его передние мужи.
Василько ни о чем таком не думал. Он ехал, откинувшись в седле, вдоль берега Днепра и улыбался, глядя на высокие облака, на первое золото листвы в кронах берез и кленов, на нитки паутины и звенящие дали.
- Ну не дивно ли, - восклицал он едущему рядом Ивану, - как все прекрасно устроено? Мог ли я еще летом помыслить, что весь Суздаль будет моим? А, Иванка? Ведь это большой, богатый город. А батюшка его мне отдал!
- Да, княже, - сумрачно кивал Иван. Его не радовали ни красоты земли, ни возвращение к Ольге. Она ждала его победителем, ждала удельным князем и своим суженым. А кем он ворочается? Как был подручником, так подручником и остался!
Василько болтал без умолку, не замечая угрюмого молчания своего спутника. Он был доволен тем, что отец при прощании сказал: «Отпускаю с тобой верного своего слугу. Он тебе и совет даст, и в бою не сплошает». Мало ли у него будет в скором времени верных слуг! Вон как бояре суетятся, в глаза заглядывают просительно! Тоже небось верные!…
Ольге Юрьевне о возвращении Василька доложил посланный вперед дружинник. Девушка с ног сбилась, встречая брата. Даже ее мачеха, тревожащаяся больше за мужа и отца ее маленького сына Святослава, была взволнована. С какими вестями прибывает княжич? Дружинник лишнего слова не вымолвил, хоть режь его!
Княгиня и княжна встречали дорогих гостей. Ольга, стоя на крыльце позади мачехи, с первого взгляда увидела подле брата своего ненаглядного Иванушку, и сердце ее больно кольнуло - что-то невесел сокол ясный. Аль ранен был в бою и рана до сих пор свербит? Аль в дороге с княжичем рассорился? Но нет - Василько, как прежде, весел и шумлив. Даже еще шумливее, чем был до похода.
- Матушка, - взбежав по ступеням, отвесил он поклон княгине, - и ты, сестрица. Поздравьте меня! Я теперь новый Суздальский князь!
Ольга тихо ахнула, а Ирина только кивнула головой и молвила осторожно:
- Будь славен, князь.
Ольга тем временем высматривала Ивана. Он почему-то не спешил к ней. Али забыл свою ладу? Али в Киеве нашел другую? - снова заледенело сердце.
Забыв стыд и осторожность, Ольга сама, улучив минуту, послала холопку за Иваном. Тот сыскался быстро - был со своими молодцами в гриднице. Когда он переступил порог, Ольга вся сжалась - такой болью горели его глаза. Сама бросилась на грудь любимому, обхватила руками, заглядывая в очи:
- Что приключилось? Иванушка, поведай мне! Что за кручина у тебя?
Тот наконец оттаял, обнял девушку.
- Оля-Олюшка, - вздохнул, - на беду мы повстречались. Не будет нам с тобой счастья…
- Да ты что? - она отстранилась, неверяще распахнув глаза. - Нешто другую себе сыскал?
- Нет у меня другой, - повинился Иван. - Одна ты в моем сердце.
- Тогда мне батюшка жениха приискал? Сватов скоро надо ждать? - Ольга задрожала при этих словах.
- Нет. Когда я уезжал из Киева, он и не думал о сватах.
- Так что же?
- А то, что не дает мне отец твой удела! - горько скривился Иван. - Как был я безземельным, так без земли и помереть мне, видать, суждено. А за такого ты замуж не пойдешь.
Отстранив девушку, он рванулся к дверям. Ольга всплеснула руками, вскрикнула: «Иван!» - кинулась следом, но только тесовая дверь хлопнула перед ее лицом.
А еще несколько дней спустя, сразу после Покрова, прискакал гонец из Киева - собираться Берладнику и идти на Новгородские пределы, сызнова тревожить тамошних данщиков. И Иван ушел.
Нелегок был тот год. Изяслав Мстиславич не желал расставаться с великим княжением. Воротившись во Владимир-Волынский, он послал гонцов к уграм, где за королем Гезой жила в замужестве его сестра Евфросинья. Обратился к ляхам, Владиславу Изгнаннику и его сыну Болеславу Кудрявому, с которыми когда-то вместе ходил под началом Всеволода Ольжича на Галич. Кликнул даже немцев. Сразу после Рождества огромное войско иноземцев вторглось в русские пределы.
6
Немало пота пролил Юрий Владимирич, немало проявил чудес изворотливости, чтобы уговорить угров и ляхов повернуть восвояси. Потоптавшись без дела близ Чемерина, они ушли. А летом, едва дождавшись, когда смерды отпашут и отсеются, поднял Юрий своих родичей и слуг и сам пошел на Волынь.
Была долгая осада Луцка, где засел Владимир Мстиславич и под стенами которого едва не погиб Андрей Юрьич. В запале боя он оторвался от братьев Ростислава и Бориса и оказался один на один с немчином… Счастье еще, что смертельный удар копья достался коню, не то недосчитался бы Юрий еще одного сына!
К битве нежданно-негаданно подоспел и Галицкий князь. Он вместе с Вячеславом Туровским и братьями Юрьевичами в конце концов склонили Юрия и Изяслава заключить мир.
Иван в ту пору был под Луцком - судьба еще раз повернулась к нему другой стороной. В конце зимы, как раз перед Масленицей, отправился молодой Василько Юрьич на охоту на кабанов - тут и помял его загнанный в угол секач. Здешние кабаны были не в пример крупнее дунайских - почти черные, плечистые, с загнутыми желтыми клыками и ненавидящими глазками. Повстречав такое страшилище на тропе, Иван счел за благо отступить, но Василько, желая показать удаль, вышел против секача один на один. На беду, конь его не заметил под снегом коряги, споткнулся и потому не смог увернуться, когда зверь бросился на человека. Василько упал в снег, и кабан прошелся по нему острыми копытами и успел вонзить клыки в живот прежде, чем подоспела помощь.
Долго хворал Василько Суздальский - даже месяц спустя еще не мог сесть на коня. Подле такого князя не было ни чести, ни добра, и Иван, едва узнав о новой войне, ускакал к Юрию Долгорукому. Сердце его болело и кричало подле Ольги - не мог он спокойно смотреть в девичьи глаза и уезжал, так толком и не простясь. А на юге ждала новая война - и он шел искать себе если не лучшей доли, то смерти в бою.
Мирные переговоры пришлись как раз на конец осени. Пока суд да дело, пока уламывали обиженного Изяславом Мстиславичем Ростислава и его отца Долгорукого, пока собирались в Пересопнице - как раз миновало лето и пришла осенняя пора. Ждали конца сбора урожая, а после - когда просохнут от дождей дороги: осень в том году выдалась дождливая, не в пример сухому и жаркому лету.
И вот наконец в Пересопницу съехались все князья. Изяслав прибыл со старшим сыном Мстиславом и Луцким князем Владимиром Мстиславичем, самым младшим из сыновей Мстислава Великого. Владимирко Володаревич Галицкий приехал один. У Юрия Владимирича при себе были все старшие сыновья - Ростислав, все еще глядевший на Изяслава косо, Андрей, которому все было нипочем, Борис и Глеб. Собравшись в посадничьих палатах, князья долго спорили, ссорились и кричали друг на друга, забыв о мире.
Ивана на княжьи беседы не пускали, да он и сам туда не спешил. Не его вершились дела - пока великие договариваются промеж собой, малым следует молчать. Но, будучи в полку Юрия Долгорукого, он мог ездить, где хотел, и не поверил своим глазам, когда однажды на холме над речкой увидел знакомые до боли стяги.
- Глянь-ка, - дотянувшись, тронул за локоть Степана Хотянича, ехавшего рядом, - никак Галич! Сын галицкого боярина, ушедший с Иваном в памятную ночную вылазку, да так и оставшийся подле него, привстал на стременах.
- Как Бог свят, галичане, Иван Ростиславич, - дрогнувшим голосом промолвил он.
Еще двое случившихся тут же галичан подъехали ближе, вглядываясь в чужой стан. Казалось, даже тамошняя речь звучала по-другому - напевнее, с гортанными оборотами, каких не услышишь ни в Киеве, ни в Смоленске, ни тем более в далеких суздальских землях. И дым над костерками был другим - родным, пахучим. И одежда, и лица сгрудившихся у костров ратников - родными. И боярские шатры…
Разом, не сговариваясь, пришпорили коней Иван и Степан, торопясь хоть одним глазком увидеть своих, хоть подслушать родную речь. Но только захрапели, выгибая шеи, кони - вырвавшись вперед, Мирон успел схватить их под уздцы, останавливая.
- Ты почто? - тут же напустился на него Степан Хотянич. - Куды лезешь?
- Княже, - Мирон не смотрел на боярича, - промысли сам вот о чем - с кем галичане пришли сюда? Кому их привести, как не князю Галицкому?
Иван со свистом втянул воздух сквозь зубы. Мирон был прав. В Галиче сидит его стрый, Владимирко Володаревич. Конечно, много воды утекло с тех пор, люди стали другими, пять лет прошло, шестой уже на исходе. Но вдруг не забыл стрый строптивого сыновца, который пытался отнять у него княжение? И как знать, есть ли среди его бояр и советников Ивановы доброхоты?
- Прав ты, Мирон, - признал он. - Негоже без оглядки лезть.
- Так давай, я съезжу, княже, - вызвался Степан. - Чай, боярский я сын. Отца моего должны знать и чтить в Галиче.
Сказав, он покосился гордым взглядом на Мирона - тот бояричем стал, женившись на боярской дочери. Но сейчас где оно, Миронове боярство? Осталось в Звенигороде, а до него скакать и скакать!…
Иван кивнул, поворачивая коня, а Степан ходкой рысью направил своего жеребца к галицкому стану.
Здешние зимы были похожи на галицкие, и дружинники вольготно расположились у костров. Кругом стояли подводы, чуть в стороне красовались расшитыми пологами боярские шатры и среди них - княжеский. Сам князь там не жил - хворал последние годы князь Владимирко, потому и взял себе в посаде избу потеплее. А сюда наезжал советоваться с дружиной.
Степана сразу заметили. Несколько воев вскочило на ноги, но за оружие никто не схватился - негоже бояться одного семерым.
- Кто таков? Откудова будешь?
- Родом я галицкий, - охотно объяснил Степан, спешиваясь. - Услышал знакомую речь, вот и заглянул.
- Где ж тебя носило-то?
- А везде. Русь, она велика. И в Киеве был, и в Новгороде-Северском, и в вятичских лесах, и до самого Новгорода чуть не дошел, и в Суздале никак полгода прожил.
Ратники слушали Степана, разинув рты - для многих названия чужих княжеств звучали непривычно, как из уст купца слова - Краков, Стокгольм, Остергом, Рим…
- А в Галиче ты где живал? - осторожно спросил один.
- А знавал ли кто из вас боярина Хотяна? - вопросом ответил Степан.
- Как не знавать! - откликнулся ратник, кривой на левый глаз. - Бона его шатер!
- Ну, - Степан выпрямился. - Нешто так? И сам боярин здесь?
- Здеся! С князем на снем пошел, а с утра был.
Так и остался Степан у костров, теша скучающих дружинников рассказами о дальних городах и сам слушая их рассказы о житье-бытье в Галиче. Полютовав в тот год, как изгнал Ивана Ростиславича, Владимирко Галицкий немного поутих - видимо, понял, что с городским вечем шутки плохи. И теперь во всем советовался с местным боярством, и дела Галича блюл, как никакие другие.
В разговорах прошло время. Воротились бояре.
Степан поднялся от костра, когда мимо проехал отец. Боярин Хотян высох за минувшие годы, поседел и постарел так, что у Степана жалостью захолонуло сердце:
- Батюшка?
Боярин обернулся, впиваясь в дружинников подслеповатым взглядом и наконец углядел:
- Степанушка!
Кубарем скатился с высокого седла и упал в сыновние объятия. Дружинники уважительно и удивленно качали головами - с ними, оказывается, сидел настоящий боярич! А по виду не скажешь!
- Сынок, Степанушка, - повторял старый Хотян, цепляясь за сына и не скрывая старческих слабых слез. - Живой… а я уж и Бога-то перестал молить, чтоб возвернул он тебя! Да как же такое приключилось-то? Да где ты пропадал столько годов?
Степан пробовал отвечать. Старик отец то ахал, то досадливо морщился, то принимался бормотать что-то свое. Он увлек Степана в свой шатер, приказал подать угощение и вино и до вечера потчевал сына.
Весть о том, что жив и Иван Ростиславич, что скрывался он в Берладе и за то назван Берладским князем, а ныне служит Юрию Суздальскому, и обрадовала, и огорчила старика Хотяна.
- Видать, судьба его хранит, сокола, - опять прослезился он. - А только ты помалкивай о том при князе-то. Шибко тогда обиделся Владимирко. Многих казнил, а кого в монастыри сослал и все имение их в казну отобрал. Я сам чуть живота не лишился… По сию пору он вроде как тих, а чуть старое помянет - так сызнова досадует, - и, наклонясь к самому уху сына, горячо прошептал: - В Галиче-то Ивана Ростиславича помнят. Уж он бы не лютовал и княжил на всех наших законах!… А токмо сейчас не след ворочаться Ивану-князю. Силен Владимирко, а как дело уладит с Юрием Мономашичем, так и еще сильнее станет.
Степан хотел спросить, что за дела у Галицкого князя с Суздальским, но старик отец уже говорил о другом:
- И ты, как встанешь перед Владимиркой-то князем, винись. И клянись служить верно. А уж я замолвлю за тебя словечко.
- Мне? Перед Владимиркой встать? Почто?
- Сыне, неужто думаешь, что вот так запросто отпущу я тебя? - боярин Хотян приобнял Степана за плечи. - Не пущу никуда! Чтоб ты сызнова пропал? Ты боярский сын! Я уже стар. Вот помру - кто замес-то меня в думе сидеть будет? Окромя тебя, некому!
Так и остался Степан в родительском шатре. Напрасно ждали его берладники. До ночи в дружинном стане глядели в темноту, прислушивались. Иван с боку на бок ворочался, все думал - а ну, как схватили Степана и допросили по строгости? Вдруг да не сдержался и рассказал он все о беглом князе? Вдруг назавтра будет просить Галицкий князь у Юрия его головы?
…Назавтра Степан и впрямь стоял перед Владимиркой Галицким. Старик Хотян униженно просил простить блудного сына и раз за разом отеческой дланью наклонял его буйную голову в поясном поклоне. Степан не противился, сам от себя добавлял покаянные слова, клялся целовать князю крест, а в последний раз сам поклонился, не дожидаясь отцова понукания. И был прощен. И остался и немного времени спустя воротился в Галич в отчий дом.
Переговоры завершились уже зимой. По снегу и покрытым льдом рекам возвращались князья по своим уделам. Но ненадолго утишилась Русская земля. Изяслав сложил с себя великокняжеское достоинство, и Юрий хотел было отдать Киев старшему брату Вячеславу, но его отговорили бояре. И тогда Долгорукий посадил Вячеслава в Вышгороде, выведя оттуда Андрея.
Старшему сыну он велел вернуться в Суздаль, к Васильку. С ним вместе отправился Иван Берладник.
Андрей ехал в Суздаль не просто так. Он провожал галицких сватов, и Иван глазам своим не поверил, когда узнал среди них Избигнева Ивачевича, одного из ближних бояр Владимирки Володаревича. Тот ехал во главе посольства важный, надутый и свысока оглядывал окрестность.
- Почто галичане едут с нами? - осторожно спросил Иван Андрея.
- А то не ведаешь? - усмехнулся тот. - Сговорился отец с Владимиркой - целовали они друг другу крест на верность. И за то отдал отец за галицкого княжича мою сестру. С тем и везу сватов - пока суд да дело, на Масленую свадьбу сыграем… Даже две свадьбы, - подумав, добавил он.
Иван соображал. Две свадьбы - две княжны станут княгинями. Он знал, что Софья Юрьевна помолвлена с Олегом Святославичем, сыном Новгород-Северского князя и ждет только, когда выдадут замуж ее старшую сестру Ольгу Юрьевну…
- Да ты что, княже? - ахнул он. - Ольгу Юрьевну сватать едешь?
- А то? - усмехнулся в усы Андрей. - Доколе ей в девках сидеть? Еще чуть-чуть - и дорожка одна - в монастырь.
- Так ведь я… - начал было Иван и осекся. Что скажет он Андрею? «Ведь я ее люблю»? А что с того? Юрий Долгорукий далеко руки раскинул. Как паук, ведает, что Владимирко Галицкий строптив и своенравен - ни с одним великим князем ужиться не мог, вот и надумал привязать его сыновней женитьбой. Да и Владимирке то в радость - породниться с самим Мономашичем! Менее всего думали эти двое о своих детях и их судьбах. Русь важнее! И тем более не было им дела до звенигородского изгоя, который тащился по заснеженным дорогам.
Суздаль встретил укутанный снегами. Самые лютые морозы уже миновали, все чаще бывали оттепели, и в воздухе иной раз чувствовалась весна. Накануне выпал пушистый снег, ветки деревьев прогибались под его тяжестью, и время от времени с тихим шорохом срывался с еловых лап снежный ком. В разрывах туч мелькало солнце, и купола суздальских храмов поблескивали в его лучах, как маленькие солнца. Сам город был праздничным, люди - нарядны и румяны, и княгиня Ирина, вышедшая встречать гостей, была тоже хороша. Ольги не было, и Иван тоскливо перевел дух. Уезжая, он не простился с девушкой путем, а возвращался с недоброй вестью.
Хуже этого мог быть только привальный разговор, когда к Ивану, отдыхавшему у костра, подошел галицкий отрок и сказал, что боярин хочет говорить с ним.
Избигнев Ивачевич пытливо ощупал взглядом лицо Ивана.
- Видать, не врут мне очи-то, - молвил в светлые пушистые усы. - Ты и есть Ростислава Володаревича сын, Иванка?
- Я и есть.
- Жив, стало быть?
- Жив.
- Князю суздальскому служишь?
- Служу.
- В Галич ворочаться думаешь?
- А чего мне там делать? Стрый, чай, на порог не пустит…
- Да, своенравен Владимирко Володаревич, - кивнул боярин Избигнев. - И нравом бывает крут. Потому слушай, удалец берладский. Про дела твои князю кое-что ведомо. Пока я смолчу, что тебя видел, а только помни - ежели что, так лучше сам на меч кинься. Князь тебя помнит. И, кабы не дело, с которым я ныне послан, приказал бы я своим молодцам, скрутили бы они тебя - да в мешок. А там поминай, как звали!… Так что живи - пока князь про тебя не вспомнил!…
Сказав эти слова, Избигнев Ивачевич повернулся и ушел, оставив Ивана стоять с горящими от гнева ушами.
…И вот теперь этот самый боярин приехал в Суздаль, чтоб увезти Ольгу к Ярославу, сыну Владимирка, в жены!
Пока шло сватовство, Иван не находил себе места. Девушку прятали не только от него - лишь раз или два казали ее сватам, а после заперли в девичьей. Сидеть ей там, лить слезы, пока не соберут приданое да не тронется в путь свадебный поезд, чтобы отвезти невесту в далекий Галич.
Потом сваты уехали. Остался лишь боярин Избигнев - он должен был привезти молодую жену своему княжичу. В тереме шла суета - собирали приданое. Андрей с Иваном ездили в полюдье, собирали меха да воск. Шили платье, ковали трудились над обручами и кольцами. Невеста голосила в своей горенке.
Только один раз и удалось им повидаться. Ивана ноги сами вынесли в засыпанный снегом сад. Тут не было на сей раз даже тропинок - обычно обе княжны гуляли тут с мамками и дворовыми девушками, кидались снежками. Теперь Ольга сидела взаперти, за нею должна была покинуть терем и Софья. Без троп пробирался Иван по саду, отводя рукой ветви яблонь. Глаза сами нашли маленькое забранное цветной слюдой окошко. Он встал под ним, запрокинув голову, и окошко вдруг отворилось с легким стуком и выглянула Ольга…
- Олюшка, - он рванулся к стене терема.
- Иванушка, - она вытянула руку, надеясь коснуться его хоть кончиками пальцев. Но стена была слишком высока.
- Олюшка…
- Ой, Иване, на беду мы повстречались, - голос дрожал от слез. - Увозят меня за тридевять земель, в жены.
- Ведаю. Ярослав двухродный брат мне. Наши отцы родными братьями были. Стрый мой, его родитель, меня из Червонной Руси выгнал.
- Ой, лихо-то какое! - Ольга схватилась за голову. - Ой, да за что же мне такая беда?
Она тихо заголосила. Иван, стоя под окном, не знал, чем утешить княжну. Сказать - увезу за тридевять земель, где никто нас не найдет?… Но где жить? Да и куда бежать, если повсюду дотянется рука Долгорукого?
Еще более в тот день возненавидел свое изгойство Иван. И когда увозили Ольгу в Галич, и вышла она на крыльцо, чтобы последний раз окинуть взглядом знакомый с детства двор, напрасно искали ее глаза Иваново лицо. В ту пору он лежал в гриднице пластом, и берладники стояли вокруг, понурясь и не ведая, чем помочь своему князю.
