Глава 4
Елена из Спарты
Огромный зал дворца в Спарте был погружен во тьму, если не считать мерцания огня в центре. Гигантские тени находили друг на друга у высоких стен, треск пламени эхом отдавался в пустом помещении. Вокруг большого круглого очага, будто стражники, стояли четыре колонны — толстые, словно стволы деревьев. Их навершия терялись во мраке под высоким потолком.
На изысканно украшенных креслах между двух колонн сидели трое богато одетых мужчин. Между ними стоял старый священник с длинной белой бородой, а рядом с ним склонялся писарь, который записывал то, что говорил один из сидевших.
— Плохое лето обычно означает плохую зиму. Так подсказывает мой опыт, — заявил он низким голосом, глядя сверху вниз на писаря.
Раб поднял голову от глиняной таблички и кивнул.
— Да, господин.
Господина звали Тиндарей, он был одним из царей Спарты. Выглядел этот человек свирепо, волосы были растрепаны, а в густой бороде еще не появились седые волоски, несмотря на вызывающий уважение возраст. Огромное тело, казалось, воплощало власть, которую он держал в руках. Но из-за отсутствия физических нагрузок мышцы обросли жиром, а из-за слишком большого количества пиров живот значительно раздулся.
— Нам придется потребовать больше зерна у крестьян, — продолжал Тиндарей. — Конечно, им это не понравится, но я не пойду на риск голода в зимнее время. Это означает, что гончарам придется изготовить больше сосудов для хранения. Притом — быстро.
— По крайней мере, дополнительная работа их обрадует, брат, — заметил мужчина, сидевший справа от него.
— Но с таким плохим урожаем, как в этом году, мой господин, мы едва ли можем забрать еще больше зерна у крестьян, чтобы они не умерли с голоду.
Писарь поднял одну из высохших табличек, которые лежали сбоку от него, словно подчеркнутые на ней цифры являлись доказательством, которое требовалось.
Тиндарей отвел руку с золотым кубком назад, и его поспешно заполнил один из слуг, державший вино наготове. Властитель сделал глоток и кивнул жрецу, который переминался с ноги на ногу, пытаясь привлечь внимание.
— Рассказывай. Что говорят боги? Что мне следует делать?
— Судя по знакам, зима будет мягкой, господин.
— Это означает, что нам не придется запасать дополнительное зерно? — снова заговорил брат Тиндарея.
— Не совсем, господин Икарий, — ответил священник. — Придется готовиться не только к зиме.
— А это что значит? — проворчал Тиндарей.
— Боги послали мне сон. Судя по нему, вам обоим, как правителям города, следует проявлять осторожность.
Тиндарей нахмурился. Ему не нравилось, когда ему напоминали, что они с младшим братом оба официально считались царями. На самом деле Икарий почти не имел права голоса при решении государственных дел. Жрец продолжал говорить, возбужденно размахивая руками.
— Семь ночей назад я спал в храме, и мне приснился дворец, наполненный великими людьми. Там были воины со всей Греции, прославленные и великолепные, в сопровождении оруженосцев и боевых отрядов. Я видел, как в этом зале, в котором мы сейчас находимся, идет пир. Мужчины опустошают ваши лучшие золотые кубки с вином так быстро, как их способны наполнить рабы. Женщины едва ли могут выполнять свою работу из-за внимания такого количества мужчин. Люди просят больше мяса, хотя во дворе снаружи и так уже текут реки крови забитых быков.
— Возможно, этот сон касается визита царя Агамемнона? — высказал предположение Икарий и кивнул на третьего сидевшего мужчину.
Агамемнон, царь Микен и зять Тиндарея, прибыл в Спарту в предыдущий день. Он был на целых двадцать лет младше хозяев, но держался более властно, чем каждый из них. Это был высокий, атлетически сложенный и красивый человек. В его длинных каштановых волосах иногда встречались и рыжие пряди, а борода была коротко подстрижена. Чисто белая туника скрывалась под кроваво-красным плащом, удерживаемым на левом плече золотой брошью. На ней изображался лев, разрывающий на части оленя. Брошь, выполненная с большим мастерством, показывала величие, силу и безжалостность ее обладателя. Но холодное выражение лица не выдавало никаких эмоций.
Агамемнон проигнорировал Икария и лишь глянул ледяными голубыми глазами на священника.
— И что, пропади все пропадом? — громовым голосом воскликнул Тиндарей. — Что означает этот сон? На нас нападут? Наши залы заполнятся врагами?
— Нет, — спокойно объявил Агамемнон. — Греки впервые за много лет живут в мире друг с другом. И я прослежу, чтобы этот мир продолжался и далее. Даже если сон старика и послали боги, то он не означает вторжения врагов.
— Тогда что он означает? — спросил Тиндарей.
— Это не единственный раз, когда я видел такой сон, господин, — сказал священник, задумчиво поглаживая длинную бороду. — Я видел одни и те же образы шесть ночей подряд, пока прошлой ночью боги не освободили меня от них. Я считаю, что это видение означает гостей во дворце. Более того, они будут здесь находиться по месяцу за каждую ночь, которую мне это снилось.
— Шесть месяцев! — воскликнул Икарий. — Как, именем Зевса, мы будем кормить армию из лучших греческих воинов до следующего лета? Мы едва ли можем прокормить собственный народ!
Тиндарей жестом подозвал старшего слугу и приказал принести еще фруктов.
— Как я предполагаю, ты уже послал кого-то, чтобы посоветоваться с кем-то из оракулов? — Он посмотрел на священника.
— О да, господин. Естественно.
— В таком случае мы подождем совета богов. Хотя я не вижу оснований для приглашения сюда орды царей ради проживания целую зиму. Можете себе представить, какие будут драки? Нет, я думаю, что ты на этот раз ошибся. Твои сны означают что-то другое, или вообще ничего.
Тиндарей отвернулся от священника и посмотрел на царя Микен.
— Однако меня заинтриговали твои фантазии, Агамемнон. Ты и на самом деле рассчитываешь сохранить мир между греческими народами?
Принесли фрукты. Агамемнон выбрал кусок дыни и откусил от него, не пролив ни капли сока.
— Да, рассчитываю. Греция устала от всеобщей войны. Я много ходил по рыночным площадям и слышал, как женщины оплакивают сыновей и мужей, погибших в далеких сражениях. Купцы ворчали из-за упущенной прибыли из-за одной или другой войны. Но я также видел, какими счастливыми стали люди по время передышки. Они страстно желают мира. Я намерен дать им то, что они хотят.
Тиндарей усмехнулся.
— Каким образом? Купцы и женщины могут желать мира, Агамемнон, но сейчас в Греции слишком много воинов. Войны породили тех, для кого они — единственное дело. У каждого государства есть постоянная армия, которая только ждет следующего призыва к войне. И солдаты начинают проявлять беспокойство. На каждого пастуха, крестьянина, гончара и кузнеца в Спарте приходится по воину. Ты считаешь, что они захотят, что они смогут поменять свои мечи на гончарные круги и побрякушки из слоновой кости? Может, ты думаешь, что они способны отплыть на Крит на своих перевернутых щитах и продать ненужные шлемы крестьянам и рыбакам? И ведь твой так называемый «мир» уже нарушен. Как насчет Диомеда и Эпигонов, которые организовали осаду Фив?
Агамемнон натянуто улыбнулся.
— Диомед больше всего желает мира, — сказал он. — Я обсуждал с ним это, и он дал мне слово, что воюет только ради того, чтобы отомстить за смерть отца. Это все. Он не воюет с фиванцами ради рабов или грабежа.
— Он-то, может, и нет, — заметил Икарий. — Но его подчиненные воюют как раз ради этого. Зачем же еще?
— Я сказал, что в Греции продолжится мир, и он будет, — настаивал Агамемнон. — Когда народы поймут преимущества торговли в сравнении с войной, то изменится отношение. Люди хотят мира со своими соседями, а их правители уже богатеют от свободного передвижения товаров. С этого начинается мир. Но только одна торговля нас не объединит, как не объединят и самые торжественные клятвы. И заодно остается вопрос наших беспокойных армий, поднятый тобой. Солдаты всегда хотят стать героями.
Тиндарей допил остатки вина, и слуга снова наполнил его кубок.
— Так что ты предлагаешь сделать?
— Если мы хотим разбогатеть благодаря торговле, то нам нужно торговать за пределами Греции.
— И мы торгуем, — заметил Икарий.
— Больше нет, — поправил Агамемнон, выбрал еще один кусок дыни на блюде, откусил и выплюнул семечки по одному в огонь. — Вы слышали про царя Приама?
— Да, конечно, — кивнул Тиндарей. — Правитель Трои и во всем могущественный человек.
— Слишком могущественный, — нахмурился Агамемнон. — Он начал облагать налогами торговлю, идущую по Эгейскому морю. Приам заявляет, что море принадлежит Трое, и все корабли должны платить ему дань. Это я не потерплю.
Тиндарей осушил еще один кубок вина и громко рыгнул.
— Не исключено, что придется, сынок. Ты не можешь диктовать Приаму условия в его владениях.
— Я не считаю Эгейское море троянским владением! — холодно заявил ему Агамемнон. — Кроме того, микенские корабли — не единственная его цель, Тиндарей. Вскоре это почувствуют и твои купцы, и все остальные греческие государства. Именно поэтому я и приехал сюда — предложить решение, которое обеспечит свободную торговлю по всему Средиземному морю, сохранит мир и позволит нашим армиям удовлетворить свою жажду славы. Предлагаю созвать греческих царей на военный совет. Мы совершим набег на Илион и научим Приама уважать нас!
Агамемнон крепко сжал подлокотники и уставился на спартанских царей. Его глаза горели, в них отражались языки пламени. В ушах Тиндарея звенели слова зятя. Он встал и принялся вышагивать взад и вперед у очага, покачивая головой.
— Не будь дураком. Это невозможно.
— Правда? — спросил Икарий, откидываясь на скамье и задумчиво оттягивая мочку уха.
— Невозможно, — рявкнул Тиндарей и протянул кубок рабу, который бросился к хозяину, чтобы снова его наполнить. — Забери его, чурбан! Мне нужна светлая голова, если я не хочу, чтобы меня уговорили участвовать в одной из войн зятя. А теперь послушай меня, Агамемнон. Ты приезжаешь сюда говорить о мире, а потом предлагаешь войну. Меня это устраивает. Но можешь ли ты на самом деле представить, как греческие цари объединяют силы хоть ради чего-нибудь? Даже для разграбления иноземных городов? Ты можешь представить, что они забывают обо всей ненависти и вражде, которые существовали на протяжении жизни многих поколений? И все — ради того, чтобы микенские купцы не платили дань Трое? Ты можешь вообразить, чтобы все эти гордые люди давали клятвы верности друг другу?
Икарий встал со своего места.
— Послушай его, Тиндарей, — сказал он. — Конечно, мы можем собрать их всех вместе, даже несмотря на ненависть друг к другу. Большинство из них испытывают недобрые чувства только потому, что злобу испытывали их отцы и деды. Вражда не может продолжаться вечно. Нам нужна цель, которая объединит все говорящие по-гречески полисы и сделает нас одним народом.
— Великим народом, — яростно добавил Агамемнон. — Вы можете хотя бы представить силу объединенной Греции?
— Объединенной под твоим руководством, Агамемнон? — спросил Тиндарей, подозрительно глядя на него. — Даже с твоим политическим мастерством ты не можешь вести греков за собой. Если тебе даже когда-нибудь удастся собрать их под одной крышей, они начнут убивать друг друга. Или ты хочешь как раз этого?
— Конечно, нет. Но задай себе вопрос: что ты предпочтешь — идти со спартанской армией убивать говорящих по-гречески жителей Аргоса, коринфян или афинян? Или же ты предпочтешь убивать троянцев, которые говорят на совершенно непонятном наречии, носят странные одежды и оскорбляют богов странной и необычной манерой почитания?
— Ты знаешь мой ответ на этот вопрос…
— А ты хочешь, чтобы дома царил мир, а все наши войны велись за его пределами? Разве ты не хочешь видеть объединенную Грецию, в которой человек может заниматься своим делом в безопасности, независимо от того, требуется ли ему отправиться в путешествие к Пифии или посетить соседний город?
Агамемнон сурово смотрел на тестя, требуя ответа.
— Сын, это прекрасное видение, и я не сомневаюсь, что у Греции имеется потенциал достигнуть всего того, о чем ты говоришь, — Тиндарей вздохнул. — Но если ты не смог убедить Диомеда, твоего ближайшего друга, забыть семейную вражду с Фивами, какие у тебя шансы на то, чтобы убедить греческих царей поклясться в верности друг другу? Нас нельзя впрячь в одну упряжь, как коней, знаешь ли. Мы напоминаем безумцев, забери нас Аид, когда дело идет друг о друге! Поэтому не можем объединить силы против Трои.
Агамемнон вздохнул и уставился в огонь. Раб в эти минуты принес охапку дров и подкладывал их в очаг. Царь Микен приехал в Спарту искать поддержки второго по силе царя Греции после него самого. Но вместо этого нашел мудрость более великую, чем его собственная. Если бы его поддержал Тиндарей, если бы царем оказался Икарий, он бы собрал военный совет. Но более старший мужчина говорил авторитетно и правдиво. Нельзя с легкостью отбросить в сторону десятилетия или даже столетия вражды. Даже сами боги не могут приказать греческим царям собраться вместе под одной крышей. Он покачал головой, смиряясь с судьбой.
— Рад, что в тебе победил здравый смысл, Агамемнон, — широко улыбаясь, проговорил Тиндарей. — Кликнуть ли мне аэда, чтобы исполнил песнь? Желательно что-нибудь легкое — может быть, поэму в честь Афродиты?
Агамемнон сел прямо и щелкнул пальцами.
— А это может быть ответом.
— Что? Поэма?
— Нет — богиня любви! Какой мужчина способен ей отказать?
Братья из Спарты обменялись удивленными взглядами. Агамемнон встал и принялся мерить шагами пол.
— Твоей дочери Елене пятнадцать или шестнадцать лет, так?
— Примерно.
— Значит, она достаточно взрослая для вступления в брак.
— И что из того?
— Она — самая желанная женщина во всей Греции! — с энтузиазмом воскликнул Агамемнон. — Ты смотришь на нее глазами отца, Тиндарей, но другие мужчины… Они будут убивать ради того, чтобы жениться на ней.
На какое-то время воцарилось молчание. Агамемнон продолжал мерить шагами пол, мягко ступая по плитам обутыми в кожаные сандалии ногами. Они почти не создавали шума.
— Ты рассматривал Менелая в качестве зятя? — спросил Агамемнон через какое-то время.
— Я вообще не думал о браке Елены, если ты это имеешь в виду, — ответил Тиндарей. — Но твой брат — хороший человек. Он мне нравится с тех пор, как вы оба были мальчиками, когда я выкинул из Микен вашего дядю, этого негодяя Тиеста. Да, Менелай вероятно будет первым, о ком я подумаю.
— Хорошо. Я хотел это знать перед тем, как просить тебя приглашать женихов для Елены.
Тиндарей покачал головой.
— О, мне очень жаль, что я выпил столько вина. Когда бы ты ни оказался рядом, нужна светлая голова. Зачем мне приглашать женихов в свой дворец?
— Ты спрашивал, как мне собрать лучших из греков под одной крышей, — ответил Агамемнон. — Ну, это мой ответ. Какой царевич или царь проигнорирует приглашение засвидетельствовать почтение самой красивой женщине наших времен? И есть еще одна приманка. Я стал бы наследником твоего трона после женитьбы на Клитемнестре, если бы уже не правил в своем царстве. Это означает, что право на царство перейдет к мужчине, который женится на Елене. Учитывая ее красоту, власть и богатство, поклонники будут тучами стекаться в Спарту. Разве ты не понимаешь, Тиндарей? Это и есть сон жреца.
Икарий поднял кубок в честь Агамемнона.
— А когда ты их здесь соберешь, то проведешь и военный совет, — сказал он. — Ты — умный человек, Агамемнон. Когда-нибудь ты станешь вождем всех греков, и тогда ты сможешь повести нас к славе!
— Или — к смерти, — добавил Тиндарей.
* * *
Из ниши сверху, погруженной в тень, за ними наблюдала девушка. Ее черные волосы цвета воронова крыла покрывал капюшон белой накидки, лицо скрывалось за тонкой вуалью. В тени был заметен только блеск темных глаз. Она внимательно слушала, как мужчины внизу строят планы.
Елена очень расстроилась. Тиндарей даже не был ее настоящим отцом — эта честь принадлежала Зевсу, хотя царь того и не знал. Но у него хватило наглости выставлять ее на торги, словно какую-то рабыню. Агамемнон — всего лишь убийца, страдающий манией величия. У него в голове — лабиринт политических и военных хитростей и уловок, а черное сердце бьется только ради славы греков. Если бы она родились мужчиной, то взяла бы меч, спустилась вниз и убила всех троих.
Но она не была мужчиной. Если она хочет остановить царя Микен, плетущего вокруг нее свою паутину, то ей придется использовать более хитрое оружие, чем мечи и копья. И Елена уже знала, что оружие, которым она владеет, гораздо мощнее, чем бронза.
Девушка горько улыбнулась. С раннего детства ей приходилось прятать свою красоту под вуалью из-за того эффекта, который она производила на окружающих ее мужчин. Но по мере того, как Елена становилась старше, она научилась использовать это в свою пользу. Конечно, власть и сила принадлежат мужчинам, но ими можно манипулировать.
Елена посмотрела вниз на трех царей. Зачем ей покорно отдаваться Менелаю или любому другому мужчине, которого они ей навяжут? Она не племенная кобыла, которой можно торговать по прихоти царей. Она — дочь Зевса и имеет право сама выбирать любовника, который увезет ее как можно дальше от сдерживающих стен Спарты.