Эперит посмотрел на вход. Мгновение там было пусто, призрачный лунный свет прорезал тьму храма и дразнил юношу последним глотком свободы. Он увидел серебристые скалы и ярко освещенные голые склоны снаружи, приятную, вызывающую отчаяние красоту мира, который теперь оказался для него потерян. А затем свет померк. Высокая фигура в черном одеянии, обладающая одновременно великолепными и ужасными чертами лица, заполнила дверной проем. Вначале вошедший посмотрел на Дамастора, потом перевел взгляд на Эперита.

Каждый солдат понимает, какая его ждет судьба. Эперит знал, что когда-нибудь острие копья пронзит его тело или лезвие меча рассечет его плоть. А может, стрела с бронзовым наконечником пронзит сердце. Затем тело в доспехах рухнет в пыль на поле брани, и душа останется без него. Вскоре появится Гермес, который поведет его в подземное царство — владения Гадеса. Там он выпьет забвение прошлого из реки Леты и забудет предыдущую жизнь, станет тенью, проведя остаток вечности в одиночестве, без удовольствий или радости.

Дамастор увидел Гермеса и съежился перед ним. Хотя он не мог говорить, тихий злобный стон вылетел из его эфемерных легких, и конечности призрака затряслись в ужасе. В то же самое время Эперита охватил не меньший страх. Короткая, но сладкая нежность жизни ушла, ее вырвало у него, едва успел все испробовать. Теперь его душа вечно будет жить в пустоте.

Гермес вошел и заполнил храм своим присутствием. Одиссей, который так и держал тело Эперита в руках, не видел его и не слышал полного ужаса бормотания призрака Дамастора, когда бог поманил душу изменника. Такие вещи не предназначались для глаз смертных.

Однако для Эперита они были неизбежными. Он увидел, как Дамастор падает на колени, молча плачет и просит его не забирать, но все же его неумолимо тянет к темной фигуре. Юноша наблюдал, как предатель волочит ноги, сопротивляясь каждому движению, пока через мгновение с его не затянуло под огромный плащ бога, и он полностью не исчез из вида. После этого Гермес обратил взгляд на Эперита, в приказном жесте бог вытянул руку вперед, в направлении молодого воина.

В это мгновение Эперит услышал, как Одиссей произнес его имя. Уголком глаза молодой воин увидел, как друг кладет его мертвое тело назад на пол храма и вытирает слезы тыльной стороной ладони. Все еще стоя на коленях, царевич посмотрел вверх и обвинил богов в жестокости ко всему человечеству.

Эперит с неохотой сделал шаг по направлению к Гермесу. Он хотел остаться с другом, а не разделять судьбу Дамастора. Сделав еще два тяжелых шага по направлению к богу, юноша снова посмотрел на Одиссея. Молодой воин молча умолял его увидеть, что происходит, спасти его от этой судьбы, но подбородок итакийца теперь опустился на грудь, руки он держал на коленях.

Сопротивление Эперита ослабло, он сделал последние несколько шагов к Гермесу. Но когда уже протянул руку, чтобы взяться за ладонь бога, она внезапно повернулась к нему. Эперита словно приковало к месту. Он не мог шелохнуться. Теперь внимание Гермеса было полностью приковано к Одиссею. Проследив за ним взглядом, юноша увидел, что друг держит в руках глиняную сову, которую ему дала Афина.

Царевич перевернул ее в руках, рассматривая каждую деталь печати, но пока Одиссей прикидывал, что с ней делать. Эперит уже понял, что задумал друг.

— Нет! — воскликнул молодой воин, но ни звука не вырвалось у него изо рта. — Эта печать — твоя единственная надежда отвоевать Итаку. Без помощи Афины ты никогда не победишь Эвпейта. Одиссей!

Но его эфемерное тело не могло произнести ничего, в нем не было дыхания, чтобы придать форму словам. Вместо этого единственным звуком оказался щелчок от взломанной пальцами друга печати. Две половинки тут же превратились в пыль и исчезли навсегда.

Одиссей вытер руки о плащ и поднял голову. Через несколько минут он бросил взгляд через плечо, прямо сквозь призрак Эперита на дверной проем, а потом — в каждый угол храма. Эперит проследил за ним взглядом, но богиня не появилась. Однако Гермес не сводил взгляда с Одиссея.

Итакиец впился пальцами в мягкую землю на полу храма в том месте, куда упала пыль, оставшаяся от печати. Он пытался собрать любые кусочки, которые могли остаться от глиняной совы. Не осталось ничего.

— Афина! Богиня, приди ко мне.

— Что ты хочешь, Одиссей? — прозвучал невидимый голос.

Царевич прищурился во тьме храма, но ничего не увидел. Затем он заметил, как в тусклом свете выделается грубое изображение богини. Черты лица не изменились, но, приглядевшись, он увидел блеск, исходивший от черных глаз. Царевич сразу же склонил голову и прошептал ее имя.

— Зачем ты призвал меня? — спросила она. — Я не вижу никаких врагов, по крайней мере, живых. Ты еще даже не добрался до Итаки! Разве ты не собирался призывать меня после возвращения домой?

Одиссей поднял голову и посмотрел прямо на глиняную статую.

— Я собирался так и поступить, госпожа. Но обстоятельства изменились. У меня достаточно ума и смелости, чтобы разгромить моих врагов на Итаке, однако есть одна вещь, которую не способен сдать ни один смертный. Только божество сможет вернуть человеку жизнь.

Он поднял труп Эперита в мускулистых руках и протянул к статуе. Юноша наблюдал за происходящим с чувством глубокого сожаления в душе. Даже Афина не вернет к жизни умершего смертного, поэтому Одиссей зря отказался от последней надежды спасения Итаки. Потом молодой воин услышал голос Афины, укоряющей итакийца. Она говорила, что его просьба — оскорбление богам, ведь ни один человек не имеет права обращаться с этим к бессмертному.

Но, добавила богиня, она обязана выполнить обещание, ибо давала слово.

Эперит повернулся к Гермесу, готовясь быть затянутым под черный плащ. Но бог теперь стоял на пороге храма. Плащ был распахнут, а в тени складок прятался трясущийся призрак Дамастора. Рот предателя раскрылся в беззвучном стоне, его эфемерные руки тянулись к Эпериту, умоляя о помощи. Но юноша ничего не мог сделать, даже если бы и захотел. Мгновение спустя Гермес повел Дамастора в последнее путешествие. Молодой воин снова услышал снаружи свистящие звуки, напоминающие резкие порывы ветра, но на этот раз они не нарастали, а затихали, сопровождаясь тихим отчаянным криком, похожим на плач.

Внезапно Эперит почувствовал тяжесть. Его эфемерные руки и ноги кто-то тянул вниз с неумолимой силой. Ощущение охватило все тело, оно будто сжалось, а потом смялось, и юноша понял, что его засасывает в землю у его ног. Затем молодой воин ощутил сильнейший удар, который бросил его на землю. Его закружило в темноте там, где он упал, но об иол он не ударился. Вместо этого Эперит, шатаясь, полетел вниз. Ощущения лишенного телесной оболочки духа кружились около него, как щупальца вытягивались в стороны, чтобы схватиться за что-нибудь, что могло оказаться в этой пустоте. Как призрак, он, по крайней мере, обладал видением, хоть и в сером цвете, мог улавливать звуки. Другие органы чувств слабо осознавали мир живых, из которого уходили, словно его тело все еще цепко держалось за жизнь. Но, возможно, ему даровали последние воспоминания о человеческом существовании перед тем, как навсегда обречь на жизнь в подземном царстве.

В этом непонятном существовании пуповина оказалась обрезана, и Эперит понял истинное, безнадежное значение смерти. Мгновение человеческого времени его удерживали в вечности пустоты. Эту пустоту нельзя измерить, потому что юноша не мог даже воспользоваться утешением собственных мыслей для заполнения вакуума. Единственное, что молодой воин знал наверняка — это то, что ему дали заглянуть в яму, в которую когда-нибудь сбросят все души. И она оказалась абсолютно черной.

Что-то щелкнуло. Он почувствовал, что лежит около Одиссея, а вокруг разлилась тишина. Затем юноша резко дернулся вперед, его легкие потребовали воздуха. Одновременно в груди затрепетало сердце, оно принялось работать. Каждый орган Эперита возвращался к безжалостной борьбе, которая дает жизнь. У него открылись глаза, и яркость неосвещенного храма показалась почти ослепительной.

Одиссей уставился на него, глаза округлились от ужаса. Затем царевич обратил внимание на разрез на тунике Эперита и стал ощупывать его пальцами.

— Исчезла! — объявил он, и на его лице попеременно отражались то неверие, то радость. — Рана исчезла. Ты вылечился!

— Он не просто вылечился, — поправила своего почитателя Афина. — Как ты себя чувствуешь, Эперит?

Молодой воин осторожно коснулся кончиками пальцев того места, куда входил нож. Там не осталось даже следа шрама. Он попытался сесть, и хотя руки и торс все еще казались тяжелыми, боль отсутствовала полностью. Эперит неловко поднялся на ноги, словно они затекли, и все время с беспокойством ожидал сильной боли или крови из заново открывшейся раны. Однако ничего не произошло. Рана затянулось, его вернули к жизни.

Эперит посмотрел на богиню, желая выразить свою благодарность, но перед ним находилась лишь неживая статуя. Тогда юноша повернулся к Одиссею, чья жертва спасла его.

— Я чувствую себя прекрасно. Боль ушла. Я имею в виду: она совсем ушла.

— Что-нибудь еще? — спросила Афина.

— Да. Я чувствую, будто мне дали новое тело. В груди нет боли, ее нет больше нигде. Не болит то место, куда мне попали копьем на горе Парнас, даже ребра после избиения в Спарте. Я ощущаю себя прекрасно!

— Ты вскоре узнаешь, что и твой слух также улучшился, — добавила богиня. — А также зрение и обоняние. Все твое тело восстановилось и омолодилось.

Несмотря на радость от получения нового тела, Эперит вспомнил, что находится в присутствии богини, и опустился перед ней на колени. Но юноша случайно опустил одно колено на острую гальку и вскрикнул от боли. Статуя рассмеялась. То был скрипучий звук, который напоминал шум, который создается при трении камней друг о друга.

— Может, у тебя и обновленное тело, вылеченное от всех прошлых ран, Эперит. Но ты не защищен от будущих напастей. Даже мы, олимпийцы, чувствуем боль, когда принимаем земную форму. Но теперь вы оба должны вернуться к своим товарищам, которые вас уже ищут. Завтра ты отплывешь на Итаку, Одиссей, чтобы искать свою судьбу. Там тебя ждет самое великое испытание силы и ума из всех, которые ты прошел ранее. И теперь ты не сможешь положиться на мою помощь.

После произнесения этих слов блеск в глазах статуи потух, а темнота в храме сгустилась. Только ветер свистел в ветках мертвого дерева снаружи. Оба поняли, что богиня ушла.