Книга четвертая

Даже если смотреть с удаленного места, по щиту и копьям Эперита можно было определить, что он — воин. Поэтому юноша проявлял особую осторожность, спускаясь с предгорий. Он старался сделать так, чтобы его не заметили какие-нибудь наблюдатели на городских стенах. Но после возвращения в долину нашлось достаточно деревьев, оврагов и каменных стен для обеспечения укрытия. И изгнанник стал гораздо быстрее продвигаться к водам Эврота, освещаемым солнцем.

День был теплым, в отличие от прошлой недели. Тогда небо постоянно закрывали тучи, то и дело начинался дождь. К тому времени, когда Эперит добрался до достаточно удаленного от городских ворот места на реке, он уже вспотел. Хотелось пить. Молодой воин положил щит и копья за камень и осмотрел местность в поисках признаков жизни. В предгорьях с обеих сторон долины он увидел пастухов. Несколько крестьянских детей играли в оливковой роще с другой стороны реки. Но ни те, ни другие не представляли угрозы, поэтому юноша вышел к ближайшему берегу и опустился на колени попить воды.

Холодая вода подействовала освежающе, ему было приятно вымыть покрытые пылью руки. Сильные подводные течения разводили пальцы в стороны и промораживали до кости. Эперит быстро напился, побрызгал водой на лицо и шею, затем на темные волосы, нагретые солнцем. Потом он набрал еще несколько пригоршней, пока полностью не удовлетворил жажду, после чего сел на берегу. Вода капала с небритого подбородка на тунику, которую ему подарила Клитемнестра.

Потом юноша лег на спину в густую влажную траву у берега реки. Солнце быстро высушило его волосы и кожу. Но накатила усталость, накопившаяся за последнее время. В воздухе сильно пахло весенними цветами, эти запахи окружали его и подавляли. Воин почувствовал, как потяжелели веки, напряженные мышцы расслабились. Дыхание стало более медленным и тяжелым, легкий бриз с реки обдувал кожу. Подбородок опустился к груди, и через несколько минут Эперит уже крепко спал.

Проснулся он от какого-то шума, открыл глаза и поднял голову, прислушиваясь. Тишина.

Мгновение юноша думал, что это был не шум из окружающего мира, а что-то во сне, но затем снова уловил звук. До него долетал тихий стук копыт и поскрипывание колес, за которым последовало резкое лошадиное ржание. Эперит достал меч из-за пояса и лег на живот на крутом берегу, выступающем вперед.

За небольшой кипарисовой рощей дорога слегка заворачивала, скрывая приближающихся людей. Но вскоре в поле зрения появилась колесница с впряженными в нее четырьмя конями. За ней следовала большая группа воинов в полном вооружении. Из-за количества сопровождавших Эперит вначале подумал, что это один из наиболее могущественных претендентов, который направляется к побережью и кораблю, чтобы отплыть домой. Однако когда группа приблизилась, юноша узнал Ментора, державшего вожжи. За его спиной стояли Одиссей и Пенелопа. Пара великолепно смотрелась вместе, при виде их молодой воин обрадовался. За ними следовал небольшой отряд итакийцев с Галитерсом и Антифием во главе, а затем еще один отряд, состоявший из примерно сорока воинов.

Эперит больше не мог сдерживаться. Он встал и побежал им навстречу. По приказу Одиссея Ментор остановил колесницу. Царевич спрыгнул вниз, чтобы поприветствовать друга.

— Я молился, чтобы ты нас нашел до того, как мы отплывем на Итаку, — признался он, схватил Эперита за руку и обнял. — Мне нужно многое тебе рассказать. Мы с Пенелопой поженились!

Он кивнул в сторону жены, которая наблюдала за ними из колесницы.

— Ты — старый лис, — ответил Эперит, изображая удивление. Потом он поднял глаза на Пенелопу и получил удовольствие от созерцания ее спокойного и умного лица. Женщина улыбнулась ему в ответ. Ее глаза сияли счастьем.

Одиссей лукаво улыбнулся другу, вокруг них собрались другие итакийцы. На их лицах были написаны удивление и радость от неожиданного воссоединения. Галитерс обнял Эперита и крепко сжал в медвежьих объятиях. На лице начальника стражи появилась редкая улыбка, выражавшая истинную симпатию. Когда Галитерс отошел в сторону, молодого воина обнял Антифий и дружески потрепал по волосам, приветствуя его и радуясь его возвращению в отряд.

— Ты поступил очень смело, — сказал Антифий, а другие согласно кивнули. — После твоего побега Одиссей признался нам, что в комнате Пенелопы был он, а не ты, а твоя жертва, вероятно, спасла ему жизнь. Не знаю, кто из нас мог бы сделать подобное.

— Вы все могли бы, — ответил Эперит, отмахиваясь от комплимента. — А теперь кто-нибудь скажет мне, кто эти воины?

— Это спартанцы, — сообщил Дамастор, делая шаг вперед и протягивая руку. — Тиндарей передал их Одиссею в аренду в виде свадебного подарка, чтобы помогли ему вернуть назад Итаку.

Об этом моменте Эперит много думал после пробуждения этим утром и боялся его больше, чем чего-либо другого. Отказаться ли от дружеского жеста Дамастора и объявить его предателем перед всеми, не имея никаких доказательств в поддержку обвинения? Или промолчать и подождать подходящего момента — каких-то доказательств, подтверждающих правоту Клитемнестры?

После недолгих колебаний Эперит решил, что последний вариант будет лучшим, и пожал протянутую руку.

Вскоре после этого возобновился марш к морю. Одиссей не вернулся на колесницу, а пошел рядом с Эперитом, сказав, что вопрос его внезапного появления все еще требует объяснений.

— Правда? — спросил Эперит. — Ты из всех людей должен бы знать, что я — человек слова. Я поклялся тебе в верности, и теперь мой долг — помочь восстановить на Итаке правление Лаэрта. Ты действительно ожидаешь, что я позволю тебе и этим неловким быкам, которых ты называешь воинами, в одиночку сражаться с Эвпейтом?

— Конечно, не ожидаю, — рассмеялся Одиссей. — Но мне и в самом деле хотелось бы знать, где ты прятался эти несколько дней, на что жил? И каким образом тебе удалось пробраться на дворцовый оружейный склад и вернуть свое оружие?

— Эту историю я не буду рассказывать, — ответил Эперит, думая о Клитемнестре и зная, что только при одном упоминании ее имени умный царевич все поймет. — Но ты должен ответить мне на один вопрос. Как ты намереваешься восстановить на Итаке правление своего отца с отрядом, имеющимся у тебя в распоряжении? Эти спартанцы выглядят неплохими воинами, они полностью вооружены, явно имеют боевой опыт. Но ведь и тафиане — не дети. Нам повезло разбить тех, которые устроили на нас засаду. Но, по словам Ментора, их армия на Итаке едва ли не в два раза превышает нас количественно.

— Нам на помощь придет народ Итаки, — заговорил Одиссей. — Может, они только рыбаки и крестьяне, но эти люди любят свою страну и верпы царю. Что важнее золота, которое Эвпейт платит тафианам. Но я рассчитываю на Афину. — Он опустил руку в мешок и достал глиняную сову, которую ему вручила богиня. — Ее копье и щит стоят тысячи людей каждый. А когда я использую сову, чтобы призвать богиню, ни одна сила на земле не сможет спасти Эвпейта.

Темнота начала спускаться до того, как они добрались до побережья, положив конец путешествию в тот день. Пока другие разбивали лагерь, Эперит с Антифием собирали хворост и разводили огонь. Лучник понюхал воздух и объявил, что до моря совсем недалеко. Хотя юноша не обладал нюхом человека, много ходившего по морям, он видел чаек, круживших над лагерем в сгущающихся сумерках. Это подтверждало слова друга.

— Я знаю побережье в этих местах, — продолжал Антифий. — Река впадает в море у большой рыбацкой деревни. Я один раз еще парнем останавливался там. Тогда плыл на торговом судне и помню, как мы выходили на берег, чтобы купить скот на пути домой. Могли даже дойти и до этого места, но это было так давно, что я не помню. Да еще и при таком освещении трудно узнать какие-то приметы. — Он огляделся вокруг. По обеим сторонам лагерь окружали каменистые возвышенности. — Но знаешь, место кажется знакомым. А если я прав, то рядом должен находиться храм Афины.

— О чем ты говоришь, Антифий? — спросил Одиссей, который стоял рядом и наблюдал за последними лучами солнца над пиками горной цепи Тайгет.

— Храм Афины находится на возвышенности недалеко отсюда, вниз по течению. Насколько я помню, он был небольшим. Но ты легко увидишь его силуэт, если еще совсем не стемнеет.

— Ну, тогда я отправляюсь его искать, — объявил Одиссей. — Вернусь к тому времени, как стемнеет.

— Господин! — крикнул юноша, заметив, что Дамастор вместе с группой других итакийцев занят приготовлением ужина. — Ты ведь не пойдешь один? По крайней мере, позволь мне тебя сопровождать.

— Эперит, если бы мне требовалась нянька, то я бы взял с собой старую Эвриклею. А теперь садись у костра и прекрати обо мне волноваться.

Молодой воин чувствовал себя неуютно, наблюдая за уходящим другом. Вскоре к ним с Антифием присоединились другие итакийцы, среди них был и Дамастор. Костер уже хорошо разгорелся, в вечернем воздухе потрескивали искры. Круг света привлек нескольких мотыльков.

Один из спартанцев, высокий бородатый человек по имени Диокл, подошел к костру. Он вежливо попросил одну из горящих веток. В отряде было слишком много народу, чтобы сидеть вокруг одного костра, поэтому Эперит помог Диоклу отнести несколько горящих веток к груде хвороста, который собрали его товарищи. Вскоре разгорелся второй костер. Спартанцы поблагодарили его, и юноша вернулся к своей группе.

Последние красноватые отсветы исчезали за горами на западе. На небе оставалось лишь бледно-розовое пятно, которое предупреждало, что завтра будет еще более теплый день. Но тусклое свечение быстро уступало место темно-синему цвету вечера, появлялись звезды, вскоре они уже блестели и мигали на всех точках горизонта.

Пока юноша наблюдал за ними, его мысли обратились к Пенелопе, которая находилась в импровизированном шатре со своей рабыней Акторией. Шатер стоял рядом со стреноженными лошадьми. Эперит раздумывал, присоединится ли она к ним этим вечером, и вдруг внезапно почувствовал, что что-то не так. Это было ощущение растущего страха, хотя молодой воин не мог понять, что его вызвало. Он огляделся вокруг и инстинктивно опустил руку на рукоятку меча. Но ничего не заметил.

А потом он все понял. Молодой воин снова обвел взглядом круг лиц, освещаемых оранжевым светом костра, и у него все внутри похолодело. Дамастора среди отряда не оказалось.

Одиссей поставил меч у наружной стены храма и вошел внутрь. Дверной проем оказался таким низким, что ему пришлось пригнуть голову. Попав внутрь, царевич понял, что это фактически не храм, а простой сельский алтарь, ничем не украшенный. Не было никаких сооружений рядом, колонн, поддерживающих крушу (она сломалась и провисла), изысканной настенной росписи на стенах (облупившихся и потрескавшихся), богатых орнаментов, созданных ради ощущения божественного величия. Размер храма составлял примерно четверть большого зала во дворце отца Одиссея, он мог похвастаться лишь жалким каменным алтарем в дальнем конце.

За вошедшим наблюдала плохо сделанная маленькая статуя. Можно было только предполагать, что она представляет Афину.

Небольшой факел висел на стене справа, где для него там мелось специальное углубление. Он догорал, когда вошел Одиссей. Но даже в этом тусклом мигающем свете гость увидел, что храм пуст. По обеим сторонам алтаря лежало по букетику ранних весенних цветов. Вместе с факелом они являлись единственными свидетельствами посещения храма в последнее время. Вероятно, здесь потрудился одинокий крестьянин или какой-то местный набожный человек, в обязанности которого входило освещать единственное помещение и ухаживать за алтарем.

Одиссей встал на колени перед глиняным истуканом и осмотрел его, мысленно сравнивая низкорослую фигуру с гримасой на лице с несравненной и славной богиней, которую она представляла. Но, хотя работа выглядела грубой, царевич почувствовал, что в этом изображении есть что-то от истинной Афины. В сравнении с пышными статуями Афродиты и Геры, которые он видел в других храмах, при взгляде на которые первым делом обращаешь внимание на формы, у этой фигуры было худое тело, узкие бедра и маленькая грудь. Сын Лаэрта вспомнил о мальчишеской фигуре богини. Сведенные брови и прямой нос, который начинался между ними, являлись точным отражением сурового лица Афины.

Рассматривая статую, Одиссей внезапно почувствовал, что в храме появился кто-то еще. Он испугался, что дух Афины может наблюдать за ним сквозь глазницы, проделанные в статуе большим пальцем мастера. Поэтому царевич перевел взгляд на постамент алтаря и закрыл глаза.

— Афина Паллада, — заговорил он вслух, и его голос наполнил пыльный храм. — Путешествие, в которое ты меня отправила, закончилось. Теперь пришло время показать себя в последнем сражении. Я знаю, что ты всегда намеревалась отправить меня воевать. Завтра я возвращаюсь на Итаку.

Дамастор замер в тени в задней части храма. Свет факела тускло отражался от лезвия его вынутого из ножен меча. Предатель снял сандалии и оставил их снаружи, чтобы бесшумно войти в храм. Теперь, когда царевич стоял на коленях перед изображением богини, изменник сделал еще два шага вперед.

— Госпожа, ты всегда направляла мое копье в битве и на охоте, — продолжал Одиссей. — Ты уберегала меня от смерти. Именно ты спасла меня от вепря, который разорвал мне бедро, именно ты послала Эперита, помогавшего мне в моих испытаниях. Ты сделала так, что он поклялся служить мне в твоем присутствии, после того, как ты сделала мне подарок.

Дамастор приблизился еще на два шага и уже поднимал меч, чтобы опустить на шею Одиссею, но внезапно услышал странные слова. О каком подарке он говорит? Одиссей намекает, что видел богиню?

Дамастор слышал о подобных вещах, хотя к таким рассказам обычно относились со скептицизмом, а над рассказчиками часто смеялись. Но здесь Одиссею было некому врать.

— Меня беспокоит твой подарок, госпожа, — Одиссей достал из мешка глиняную сову и поднял перед фигурой. — Я ношу сову с собою везде, и она сейчас со мной. Но приближается время, когда я воспользуюсь ею, чтобы обратиться к тебе за помощью. Завтра я повезу своих людей на Итаку, чтобы возвращать царство моего отца. Но ты знаешь, как мы слабы, госпожа, как нас мало в сравнении с ордой Эвпейта. Именно тогда я собираюсь сломать печать и молить тебя о помощи.

Дамастор посмотрел на глиняную сову и быстро догадался, что это. Мгновение он раздумывал, сработает ли эта вещь для него самого, прикидывал возможности, которые перед ним откроются после того, как он вырвет сову из руки мертвого владельца. В глубине своей черной жадной души изменник уже видел себя новым царем Итаки, божественно назначенным столь великой богиней, как Афина.

— Поэтому я прошу тебя быстро выполнить твое обещание мне, — продолжал Одиссей. — Быстро вступай в сражение, когда я призову тебя, госпожа, иначе все планы и все надежды, которые ты когда-либо возлагала на меня, погибнут под тафианским копьем.

— Или под итакийским мечом, — сказал Дамастор и высоко поднял оружие над головой.

Эперит встал и покинул круг сидевших вокруг костра. Оказавшись вне пределов слышимости лагеря, он бросился бежать. Руководствуясь шумом реки слева, воин, словно слепой, подворачивал ноги на покрытой ямами и камнями дороге. Он постоянно поднимал голову вверх и направо, пытаясь разглядеть храм на горе. Очень быстро темнело, и юноша боялся, что пропустил его. Наконец, одолеваемый сомнениями и растущей паникой, молодой воин был уже готов повернуть назад. И тогда он его увидел.

Самые последние лучи вечернего света выхватывали низкие черные горбы гор. Силуэт здания просматривался в тусклом свете, едва ли различимый среди скал и искривленных, лишенных листвы деревьев. Несмотря на темноту, Эперит быстро нашел тропинку, ведущую вверх по склону, и начал пробираться по ней вверх. Но в это мгновение он внезапно ощутил приближение чего-то дурного. На него словно накатил страх. Юноша поднял голову и увидел (или подумал, что увидел) фигуру, стоявшую у храма. Она замерла между очертаниями строения и стволом мертвого дерева. За ее спиной небо приобрело пурпурный оттенок. Человек смотрел вниз, Эперит тоже замер на месте. Он не хотел, чтобы его увидели.

Затем фигура исчезла. Эперит не видел, как она уходила, и не мог сказать, вошел ли человек в храм или только что вышел из него. Он вообще не был уверен, видел его или нет. Тут же паника сжала его сердце, и молодой воин понял, что должен бежать, не думая об опасно крутой тропинке или камнях под ногами. Если он не поторопится, то Одиссей умрет.

Даже в темноте, поднимаясь вверх по склону с тяжелым мечом в руке, Эперит смог развить скорость, которую считал невозможной. Им завладела интуиция. Юноша почувствовал, что его будто бы подняла божественная рука и понесла над валунами и небольшими отрывающимися камнями. Он взлетел на верх склона, к крыльцу храма, нашел там меч Одиссея и какие-то сандалии.

Дверь отсутствовала, сквозь зияющий дверной проем Эперит успел рассмотреть мерцание горящего факела, пока последний дневной свет не уступил место вечернему небу. Звук приглушенного голоса разносился по ночному воздуху. Именно он и привел юношу в чувство.

Теперь больше не требовалось проявлять осторожность, и Эперит подскочил к дверному проему и заглянул внутрь. От увиденного у него кровь застыла в венах. Воин опоздал.

У дальней стены на коленях стоял Одиссей и молился перед алтарем около грубой статуей Афины. Дамастор стоял прямо за ним, высоко подняв меч над головой царевича, явно собираясь его опустить. Если бы Эперит появился мгновением раньше, то, возможно, ему удалось бы что-то сделать. Но он подвел друга и богиню, которая доверила ему его защиту.

Но когда отчаяние заставляло его опустить руки, душа юноши вдруг обнаружила, что есть место, дальше которого она не отступит. Самообвинение ударилось о бронзовый стержень характера, и Эперит нашел в себе новые силы и решимость. Еще не все потеряно, сказал он себе, пока еще Одиссей жив.

Что-то сдержало руку Дамастора от нанесения смертельного удара. Слова Одиссея сливались в единую монотонную речь, и Эперит находился слишком далеко, чтобы их разобрать. Удивляясь сам себя, он бросился в маленькое помещение, намереваясь своим мечом нанести удар по изменнику. В то же мгновение нечто невидимое, что удерживало руку предателя, отпустило его, Дамастор опустил меч для смертельного улара, который пройдет сквозь кожу, кости и мышцы шеи Одиссея. Царевич наконец-то понял, что он не один, начал поворачивать голову.

Но Дамастор уже потерпел неудачу. Край меча Эперита опустился на его руку над локтем.

Сила удара оказалась такой, что меч прошел сквозь плоть и кость, и нижняя часть конечности с оружием, все еще удерживаемым замершими пальцами, полетела по воздуху в один из дальних углов храма. Кровь хлынула из обрубка фонтаном, струя била то сильнее, то ослабевала. Большие капли забрызгали Одиссея и алтарь, у которого он молился. Дамастор резко развернулся, частично это произошло от удара меча Эперита. Он в неверии округлившимися глазами уставился на изуродованную конечность и на того, кто его атаковал.

А затем факел погас.

Все помещение внезапно погрузилось во тьму. На мгновение Эперит ослеп и растерялся. Поскольку он ничего не видел, то замер на месте и стал полагаться только на слух. Но из-за внезапной темноты в храме также воцарилась ставящая в тупик тишина. В ней слышалось только тихое шипение погасшего факела. Единственным местом, на котором можно было сосредоточиться, оставалось тусклое свечение одной красной точки.

Потом рядом послышалось шарканье, и Эперит сделал шаг назад. К этому времени глаза уже начали привыкать к тусклому свету, идущему от дверного проема, и он увидел смутные очертания фигур в храме. Дамастор упал на колени, прижимая остатки руки к боку, он рыдал. Юноша увидел, как Одиссей встал и отступил к алтарю.

— Это ты, Эперит? — прошептал Одиссей.

— Да.

Меч в руке Эперита казался тяжелым, мышцы напряглись, и он не мог решить, прикончить ли ему Дамастора или сохранить врагу жизнь. Два шага вперед — и взмах огромного меча положит конец предательству и отправит душу изменника в подземное царство на вечный позор и бесчестье. Но в ужасающем зрелище было что-то, что не позволяло юноше еще пролить кровь. Кровь из изуродованной конечности брызгала на алтарь, словно это была пародия на человеческое жертвоприношение.

Эперит сделал шаг к стоящей на коленях фигуре.

— Вставай, Дамастор. Нужно перевязать твою рану до того, как ты умрешь от потери крови.

— Будь ты проклят! — ответил Дамастор, с трудом поднимаясь на ноги.

Тусклый блеск кинжала был предупреждением Эпериту, но оно пришло слишком поздно.

Он не успел даже шевельнуться, а острие уже разрезало ему грудь. Сильная боль напоминала огонь, распространяющийся по телу. Лезвие входило в его тело медленно и легко, его ничто не останавливало. Потом у него из горла вырвался крик боли, а все мышцы сжались, и юноша тяжело рухнул на грязный пол.

Молодой воин посмотрел вверх и увидел, как темная фигура Дамастора маячит над ним и, как кажется, поднимается все выше и выше, как высокое дерево. Сам же Эперит проскальзывал все дальше и дальше в землю под собой. Его безжалостно тянул вниз гигантский огненный кинжал, воткнутый в сердце. Затем он почувствовал темную липкую жидкость — это его кровь вытекала сквозь пальцы и струилась вниз по груди. Она впитывалась в ткань туники, подаренной ему Клитемнестрой, одежда становилась тяжелой и прилипала к коже. А затем движение вниз прекратилось, и Эперит оказался просто лежащим на полу храма, лениво глядя вверх затуманенным взором. Он был пригвожден к полу разорвавшим его тело ножом Дамастора.

В поле его зрения появился Одиссей, который, словно лев, прыгнул на Дамастора. Они оба исчезли из поля зрения Эперита. Где-то вдали слышались звуки схватки, а потом юноша почувствовал, что кинжал вынимают из его тела, где он застрял между ребер.

Эперит больше не был пригвожден к полу и довольно легко встал. Казалось, ему совсем не мешает рана, суставы не скрипят, как обычно, не стонут мышцы и кости. Он повернулся и увидел Одиссея и Дамастора. Пальцы царевича сжались на горле предателя, и сын Лаэрта всем своим весом давил на них. Изменник бил окровавленным обрубком по боку Одиссея, одновременно стараясь хватать ртом воздух. Но это было бесполезно. Однако он все равно отчаянно пытался сбросить напавшего на него Одиссея и начать снова дышать.

Казалось, что прошла вечность перед тем, как огромная рука прекратила дергаться, и еще больше — до того, как Одиссей убрал пальцы с горла Дамастора и встал. Только тогда он развернулся и принялся искать в темноте друга. Эперит хотел что-то ему сказать, привлечь внимание, но слова отказывались вылетать из горла. Затем царевич опустил взгляд на землю у ног Эперита, и крик боли сорвался с его губ.

Он быстро направился к центру помещения и упал на колени, вытянул руки и схватил что-то длинное и тяжелое, затянул себе на колени и склонил голову.

— Эперит! — произнес Одиссей, и молодой воин внезапно понял, что слова адресованы не ему, а тому, что лежит на полу.

Его охватил леденящий душу страх и дурное предчувствие. Снаружи, вроде бы где-то вдалеке, молодой воин услышал, как что-то приближается к храму, что-то ужасное летит на огромной скорости. Эперит почувствовал желание выбраться из храма и бежать. Но он не только не мог говорить, но и не сумел даже пошевелиться.

Юноша в отчаянии смотрел на тело в руках Одиссея. И когда он начал узнавать его, а правда словно обдала его холодом, молодой воин увидел, как Дамастор поднимается с пола за царевичем.

Но Эперит не чувствовал паники, никакой настоятельной необходимости привлечь к Дамастору внимание Одиссея. Как и он сам, фигура предателя представляла собой только безвредный призрак. Они были мертвы, а звук рассекаемого со свистом воздуха, напоминающего резкие порывы ветра, все приближался. Он был уже около самого входа в храм.