Одиссей не говорил остальным, что ему судьбой предначертан провал задания. Слова Афины не предназначались для их ушей, как он заявил Эпериту. Воины-итакийцы будут только деморализованы, если узнают, что на роль мужа Елены уже выбран Менелай. Какое им дело до альянсов с другими царевичами и царями, если они считают единственным спасением Итаки его женитьбу на дочери Тиндарея?

Они шли по чистым, хорошо построенным коридорам по самому верхнему уровню дворца, где итакийцам выделили две комнаты на всех. Каждому воину выдали по толстому соломенному матрасу. Люди были везде, даже на верхних этажах — в основном, рабы или воины из различных греческих государств. Рабы энергично выполняли свои обязанности, сосредоточившись на них. Из-за прибытия женихов на их долю выпало больше труда, чем обычно. Воины ходили по одному или парами и ничего не делали, если не считать восхищения дворцом. Иногда они останавливали и без того загруженных работой слуг и просили принести еды или питья, порой пытались найти рабынь, у которых имелось свободное время и желание расслабиться в уединении.

Никто не носил оружия. По приказу царя все оружие сдавалось на склад и хранилось там, пока владельцы остаются во дворце. Начальник оружейного склада, очень болтливый человек, рассказал воинам Одиссея, что это привело к спорам, чуть не закончившимся печально. Ведь очень многие воины сильно привязаны к своему оружию. Но в сравнении с кровопролитием, которое могло бы начаться во дворце, если бы Тиндарей не приказал соблюдать подобные меры предосторожности, цена оказалась совсем небольшой.

Эперит сидел вместе с Одиссеем на перилах одного из балконов третьего этажа и смотрел вниз, на город Спарту. К ним присоединился воин, представившийся Пейсандром, сыном Маймала из Трагина. Он служил копьеносцем в армии мирмидонян. Этот воин пояснил, что их название означает «муравьи». Мирмидонян стали так называть за их трудолюбие. Его командира звали Патрокл, и он прибыл в Спарту в качестве представителя Ахилла.

— А почему Ахилл сам не приехал? — спросил Эперит. Пейсандр от души посмеялся вопросу. Это был мужчина с бочкообразной грудью и огромной бородой, а его раскатистый смех сотрясал воздух вокруг.

— Почему не приехал? Да потому, что он еще ребенок, вот почему!

— Ребенок? — воскликнул Одиссей. — Но я слышал, что его уважают цари, а слава распространилась по всей Греции. Как ребенок может превзойти старших в славе?

— У него великолепная родословная, — объяснил Пейсандр. — Его отца зовут Пелей, и в честь него названы эти земли. Его мать — Фетида, морская нимфа. Говорят, что еще младенцем она отнесла его к реке Стикс, которая течет из самого Гадеса, и искупала в ее водах, чтобы сделать бессмертным. Его не может убить ни одна стрела и ни один меч. Ахилла не проткнет копье, а топор не нанесет ему увечий! Его учителями были Феникс, мудрый царь долонов, и кентавр Хирон, поэтому он образован не по годам. Они обучали его и воинскому мастерству. Друзья мои, если бы вы увидели, как он обращается с копьем и щитом, все еще оставаясь ребенком, вы бы никогда больше не стали смеяться над его годами!

— Но как ребенок рассчитывает жениться на Елене? Зачем самой красивой женщине в Греции выбирать его, а не взрослых мужчин? — спросил Эперит.

Пейсандр хлопнул его по плечу.

— Брак между представителями царских семей всегда заключается ради власти. Так было всегда. Да Ахилл мог все еще сидеть в животе у матери, их это не волнует! Для них играет роль его родословная и перспективы. А уже известно много пророчеств его будущего величия. По крайне мере, когда женимся мы, менее важные знатные особы, то имеют значение не только альянсы и богатство. Вот, например, если вспомнить о моей жене…

Тут он замолчал и подозвал девушку с корзинкой, в которой лежали пирожки из ячменной муки. Пейсандр взял несколько штук себе, передал по несколько штук Одиссею и Эпериту, потом отправил рабыню прочь, похлопав пониже спины. Мирмидонянин засунул один пирожок в рот и продолжил рассказ.

— Моя жена умеет готовить, что важнее всего. Но она также и красивая женщина. Ну, не Елена, конечно, но…

— Расскажи нам про Елену, — перебил Одиссей, впиваясь зубами в одни из пирожков. — К этому времени ты должен был ее видеть. Она действительно такая красивая, как говорят?

Пейсандр какое-то время думал молча, глядя через долину на горную цепь Тайгет.

— Нет, она не такая красивая, как говорят, потому что рассказать об ее красоте невозможно. Конечно, в Елене есть все самое лучшее из того, что хочет мужчина. Ходят слухи, что ее настоящий отец — Зевс. Но у девушки есть характер, и о нем не сказать словами. Она слишком… свободна. Это наиболее близкое описание, но все равно не полностью отражает положение вещей. Даже поэты в раздражении рвут волосы из бороды, когда ее видят. Нужно придумать какие-то новые слова, но и они будут иметь значение лишь для тех, кто ее видел.

— Вероятно, она великолепна, если превращает самых суровых воинов в аэдов, — заметил Одиссей.

— Так и есть, друг мой! Да, превращает. Я не умею красиво говорить — за меня достаточно хорошо говорит копье. Но даже самому простому воину придется провести много часов и дней, пытаясь подобрать слова. Конечно, все мы терпим неудачи, да и у царей и царевичей получается не лучше. Но если мы не попробуем ее каким-то образом понять — или вместить ее в известные нам слова, если вам так больше нравится… то мы все сойдем с ума!

Эперит вспомнил об Афине, бессмертной и сияющей, какой видел ее у священного озера, заливаемого серебристым лунным светом. Он подумал, не производит ли Елена такое же впечатление на смертного.

Эперит не думал об Афине, как о красивой женщине — возможно, потому, что не рассматривал физический аспект ее сущности. Как богиня, она была великолепна, восхитительна, прекрасна. Юноша едва ли мог смотреть на нее, ведь ее сущность неизмеримо, недостижимо идеальна, что не поддавалось пониманию. Ей недоставало совсем чуть-чуть до абсолютного превосходства, поскольку оно принадлежало Зевсу, которого ни один смертный не может увидеть и остаться живым.

— Возможно, вам повезет, и вы поглядите ее сегодня вечером, — добавил Пейсандр. — Тогда и сможете судить сами. Я обсуждал ее с другими воинами из нашего отряда, и все мы видим что-то разное. По-моему, в ней есть что-то от луны — суровая, холодная, нестареющая красота, одиночество и отстраненность в мире тьмы. Вы можете увидеть яркость солнца, источника всего в нашей жизни. Или она напомнит вам море, поскольку ее красота вечна и слишком глубока, чтобы ее постичь. Могу сказать вам: в ней слилось все то, что я перечислил, и много всего другого за пределами вашего понимания. Но также предупреждаю вас: видеть ее — еще и проклятие. Я никогда ее не забуду, даже когда моя измученная душа отправится в Гадес, где, как говорят, забывают обо всем. Мне грустно понять, что мир, который я когда-то любил, никогда больше не будет таким удивительным, как раньше, потому что она заняла его место в моем сердце! В ней есть какое-то волшебство, раз она так преображает мужчин.

Пейсандр замолчал и снова посмотрел на долину. «Неужели Елена действительно так действует на мужчин?» — гадал Эперит. Но какая-то частичка его души не хотела это выяснять и предпочла бы покинуть этот дворец проклятых, пока не стало слишком поздно. Однако юноша все же был сильно заинтригован словами Пейсандра.

— Не может быть! — воскликнул Одиссей. — Неужели ты хочешь сказать, что девушка занимается черной магией?

Пейсандр приподнял одну бровь, глядя на него.

— Может, занимается, а может, и нет, — проговорил он. — Несомненно, что этим занимаются в их семье.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил Эперит и склонился вперед.

Пейсандр повернулся к двум воинам и очень серьезно на них посмотрел.

— Я имею в виду, что ходит много слухов про Леду, мать Елены, а еще больше — про Клитемнестру. Я слышал, что все дети Леды вылуплялись из яиц, что само по себе странно. Но лишь немногие сомневаются в том, что Клитемнестра — последовательница древних богов. Они с Еленой отличаются, как день и ночь. Но это не означает, что в венах Елены не течет какая-то странная кровь. Это объяснило бы, почему она способна подчинить любого мужчину своей воле.

Эперит посмотрел на Одиссея, который встретился с ним взглядом, но не показал, что у него на уме.

— Ну, тогда давай больше не будем говорить о женщинах, Пейсандр, — предложил царевич. — Расскажи нам о других претендентах. Кто они? Откуда прибыли?

— Их уже слишком много, чтобы помнить всех, — рассмеялся Пейсандр. — И каждый день прибывают все новые. Но я назову самых знаменитых. Все они могущественные и из хороших семей. Первым появился Агамемнон, сын Атрея и царь Микен. Вы уже встречались с Клитемнестрой, поэтому знаете, что он прибыл не в качестве жениха. Атрид находится здесь, чтобы поддержать брата.

— Менелая? Я уже про него слышал, — пробормотал Одиссей.

— Он — прекрасный соискатель. Ходят слухи, что его уже выбрали в мужья Елены. Конечно, это только слухи, которые ходят среди нас, — добавил Пейсандр, вспомнив, что Одиссей является одним из претендентов. — В конце концов, что мы знаем о политике? Потом есть Паламед, сын Навплия. Его лицо напоминает крысиную морду, но о более умном и изобретательном муже Елена может только мечтать. Есть Идоменей, царь Крита и сын Девкалиона. Он обладает всеми качествами, которые может хотеть женщина, — силой, храбростью, богатством и властью. А еще он красив. Прибыл Менесфей, сын Петия. Отец сделал его царем Афин в молодом возрасте, а теперь он приехал сюда за женой, достойной его положения. Афины — сильное государство, и он уверен, что Елена достанется ему. Самым последним, перед вами, появился царь Диомед из Аргоса, сын Тидея. Он прибыл сегодня утром, и отказался от еды и отдыха, чтобы присоединиться к охоте на вепря. Когда я увидел, как он заходит в ворота, то подумал, что прибыл какой-то бог — председательствовать на наших празднествах. Уверяю вас: если его не выберут в мужья Елены (прости, что это говорю, Одиссей), то Тиндарей уже принял решение, и вся эта встреча — только фарс.

В это мгновение они услышали стук копыт на улицах внизу, сопровождаемый криками и смехом множества людей. Охотники возвращались в прекрасном настроении.

— Значит, вечером будем есть жареного кабана, — объявил Пейсандр, перевешиваясь через ограждение и пытаясь увидеть возвращающихся воинов.

— Я ожидаю не меньшего, — заметил Эперит, присоединяясь к нему. — Если лучшие воины Греции не способны убить копьем пару кабанов, то кто в состоянии это сделать?

Мирмидонянин рассмеялся.

— Меня только беспокоит, чтобы они друг друга не начали протыкать копьями, — сказал он.

В сравнении с большим залом дворца в Спарте тронный зал во дворце Лаэрта на Итаке казался карликовым. У спартанцев могло разместиться сто гостей и прислуживавшие им во время вечернего пира рабы. В центре стояли четыре крашеные колонны большого обхвата, которые поддерживали такой высокий потолок, что он почти скрывался в тени. Туда поднимался дым от центрального очага, он клубился среди стропил, словно змея, ползущая по ветвям дерева.

Каждое помещение во дворцовом комплексе оказалось чистым, просторным и великолепно украшенным. На стенах изображались бесконечные и разнообразные животные, птицы, рыбы и растения, умело нарисованные яркими красками. От этого все они казались живыми среди кустов и деревьев, озер и рек.

Но столь простыми рисунками украшались только сотни служебных комнат, имевшихся во дворце. В самых важных помещениях вроде большого зала и царских покоев изображались сцепы легендарных битв или иллюстрации к историям, связанным с богами. Кое-где были видны мифические создания, но в основном встречались человеческие фигуры за работой или играми. Обнаженные мальчики участвовали в соревнованиях по бегу, другие — в борцовских поединках, третьи метали копье или диск. Здесь было столько богатства и роскоши, что залы Олимпа, наверное, могли превзойти их. И то — лишь с большим трудом…

После возвращения охотников дворец наполнился шумом, как бывает всегда, если собирается много людей. Одиссей держал подчиненных в отведенных им покоях на верхнем этаже, но они слышали, как снаружи многочисленные цари и царевичи отправляются в свои комнаты, чтобы вымыться и переодеться во все чистое. Итакийцы спустились по широкой лестнице вниз только после того, как к ним пришла Клитемнестра, все еще одетая в черное. Она, по просьбе отца, пригласила гостей присоединиться к пиру.

Проходя по центральному двору к входу в большой зал, они увидели туши многочисленных волов, пожертвованных ради получения благословения богов. Их использовали для питания огромного количества собравшихся, которым не хватило бы четырех или пяти жареных кабанов. Кровь густыми ручьями текла по грязной земле и собиралась темно-красными лужами. Воздух наполнял дым от костров, где жгли бедренные кости и вытапливали жир, предложенный жрецами богам. Дым поднимался высоко и закрывал рано появившуюся луну.

Еще до того, как Одиссей с подчиненными вышли из покоев, звуки пира напоминали жужжание десяти тысяч пчел. Но когда они шагнули в большой зал, звуки ударили по ним со всей силы, словно бушующее море. Люди уже выпили вина и хорошо поели, да и от природы эти воины обладали громкими и сильными голосами. Поэтому они постоянно кричали, пытаясь переорать других, чтобы соседи услышали их среди пьяной какофонии. Воздух наполняли смех, музыка, возбужденные голоса, споры и крики, раздававшиеся со всех сторон. Из одной части помещения что-то кричали в другую. Невероятному шуму и разнообразным звукам соответствовал хаос движения. На каждого гостя, похоже, приходилось по два раба. Слуги носились взад и вперед с сосудами с вином, корзинками с хлебом, тарелками с мясом и маленькими столиками, на которые это все устанавливали.

Невооруженные воины перегибались друг через друга, шумно и многоголосо о чем-то споря, пли сидели развалясь, иногда стояли в ленивой позе. Периодически они ходили по залу в поисках вина или женщин среди занятых делом рабов. Там находились распорядители и оруженосцы, которые гоняли слуг или сами бегали за своими знатными господами. Вся хаотическая масса двигалась в каком-то непроизвольном плавном ритме, который втянул итакийцев и неумолимо потащил их в естественный водоворот.

Внезапно из снующей взад и вперед толпы появился незнакомый мужчина.

— Господин Одиссей? Тиндарей и Икарий, цари Спарты, приглашают вас к ним присоединиться. — Он показал на другую сторону очага, где плясали низкие языки пламени. В дальнем конце зала находилась группа людей, которые сидели вместе. Они были увлечены разговором и не обратили внимания на вновь прибывших.

— Для вашей свиты готовят еду и вино. Пожалуйста, следуйте за мной.

Пока остальных воинов отряда рассаживали на пустые скамьи, обслуживаемые тремя рабами, Одиссей обогнул очаг и подошел к группе царей и царевичей, на которых показал старший распорядитель. Итакийцы расселись по указанным местам, им подали кубки, полные вина. Но Эперит не мог не смотреть на своего командира, который с гордым видом подошел к самым могущественным людям в Греции и стоял перед ними, пока те, один за другим, не прекратили говорить и не посмотрели на вновь прибывшего. Еще никогда во время их испытаний юноша так не беспокоился за Одиссея.

— Меня зовут Одиссей, — заговорил он. Голос его звучал ровно, но был слышен, несмотря на шум. — Моего отца зовут Лаэрт, он — царь Итаки. Я слышал, что царь Тиндарей приглашает женихов для своей дочери Елены. Я столкнулся со многими трудностями на пути сюда, и объявляю себя одним из претендентов на руку Елены.

Какое-то время они все рассматривали его, молча оценивая нескладную фигуру, огромный торс, неуклюже сидящий на коротких ногах. Знать явно отметила простую, ничем не выделяющуюся одежду, самую обычную внешность. Но, несмотря на внешний вид, они в большей мере, чем кто-либо другой в огромном зале, смогли заметить благородство в его глазах и почувствовать царскую кровь, текущую в венах соискателя. Владыки словно бы уловили ее запах. Самый старший и самый крупный человек в группе встал. На него нельзя было не обратить внимания не только из-за мощного телосложения, но и из-за огромной, несколько растрепанной черной бороды.

— Я — царь Тиндарей, — проговорил он. Несмотря на шум, ему не требовалось поднимать голос, чтобы его услышали. — По тебе видно, что ты проделал долгий путь. Но любой человек видит, что ты не простолюдин. Только дурак станет судить о человеке по качеству его одежд. Добро пожаловать, Одиссей, сын Лаэрта. Мне не нужно напоминать, что ты находишься в обществе высокопоставленных лиц.

Царь быстро представил примерно дюжину людей, которые сидели по обеим сторонам от него. Их репутация и родословная были по большей части известны всем грекам.

— А теперь садись между мною и Агамемноном и расскажи нам о своем путешествии. Будет интересно сравнить твой рассказ с нашими собственными приключениями сегодня в горах.

Раб принес сиденье с высокой спинкой и поставил между Тиндареем и Агамемноном, который с неохотой подвинул собственную скамейку в сторону. Одиссей занял место под холодными оценивающими взглядами дюжины представителей высшей знати из определенно более могущественных государств, чем его собственное. Это были люди, способные помочь ему спасти Итаку от захватчика Эвпейта — если это вообще кто-то сможет сделать. Он преодолел большой путь по Пелопоннесу не ради красоты девушки, а ради их силы. Теперь нужно было оказаться очень убедительным, иначе он потеряет свой дом, семью, положение и славу. Поэтому царевич сжал подлокотники и секунду глядел в каменный пол перед тем, как поднять глаза и смотреть на лица тех, в чью компанию его пригласили.

Тиндарей смотрел на него достаточно дружелюбно, но Агамемнон, сидевший рядом с Одиссеем, вел себя сдержанно и нейтрально. В его глазах ничего не отражалось. Судя по внешнему виду, создавалось впечатление, что он придает очень большое значение деталям. Белая туника была безупречной, немногочисленные украшения богатыми, но не излишними. Длинные рыжеватые волосы и борода оказались очень аккуратно подстриженными. От него исходили власть и величие, однако умелая сдержанность преднамеренно и хорошо маскировала страсти, которые бушевали внутри. Сын Лаэрта подумал, что Агамемнон явно никому не показывает свою силу, слабость, мысли и амбиции, если в том нет необходимости. Но если он снимет такую защиту, то окажется одержимым человеком с быстрыми реакциями, не идущим на компромиссы.

Агамемнон не стал самым могущественным человеком в Греции только по праву рождения.

Несмотря на все это, Одиссей инстинктивно увидел в царе Микен что-то от себя самого — естественную неуверенность лидера и желание держать все под контролем. Итакиец не был уверен, нравится ему Агамемнон или нет, но почувствовал взаимное восхищение, которое, как он надеялся, перерастет в дружбу.

Справа от Тиндарея сидел Икарий, который легко улыбнулся вновь прибывшему. В этой улыбке не оказалось тепла.

Рядом с ним расположился Диомед, царь Аргоса, который недавно уничтожил город Фивы. У него были длинные рыжевато-каштановые волосы, как у Агамемнона, но в отличие от царя Микен, этот человек не скрывал свою красоту под бородой. Его мощная челюсть оказалась гладко выбритой. Одевался он дорого, но не кричаще, в отличие от большинства других в этой группе. Невзирая на внешнюю красоту, выглядел этот человек агрессивным, стойким, упрямым и жестким. Одиссей такое одобрял. На загорелой щеке выделялся длинный розовый шрам, который шел от верха уха вниз к челюсти.

Диомед кивнул Одиссею, потом поманил раба, чтобы ему долили вина.

— Острова, которые ты назвал, находятся в Ионическом море? — спросил невысокий черноволосый человек с курносым носом и маленькими черными глазками. — Как мне говорили, там много скал и овец — и ничего больше.

Паламед рассмеялся над собственными словами и обвел взглядом остальных, ухмыляясь каждому по очереди. Однако их молчание заставило его замолчать.

— Да, у нас есть скалы и овцы, — ответил Одиссей. — Скалы и овцы, морс и рыба, цветы и женщины, дома и семьи. Мы покинули все это много дней назад, чтобы посмотреть на славную Спарту и самое благословенное ее дитя. Но наше путешествие не было легким…

И Одиссей рассказал царям и царевичам о трудностях, с которыми столкнулись он сам и воины его отряда на пути в Спарту. Сын Лаэрта говорил спокойно и ровно. Его голос словно омывал их, а их сознание немело. Те, кто разговаривал, замолчали и повернули к нему головы, быстро забыв о собственных приключениях во время охоты на кабана. Другие звуки в большом зале тоже стихли, и люди слышали только слова Одиссея. Он очень эмоционально рассказал о реке, о Менторе и новостях с Итаки, о горящих деревьях, сражении с тафианами, убийстве змеи, смерти Полиба и встрече с Ифитом. Царевич не упомянул только одну вещь, но Одиссей был достаточно умен, чтобы ссылаться на свою богиню-покровительницу или на то, что она раскрыла ему. Достаточно, что эти люди узнали о положении его страны, а ему не пришлось их просить, словно нищему.

Его слова словно сами требовали тишины, хотя время от времени слышались одобрительные возгласы, или кто-то выражал отвращение по мере того, как каждое событие представлялось в деталях. При рассказе о силовом захвате трона Лаэрта послышался злобный рокот. Но после того, как Одиссей закончил повествование сообщением о том, как отряд добрался до горной цепи Тайгет и посмотрел вниз на долину Эврота, тема больше не упоминалась. Однако итакиец не испытывал разочарования. Он понимал, что знать Греции — это непростая аудитория. Если они говорят, меняется жизнь. Посему такие люди знали, когда не выступать с комментариями и сдерживаться, а когда нужно высказываться.

— Ты произвел на меня впечатление, Одиссей, — заявил Тиндарей. — Ты — достойный претендент, даже среди тех людей, которые здесь собрались. И я сочувствую тебе из-за утраты трона твоего отца, который принадлежит тебе по праву рождения.

Рабы принесли еще еды и вина, и после окончания рассказа Одиссея шум пира накатил на собравшихся за столом, словно волна. Агамемнон склонился к итакийскому царевичу.

— Ты кажешься находчивым человеком, друг. Похоже, бессмертные боги тебя защищают. Давай проверим и твою рассудительность. Помоги нам разрешить спор.

— Если получится.

— Хорошо. Мы обсуждали вопрос сохранения мира между греческими государствами.

— Мира? — переспросил Одиссей, словно это было новое для него слово. — Какой мир, если Эпигоны ведут войну против Фив?

— Война закончилась, — сообщил Диомед. — Мы нанесли им поражение и взяли город. Мы отомстили за наших отцов. Теперь воцарился мир.

Одиссей посмотрел на воина со шрамом на лице, который определенно считал долгом чести отомстить за отца и, как воин, гордился своими достижениями.

— Знакомство с сыном Тидея — честь для меня. Его слава уже превосходит славу его отца. И я благодарю вас за то, что сообщили мне новость. Но спросили вы себя о том, когда остановится этот цикл? Разве следующее поколение жителей Фив не захочет отомстить за своих погибших отцов? Разве у каждого из нас нет семенной вражды, которая идет еще со времен наших дедов? Я слышал, что даже Агамемнон и Менелай хотят смерти Эгиста за убийство их отца. В наших государствах имеются барьеры, мешающие миру. Мы так заняты, мстя за проступки и обиды, совершенные против наших предков, что никогда не сможем жить бок о бок друг с другом. Греция сдерживает свое развитие из-за нерешенных споров семей воинов.

— Что я вам говорил? — победно и громогласно воскликнул Тиндарей. — Эй, Агамемнон! И ты, Диомед, эхом повторяющий все эти разговоры об объединении всей Греции! Это чушь, и вы знаете это.

— Я не говорил, что это чушь, господин, — осторожно добавил Одиссей, беря сосуд с вином у проходившего мимо раба. — Воины всегда сражались с тем, кого выбирали. И наши отцы делали себе имя и богатство при помощи копья и меча. Но времена меняются. По всей Греции расцветает торговля, она ведется и с другими народами, проживающими за морями. Кажется, что эпоха вражды сменяется временем единства. Наши враги теперь являются нашими соседями, и неважно, нравится нам это или нет.

— Так будет мир или нет, даже при условии кровной вражды? — спросил Менелай. Это был молодой человек с хорошей фигурой, рыжевато-каштановыми волосами, редевшими на макушке, и черной бородой. Бледное лицо казалось властным, но добрым. Однако он хмурил брови, обращаясь к Одиссею. — Например, я никогда не прощу двоюродного брата за убийство моего отца, даже если мой брат может с этим примириться. Это бесчестье для моей семьи и меня самого.

— Этот вопрос решать тебе, Менелай, — ответил Одиссей. — Что касается меня, то я считаю, что есть одна вещь, способная объединить греков.

Агамемнон сложил руки на коленях и снова посмотрел на Одиссея нейтрально и бесстрастно.

— И что же это?

Одиссей не стал отмечать сразу же, а взял кусочек жареной кабаньей туши с тарелки, стоявшей перед ним, и отправил в рот. Он пережевал мясо, запил вином и только потом посмотрел в холодные голубые глаза Агамемнона.

— Общий враг объединит Грецию. У нас один язык, мы почитаем одних и тех же богов. Поэтому Греции нужен какой-то чужестранец, который их не почитает. Подойдет любой иноземец, говорящий на непонятном языке, который даст нам основания с ним сражаться. Нужно это и клятва царей, самая священная и связующая клятва из когда-либо дававшихся.

Спартанское вино было крепким и уже ударило Эпериту в голову. Везде вокруг него товарищи добавляли шум к общей какофонии, вино развязывало им языки. Трудолюбивые рабы постоянно подносили мясо и питье, женщины только улыбались или апатично кивали в ответ на предложения и замечания пьяных воинов, обращенные к ним. Рабы демонстрировали поразительное терпение, хотя его многократно испытывали. Рабыни давно привыкли к вниманию сотен похотливых мужчин во дворце. Они улыбались и флиртовали, но выскальзывали из их объятий словно ветер с гор, направляясь назад на кухню, в кладовые или винные погреба, пока их исчезновение успевали осознать воины.

Вскоре с людьми Одиссея уже беседовала группа воинов, сидевших рядом. Они приехали из Линда, города на острове Родос. Их очаровали рассказы о приключениях итакийцев, и им сочувствовали и даже испытывали ярость, когда услышали о том, что итакийского царя свергли в их отсутствие. Родосцев возмущало то, что Итакой, о которой они раньше никогда не слышали, станут управлять иноземные захватчики. Они сами жили на острове и понимали, что такое морская граница. В таком случае чувство родины, принадлежность к определенной земле гораздо сильнее.

С этого момента родосцы воспринимали итакийцев в изгнании, как своих. В дальнейшем обе группы встречались каждый вечер в большом зале и всегда сидели рядом на протяжении тех месяцев, пока оставались в Спарте.

Представители Родоса прибыли одними из первых и уже несколько дней находились в городе. Второй человек после их командира оказался порывистым и дерзким воином жутковатого вида. Его звали Гиртий, и он быстро подружился с Галитерсом — возможно, оттого, что оба занимали одинаковое положение.

— Вот он, — объявил Гиртий Галитерсу, но достаточно громко, чтобы его услышали все итакийцы, и показал толстой рукой, жесткой от мускулов, на невысокого хрупкого человека, сидевшего с представителями высшей знати. — Царевич Тлеполем с Родоса. Более красивого и достойного грека еще не рождалось. Именно он женится на Елене.

Эперит увидел молодого человека с детским лицом, который пытался отрастить бороду, но пока еще не смог накачать никаких мускулов, о которых стоило бы говорить. Он глупо улыбался, сидя позади группы претендентов на Елену. Светло-каштановые локоны падали ему на глаза, и Эперит подумал: молодой царевич выглядит совсем не к месту среди таких гордых людей.

Затем Гиртий назвал других царей и царевичей, которые уже прибыли. Эпериту никогда раньше не доводилось видеть таких славных людей, собравшихся вместе. Он посчитал почти невероятным то, что за такое короткое время поднялся с отверженного своей страной до одного из приближенных к высшей знати мира, говорящего на греческом языке. Перед ним сидели люди, в коллективную власть которых было трудно поверить. Когда соберутся все, то они будут представлять все народы и династии, имеющие хоть какое-то значение во всей Греции. Отцы большинства обладали легендарной славой, но многие являлись великими воинами и сами по себе. Еще важнее казалось то, что они представляли становящуюся зрелой молодежь греческой знати.

До того, как Гиртий успел назвать всех с сообщением родословных, в зал вошла новая группа мужчин, одетых в черное. Все глаза повернулись к ним, когда они приближались к двум одинаковым тронам, где сидели Тиндарей и Икарий.

— Мирмидоняне, — проворчал Гиртий, и Эперит узнал среди них своего приятеля Пейсандра.

Они остановились перед сидевшими группой царями и поклонились, потом рассеялись среди толпы. Это произвело впечатление на Эперита, потому что хорошие манеры являлись признаком людей чести. Поэтому он не мог понять враждебности в голосе Гиртия. Перед двумя тронами остался только один человек, который стоял с напряженной спиной и вроде бы чувствовал себя неловко. Юноша видел его только со спины, но догадался, что они с ним одного возраста, хотя этот воин оказался выше и более сухощавым. Поскольку он был во главе мирмидонян, Эперит предположил, что это их лидер Патрокл. Тиндарей жестом предложил ему присоединиться к группе царей. Раб принес табурет, но к удивлению Эперита, его поставили на полу перед возвышением, где сидели остальные цари и царевичи.

— А почему он не сидит с остальными? — спросил Ментор, повторяя мысли Эперита.

— Потому что он не благородного происхождения, — пояснил Гиртий, презрительно глядя на вновь прибывшего. — Это — простолюдин, как ты и я, и представляет здесь Ахилла. Однако думает, что он лучше нас всех. Нахальный ублюдок! Эти мирмидоняне все наглые.

Патрокл сел на скамью, и Эперит впервые увидел его лицо. Большой нос и высокие скулы обращали на себя внимание на треугольном, чисто выбритом лице. Этот человек обладал тонкой шеей, на которой выделялся кадык, напоминавший камень. Смотрел Патрокл презрительно, и его выражение лица становилось еще более неприятным из-за полуприкрытых веками глаз, в которых читалось неодобрение. Но было неясно, к кому он относится с таким пренебрежением — к шумным простым воинам справа или элите царей, расположившейся слева.

— Так, вот на кого стоит посмотреть мужчинам, которые прошли половину Пелопоннеса, — сказал Дамастор.

Эперит проследил за его взглядом. В большой зал вошла молодая женщина. Темно-каштановые волосы были стянуты в хвост на затылке, и он весело раскачивался из стороны в сторону при каждом ее движении. Девушка оказалась высокой — может быть, чуть ниже Эперита. Ее стройное тело скрывалось под зеленым пеплосом, который доходил до лодыжек. Ее уверенность в себе говорила о принадлежности к правящей династии, хотя надменность и презрение, обычные для людей ее ранга, в данном случае отсутствовали.

— Значит, это и есть Елена? — спросил Эперит, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Елена? — фыркнул Гиртий. — Это не Елена, парень. Это дочь Икария, Пенелопа.

Одиссей поднял голову, когда Пенелопа приблизилась к возвышению, и его беседа с Агамемноном и Диомедом прервалась. Он едва ли мог оторвать от нее взгляд. Девушка уверенно пробиралась среди мужчин, а царевич был очарован красотой ее движений и идеальной симметрией спокойного лица. Он подумал, что если это и есть Елена, то стоило проделать все путешествие только для того, чтобы взглянуть на нее.

Когда Пенелопа добралась до возвышения, Одиссей встал и быстро расправил складки на своей не самой новой одежде.

— Тиндарей, репутация твоей дочери вполне заслужена, — сказал он и низко поклонился, однако был не в силах оторвать взгляда от умного и красивого лица девушки. — Неудивительно, что лучшие мужчины Греции собираются в Спарте.

Пенелопа уперла кулачки на бедра, склонила голову и нахмурилась, сдвинув ровные брови.

— К счастью, ум не является обязательным требованием для лучших людей Греции. Как хорошо, не правда ли? — спросила она, а затем, отмахнувшись от последнего претендента на руку Елены, повернулась к Тиндарею. — Дядя, твоя царица просит себя извинить. Она поручила мне сообщить тебе, что Елена вскоре появится здесь.

Царь кивнул.

— Снова не может найти нужное платье?

— Вероятно, у нее их слишком много, дядя, — ответила Пенелопа. — Но думаю, что выбранное ею платье подчеркивает ее лучшие черты.

— Отлично! Именно это хотят видеть мои гости.

— Может статься, ты не будешь так радоваться, когда она появится, — хитро улыбнулась Пенелопа. — Но все будет показано.

Она склонила голову и повернулась, что уйти.

— Пенелопа! — сурово сказал Икарий. — Я воспитывал тебя не для того, чтобы ты грубила незнакомцам. Возможно, в дальнейшем ты будешь менее резкой при обращении к царевичу Одиссею.

Так и не поворачиваясь, девушка сделала глубокий вдох и закрыла глаза.

— Простите, господин, — сказала она, хотя было не совсем ясно, перед кем она извиняется. Затем дочь Икария посмотрела снизу вверх на Одиссея и искренне добавила:

— Надеюсь, что вы не обиделись.

Одиссей все еще страдал от унижения, а страдания еще усиливались оттого, что эта женщина его привлекала.

— Потребуется несколько большее, чем твой слабый ум для того, чтобы меня оскорбить, — ответил он.

Пенелопа гневно посмотрела на него, развернулась и удалилась в толпу празднующих.

— Ты рассказывал про царя Приама, — напомнил Одиссей Агамемнону, но продолжал следить глазами за дочерью Икария в толпе рабов и воинов.

Агамемнон, который тоже смотрел на Пенелопу, кивнул и приложил палец к губам.

— Я уже вижу, что у нас одинаковые взгляды, Одиссей, поэтому доверюсь тебе. Но это новости не для всех ушей. Пока…

Вместе с Диомедом они тихими голосами объяснили Одиссею, что Троя требует дани со всех купцов, проплывающих по Эгейскому морю. А это — не только оскорбление всем грекам, но и угроза удушения торговли, от которой зависят и благодаря которой процветают греческие государства.

Одиссей осушил кубок.

— Так что вы предлагаете?

— Все, что необходимо для поддержания здесь мира, — скапал Диомед. — Мы обдумываем объединенный набег на Илион, землю вокруг Трои, чтобы разграбить пару городов-союзников Приама. Нужно что-то, что даст греческим государствам общую цель. Но необходимо, чтобы все греческие цари выступали на нашей стороне. Ведь иначе кто поведет их армии через Эгейское море, если дома все еще остаются враги? Эта встреча — идеальный шанс провести военный совет.

— Я всей душой за союз греческих государств, — заявил Одиссей. — Особенно, если это поможет сохранить мир между нами всеми. Но осуществление такой мысли на практике — совсем другое дело.

Остальные его больше не слушали. Вместо этого они смотрели мимо него на открытые порталы большого зала, где внезапно воцарилась тишина. Одиссей повернулся.

У входа стояли две женщины. Одна была высокой и стройной, с длинными черными волосами. На ее висках появилась седина, а несколько морщинок в уголках глаз указывали на возраст. Все собравшиеся воины смотрели бы на нее, привлеченные красотой властной и сильной женщины, если бы не ее молодая спутница.

Пришла Елена Спартанская.