Глава двенадцатая
Дворец Головинский – словно гробовина (гулок и темен). В спальне царского дядьки Алексея Григорьевича собрались князья Долгорукие: сиживали на кроватях, слонялись по комнатам – потерянные, сугорбые. Зазвенели бубенцы – и враз полегчало:
– Едут, едут… Владимировичи едут!
Вошли с мороза еще двое Долгоруких – Владимировичей: князь Василий (фельдмаршал) и брат его Миша (губернатор сибирский).
Маршал жезлом взмахнул – кровью брызнули рубины яркие:
– Званы были на совет семейный… Так вот мы!
Долгорукие заговорили:
– Государь-то плох. Выбирать престолу наследника надобно!
– И кого же вы избрать порешили?
Князь Алексей Григорьевич пальцем на потолок показал:
– Вот она!
А там, наверху, Катька…
И, показав на потолок, он к дверям поплелся:
– Его величество спроведую. А то Остерман, чтобы он сдох, извелся… Дежурит, будто пес на костях!
Подозрительно глядело на всех желтое бельмо фельдмаршала.
Нюхал табачок из кармана его братец Миша – озирался косо.
Дядька царев убрался, но остались его братья – Сергей да Иван Григорьевичи, здесь же и Василий Лукич был, а в уголочке приткнулся Ванька-куртизан (он больше помалкивал). Братья Григорьевичи и Лукич обступили братьев Владимировичей, заговорили так – слово в слово:
– Его величество опасен стал. А ежели дух испустит, надобно нам удержать в престолонаследницах княжку Катерину… Катьку нашу царицей сделать! Затем мы вас и звали. Что скажете?
Старики Владимировичи (обоим было 128 лет) ответили:
– Тому нельзя статься. Понеже Катька ваша с царем в супружестве не спряглась, а токмо обручена. И нам сие не по нраву покажется: мы уже Полтаву отгрохали, когда вашей Катьке еще и пупка не завязали… А вы хотите, чтобы соплячка та над нами да над Русью стояла? Нет, тому не бывать!
И так сказали они твердо. Тогда Григорьевичи всем скопом на стариков насели, а «маркиз» Лукич помогал им.
– Как тому не бывать? – кричали. – Ты в полку Преображенском подполковник, а князь Ванька – майором. И то учинить легко! Семеновцы тоже спорить не станут. Вспомни, как Екатерину Первую на престол подпихнули? Тогда тоже иные рыпались. Так их в окно бросили, и кто сел на престол? Катька и села… Так пущай будет на Руси Катерина вторая – из роду нашего!
– Да вы – одни на Руси, што ли? – сказал Михаил (губернатор).
– А коли канцлер Головкин и князь Дмитрий Голицын воспротивятся, – отвечали, – так мы их бить станем. Оно и получится!
Михаил Владимирович на это отвечал им:
– Что вы, робята, врете? Совсем вы уж заврались…
– Да как я полку своему объявлю такое? – поддержал брата фельдмаршал. – На штыках своих же солдат и мне, старику, помирать страшно… Неслыханное дело затеваете вы. Отступитесь!
Василий Лукич озлился, притопнул туфлей нарядной.
– Не хотите? – сказал. – Так мы и вас бить станем!
– Меня? Ах ты, гнида версальска… – И навис над буклями Лукича тяжелый жезл фельдмаршала. – Один раз вдарю, и никаких царей в башке не останется… Отступись, говорю я вам!
Долго еще спорили князья Григорьевичи, заодно с Лукичом, противу князей Владимировичей. Но честные старцы не сдавались на уговоры и говорили в ответ разумно:
– Даже если б ваша Катька и венчана была, то конжурацию такую принять опасно. Петр Первый Катьку Скавронскую при животе своем короновал… Как-никак, а она – царица законна!
С тем и уехали. Фельдмаршал, когда в санки садился, брату своему признался – с тоской и горечью:
– Мы вот с тобой, Миша, претим им. А, глядишь, государь-то поправится, Катька-дура и впрямь станет царицей на нашу шею. Тогда – держись: князь Алексей с братьями так разнесут кости наши, что и ворон их не сыщет!
– Зато мы правду сказали, – отвечал брат. – И несбыточно их в чудеса престольные не сманивали… Плюнем!
Тем дело не кончилось. Долгорукие дождались, когда из Лефортова дядька царя вернется. Алексей Григорьевич вернулся, стал плакать – мол, царь совсем худ, как быть? Катьку же – не поймешь, как и называть: то ли высочество, то ли величество?
Василий Лукич (он многих умнее был) сомневаться начал.
– Не пропасть бы нам, – говорил. – Может, оставим?
Но отец невесты окрысился на него.
– Чего оставлять-то? – кричал. – Престол – это тебе не ведро худое! Зарядил свое: оставим да оставим… Коли Катька на трон сядет, так тебе же, дураку, выгоды да прибытки станутся!
И вдруг… сказал Сергей Григорьевич слова тихие:
– Вот ежели бы государь духовную дал, по которой можно было бы Катьку законной наследницей считать…
– Верно! – поддакнул Иван Григорьевич. – Тогда бы небось и Владимировичи упрямиться не стали.
Брат их, Алексей Григорьевич, глаз с потолка не сводил.
– Эка забота! – сказал он. – Коли только за тем нужда стала, так мы таких духовных целый воз сейчас напишем… Ты, Лукич, грамотей славный – садись и пиши.
– Моей руки письмо коряво, – уклонился дипломат.
Завещание от имени царя написал князь Сергей Григорьевич. И копию тут же сняли.
– А теперь-то что же делать нам? – призадумался Лукич. – Надо, чтобы царь подписал. Иначе силы бумага не имеет. Фальшива!
– А вот царь подпишет – тогда и фальши не скажется.
Но князь Алексей Григорьевич стал руганью всех обливать:
– Еще чего! Жди, пока царь подпишет… Уж один-то лист мы сейчас сготовим… Где Ванька мой? Ты чего там в углу засел? Вылезай на свет божий. Ты под руку царя не раз уже писался… Выручай всех нас… Давай, милок. Во, перышко тебе! Макай его в чернила. Да покажи всем нам – как ты ловко за царя писаться умеешь…
Князь Иван, заплаканный, взял перо и одним махом вывел.
– Спрячьте, тятенька, фальшь эту, – отцу посоветовал. – А второй лист мне дайте. Может, царь и сам еще подпишет?
На том и разошлись.
* * *
Сын царевича Алексея, ненавистника иноземных новшеств, умирал во дворце Лефортовском, на слободе Немецкой. Рука умирающего императора лежала в руке вестфальского проходимца.
Остерман не покидал царя. Ничего не говорил – просто сидел.
Князь Иван Долгорукий ждал: может, уйдет барон?
Шуршала в кармане его кафтана бумага. Царем не подписанная.
Но Остерман никуда не вышел.
* * *
Пробили полночь часы в Лефортовских палатах.
Наступало 19 января 1730 года – день свадьбы.
Алексей Григорьевич сам измучился и сына измучил:
– Ванька, подсунь бумагу-то… Может, и наскребет как!
– Да не выходит Остерман, батюшка! Я и сам рад бы!
– Следи, следи, Ванька… Когда-нибудь-то он выйдет?
– Боюсь, батюшка, что никогда…
* * *
Петр Второй рывком поднялся с подушек на острых локтях.
Прохрипела страшная маска лица:
– Сани запрягайте – еду к сестре!
И упал на подушки…
Были при нем в этот момент только двое: Остерман – с непроницаемым козырьком на глазах и фаворит – с фальшивым завещанием в кармане…
Опять забили часы половина первого ночи.
Мужеское колено дома Романовых пресеклось навсегда.
Россия начинала жить без царя.