В церкви царил полумрак; был едва освещен небольшой неф, больше похожий на хлев, чем на храм. Печаль начинающегося дня едва ли вселяла что-то большее, чем меланхолия, из-за сумерек внутри. Данте увидел в глубине простой крест и грубый алтарь, пропитанный сыростью, и почувствовал себя странно. Он был словно незаконный посетитель, проникший украдкой, который хотел спрятаться от глаз Бога, скрытого меж теней. У входа еще один солдат графа спал на скамейке. Появление Франческо заставило его проснуться и вскочить в знак приветствия. При этом его оружие, спрятанное за поясом, ударилось о скамью. Данте настороженно наблюдал за этим. Он ощущал себя соучастником вооруженных людей в доме Бога, и храм казался лишь профанацией священного места. Данте погрузил пальцы в сосуд со святой водой и перекрестился с подлинной набожностью и надеждой.

Едва он начал осматриваться по сторонам, его взгляд и внимание привлек человек маленького роста, который шел по направлению к ним из дальней части нефа. Он слегка хромал, и его шаги ― на его ногах были грубые сандалии с деревянной подошвой ― звучали в унисон с дробью дождя, капли которого стучали о крышу. Подойдя ближе, он широко улыбнулся и отвесил поклон, который напомнил Данте преувеличенную учтивость хитреца Филиппоне из «бычьих сушилен». На этом человеке была черная мантия с капюшоном. Его уродливое и плохо побритое лицо отвратительным образом не соответствовало его фигуре и могло принадлежать скорее нищему, чем тюремщику или солдату. После выражения своего почтения, он заговорил, издавая запах дешевого вина. Иногда его нижняя губа дергалась, обнажая десны. Данте решил, что он должен быть либо пономарем, либо сторожем этой церкви, а точнее, этого здания, превратившегося в хранилище трупов, потому что, казалось, он чувствовал себя в своей тарелке, присматривая за мертвецами.

― Тела ждут вас, ― произнес он удовлетворенно.

Эти слова прозвучали неожиданно смешно, но не понравились Франческо. Он ответил сухо и резко:

― Что же они могут еще делать, как не ждать, дурак? Пойдем, посмотрим на тела!

Человек послушно указал рукой налево от них. Со своего места Данте рассмотрел блеск множества свечей, которые горели рядом с обычными приношениями прихожан. Они пошли к трупам, странный человек сопровождал их неровными шагами. Пройдя половину пути, Данте смог различить место, где положили одно из тел: импровизированный катафалк перед образами святых Прото и Ячинто. Образа представляли собой плохо раскрашенную и еще хуже сохранившуюся доску, изображающую жуткую смерть обоих мучеников. Свечи, которые кто-то зажег в честь святых, служили также для освещения мертвеца. Как сильная пощечина, встретила их вонь клоаки, которая усиливалась по мере приближения к телу. За три шага до него зловоние стало невыносимым. Всевозможные мошки нашли здесь почтенное убежище и, создавая прекрасный дом для себя, носились вокруг трупа. Данте остановился, поднял воротник плаща, чтобы защитить нос и рот, потом он посмотрел на Франческо: надменное лицо юноши тоже не могло сдержать гримасы отвращения. Как и поэт, он прикрыл лицо, потом оба двинулись дальше, вокруг них вились мошки. Спутники подошли к останкам.

Оказалось очень трудно сдержать тошноту. Не только из-за запаха, но и из-за вида трупа. Это был самый жуткий вид смерти. И поэт заранее знал, какую часть его текста использовали убийцы, спрашивая себя только, как они это сделали. Ответ перед его глазами был более ужасным и мерзким, чем любой вымышленный образ, который он мог бы себе представить. Несчастный, который невольно отдал свою жизнь для этой жуткой игры, был человеком непонятного возраста и комплекции: его фигура и одежда были полностью залеплены экскрементами. Авторы такой жестокости были великодушны в применении человеческих отбросов. Рот был открыт, руки связаны спереди таким плотным канатом, что он вонзался в запястья. К веревке был прикреплен, словно этикетка, грязный и сморщенный кусок пергамента. Не было необходимости читать его: Данте знал, что там написано. Тем не менее Франческо копчиком кинжала осторожно, с лицом, перекошенным от тошноты, перевернул этот лист. Стали видимы между пятнами навоза, следы чернил, которыми некто писал на листе. Не все фразы можно было прочитать, но все же многое поэт сумел различить:

Но худшее было написано на лице, засиженном мухами. Широко открытые глаза, устремленные в никуда, казалось, продолжают с ужасом следить за немилосердными действиями убийц. Рот тоже был чрезмерно широко открыт; возможно, он безуспешно пытался сделать вдох, который продлил бы ему жизнь, потому что убийцы жестоко наполнили его рот вонючими отходами. Поэт задрожал, представив жуткие мучения, смертельную и бессильную борьбу за последний вдох и одновременно вкус и запах этой грязи, заполнившей его горло. Шея была вспухшей, такой толстой, что сливалась с подбородком, и Данте подозревал с отвращением, каким было ее содержимое. Эти звери должны были найти способ, возможно, подходящий инструмент, как в жестоком убийстве Бертольдо де Корбинелли, чтобы все дальше и дальше заталкивать эту тошнотворную массу.

― Это отвратительно… ― пробормотал Данте, застигнутый врасплох.

― Это дерьмо, ― пояснил без необходимости мерзкий человечек в капюшоне, который неожиданно оказался слева от поэта. Поэт подумал о том, как такой тип выносит с открытым лицом вонь от трупа. ― Мне приказали, чтобы я оставил все, как было, поэтому мы их не помыли, ― пояснил он, волнуясь из-за возможных обвинений в небрежности.

― Закрой рот, ублюдок! ― закричал Франческо.

― Хорошо, ― сказал Данте тихо. ― Это жертва. Где убийцы?

Человечек указал пальцем в противоположную сторону центрального нефа церкви.

― Они ждут вас там, ― беззаботно и услужливо произнес он.

Взгляд, брошенный на него Франческо, имел такую силу и настолько был полон презрения, что мог убить без помощи оружия. Несмотря на комичность ситуации, Данте взывал к тому, чтобы они не забывали, в каком месте находятся, и усмирили свой гнев. Он не хотел добавлять дикое святотатство к своим заботам. Указанное место отличалось от предыдущего: ни образов, ни свечей, только грязный угол со старыми и ненужными церковными принадлежностями. Это было проявление презрения и различия в отношении к жертве и палачам. Как только они приблизились, Данте освободился от своей импровизированной маски, проверяя, пригоден ли воздух для дыхания, и увидел, что Франческо сделал то же самое. Два тела, нагие и исковерканные, были уложены на два временных катафалка. Они были чище, но покрыты ранами и сгустками засохшей крови. Однако они выглядели не менее ужасно: отражение бесчеловечных пыток.

Поэт подошел к телу, которое было ближе к нему. Это был человек среднего возраста со светлыми волосами. Поэт перекрестился, потому что демон мог скрываться поблизости от тех, кто был способен совершить то, что они только что видели. Руки этого человека были связаны за спиной, а потому его тело было странно согнуто, опрокинуто, скорчено в агонии. Раны, полученные во время жестокой пытки, и раздробленные кости сказали Данте, что смерть убийцы была очень похожа на смерть его жертвы. Рот мертвеца был широко открыт в безнадежной попытке вдохнуть. В этом жутком зеве были видны складки ткани. Его глаза также были открыты. Точнее говоря, открыты были веки; глазные яблоки были разорваны каким-то колющим предметом. Ослепленный и задушенный, он очистился от своего греха. Другое дело, была или нет его душа призвана Богом к себе после таких жестоких грехов. Данте присмотрелся к нему внимательнее и был изумлен тем, как распух его живот. Рискуя показаться занудным, ― ведь он всегда избегал подобных деталей ― поэт обратился к Франческо:

― Как?.. ― начал он неуверенно свой вопрос.

― Как они его убили? ― помог ему Франческо. ― Это казнь, которую люди Ландо позаимствовали у инквизиции. Рот преступника держат открытым с помощью железного «зевка» и льют туда воду до тех пор, пока он не лопнет…

― А эта ткань? ― спросил Данте потрясенно, указывая на края материи, которая была видна из его рта.

― Личное изобретение мучителей, ― ответил Франческо язвительно. ― Если воду лить под полотно, агония усиливается. Жидкость увлекает за собой ткань все дальше внутрь и не дает дышать. Полагаю, что в итоге происходит удушение, или жертва тонет в жидкости… Но в чем дело? Не стоит быть убийцей, ведь так?

Данте содрогнулся от описания пытки и слов Франческо. «Убийца, но одновременно сын Божий, сбившийся с пути или не…», ― подумал поэт, хотя большинству такие мысли было очень трудно принять. Рядом с ним снова расположился человечек в капюшоне, который молча соглашался.

― Хотя, ― продолжал Франческо, ― в данном случае этот метод не дал результата…

― Ты продолжаешь утверждать, что они ничего не сказали? ― спросил Данте, заинтригованный уверенностью Франческо. Ему казалось невозможным, что человек может вынести подобные страдания, не сказав ни слова своим мучителям. ― Как такое возможно?

― Посмотрите на второе тело, ― только и ответил он. Данте повернулся туда, где находился второй убийца. У него рот тоже был открыт, но он избежал участи, приведшей к смерти его товарища. Глаза его были двумя кроваво-красными шарами в глазницах. Он тоже был среднего возраста, с такой же бородой, только более темной. Они оба были хорошо сложены, как люди, привыкшие к физическому труду. У этого руки были помещены над головой, но неестественно перекручены, вывихнуты, одна из них была выгнута в локте в обратную сторону. Открытые раны, отметины от ударов и ожогов по всему телу выглядели незначительными клеймами в сравнении с глубоким разрезом, который шел от уха до уха. Через этот разрез из тела ушла жизнь. Данте посмотрел на Франческо; вопрошающее молчание, которое тот немедленно понял.

― Другой вид пытки, ― сказал он, указывая на вывернутые руки. ― Руки связывают сзади за спиной и медленно поднимают на дыбе, оставляя тело в подвешенном состоянии. Потом резко отпускают, тело падает с камнями, привязанными к ногам, но ноги до пола не достают. Говорят, что боль необыкновенно жестокая, а руки потом выглядят именно так. А когда палачи устают, то просто перерезают глотку преступнику.

― И этот тоже не сказал ни слова? ― спросил Данте с нескрываемой иронией.

― Посмотрите на его рот, ― ответил Франческо.

Быстро и без сомнений человечек в черной мантии сунул в рот мертвеца своего рода щипцы, которые позволили ему широко раздвинуть челюсти. Данте так же быстро и без колебаний, как и его спутник, наклонился над раскрытой глоткой.

― У них нет языка, ― сказал поэт; он выпрямился и пристально посмотрел на Франческо. ― Если они отрезали ему язык, как же они хотели, чтобы он заговорил?

― Они не отрезали ему язык, ― пояснил Франческо. ― Когда его поймали, он уже был искалечен. И если вы решитесь убрать ткань из глотки второго, то увидите, что у того тоже нет языка.

― Без языков… ― произнес поэт тихо, сопровождая свои слова спокойным смешком, словно понял шутку. ― Поэтому ты уверен, что они не сказали ни слова… ― пробормотал Данте изумленно.

― Они не умели писать, чтобы сделать хоть какое-то признание, ― продолжал Франческо. ― Так что, если бы люди барджелло знали то же, что знаем мы…

― Немые… ― пробормотал Данте, погружаясь в размышления.

Поэт, оставив в стороне прежние сомнения, с беспокойством дотронулся до рук мертвеца. Он развернул их и наклонился, чтобы изучить ладони.

― Святая Матерь Божья! ― тихо произнес он, почти шепотом.

Франческо заинтригованно следил за поэтом, тот одним прыжком оказался рядом с другим телом. С тем же беспокойством он перевернул мертвеца, но окоченение было сильным, и тело вернулось в исходное положение. Франческо пришел на помощь, они смогли перевернуть труп на бок. Так руки, связанные за спиной, оказались перед глазами. Поэт точно так же осмотрел эти руки и быстро повернулся к своему спутнику. ― У них голубые ногти, Франческо, ― сказал он дрожащим голосом. ― У обоих… Немые демоны с голубыми ногтями…

― Что вы сказали? ― спросил Франческо, напуганный действиями Данте.

― Они красильщики… ― пробормотал хромой.

― Закрой сейчас же свой отвратительный рот или, Боже мой, я клянусь, что!.. ― начал кричать Франческо, впадая в ярость, но Данте прервал его.

― Нет! Подожди, Франческо ― сказал он, усмиряя юношу, чтобы заговорить с хромым. ― Что ты сказал?

Тот сделал шаг назад, дрожа, испугавшись наказания или чего похуже.

― Что они, должно быть, красильщики… ― пробормотал человечек. ― Их ногти такого цвета, потому что они руками растягивают ткани, выбивают их, а потом наносят краску, которую используют…

Данте и Франческо неподвижно смотрели на него, понимая, что это означает. Первый произнес шепотом только: «Боже мой…» Второй яростно сжал кулаки, так что ногти вонзились в ладони.