Глава 20

Изабель в своем новом платье шафранового цвета, расшитом золотой нитью и украшенном драгоценными камнями, сшитом специально по случаю ее возвращения в Ирландию, была ослепительна. На пиру в большом зале в замке Килкенни, как графиня Ленстерская, она восседала в центре стола на высоком помосте. Ее супруг, Вильгельм, сидел рядом с ней, одетый в серебристый наряд, тот же, что был на нем в день свадьбы их дочери, с венцом на лбу. Более прозаично выглядел меч у его пояса — знак его желания и возможности защищать власть Изабель.

Пир был официальным празднованием их возвращения в Ленстер. Были приглашены все влиятельные лорды и созваны все вассалы, в том числе Гуго и Вальтер де Лейси из Мита и Филипп Прендергастский, муж сводной сестры Изабель, Матильды. Последняя приветствовала их с чрезмерным восторгом и наговорила Изабель массу комплиментов по поводу ее платья, но Изабель таким обращением было не купить. Зависть в глазах Матильды из-за платья хозяйки была естественна, понятна, а потому простительна, но от Изабель не укрылось то, как они с мужем рассматривали большой зал, словно мысленно составляли список того, что надеялись заполучить.

Хью де Лейси и Вильгельм встретились с глазу на глаз почти сразу же после приезда. Де Лейси был одним из самых влиятельных лордов в Ирландии, чуть ли не принцем в собственных владениях. Если бы он повел себя враждебно, для Маршалов это создало бы серьезные проблемы. Изабель была в восторге, когда увидела, что они с Вильгельмом смеются вместе, причем смеются искренне, от души, а значит, нашли общий язык. Далее за столом сидел племянник Вильгельма, Джек, но он не слишком веселился. Он пробыл сенешалем Ленстера три года, и Изабель подозревала, что вряд ли ему понравилось то, что Вильгельм сразу же после прибытия взял бразды правления в свои руки, а его отстранил от всех дел. Изабель сделала мысленную пометку, что в дальнейшем нужно будет пригладить взъерошенные перья. Джек был настоящим трудягой, он никогда не уставал и к тому же был цельной натурой, но в то же время он не был лишен тщеславия и наслаждался властью и известностью. Если бы он был законнорожденным Маршалом, он мог бы унаследовать английские владения семьи. Он говорил, что его никогда не волновало то, что эти земли отошли Вильгельму, но она подозревала, что это не совсем так.

Мейлир Фицгенри не удосужился объявиться, но это ни для кого не стало сюрпризом. Если бы он это сделал, ему пришлось бы как-то объяснять, почему он захватил земли к северо-западу от Килкенни, принадлежавшие Вильгельму. На требования вернуть их Мейлир не отвечал. Фицгенри оскорблял тех, кто жил во владениях Вильгельма, он мешал торговле и спаивал всех норманнских лордов и ирландских лордов, каких только мог найти, чтобы те поддержали его против того, что он называл «английским вторжением». Его действия были одной из причин, почему Изабель сидела сейчас в центре стола, роскошно одетая, как и положено внучке Дермота МакМурроу, короля Ленстера, и дочери Ричарда Стронгбау, легендарного завоевателя. Ее дочери и сыновья также присутствовали за столом; на сиденья тех, кому это было необходимо, были положены подушки. Они были подтверждением чистоты крови, того, что у Вильгельма в буквальном смысле хватало сил на то, чтобы управиться с Ленстером и сейчас, и в будущем, и не только она была великой владычицей, но и утроба ее не была бесплодна. Вальтер, как всегда, не мог усидеть на одном месте, но пока не сказал еще ничего невпопад или слишком громко. Ее дочери находились под неусыпным надзором нянек, но пока даже маленькая Ева вела себя прекрасно.

Епископ Оссорийский был совершенно ошеломлен тем, как быстро Гилберт схватывал латынь, и тем, как хорошо он знал писание и «Отче наш», и не поверхностно, а с глубоким пониманием. Он также был поражен тем, сколько житий святых знал Гилберт, начиная от праведных мучений святого Эдмунда и закапчивая более сомнительной историей о том, как святому Нуннану досаждали блохи, которые были изгнаны из постели святого, но после этого набросились на одно поле в Конноте, которое никто не решался с тех пор пересечь, опасаясь их укусов.

— Воистину христианское воспитание, — с улыбкой заметил епископ Изабель, — причем такое, когда знают, где можно посмеяться.

— Надеюсь, что так и есть, — пробормотала Изабель, — хотя, сказать по правде, в последнее время смеяться особенно не над чем, и иногда мне кажется, что наши невзгоды могут потягаться в количестве с блохами святого Нуннана.

Епископ вытер губы салфеткой.

— Я уверен, что с Божьей помощью у вас с мужем хватит сил преодолеть их все. По крайней мере, именно такой вывод я могу сделать на основе увиденного, — он понизил голос так, чтобы их не услышал больше никто за столом, и, бросив краткий, но красноречивый взгляд в сторону Филиппа Прендергаста и рыцаря, сидящего рядом с ним, Дэвида де Роше, который развалился в своем кресле со скучающим видом, попивая вино, добавил: — Вы должны поставить на место этих нормандских лордов, считающих Ленстер своим. Они думают, что сделаны из другого теста, чем те, кто приехал сюда недавно. Почему они должны поддерживать выскочку вроде вашего мужа? Что такого они смогут получить, чего не даст им Мейлир Фицгенри?

У Изабель от негодования перехватило дыхание, но епископ быстро предостерегающе поднял указательный палец:

— Успокойтесь, миледи, я лишь передаю то, что слышал. Я же считаю, что со временем вы обретете союзников, и вы хорошо начали. Сегодня люди собрались здесь, чтобы взглянуть на вас и оценить ваши возможности. Они должны быть верны Ричарду Стронгбау и его потомкам. Вы клей, который держит их вместе. Я уверен, что без вас все это быстро развалилось бы.

— Я прошу прощения, у вас есть полное право говорить прямо, и я ценю вашу честность, — извинилась Изабель. — У моего мужа, может быть, превосходное чувство юмора, и к тому же он человек открытый, но люди не должны путать эти черты со слабостью. У него стальная воля, а опыт, обретенный на поле боя и в палатах советов равен, если не превышает, искушенность тех, кто чернит его. Его люди готовы драться за него до последней капли крови. Я не думаю, что Мейлир Фицгенри когда-нибудь будет способен снискать чье-то уважение такими качествами.

Епископ потянулся к своему кубку.

— Может, вы и правы, миледи, но все же вам следует быть осторожной. Преимущество Мейлира Фицгенри состоит в том, что он был в свите вашего отца молодым искателем приключений, когда тот закладывал основы того, что здесь есть сейчас. Фицгенри не трусит в бою — он высек свою известность мечом и уважаем за это. Конечно, — задумчиво добавил епископ, — не всем по душе его надменность и высокомерие. Он подчиняется только королю, а свою власть использует, чтобы выстилать мягкими перышками собственное гнездо, — он взглянул на нее в упор: — Если ваш муж собирается взять здесь власть в свои руки, ему нужно будет доказать, что он действительно так легко завоевывает сердца людей, как об этом рассказывают, а вы должны до конца играть роль дочери Стронгбау.

Изабель склонила голову, чтобы показать, что принимает его совет.

— Это не роль, — тихо сказала она, обводя взглядом большой зал. — Это я сама.

Когда они возвращались в свои покои, Вильгельм был очень разгорячен. Он отпустил оруженосцев и женщин Изабель и уселся на кровать, чтобы снять обувь. Его туфли были из мягчайшей кожи с позолоченным клеймом в виде герба Маршалов — львом, с застежками из слоновой кости и шнурками из золотой тесьмы. Он посмотрел на них, ухмыльнулся, покачал головой и поставил их на пол рядом со своими старыми, крепкими, ничем не украшенными сапогами из телячьей кожи, которые порядком износились и повторяли форму его ступней, а потому были в десять раз удобнее.

Он повернулся, чтобы взглянуть через плечо на Изабель:

— Хью де Лейси готов написать королю Иоанну жалобу на порядки, заведенные в Ирландии Мейлиром Фицгенри и отстаивать мои интересы в вопросе захваченных земель.

— Отличные новости, — согласилась Изабель. — Многое должно стать проще, если мы залучим Гуго де Лейси в союзники.

Вильгельм кивнул:

— Де Лейси возмущен поведением короля Иоанна и Мейлира гораздо больше, чем моим вторжением. Мы природные союзники. Ну и, разумеется, есть ты… дочь Стронгбау.

Изабель сияла с головы золотистую ленту, расшитую драгоценными камнями, и золотые кольца с концов кос и сложила их в покрытые эмалью шкатулки.

— А ты подпишешь это письмо к королю? — недоверчиво спросила она.

— Это было бы открытым вызовом, а я этого делать не хочу. Дипломатия прежде всего. Иоанн и так поймет смысл этого письма. Он увидит, что у нас есть поддержка наиболее влиятельных ирландских лордов, и для этого нам не нужно бросать доказательства прямо ему в лицо. Тут все тоньше…

Изабель села и, взяв свой роговой гребень, принялась расчесывать распущенные волосы.

— Ради блага наших сыновей нам нужно надеяться, что и Иоанн сочтет это достаточно дипломатичным и деликатным, — произнесла она чуть более язвительно, чем хотела. После того, как Вильгельм в Стригиле принял решение отослать Ричарда к королю, их отношения до сих пор не наладились. Это продолжало быть поводом для конфликтов. Ни один не просил прощения, и ни один другого не простил. Он ничего не ответил ей сейчас, но она почувствовала его раздражение и испытала миг бесплодного триумфа.

Он освободил свои пальцы от золотых колец, отстегнул резную брошь и снял серебристую одежду. Он развязывал рубашку, когда в дверь постучали.

— Милорд, миледи, прибыл гонец из Англии, — раздался из-за двери голос Осберта.

Подойдя к двери, Вильгельм открыл ее перед Осбертом и Хьювилом де Рисом, сыном старшего конюха Вильгельма и одним из его наиболее доверенных гонцов. Начинался дождь, и на шерстяном плаще Хьювила при свете факелов блестели крупные капли. Вильгельм пригласил их войти. Хьювил поприветствовал Вильгельма должным образом, а затем, порывшись в своей дорожной сумке, извлек из нее свиток пергамента. Под ней болталась на шелковом шнурке до боли знакомая королевская печать.

— Ты знаешь, о чем там говорится? — спросил Вильгельм.

Хьювил отрицательно покачал головой:

— Нет, милорд. Королевский гонец привез его в Кавершам, и я выехал оттуда неделю назад.

— Тогда нет смысла тебя задерживать. Ступай и найди себе еды и постель.

Хьювил, откланявшись, ушел. Изабель глядела на письмо так, будто оно было ядовитым. Она с ужасом думала о том, что с их сыновьями что-то случилось.

— Если бы там было что-то про Вилли или Ричарда, Хьювил бы знал, — сказал Вильгельм, словно прочитав ее мысли.

Ее это не убедило:

— Ты не можешь знать наверняка.

Вильгельм передал письмо Осберту.

— Читай, — велел он.

Осберт плохо видел при свете свечей. Он сощурился, поднеся письмо ближе к лицу, потом отвел его подальше, а потом принялся, наконец, читать несколько сбивчиво от выпитого на празднике вина. С растущим беспокойством Вильгельм и Изабель слушали, как письмо Иоанна лишало их всех наград и привилегий, полученных благодаря его бесконечной королевской щедрости, которые они принимали как должное: управление Глостерским замком, должность шерифа Глостера для Вильгельма, замок Кардиган, распоряжение Динским лесом и замком святого Бриавеля. Различные награды и таможенные привилегии…

Голос казначея стих. Наступила мертвая тишина. Он виновато взглянул на Вильгельма.

— Мне жаль, милорд, — он подавил винную отрыжку. — Могу я еще чем-нибудь вам помочь?

— Нет, — вяло ответил Вильгельм. — Иди спать. Ты понадобишься мне утром с ясной головой. Давай, давай, ступай, — добавил он, поскольку Осберт замешкался.

Когда казначей, откланявшись, вышел, Вильгельм бросил письмо на дорожный сундук. Он сел на кровать и обхватил голову руками.

— Господи Иисусе, — пробормотал он.

Изабель стояла, пригвожденная к месту этим ужасным перечислением. Она испытала облегчение, оттого что в документе ничего не говорилось о Вилли и Ричарде, но содержание письма поразило ее. Она начинала закипать от ярости. Если он мог такое сделать с их имуществом, какой же вред он мог причинить их сыновьям?

— Он наказывает нас за приезд в Ирландию, — она чувствовала себя так, будто зима сковала льдом ее кровь.

— Более того, — без выражения сказал он, — он наказывает меня за то, что я осмелился ради наших земель в Нормандии принести присягу вассала Филиппу, и за мой отказ сопровождать его в Пуату. Он изливает свою желчь и одновременно преподает нам урок.

— Мы не можем спустить ему это, — она сложила руки на груди. — Это… это как изнасилование.

— Взгляни, что произошло с Ранулфом Честерским и что происходит с Вильгельмом де Брозом. Могло бы быть гораздо хуже, — он снял рубашку. — Иоанн не хочет, чтобы я был в Ирландии. Он сделает все, что в его власти, чтобы удалить меня отсюда. А еще он зол, так что если ему попутно удастся нанести мне несколько ударов в спину, ему это только доставит удовольствие.

Он бессознательно напрягся, так что проступили мышцы:

— Все достаточно серьезно. Я ставлю на то, что я ему нужен и у него хватит ума, не завести дело слишком далеко.

— Это страшный риск, особенно если учесть, что он держит Вилли и Ричарда в заложниках, — вздрогнула Изабель.

— А чего ты от меня хочешь? Куда бы мы ни повернули, канал узкий и весь в острых камнях, — он продолжал мрачно и методично раздеваться.

— Господи Всемогущий, я не понимаю, как ты можешь в такой ситуации сохранять спокойствие! — воскликнула она. — Как будто это то же самое, что долгоносики, забравшиеся в сыр!

Он поднял на нее глаза:

— А как еще ты можешь управлять кораблем в шторм, особенно если корабль уже старый и протекает и ты не знаешь, где тихая гавань? Если я брошу руль и начну в панике махать руками вместе с остальными членами команды, мы все пойдем ко дну… причем быстро.

От его взгляда у Изабель перехватило дыхание, в груди сделалось больно, ком встал в горле. Это ее он называл своей «тихой гаванью» с момента их свадьбы. Возвращался ли он с поля боя или с места политических баталий, она всегда была его убежищем, точкой покоя в непрерывно меняющемся мире, пока более страшные, чем все предыдущие, шторм камня на камне не оставил от ее береговых укреплений.

Повернувшись ближе к свече, она пыталась развязать шелковую шнуровку на боку платья, но узел был слишком тугим, а из-за слез, стоявших в глазах, она не могла рассмотреть, как его подцепить. Она тихонько застонала от напряжения, звук был похож на всхлип.

Без единого слова Вильгельм развернул ее лицом к себе, мягко отвел ее руки от узла и сам склонился над ним. У него все еще было острое зрение, а глаза Изабель уже не так зорки, как прежде, ей стало тяжелее выполнять мелкую работу. Он подцепил узел ловко и аккуратно, как вышивальщица, и ее просто завораживала работа его мышц и сухожилий, пока он пытался развязать узел, очерченные линии вен на его кистях, то, что волосы на его запястьях и руках были того же золотисто-коричневого цвета, что и в молодости. Ее дыхание сделалось частым от внезапно охватившего ее желания. Они уже очень давно не спали вместе. Даже до того как между ними разверзлась эта пропасть, их занятия любовью стали чем-то обыденным — больше для ощущения безопасности и успокоения, как что-то само собой разумеющееся. А сейчас она вдруг ощутила тяжесть в бедрах и возбуждение.

— Готово, — сообщил он, развязав узел и аккуратно разведя в стороны концы шелковой шнуровки.

Она взглянула на него из-под ресниц, схватила его правую руку, руку, которая так часто сжимала меч и сплела его пальцы со своими.

— А с другой стороны?

— Там нет узла.

— И правда нет, — она взглянула ему прямо в глаза и облизала губы. Он зачарованно освободил второй зашнурованный бок и просунул руку под платье. Изабель легонько вздрогнула от удовольствия, ощутив прикосновение его теплой ладони. Он повел руку выше по ее телу, пока не дошел до груди, и она охнула. Потянув за концы завязок ее сорочки, он развязал ее.

— Сколько еще узлов нужно распутать, чтобы добраться до тебя? — спросил он с улыбкой.

— Я открыта, — дрожа, рассмеялась Изабель. Его прикосновения были медленными и неторопливыми. Изабель потянулась к завязкам его штанов. — Хотя у тебя и самого есть, что распутывать.

— Тогда я позволю тебе этим заняться, — ответил он убаюкивающим голосом и поцеловал ее, запустив пальцы ей в волосы. Подтолкнув ее к постели, он стащил с нее шафрановое платье графини Ленстерской и нижнюю сорочку, тоньше вздоха.

— И снова узлы, — еле слышно прошептал он, распуская завязки на ее панталонах и стягивая их медленно вниз. Потом он сбросил свои штаны и обнял ее. Изабель обвилась вокруг него, охваченная желанием, стараясь удержать это мгновение, чтобы оно длилось и длилось, ведомая голодом, накопившимся в ней за время воздержания. Когда у них столько всего отняли, ей хотелось воткнуть в землю свой флаг и назвать эту землю своей. Если не здесь, в их собственной спальне в сердце их замка, где же еще они могли быть сильны?

На пике наслаждения она замерла, пораженная тем, насколько оно было всепоглощающим, она обхватила его крестец и глотала его снова и снова. Он зарычал, уткнувшись ей в шею, и она почувствовала, как он сжался и отпустил себя внутри нее. То, что они достигли оргазма одновременно, было хорошим знаком.

— Боже, награди нас еще одним ребенком, — выдохнула она, приходя в себя. — Ребенком, который привяжет к нам ирландских лордов и станет доказательством того, что кровь Стронгбау живет.

— А разве наши остальные дети не являются доказательством этого? — тяжело дыша, спросил Вильгельм, когда обрел дар речи, его тело было все еще крепко сжато ее бедрами.

— Да, но все они родились в других местах, — она нежно гладила его лицо, но ее голос был полон ярости. — А этот родится на ирландской земле.