Глава 9

Свежим, зеленым, пробужденным пением птиц весенним утром, Изабель и Аойфа ехали из Стригильского цистерцианского аббатства в Тинтерн, притаившийся на дне Ангиддийской долины у излучины реки Ви. Крытая повозка катилась не торопясь, им не нужно было спешить. На поздних сроках беременности Изабель была уже не так проворна, а Аойфе нездоровилось вот уже несколько недель: у нее опухли ноги, и при всякой физической нагрузке начиналась одышка. Однако сегодня у нее нашлись силы для этой прогулки, их даже хватило на то, чтобы поворчать: подушки в повозке оказались недостаточно пышными и удобными.

Вилли, Ричард и Махельт резво скакали на своих пони туда-сюда, покрывая расстояние в пять раз большее, чем путь повозки, потому что они то и дело съезжали в лес по обеим сторонам дороги вслед за собаками. Вспугнутые голуби на неокрепших крыльях устремлялись к небу, а зайцы убегали от них похожими на молнии зигзагами, так что у детей не оставалось ни малейшей надежды поймать их, но преследовать было весело. Рыцарь Вильгельма Эстас де Бертремон внимательно следил за ними, но не вмешивался. Дорога в Тинтерн была спокойной, и вряд ли им грозила опасность. Младшие дети: Гилберт, Вальтер и годовалая Белла — ехали в повозке с Изабель, Аойфой и своими няньками и почти всю дорогу играли в ладушки и слушали простые песенки.

Когда они подъехали к аббатству, Аойфа взглянула на Изабель, надув губы.

— Поверить не могу, что ты собираешься уехать в Нормандию сразу после рождения ребенка, — кисло сказала она. — Твой муж снова будет на службе у короля и, скорее всего, снова уедет. Я не таскалась за вашим отцом, когда ему нужно было служить королю. Я вас с братом по чужеземью не возила.

С тех пор как они вернулись в Стригил, этот разговор повторялся уже несколько раз с незначительными различиями. Изабель старалась впускать это в одно ухо и выпускать из другого, и до определенной степени она в этом преуспела, поскольку на последних месяцах беременности она становилась очень миролюбивой и нераздражительной. Однако настырность матери была способна пробить брешь в ее защите.

— Лонгевиль — это мой дом в Нормандии, — устало сказала она. — Я с детьми не буду жить в каком-то походном шатре. Мы будем в замке, который гораздо больше, чем Стригильский.

Она заскрипела зубами, потому что только что нарушила данное самой себе обещание не поднимать эту тему. Вильгельм находился при дворе и должен был помочь королю добраться до Нормандии, чтобы разобраться с заговором, который замышляли король Филипп французский и принц Артур.

Аойфа всплеснула руками.

— Ну, тогда поезжай! — воскликнула она с пафосом. — Я вижу, как много это для тебя значит! Что я в сравнении с этим?

— Мама…

— Нет, — Аойфа усадила Беллу себе на колени и принялась играть с золотистыми кудрями, выбивавшимися из-под льняного детского чепчика. — Ты прожила без меня большую часть своей жизни, так почему бы тебе вообще не выкинуть Ирландию из головы и не сосредоточиться на Нормандии и всем нормандском? Я заметила, что ты убрала свое шафрановое платье.

Изабель изо всех сил старалась сдерживаться, а чувство вины вгрызалось в нее все глубже.

— Это потому что оно слишком теплое для лета. Как только я вернусь в Ленстер, я снова его достану.

— И когда это случиться? Еще через десять лет? От меня к тому времени останутся только кости, лежащие в земле.

Изабель молилась, чтобы Бог даровал ей терпение, чувствуя, что ее разрывают на части. Ребенок внутри ее отчаянно толкался, словно чувствуя ее напряжение. И оттого, что ее мать была права, легче не становилось. Хотя Вильгельм и начал обосновываться в Ленстере и все выглядело так, будто он собирается сделать его своим главным домом, он не мог находиться в трех местах одновременно и, выбирая между Нормандией, Англией и Ирландией, был вынужден отодвигать Ирландию назад. Еще один приезд сюда казался не ближе точки на горизонте, и они с Аойфой обе знали это.

В Тинтерне их тепло приветствовал аббат Юдо. Предок Изабель основал это аббатство семьдесят лет назад, и де Клеры всегда были его щедрыми покровителями. Вильгельм просил монахов из Тинтерна переселиться в его новое аббатство в Воу в Ирландии, и в сундуки Тинтерна потек новый поток даров, подношений и пожертвований.

Старшие дети, вымотавшиеся за время поездки и знавшие, чего ожидать, вели себя спокойно. Из младших Вальтер не терял присутствия духа в любой ситуации и всегда оставался спокойным, а Гилберту нравились церкви, и он был слишком поглощен происходившим вокруг, чтобы шалить. Только Белла сорвала всю церемонию, раскричавшись так, что ее нельзя было унять, пока няня не унесла ее к пруду с рыбами, чтобы покормить их хлебом и отвлечь ее.

Изабель, Аойфа и дети посетили вечернюю службу в церкви, и Изабель предложила подношение в виде двух мер серебра — одну для аббатства, а другую для раздачи бедным.

— Я бы не возражала против того, чтобы мой прах упокоился здесь, когда придет мой черед, — сказала Аойфа, когда они с Изабель шли вслед за священником вдоль нефа. — Здесь так спокойно.

Она смотрела, как Махельт шагает, пытаясь не наступать на границы каменных плит в полу, прядь густых медно-каштановых волос подпрыгивает у ее щеки в такт шагам.

Изабель с удивлением взглянула на мать. Аойфа обычно бывала противоречивой, эгоистичной и властной, и, когда проступала другая сторона ее натуры, это было как внезапный проблеск солнца, выхвативший красоту из лап темноты.

— Ты предпочла бы лежать со своими родственниками по мужу, а не по крови? — спросила она, не веря своим ушам.

Аойфа погладила свои четки большим пальцем.

— Твои дедушка с бабушкой лежат в Фирнсе, но мне это место никогда не нравилось. Не люблю тамошнего епископа. Твой отец и брат в Дублине, но, раз уж мне никогда не спалось спокойно рядом с ним, пока он был жив, я бы не хотела лежать с ним до скончания веков, после того как умру. Здесь все такое безмятежное, и я знаю, что не останусь одна. Ты будешь часто сюда приезжать, а в Фирнс или Дублин не будешь. Мне приятно думать о том, что мои внуки когда-нибудь смогут коснуться руками моей могилы, а после них и их дети тоже.

Изабель открыла рот и снова его захлопнула. Ее матери хватило такта не сказать о том, что ей приятно еще и то, что Изабель когда-нибудь окажется в Тинтерне, а потом и кто-то из ее детей. Аойфа утверждала место своего захоронения в «матриархальном похоронном плане». Изабель подозревала, что у ее матери есть на уме еще одно соображение, которого она не высказывает вслух: так или иначе, в конце концов ее дочь окажется рядом с ней навсегда.

Месяц спустя, несмотря на приближение лета, стояла ненастная погода. Дождь укутывал болота нескончаемым серым покрывалом, а река Ви, пенившаяся у подножий скал под замком Стригил, была бурной, точно море.

Вильгельм поднял плечи, пытаясь спрятаться от непрекращающегося дождя, и, сопровождаемый Джеком Маршалом, Жаном Дэрли и Ральфом Блэтом, не отстававшими от него ни на шаг, поспешил к дальнему временному строению, где разношерстная группа мужчин, укрывшись от непогоды под кровлей бревенчатого склада, ожидала разговора с Маршалом. Вильгельм три дня назад вернулся из королевского дворца, но в течение недели должен был отправиться в Портсмут, чтобы снова присоединиться к королю, который собирался пересечь море и отправиться в Нормандию, чтобы разобраться со своим племянником и Филиппом французским. Вильгельму нужны были солдаты, и, хотя он планировал нанять основную массу людей в Нормандии, ему хотелось пополнить их ряды валлийскими и ирландскими наемниками. Последние были неукротимы, и их излюбленным оружием были топоры, а валлийские лучники из Гвента всегда получали свою плату заслуженно.

— Ты уже отсеял кого-то? — спросил он, и Джек кивнул.

— Я избавился от одного, который оказался утонченным, как кусок рождественской солонины, и еще от одного, о котором в городе ходит дурная слава. Говорят, что он любит брать то, что плохо лежит. Я подумал, что вы таких не взяли бы, и велел им паковать вещи. Много других найдется на их место.

Как Вильгельм и предполагал, люди, ожидавшие его решения, были крепкими орешками; там были те, кого можно было назвать солью земли, а были и те, кого не назовешь иначе, как навозом. Были изгнанные из родных сел и деревень, были младшие сыновья, которые для своих родных были лишними голодными ртами, старики с жаждой приключений в крови, те, кто вернулся из крестовых походов и не нашел себе занятия в мирной жизни. Вильгельма в первую очередь интересовали последние, поскольку они знали, чего ждать, и были крепче тех, кто придет прямо из деревни, от плуга, кто впервые оставит семью, и родные края, и привычную жизнь. Он оставил тех, кто заботился о своем оружии, и отказал тем, кому было все равно. Он принял мужчин в возрасте, которые умели читать и хорошо говорили по-французски, и совсем молоденьких, которые почти не умели сражаться, но зато могли разогнать лошадь до скорости молнии и удержаться в седле. Среди солдат всегда нужны и мудрые люди, и быстрые гонцы, и он послал паренька в конюшни, чтобы его причислили к отряду Риса, его старшего конюха.

Довольный своим выбором, Вильгельм вкратце описал людям то, чего им стоит ожидать от него и чего он ожидает от них, и оставил их на попечение Ральфа.

— Мы сделаем новый набор в Нормандии, — сказал он, подставляя голову под косой дождь и направляясь к главному залу. — Я не сомневаюсь, что четверть из них изменит свои намерения, когда завидит море.

Жан ухмыльнулся:

— А вы, милорд?

Вильгельм мрачно рассмеялся этой шутке, его страх перед новым морским путешествием через Узкое морс уменьшился после того, как он едва не утонул в Ирландском. Если ему и суждено погибнуть на корабле, это не имело значения. После того как он встретился лицом к лицу со своими демонами и выжил, он стал увереннее в себе, хотя вряд ли морская болезнь будет меньше одолевать его.

В зале Изабель не было. Он возвел лестницы к верхним покоям, первые из которых, примыкавшие к общим спальням, превратились во владения Аойфы, хотя раньше принадлежали ему и Изабель. Там часто сидели за шитьем женщины, и он знал, что сегодня они не станут далеко отходить от очага.

Изабель сидела у постели матери и вышивала на пяльцах. Аойфа была полностью одета, но лежала на кровати поверх покрывала; целая армия разноцветных подушек и валиков громоздилась за ее спиной. Ее ноги были укрыты ирландским пледом. Бледное лицо было цвета воска, под глазами залегли серые тени, а губы посинели.

— Ветер дует с запада? — спросила она. Ее грудь тяжело вздымалась — очевидно, и речь, и дыхание давались ей с трудом.

— Совершенно верно, мадам, — Вильгельм протянул свой плащ одной из служанок жены и подошел к постели. — Вам сегодня нездоровится?

Он быстро взглянул на Изабель, которая тихонько покачала головой. Он знал, что сегодня утром Аойфа утверждала, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы присутствовать на утренней службе, но у нее никогда нельзя было точно понять, говорит она правду или делает вид.

— Приятно знать, что это ирландский ветер. Когда я проснулась на рассвете, мне казалось, я чувствую запах лугов дома.

— Это запах валлийских холмов, — сказал Вильгельм.

— Ха, я знала, что ты станешь спорить даже с больной женщиной, — сказала Аойфа, махнув на него рукой и горько улыбнувшись; она старалась показать, что с ней почти все в порядке. — Я знают, как пахнет в Килкенни, и не поверю никому, кто станет со мной спорить.

— В таком случае, — сказал Вильгельм, — прошу прощения. Я ошибся.

Ее взгляд сделался тяжелее, хотя искорки любопытства в нем остались.

— Ты хороший придворный, язык у тебя подвешен почти так же хорошо, как у ирландских бардов, но меня этим не купишь.

Воздух свистел и хрипел в ее легких, как будто они были парой изношенных мехов.

Вильгельм поднял брови:

— Что ж, я надеюсь, что мое сходство с ирландскими бардами не порождает презрения ко мне.

Она прищурилась, гладя на него.

— Моей дочери лучше знать, что это порождает, — сказала она, бросив взгляд на большой живот Изабель, и чуть помолчала, чтобы выровнять дыхание. — Ты скоро отплываешь в Нормандию, милорд.

— И что, миледи?

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что не забудешь Ленстер, даже когда твое сердце будет привязано к другим землям. Ленстер — это наследство моей дочери, и я не позволю тебе швырнуть его собакам, — она снова замолчала, чтобы перевести дух, и Изабель озабоченно положила ладонь на ее руку.

— Я не забуду, — ответил Вильгельм. — Клянусь честью рыцаря, что никаким волкам не дам вырвать его у меня из рук или из рук вашей дочери.

Аойфа коротко кивнула.

— Сдержи свое слово, и будь ты проклят, если нарушишь его, — помолчав, она указала на ставни. — Откройте их. Я хочу послушать дождь.

Изабель снился сон о том, как они пересекали море на пути в Ирландию. Им нужно было отвезти домой Аойфу, но в корабле появилась пробоина, и, несмотря на то что все вычерпывали воду, как сумасшедшие, ковшами, горшками, кувшинами, а рыцари даже своими шлемами, вода продолжала подниматься. Вильгельма нигде не было, но, взглянув вниз, Изабель увидела, что в одной руке она держит его окровавленный меч, а в другой череп, которым вычерпывает воду. Ее мать, сидевшая над ними всеми на троне, кричала, как ведьма-банши, что приближаются волки, которые разорвут их всех.

Она проснулась с громким криком, вся в холодном поту, сердце бешено колотилось. Образы из сна были столь явными, будто все происходило сейчас с ней в этой комнате. Она отошла прилечь, подремать, совсем ненадолго, оставив мать под присмотром женщин, но, судя по тому, как изменилось освещение комнаты, прошло несколько часов.

Боль пронзила ее поясницу и низ живота. Взглянув вниз, она с ужасом обнаружила, что ее платье и покрывало промокли и воды продолжают отходить. Живот от схваток сделался тугим, как барабан. На ее крик из другой комнаты прибежала Сибилла, жена Жана Дэрли, и, бросив беглый взгляд на Изабель, позвала на помощь и послала за повитухами.

— Слишком рано! — выдохнула Изабель Сибилле, когда та вернулась, и крепко сжала ее руку. — Господи Боже и святая Маргарита, еще слишком рано!

Схватки следовали одна за другой, быстрые и яростные, как штормовые волны. Повивальные бабки проворно помогали, а дождь снаружи так и не прекращался, словно снова наступил потоп. Тело Изабель превратилось в инструмент для извлечения боли, оно было растянутым и вздыбленным, мелодия становилась все выше и выше, пока ей не начало казаться, что она умирает от боли. Плача, вцепившись руками в женщин, она стонала и тужилась, тужилась, скрежеща зубами, со связками, готовыми разорваться от напряжения у нее в горле, пока повитухи не велели ей перестать тужиться, потому что показалась головка. Ее бедра расслабились, промежность залило липкой влагой, и повивальная бабка поднесла к ее лицу сморщенное, окровавленное существо, которое издавало слабые, попискивающие звуки, но было, хвала Господу, живо.

— Девочка, — сообщила повитуха, освобождая рот и нос девочки от слизи, оборачивая ее теплым полотенцем, и, не перерезав пуповины, отдавая ее в руки матери. — Маленькая, но выживет.

Изабель взглянула в вытянутое, похожее на кошачью мордочку, личико своей малышки. По ее подсчетам, ее новорожденная дочка появилась на свет недели на три раньше положенного срока, она, скорее всего, была зачата прошлой осенью, после возвращения Вильгельма из Англии, перед тем как они отплыли в Ленстер.

Она ласково нашептывала что-то малышке, а та в ответ раскрыла глаза и нахмурила свое уже испещренное морщинами личико, отчего Изабель улыбнулась, а потом тоже нахмурилась. Ее сон и преждевременные роды явно были знаком свыше, и, хотя она не могла понять, каким именно, это точно было предостережением.

В ту ночь дождь прекратился, а Аойфа умерла. Отец Вальтер выслушал ее исповедь после всенощной, когда стало ясно, что, если чуда не случится, она не доживет до утра. Аойфа дожила до момента, когда смогла взять на руки свою новорожденную внучку Сайбайру, и Изабель, слабая после родов, подошла к постели матери, чтобы подержать ее за руку и помолиться вместе с ней в ее последние минуты. Собравшись с силами, Аойфа прошептала:

— Берегись волков.

Эти слова словно просочились в кровь Изабель, как тающий лед, и, когда отлетел последний вздох матери, ее дочь забила такая сильная дрожь, что она не могла унять стук зубов. Озабоченно шепча что-то, женщины отвели ее обратно в постель, укутали теплыми покрывалами, согретыми горячими камнями, завернутыми в шерстяные пеленки, и дали ей выпить обжигающе-горячего говяжьего бульона. Она медленно порозовела, и тепло расплылось по ее телу, но в самом сердце Изабель по-прежнему слышала отзвуки страха и ощущала смесь вины, дурных предчувствий и боли утраты.

На долю Вильгельма выпало сопровождать гроб с телом Аойфы в Тинтерн для погребения и заниматься похоронами. Роды были недолгими, но Изабель потеряла много крови, и после родов тоже, поэтому она осталась в своих покоях, пила питательные отвары, чтобы восстановить силы, да и немыслимо было для женщины, все еще кровящей после рождения дитя, войти в церковь.

Махельт заняла место своей матери в процессии и торжественно зажигала свечи, ее семилетняя серьезность одновременно изумляла и трогала. Вильгельм пытался не думать о том, что для нее это было подготовкой к будущему. Его старшие сыновья тоже исполнили свои роли как мужчины в семье, а не как маленькие мальчики. Вильгельм поправлял их, когда они раздавали милостыню людям, следовавшим за процессией в надежде на подаяние. Вилли было одиннадцать, Ричарду почти десять. Еще несколько лет — и их нужно будет отсылать в чужой дом учиться на оруженосцев. Куда уходит время?

Стоя за стенами аббатства, он смотрел, как тени от облаков пролетают над долиной, и аббатство то накрывается тенью, то купается в золотом солнечном свете.

Махельт встала рядом с ним и проскользнула своей маленькой ручкой в его.

— Ей тут будет хорошо, — сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.

— Да, — ответил он, легко погладив ее пальчики. — По крайней мере, лучше, чем где бы то ни было.