Когда я вернулся к себе, то дом казался покинутым. Внезапно я понял, как редко мне доводилось оказываться здесь в дневное время. Я чувствовал себя чужим, как иногда бывает с мужчинами в собственном доме. Я выкрикнул приветствие, но на мой голос отозвался только Тот, подбежавший ко мне с поднятым хвостом.

Я нашел Танеферет на крыше — она поливала растения. Какое-то время я просто молча стоял наверху лестницы, под портиком, глядя, как она движется среди горшков, уверенная, поглощенная своим делом. В ее темных как полночь волосах виднелись несколько серебряных нитей, которые она отказывается закрашивать или выщипывать, и правильно делает. Мы вместе уже столько лет — больше, чем я прожил до встречи с ней. И я понимаю, насколько мне повезло. Моя жизнь до нашей встречи кажется мне призрачной грезой из другого мира, а жизнь после — новой историей, вместе с нашими девочками, теперь уже почти что женщинами, и нашим поздним неожиданным сыном.

Она поставила лейку и выпрямилась, потирая спину; множество браслетов засверкали, приглушенно позвякивая и скользя по ее нежной коже. На мгновение мне пришло в голову, что они символизируют все эти годы, которые мы провели вместе, поскольку я дарил ей по одному браслету на каждую годовщину нашей свадьбы.

Потом Танеферет осознала, что я стою рядом. Она вопросительно улыбнулась, удивившись моему появлению здесь в такой час. Я подошел, и мы встали рядом — бок о бок, моя рука на ее плече, — молча глядя на открывшийся перед нами город. День клонился к вечеру, солнце перекатилось на ту сторону Великой Реки и висело теперь над западным берегом. Отсюда нам были видны все крыши в нашем, квартале, на них было тесно от вывешенного на солнце белья, сушащихся на жердях овощей, выброшенной или подобранной мебели и птичьих клеток.

— Твои растения цветут вовсю, — осторожно начал я, прерывая молчание.

— Все, что им нужно, — это вода и солнце, ну, еще немного внимания.

Танеферет окинула меня одним из своих многозначительных взглядов, но больше ничего не сказала. Как всегда, она сразу же прочла все по моему лицу, но не собиралась облегчать мне задачу. Она ждала, поигрывая бурым, свернувшимся в трубочку листком.

Я не знал, как приступить к делу.

— Мне надо уехать на несколько дней.

Танеферет продолжала вглядываться в горизонт, подставив лицо свежему легкому ветерку с севера. Она тряхнула головой, распушив гладкие черные волосы, и они недолгое время обрамляли ее лицо, пока она снова не пригладила их, собрав в блестящий пучок.

Я мягко развернул ее к себе и обнял, но тело ее оставалось напряженным в моих руках.

— Только не пытайся делать вид, будто все в порядке. Я боюсь.

Я прижал ее к себе еще сильнее, и она немного расслабилась.

— Ничто в мире не значит для меня больше, чем ты и дети. Я отдал Хети распоряжение присматривать за всеми вами и помогать, если вам что-то понадобится.

Она кивнула.

— И надолго ты уезжаешь?

— Дней на десять… во всяком случае, не больше чем на пятнадцать.

— То же самое ты говорил в прошлый раз. И обещал, что больше этого не повторится.

— Прости. Поверь, у меня не было другого выбора.

Танеферет окинула меня мрачнейшим из своих взглядов.

— Выбор есть всегда.

— Нет, ты неправа. Я не чувствую, что у меня есть какой-то выбор. Я чувствую, что нахожусь в ловушке обстоятельств, которые не в силах контролировать. И каждый мой шаг, в любую сторону, лишь заводит меня все дальше и дальше в эту ловушку.

— А я боюсь стука в дверь! Боюсь, что, открыв ее, обнаружу на пороге какого-нибудь угрюмого меджая с официальным выражением лица, который собирается с духом, чтобы сообщить мне дурные вести!

— Этого не произойдет. Я могу позаботиться о себе.

— Ты не можешь знать наверняка! Этот мир — слишком опасное место. И кроме того, я знаю, что ты никогда не чувствуешь себя так хорошо, как в самом сердце опасности!

Я ничего не мог ответить.

— Куда ты едешь?

— На охоту.

Она против воли рассмеялась.

— Нет, правда. Я сопровождаю царя к его охотничьим угодьям к северу от Мемфиса.

Ее лицо опять потемнело.

— Зачем?

Я провел жену вниз по ступенькам, и мы уселись в тени и спокойствии нашего маленького дворика. Тот наблюдал за нами из своего угла. Звуки окружающего мира — выкрики уличных торговцев, вопли детей, ответные вопли матерей — доносились до нас как будто издалека. Я рассказал ей все.

— Анхесенамон…

— Да?

— Ты доверяешь ей?

Я заколебался, и она заметила мою неуверенность.

— Будь осторожен, — сказала Танеферет. И собиралась добавить что-то еще, когда дверь на улицу со стуком распахнулась, и я услышал, как Туйу и Неджемет идут по проходу, споря о каком-то своем деле чрезвычайной важности. Неджемет прыгнула на дремлющего Тота, упав на него всем телом, но бабуин уже приучился сносить ее неуклюжие объятия. Туйу обняла нас обоих и уселась ко мне на колени, чтобы съесть кусочек какого-то фрукта. Я с восхищением смотрел на ее гибкую красоту, на ее сияющие волосы.

Танеферет пошла принести им воды. Моя средняя дочь тут же высказала мне то, что было у нее на уме:

— Я не уверена, что когда-нибудь выйду замуж.

— Почему это?

— Потому что я могу сама писать и думать, и присматривать за собой тоже могу сама.

— Но это еще не значит, что ты не встретишь кого-нибудь, кого ты полюбишь.

— Но почему мы должны любить только кого-то одного, если людей так много?

Я погладил ее по голове.

— Потому что любовь — это выбор, милая.

Она задумалась.

— Но все говорят, что они не могут совладать с собой…

— Это влюбленность. Настоящая любовь — нечто совершенно другое.

Туйу в сомнении сморщила личико.

— Почему другое?

В этот момент Танеферет вернулась с кувшином воды, и Туйу, ожидая моего ответа, налила нам четыре чашки.

— Влюбленность — это нечто романтическое и чудесное, это особенный период. Именно тогда чувствуешь, будто ничто другое не имеет значения. Но жить в любви год за годом, в совместном сотрудничестве — вот настоящий дар.

Туйу оглядела нас обоих, подняла глаза к небесам.

— Просто это звучит так старомодно! — проговорила она, потом засмеялась и принялась за воду.

Затем служанка вынесла на уже посвежевший вечерний воздух Аменмеса, только проснувшегося после полуденного сна. Он сонно и недовольно тянул вперед ручонки, требуя, чтобы его взяли, и я посадил его себе на плечи, чтобы он мог грохотать по птичьим клеткам своей маленькой палочкой. Вскоре все птицы уже возмущенно галдели. Тогда я спустил сына на землю, покормил медовой лепешкой и дал запить водой. Вернувшаяся Сехмет присоединилась к нам; она посадила маленького братика к себе на колени и принялась его забавлять.

После ежевечерней игры в сенет, в которую он играет со своими старыми приятелями, домой пришел мой отец. Мы обменялись приветствиями, и он прошел к своему обычному месту на скамейке; он сел в затененном уголке, обратив к нам свое морщинистое лицо. Девочки устроились рядом с ним и принялись болтать. Танеферет уже начала подумывать об обеде и отдала распоряжения служанке, которая поклонилась и исчезла в кладовке. Я выставил для всех тарелку инжира и налил нам с отцом по маленькой чашечке вина из оазиса Дахла.

— Возлияние богам, — проговорил он, поднимая свою чашку, и легко улыбнулся, мудрыми золотыми глазами наблюдая за тихой печалью Танеферет.

Я оглядел свою семью, собравшуюся вместе во дворе моего дома этим обычным вечером, и поднял собственную чашку в возлиянии богам, которые даровали мне подобное счастье. Несомненно, моя жена права: с какой стати мне рисковать этим настоящим, происходящим здесь и сейчас, во имя неведомого? И тем не менее тайна звала меня, и я не мог сказать ей «нет».